МАРИНА ВОРОНИНА. На дне сортира твоя слеза.

   Ольга выбрала место незаметнее. В тени угла магазина. Впереди вертелось молодежное скопище. Девицы в черных драпировках, парнишки в кожаных куртешках.  С пивом и сигаретами, словно при регалиях, они бродили от наших до ваших, ожидая начала. Сладко попахивало марихуаной.

   У края площади торчал милицейский козелок, толпа его обтекала, стражи порядка перебалтывались, не глядя по сторонам.

   — Вот же – наркотики, которые вы вечно ищете, — с раздражением подумала Ольга. – Хватайте, пресекайте! Бездельники.

   Сумка с кабачками и помидорами тяжело оттягивала руки, но Ольга не опускала ее на тротуар, готовая в любой момент сдернуться с места и исчезнуть на соседних улицах.

Вдруг знакомые, вдруг спросят – каким макаром здесь?! – она отбрехается, что ходила по рынку, закупалась ко дню рождения Андрея, — видит, что-то сооружают. И решила остаться. Как-никак педагог, надо быть в курсе.

   Но главное, ей не хотелось, чтобы ее увидел сын. Увидел и, не дай Бог, не подумал, что мать специально притащилась лицезреть своего мучителя. Хотя… Может, это доставило бы ему приятных минут.

 

   Что сын примет участие в рок-концерте любительских групп, она узнала, подслушав телефонный разговор. Конечно, подслушивать и подглядывать – сама втолковывала!-  гадко, но без подобных ухищрений Ольга вообще ничего не знала бы о собственном дитяти.

   Тот стремительно рос, вверх и вширь, становясь копией папы, которого не ведал, и это было едва ли не единственным, что мать знала наверняка. Все остальное – где сын обитается неделями, чем кормится, его привычки и пристрастия, приходилось угадывать мельком, дорисовывать в воспаленном мозгу, когда чадо заявлялось-таки домой отсыпаться-постираться, или когда ему кто-то звонил, или – не часто – заглядывал в гости.

   И это после всего, что она для него сделала!..

   — Балбес! Алкоголик! Тюрьма по тебе плачет! – зло выговаривала мать, понимая, что груба и несправедлива. Разве она когда видела, чтобы сын накачивался водкой? Или ей доносили, что он водится с подонками? Нет. Ну, нашла в кармане вскрытую пачку презервативов – не конец же света! И все-таки, не могла сдерживаться от оскорблений, едва сын ступал на порог.

   Поначалу, Андрей сглаживал скандалы. Прижимал хрупкую родительницу к животу – остынь, матушка, беспокойство не по адресу. Ей бы рассмеяться, ведь смешно – матушка! В растянутом трикотиновом платье, в смытой туши, обычно маскирующей набрякшие морщинами веки, она едва тянула на неопрятную ключницу. Видели бы коллеги и ученики! Но занюханным домашним видом она демонстрировала сыну – вот до чего ты меня довел! И продолжала упрямо ссориться и упрекать его за непутевость.

   Если бы дурачок вел себя хитрее, она бы простила любые отлучки. Сама не лучше была! Но ее грызло, что он, ничего не объяснив, вывернулся из-под опеки, опустив неподъемный шлагбаум на своем пути. Предав, променяв единственно близкого человека на сомнительный круг неведомых товарищей.

   После ехидного комментария в сторону презервативов Андрей больше ничего уже не сглаживал. 

   И вот уже три года без передыху их дом сотрясают баталии.  

   Ольге возмутительно было признавать, что банальная склока поколений ее не миновала. Пусть у других — эта вечная разборка отцов и детей. Но у нее?!  Умнице, оригиналке, весьма и весьма примечательной когда-то девушке!

 

   Все могу, было бы желание! – постоянно доказывала она свою отличительность.  Никакая ученица – на спор поступила и одолела институт иностранных языков. Ее перевод одного стихотворения Лорки печатала пресса! А когда все ожидали триумфального завоевания ею обеих столиц, она, в пику ожиданиям, устроилась в клуб оформителем. Бывшая натурщица местных мазил вспомнила о советах попробоваться в живописи. До картин ее способности, конечно, не дотянули, но на чудные афиши сгодились. Многие специально ходили смотреть вывешенные по фасаду картоны. И хвалили пухлые оранжевые буквы объявлений, падающие, прыгающие, спрятанные за картинками. Ну вот же – предтеча их сегодняшнего граффити! – злилась Ольга за упущенную славу современного художника.

   Зато, удалось занять центральное место клубного очага! Все, что происходило в стенах дома культуры, не могло миновать шотенистую красотку с надменным прищуром сильноокрашенных  глаз. Она громче директора выступала на собраниях, она покорила независимостью оба ВИА, она, презрев журналюг, сама писала заметки о мероприятиях и поднимала острые вопросы молодежного досуга. В ее мастерской всегда топтались сотрудники из числа мужчин. Даже запахнувшись в заляпанный рабочий халат, Оля оставалась нимфой, дарующей небывалые ощущения тому или иному избраннику. От одного из них она и родила Андрея.

   И тогда-то, наблюдая за гулькающим карапузом, решила: отныне вся ее оригинальность будет направлена на ребенка. Она создаст личность, какую не видывали!

   Лепила дитя – по крошечке, по словечку. Никого не допускала ни в судьи, ни в свидетели. Угрузила всеми талантами, коими обладала, и которые вообще существовали. Стихи, скрипка, рисование, сцена, библиотеки, конкурсы – хватала все возможности публичного показательства. Всё – на алтарь будущей знаменитости!

   О, она знала каждую извилину в его голове. И методично превращала мальчика в часть самой себя, чтобы — наверняка!

   Ей пытались мешать. Спорили, осуждали. Сидеть ли ребенку за столом со взрослой компанией? Спать ли в комнате, где она принимает близкого друга?.. И сидеть, и спать! Ее творение всегда должно находиться перед глазами.

   Все рухнуло по окончании школьного курса.   

   Именно – курса, поскольку из традиционных детских коллективов мать его постоянно выдергивала. Ей казалось, что в детском саду мальчика обижают, а в школе – убеждена – препятствуют полноценному получению знаний.

   — Ольга Владимировна, может вы ошибаетесь, и мальчику лучше учиться в школе?- осторожно отстаивала симпатичного кудрявого увальня директриса. Прекрасный ученик! Общительный мальчик. Стихи пишет.  

   Но мама была несгибаема.

   — Я сама педагог и знаю, чему и как учить сына!

   И в седьмом классе окончательно усадила его за домашнюю парту.

   Андрюша повиновался. Он не хуже других знал, что возражать Ольге Владимировне значило подвергнуться граду насмешек по поводу серого вещества, ай-кью и других подробностей. Словно срывалась заслонка с трубы, накачанной желчью.

   — Оля, — морщился Денис, последний ее близкий друг.- Ты мизантроп? Ну откуда столько злости? Зачем?!

   Зачем? Да за тем, что ее тошнило от повсеместной пошлятины! Ей надоели люди — глупые и бесцеремонные! Почему она обязана терпеть? С трудом скрывала она за нарочитой интеллигентностью свое раздражение.

   И постепенно закончились чаепития с подругами. Перестали здороваться соседи. Место Дениса шестой год оставалось вакантным. Что с того? Дышать легче! Досадно, что директора школ – умные, казалось бы, люди – так же, как бабки в подъезде, морщились на Ольгины замечания и все реже звали ее по осени на подработку. И хотя она теряла в заработке, лишить себя удовольствия язвительно указать любому его место не могла. Пусть не расслабляются!

   Удручал только сын. Все воспитание пропало даром, стоило Андрею получить аттестат. Он разом отказался ото всего, что самозабвенно сооружала мать долгие годы. Без лишних обсуждений ушел туда, от чего она его уберегала. На улицу, фактически. К примитивным и недалеким приятелям. Откуда только их взял?!

   — Лучше бы ты сдох!

   — Сама сдохни, шизофреничка,- хлопал дверьми Андрей.

   Так и жили – как разведенные, но не расставшиеся супруги. Периоды миролюбия неизменно сменялись периодами вражды.

 

   Обсуждение в ванной песенного репертуара удивило ее, как если бы сказали, что  Сибирь заросла пальмами.

   Андрюша – петь?!

   Нет, он был музыкальным ребенком, недаром она заставила его хоть три года, но проучиться в музыкалке (о, этот вечный «Сверчок»!). Но никто не слышал от мальчика песен. Его и от хора музыкальной школы освободили по причине фальшивости.

   И вдруг – такой разворот. Ну как пропустишь? Вот и стояла тут, пряталась, ждала со всеми, когда наконец подключат к аппаратуре шнуры, да и начнут, пожалуй.

 

   Солнце утащило за горизонт последнюю летнюю субботу. Город залила серо-голубая тишина. Толпа утомилась галдеть впустую и тоже попритихла.

   Над ухом зычно глотнули. Эт-то что еще! – обернулась Ольга. Девчушка лет тринадцати равнодушно глянула и нежно прижала к щеке бутылку пива. Поводя заляпанными тушью глазами, застыла сонным заморышем. Торчали худенькие ручонки из-под черной кофточки, жалко висли черные пряди иссеченных волос. Вот оно – вырождение, вот куда…

   — Пацаны, ёптать! Схиляли? Задолбалась искать вас!..- вздрогнула Ольга на дикий вскрик девчушки, метнувшейся вперед черной мышью.

   И сразу раздалась оглушительная барабанная дробь. О-о-о! – в одну глотку завопила молодежь, перекрывая скулеж недонастроенных микрофонов.

   На сцену выскочили вроде приличные пацанята – в глаженых рубашках навыпуск, но с перекошенными лицами, и закричали притиснутому сборищу: зажигай! привет! поехали-и!

   Грянули тарелки, резко взвизгнули, точно молния голос обрела, электрические струны. С неба обрушилась ночь. Сотни оживших ног мигом впечатали тишину в асфальт.

   Ольга не знала, куда смотреть. Одни сверху неизвестно о чем поют, другие снизу орут, сталкиваются, падают, восторженно подхватывая только им понятное месиво слов.

   Группы энергично сменяли друг друга, а молодежная бродильня бесновалась в одной манере, словно заведенная.

   — Да они не слушают! Они децибелами накачиваются! – ворчала оглушенная шумом Ольга. – Не концерт, а шабаш на ведьминой горе!

   Но вот к микрофонам поднялись взрослые мужики, может чуть младше Ольги. Один, в тельняшке и с балалайкой, присел на табуреточку. Солист тряхнул серыми лохмами, поправил ремень гитары и запел Цоя.

   Ну!!! Это Ольга знала не хуже взверевшего молодняка, мнящего себя фанатами питерского рокера.  «Группа крови на рукаве-е!..» — она поставила, наконец, на асфальт сумку и качнулась в такт музыке. И другой раз качнулась, и третий. Захотелось вдруг затанцевать, как раньше умела – не сходя с места, в сложной ритмике рук, ног, головы, всего тела. Никто не мог повторить! Всегда на нее пялились. Кто с усмешкой, чаще с завистью. Только мама, помнится, морщилась: «Оля, танцуй, как люди! Очень похабно у тебя получается!..» Ольга смеялась. Потому что тогда похабно значило – сексуально.

   Балалайка звонко тренькала, расслабляла сердце. Удивительные дело. Сидел в задымленной избе безграмотный мужик, прилаживал к деревяшке коровьи жилы негнущимися пальцами. Соображал – чем зазнобу порадовать, чтобы меньше зевала. А получилось… Как воздух, эта балалайка в душу лезет. Любой рок переживет…

   Но Цоя снова сменили горластые отпрыски и оглушили свежей порцией барабанной смеси.

   Ольга проследила за престарелыми рокерами..

   — Подойти сейчас – не удивятся. Привет-привет. Плеснут, как так и надо, стакан водки – не пиво же хлестать! Продолжат концерт этот долбанный обсуждать. А потом я бы ехала к ним в логово, и у меня щекотало в животе от предчувствий…

   Она увидела, как мужики вышли из-за сцены и куда-то направились. Каждый прихлебывал из горла пиво. Пластмассовые гитары заглушили Ольгин смех.

 

   … Сын появился, когда она порядком устала от грохота, воплей, рассекаемой софитами душной темноты. Название группы не услышала, по ушам ударило лишь – Рюха-а-а!

   Андрей, в закатанных до колен штанах, натянутой на широком животе майке (она такую не покупала!) лениво снял микрофон, постучал по нему пальцем, крикнул операторам – господа! не фурычит! И заулыбался скоплению черных тел у сцены.

   — Господа…- екнуло в Ольгиной груди. – Паразит. Мое воспитание…

   Придвинулась ближе. Кого-то обогнула, меж кем-то втиснулась. Жадно смотрела по сторонам.

   Плакали девочки, влюблено глядя на ее толстого сына; по-свойски мельтешил он между музыкантами, подавая какие-то знаки, периодически вскидывая вверх кулак, и поклонники тут же вскидывали свои. Она слушала, как слаженно орут они с ним его песни. Но не популярность сына, о которой не подозревала, и не заячьи прыжки изумили Ольгу, а его тонкий и чистый голосок. Совсем не фальшивый.

   — Мой ребенок поет? тенором?! – изумленно шептала она, не разбирая слов, рвущихся из динамиков. Только одну строчку, когда музыка ненадолго стихала, и слышала: на дне сортира твоя слеза! На дне сортира твоя слеза! На дне сортира твоя слеза!..

   Андрей с командой исчез так же стремительно, как появился. Утонул в толпище получать свою порцию сомнительных удовольствий.

   Концерт наращивал обороты, но Ольга уже отключилась от происходящего. Словно сомнамбула, выбралась из гущи, побрела по пустеющей улице. Внутри разливался покой и чувство полнейшего удовлетворения жизнью. Будто в бане попарилась. Вдалеке продолжали стучать барабаны. Она представила, как целуется сейчас ее Андрюшка с поклонницами, как берет большой рукою самокрутку – и ни один нерв не возмутился внутри. Ни одна мысль не потревожила опустевшую голову. Пусть. Надо. Если он победил их – она привыкнет.

   Ночной магазин бросал на тротуар теплые куски света. Ольга зашла. Не думая, взяла с полки сразу два литра пива.

   — Вкусное? – спросила у кассирши.

  — Пиво как пиво,- недоуменно пожала та плечами.

   Выяснилось, что сумка с кабачками осталась на площади. Рассмеявшись, Ольга зажала тяжелую бутыль под мышкой и бодро зашагала домой.

   — Буду! Пить! Буду! Азнавура! Слушать! – в такт приговаривала она.

 

    …Андрей, в наручниках и под конвоем, стоял возле гроба, смотрел безучастно поверх провожающих. Народу на кладбище пришло немного. Кто-то не знал, кто-то не захотел участвовать «в последнем спектакле антагонистки», как выразилась одна из бывших подруг.

   — Зачем он это сделал?! – шептались окружающие.

   — Да как жестоко! Затоптал! Буквально затоптал ножищами!..

   Когда над могилой вырос холмик и рабочие усердно стали выравнивать его лопатами, народ потянулся прочь.

   — Тетя Лида! – крикнул Андрей.

   Тетя Лида, соседка по площадке, остановилась, оглянулась испуганно.

   — Пожалуйста, найдите нашу кошку. Нюшка – помните? Трехцветная такая, маленькая.

   — Помню, Андрюша, конечно помню…

   — Мать ее с балкона выкинула. А труп я не нашел. Наверное, жива, в подвале прячется. Покормите ее там, ладно? Может, лапу перевязать или еще чего…

   — Хорошо-хорошо, не беспокойся… Андрюша!

   — Не надо, тетя Лида. Нервы кончились. Вот, — рот парня пополз куда-то. – Кошку-то зачем…С-сука!..

  Он развернулся и полез в милицейский козелок, так нелепо и неожиданно сгодившийся в дело…

 

   … Сердце оглушительно стучалось о ребра. Ольга вытаращила в темноту глаза.

   — Чего только не привидится с ихнего пива. – Нашарила над изголовьем мобильник. – Три. Дрянное время. Попробуй теперь засни. Нюшка… Ну да. Очередной раз кошка нагадила в тапок, и она ее бросила. Просто стряхнула с пятого этажа. Даже вниз не посмотрела. Велика беда. Не очень-то Андрей ее замечал. А если спросит? Скажу, ушла. Гуляет сама по себе, как он сам! А все-таки? Ведь она его – эта дурра Нюшка… Устал, мальчик мой… А как я устала, ты бы знал! Сходить поискать разве? Вдруг правда спросит. Не спросит. Мать не замечает, а тут кошка какая-то. Дурацкий сон, всё – дурацкое. Как жить-то дальше, как жить?!