ЮРИЙ ШАТИН. Рецензия.
Легка ли жизнь поэта? Рецензия на книгу стихотворений Игоря Силантьева «Жизнь легка» (М., Языки славянской культуры, 2015).
Выбор поэта весьма напоминает аллегорическое полотно Васнецова, на котором изображен витязь на распутье. Перед поэтом тоже открываются три дороги: служить обществу, служить человеку или служить языку (точнее, самому поэтическому дискурсу). В первом случае он становится общественным деятелем («Зависеть от властей, зависеть от народа – Не все ли нам равно?» – Пушкин). Во втором случае он оказывается чистым лириком, ждущим своего «переживателя» – читателя. В третьем, наиболее интересном случае, он делается подлинным рыцарем, отвоевывающим у языка пространство собственного дискурса. Недаром еще в начале прошлого века Р.О. Якобсон определил роль стиха как главного организатора насилия над языком. Разумеется, между тремя путями существуют перепутья, тропинки, но в них-то и легче всего заблудиться.
Не буду скрывать, но по моему, чисто субъективному мнению, третий путь является наиболее продуктивным. С этой точкой зрения можно спорить, а можно и не спорить – принять с ходу, либо отвергнуть. Именно через такое увеличительное стекло я прочел первый сборник известного филолога – и поэта, известность которого, возможно, еще впереди, Игоря Силантьева «Жизнь легка» (Москва: Изд-во «Языки славянской культуры», 2015). Почему легка? На этот вопрос попытался ответить автор предисловия Владимир Максимов: «Она легка, потому что мифична, а все внешние так называемые «блага», «проки», «пользы» и пр. – это уже не жизнь и не дело поэта!». Максимов безусловно прав, когда понимает под жизнью наше с вами эмпирическое существование, свойственное современному, да и не только современному обывателю. Поэзия действительно освобождает автора от мирских забот и делает его жизнь легкой и прозрачной. Однако кроме внешнего рисунка жизни и судьбы, есть другая жизнь, погруженная в мучительную борьбу с языковыми стереотипами и ведущая (правда, не всегда) к освобождению дискурса от пут языка. Путь поэта – это путь между судьбой Прометея и Сизифа, между похищением огня и бесплодными, бесконечными муками слова.
Скажу сразу, И. Силантьеву нередко удается выйти победителем и даже убедить читателя в том, что победа эта не является пирровой. Лукавость современной поэтической ситуации заключается не только в том, что число ныне пишущих многократно превысило число читающих, но и в иллюзии легкости, возникшей от права поэта отказаться от смирительной рубашки метра, звоночков рифм, свободно плывущих октав и одических децим и от много другого, что было обязательным для позапрошлого века. Таким образом, нашему поэту предстояло решить сразу две задачи: показать, что его тексты принципиально отличны от текстов многих других авторов, и убедить, что отказ от общепринятых норм и правил не облегчает, но напротив усложняет творческие интенции. В значительной мере обе задачи оказались решенными, воплотившись в стихотворениях таким образом, что провести между ними границу практически невозможно.
Первое, что бросается в глаза при взгляде на целое сборника – это игра объемами текста. Здесь можно обнаружить предельно лаконичные произведения, такие как «Избыть этот город с ветрами насквозь», где поэтическая мысль легко укладывается в десять строчек, а, с другой стороны, многостраничное «Помнишь, как в детстве ты катался на карусели». Первым, почти инстинктивным движением при встрече с большими объемами стихотворной речи оказывается желание взять карандаш и убрать лишнее. Но как бы не так: все попытки отсечения становятся тщетными. Избыточность речи обнаруживает обманчивость, поскольку каждое слово крепко вмонтировано в механизм и при изъятии этого целого целиком уничтожает конструкцию.
И вой механизма, верно, способен поднять
Всех мертвых в округе. Господи, да ведь я не один!
Вон слева кружит моя добрая бабушка, но она
Давно, давно умерла. А рядом мой умерший брат!
А кругом теснятся другие какие-то добрые люди!
Смещение временных плоскостей задает особую энергетику, а сама энергия стихотворной строки в текстах И. Силантьева обладает удивительной способностью втягивать читателя в образующееся стиховое поле.
Чуткий как ворон, пытливый как еж,
Устремленный вперед как алмазный нож,
Ясноглазым телом я разрезаю ночь.
Мыши в траве разбегаются прочь.
Совы в листве разлетаются в страх.
Дрожь родится в небесных стенах.
Прихотливая игра дактиля с акцентным стихом каждый раз усиливается здесь энергичной мужской клаузулой со смежной рифмовкой, весьма редкой, заметим, для поэтической манеры Силантьева. Но именно эта кажущаяся монотонность точных рифм, каждый раз сталкивающихся с четкостью клаузул, и рождает ту степень суггестии, которая вовлекает нас во внутренний сюжет стихотворения, существующий помимо законов формальной логики.
Поэтическая техника автора наполнена повторами, которые не производят, однако, впечатление плеоназмов, поскольку образ, запечатленный в слове, каждый раз наталкивается на ритмический контраст и высвечивается новыми гранями.
Холод подоконника. Слепая луна
В оконное тычется стекло.
Вздох сквозняка. Хмельная луна
Качается под потолком.
Скрип половиц. Больная луна
В бумажных стучит висках.
Смена эпитетов обогащает многозначность смысла, которая вписывается в душевное состояние лирического героя и тем самым исчерпывает поэтическую ситуацию. Стихотворения И. Силантьева, как правило, основаны на динамике саморазвивающегося образа. Строка, зародившаяся как эмбрион смысла, проходит полную стадию становления, чтобы в обогащенном виде вернуться к исходному состоянию.
Летнее кафе. Я немного пьян.
Вокруг шумят люди и прыгают голуби.
Мне что-то втолковывает мой собеседник.
Он мой школьный друг, а теперь алкаш.
Перед нами вроде бы обычная картина, лишенная пафоса, как давным-давно изжившая себя ситуация, мало ли таких встреч случается в жизни? Но по мере поэтического движения прорисовывается мотив одиночества не прежнего друга, а самого лирического героя.
В моей душе постыдная дыра,
Сквозь которую рвется мрак,
Сквозь которую рвется жуть,
Сквозь которую рвется отчаяние.
Проходя стадии сюжетного целого, стихотворение возвращает нас к исходной картине, но теперь эта картина уже лишена обыденности зарисовки и взывает к чувству пустоты и безысходности
Но летнее кафе уплывает в ночь.
И голуби куда-то запрятались спать.
И люди вокруг разошлись по домам.
И этот мой друг – ведь он ушел к ней.
А я остался один.
В этом стихотворении можно обнаружить еще одно важное свойство, присущее поэтике И. Силантьева – парадоксальное сочетание крупного кинематографического плана, предполагающего отсутствие какого-либо лирического чувства и мгновенный порыв, эмоциональный всплеск, неожиданный и даже шокирующий. Причем оба ряда оказываются параллельными друг другу: внешний мир опознается благодаря яркости деталей, но каждая деталь сохраняет собственную ценность, лишний раз подчеркивая несоизмеримость окружающей обстановки и внутреннего самочувствия героя. В заключительном стихотворении сборника «Я сегодня сидел с друзьями» внешняя среда буквально перенасыщена деталями: бутылки, кирпичные стены, тусклые лампы, телевизор под потолком. Но как раз в этом легко опознаваемом и лишенном интереса интерьере происходит метаморфоза сознания героя стихотворения, его преображение, катарсис, если хотите.
Но как же тихо стало вокруг.
Это звезды расправили крылья.
Нет ни стен, ни людей, ни
Страха. Только ночь и свет.
Ну же, звезды, поднимите меня
К небу, к Божьим очам.
Лирический герой И. Силантьева – человек XXI века, эпохи смещенных понятий, когда границы высокого и низкого оказались поколебленными и размытыми. Погружаясь в хаос бытия, это герой рвется в небо, и потому жизнь его может показаться легкой. Но легка ли? Поэту удалось проникнуть в тайную мастерскую современного стиха и продемонстрировать готовность идти в ногу со временем или даже работать на его опережение. Вместе с тем, он отказался ответить на главный вопрос – где заканчивается легкая жизнь его героя и начинается жизнь самого поэта, скрытая за театральной дистанцией изображения. Легка ли она, жизнь поэта? Я не знаю.
Сведения об авторе
Шатин Юрий Васильевич, доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы Новосибирского государственного педагогического университета, литературовед, театральный и литературный критик.
