СЕРГЕЙ КАРЛОВСКИЙ. Стихи
* * *
Метель в апреле знает свою смерть
И плачет. Всюду стены плача.
Мы их не замечаем – значит,
Нас миновал страстной четверг.
Иуда невиновен, и палач
Не прихватил ножей. Вино на скатерть
Прольёт закат. И тысячу распятий
Поднимут окна верхних этажей.
* * *
Солнце только что вышло из кожи;
Между окнами, в плотной бутыли,
Бродят синие дрожжи,
Бродят пыльные мостовые.
Вроде, осень ещё не отмыла
Просто воск – зелёный и жёлтый,
Просто – Васильевский остров
Чуть горьковатого шёлку
Стороною холодной и тыльной.
В горле ком от неведомой порчи;
Всё обходим окольную осень…
И к ночлегу стучим очень тихо,
Очень молча.
* * *
День коричнев и горек от кофе.
На Голгофе – наверное, ночь…
Ты не прочь? Я принёс на обоих –
Снег обочин, фонарь на обоях,
Водосточные трубы во сне…
Я принёс, что сквозь сгнившие зубы
Воет пёс. И уже возят уголь
В переулок, отточенный мне.
* * *
Подали поезд. Народ
Рассаживается, чтоб не видеть друг друга.
Поезд пускают по кругу.
Отсюда до Нарвских ворот
Такси раньше стоило рубль,
Теперь я еду по трубам.
Меня терпеливо ждёт
Гудок телефонной трубки;
На пластинке вечерние звуки
Совершают ещё оборот;
В переходе, дворе-колодце,
И собьётся вот-вот… Но уже –
Я – на втором этаже,
На предпоследнем от солнца.
* * *
А с грохотом кастрюль уходит лето…
Разваренные сумерки в тазах
Распаренных хозяек. И в газетах
Написано, что тает на глазах.
И время в змеевик перегоняет
Холодных комнат. Прячется в шкафах,
Стирает ночью пыльный номер дома,
Дымится льдом в расколотых часах.
* * *
Час позднее, чем смуглая кожа;
Вот уже месяц, к чаю
Помешивают дождь и поезд,
Но чай – не обжигает.
Подорожник и клевер. Так ли?
Не так. На Юг и на Север
Собираю фонари и капли,
Точно руки – на батарею.
Никогда не согреться. Вечно
Тянет рваные сигареты в рамах
Ветер, как скальпель в мертвецкой,
Постукивает
О мрамор.
* * *
Это бывает зимой.
Но не осенью.
Солнце заходит,
Когда со всех колоколен смех
Из крови и хрустальных диковин…
Снег, как и всё остальное,
Происходит с тобой.
* * *
Снег занял города. Плохие вести!
Бесшумно вывешены флаги.
В нашем маленьком королевстве
Путешествуем на трамвае.
Мы выступим недели через две,
Как только опустеют наши фляги;
Стучат деревянные шпаги
На бильярдной войне.
Состоим при полной луне
В покоях чужой королевы,
Где всё постелено белым,
И я – на белом коне.
* * *
Храни нас Бог.
И дождь, и каменная птица.
Под влажной кистью мы ещё живём;
Ещё живём. И может нам случится –
Нет ни времён, ни чисел – этот дом.
Храни нас Бог.
Мы птицы под мостом.
В листах оконных – по цветку ириса,
Как включат фонари. И наша пристань
Качнёт свой колокол
На тёмно-голубом.
* * *
Ночь.
Всё более ночь.
Луна правит в полную силу
Кровью женщин, приливом
Воды в океанах, теней
Океана великого, где
Мы с тобой мертвецы, дочь царя Иудеи.
Сколько дней?
Две тысячи лет
Мы с тобой близнецы,
Руки очень знакомы…
Мы с тобой – ушедших из дома
Детей две тысячи лет близнецы.
* * *
Коль трамваи расходятся, как линии рук,
Можно спорить – встретится нам и гадалка.
Напророчит с три короба –
что приедет мой старый друг,
Что у нас будет дом, и камин,
у камина – собака;
И что встретим ещё один год…
Дорогая моя, cara mia!
У этого мира
есть свой чёрный ход.
* * *
Октябрь, тридцать одна строка
Истории, собранной в парке из листьев,
Что пишет и отвечает на письма
Одна и та же рука.
Что знать не знает мужа и жены,
Воскресный день у Александровского сада,
И свечи Зимнего фасада
Подожжены.
Октябрь, тридцать одна строка.
Так сошлись цветные кристаллы –
Теперь я всё переставлю
В углах своего чердака.
Октябрь, тридцать одна строка
Дождя. Разрезана картинка:
Вот чёрный ход, вот чёрные ботинки,
Причёска, часть воротника…
Октябрь, тридцать одна строка
Расставлена безумными рыбаками,
Что нас берут с плавниками
На солнечного паука.
* * *
Я попал в этот город,
как студент, угодив под стекло;
В татарской пустыне бросив седло и шпоры.
От самых границ меня преследуют горы
Песку, что с тех пор утекло
Сквозь ладони, неплотно прикрытые ставни
Старой крепости, где всё кап да кап с потолка…
Рапорт командиру полка –
Перевал оставлен.
Я попал в этот город,
где небо кипит от комет;
И если верить преданьям – давно уже мор и голод…
За левым плечом над морем стынет осколок,
Как древнейшая
Из примет.
* * *
Чуть свет – уже стоим за кипятком.
Который год торчим на этом перегоне,
Где за окном узор листвы драконий,
Нетрезвый проводник шумит углём…
Ну, что ж, начнём.
В углу – фигурка восковая,
Чья голова отрезана трамваем
На Патриарших. В том году и сшит
Весь этот город. Почему-то зимний…
А, впрочем, в той истории старинной
Врут имена и падежи.
И зеркала, перенимая лица,
Вселяют нас в хрустальную столицу,
На карусель под люстру, в витражи,
В осколок ёлочной игрушки,
В ночник на третьем этаже психушки,
Где всё бормочет
Вечный Жид.
* * *
Деревни нашей северной примета:
Рождение ребёнка – к мертвецу.
Хоть говорят, что смерти всё к лицу –
Пожалуй, всё… За исключеньем света.
Нас ищут всех при этом свете.
Но колыбель качает поезда;
Спешит челнок по краю невского холста,
Мелькает ткань, взрослеют наши дети…
Их чёрно-белый пёс вильнёт хвостом
Поистине бесчисленных историй,
Следы же их всегда выходят к морю
Под перестук молитвенных колёс.
Что облака – совсем не облака:
Драконы из китайского квартала;
Что переменит солнц и лун немало,
И что настанет белая беда…
Остынет чай.
А спящие мои – всегда печальны.
Им, верно, есть печалиться о ком…
Скажет ветер, что свернёт на Театральной,
Папироску склеив языком,
– Затянись покрепче на прощанье.
* * *
Маше
Духи останутся другим. А ты
Одета в газ неуловимый;
Канун святого Валентина
Неотличим от всех святых.
Морщины их останутся другим. А ты
Невидимая, пролетаешь мимо;
Ты пьёшь таинственные вина,
Приносишь жёлтые цветы…
Февраль останется другим. А ты
Всегда со мной – как остановка сердца.
И лай собаки деревенской
Пугает голые кусты.
* * *
Вот и спаяно то кольцо.
И сочтён безымянный палец.
И стёкла замерзли. У пчёл
Хуёвый такой
Танец.
* * *
Трамваи кричат по-птичьи,
Поворачивая в тумане…
Несут огоньки и таблички
С неизвестными мне письменами.
Несут огоньки в тумане,
А город – почти неразборчив;
Верно, был карандаш испорчен,
Что вычертил все эти здания.
Трамваи кричат по-птичьи,
Поворачивая в тумане…
В это время года, обычно,
Рыбы спорят с весами.
Шаги похожи на очень,
Очень быстрое поедание
Устриц, улиток, прочих –
Что там есть сырого в тумане?
Поворот, поворот, и всё крутит,
Как давеча пёс в предбаннике;
А вечер отливает пули,
И серебряные подстаканники.
Трамваи кричат по-птичьи,
Поворачивая в тумане…
И лихой меня не обманет,
И начётчик меня не вычтет.
* * *
Облака –
Так и остались в озере,
Неподвижней тарелки вишен,
Глубоко в воздухе. – Слышишь?
Листья с кем-то целуются у калитки.
Пишет издалека поздний
В этом году
Ливень.
* * *
Итак, было солнце. А день –
День был вторник.
Просыпал мороженщик холод,
Подмёл его – дворник.
Итак, было солнце. А час –
Час был первый.
Ударила пушка. Старушка
Перекрестила голубей и церковь.
Итак, было солнце. А месяц –
Месяц точно был зимний;
Говорили, что праздник святого
Какого-то Валентина.
Итак, было солнце. А год –
Год, наверное, прошлый…
Что припомнить ещё? Ах, вот:
Солнце было
Хорошим!
* * *
Куприянову А.А.
Как будто бы, в январе, в грозу,
Ты присаживаешься на ручку кресла.
Как будто бы, ты уснул. А тут –
Как будто бы, самое место.
Как будто бы, с рюкзачком, налегке,
Обернувшись –
улыбаешься нашим милым причудам,
И, как будто бы, в рюкзачке
Безделушки –
как будто, оттуда.
* * *
Луна – неправдоподобно круглая;
Мостовые – неправдоподобно белые;
За сценой все инструменты настроены,
Сцена – гладко остругана.
Дирижёр отозван в столицу,
Хор гудит по кабакам и борделям,
Солист третий день смертельно
Болен – то есть, застрелен.
До утра всё пела и пела
Про судьбу нескладную, утлую –
То красная ртуть кипела,
То ныряла чёрная утка…
Единственный зритель
нашёптывал проститутке:
– Когда пройдут неслышные дожди,
То сумма цифр в троллейбусном талоне
Подскажет спрятанное в доме,
Старинном доме господина Ди.
– Один из самых видных горожан
Знаком с ним лично – возгонял меркурий;
Сутулится, и очень много курит
Кудесник, чернокнижник, шарлатан.
– Из местности… Как там её? Тартар!
При мне был вызван молодой бесёнок,
И это он сплетеньем шестерёнок
Устроил март.
– Да… Выглядит не по годам;
Он режет чёрных петухов и куриц,
Сутулится, и очень много курит
Кудесник, чернокнижник, шарлатан.
Девятый лунный день.
Скользит нетопырь
По списку мёртвых деревень,
Где некому носить пустые вёдра,
Жечь на рассвете заговор недобрый,
И порчу наводить через плетень.
Там жили ты и я. Там и остались,
Где недоступна нам чужая зависть,
Назойливое пенье мошкары…
…Любила ты восточные ковры;
Как незаметно происходит завязь –
Так незаметно стали мы стары.
В саду Никольском вырыты могилы
Для труб. Но мы – пока что живы;
И мы – не трубы.
Хуй вам всем вокруг!
* * *
Что фотографии?
Нас нет ни на одной.
Мы даже не попали в эту строку…
Так рассмеёмся – как дети весной,
Убегая с последних уроков.
