ЕФИМ ГАММЕР. Эмигранты зыбучего времени (главы из романа нашей жизни (1914-2014) с фрагментами авторских очерков, эссе и рассказов)
12
«Правды об Израиле не существует, существует две правды об одном Израиле», – написал я вскоре после прибытия в страну в 1978 году, и с этим, читая свое давнее эссе, обнаруженное в архиве, готов согласиться даже сегодня.
ДВЕ ПРАВДЫ
Коль скоро каждый еврей имеет два мнения, почему бы ему не создать – про запас, на всякий пожарный случай – две правды об Израиле.
Правду устремленных на Землю обетованную.
И правду устремленных с Земли обетованной в Соединенные Штаты, Германию, Австралию, на Маркизовы острова, Марс, Юпитер.
Зачастую обе правды гнездятся в одном, распухшем от Сократовых дум мозгу. В каждом полушарии – своя.
Эти обе правды мирно сосуществуют, как наша Вселенная с Антимиром.
Эти правды сообщаются через кровеносные сосуды, очищаясь при помощи незримых катализаторов, как действительность советского образа жизни от газетно-журнальной интерпретации.
И потому птенец, выношенный мозговыми полушариями, не летает, не ходит, не ползает.
Питаемый слухами, он только болезненно шебуршит в черепе, под лобовой, танковой прочности костью. И попискивает на два голоса: «а что я говорил тебе!» – когда репатриант удачно вписывается в новую жизнь. Или то же самое: «а что я говорил тебе!» – но с иной интонационной окраской, когда ему худо, а родственник либо приятель присылает из благословенной Америки эпистолярный гимн во славу своих материальных потребностей и фотку, на которой изображен рядом с шикарным «фордом» последней модификации.
Человек раздваивается. И в зависимости от того, как аукнется на нем последнее повышение цен на бензин, выкладывает своей честной компании очередное мнение об Израиле, порой противоположное вчерашнему. А через день, удачно сыграв на бирже, он возвращается на исходные позиции. Но будет день, и будет ночь, и послезавтра окажется выбитым в результате психической атаки базарного торговца, отстаивающего до последней капли крови, выпитой у репатрианта, названную цену на апельсины, бананы, манго, гранаты, птичье молоко.
– Ну и страна! – заверещит в мозгу птенец.
– Нет, этот балаган – не Америка! – перейдет он на второй голос.
И будет прав с точки зрения человека, ибо человек живет не собой, а восприятием упитанного, как мозговая опухоль, птенца.
– Что за жизнь, когда жизни нет!
А жизнь – штука древняя. Не сегодня придумана, не завтра превращается в сказку, в особенности, если только ради нее человек перевалил через границу, провезя в куче сомнений жемчужное зерно надежды.
Человек идет по жизни. Под ноги не смотрит – потому что счастье на дороге не валяется.
Человек смотрит вдаль.
Можно подумать, там он различит свое счастье.
Однако и там он ничего не различит, кроме горизонта.
«Горизонт отходит. Я за ним», – написал, будто напутствуя, Михаил Светлов.
Как часто мы поступаемся реальной жизнью ради эфемерного будущего.
Мы не умеем жить, чтобы жить. Жить изо дня в день, ежечасно. Радоваться солнцу, воздуху, удачной фразе. Все это для нас не жизнь.
Жизнь для нас начинается за новым поворотом.
Вот и кружимся, кружимся, не сознавая, куда идем по кругу.
Вспомним Асеева:
Был ведь свод небес голубой?
Бил ведь в скалы морской прибой?
Будь доволен своей судьбой –
Оставайся самим собой.
Быть самим собой? Как нам быть самими собой, когда мы – рабы мимикрии – всё еще советского образца?
Нас тянет извратиться-превратиться – каждый во что горазд. Лишь бы держать экзамен на аттестат зрелости перед другими, не перед самим собой. Две тысячи лет мы держали экзамен перед другими.
В Израиле нет других.
Две тысячи лет мы плутали по лабиринту, всячески избегая ловушки.
И вдруг как бы сами себя загнали в ловушку – быть самими собой.
Уходить от себя – пожалуйста.
Основывать новую религию – это мы можем. Вот вам Иисус Христос и первые его последователи-апостолы.
Открывать Америки – всегда рады. Вот вам Колумб.
Ломать привычные догмы – будьте любезны. Вот вам Барух Спиноза.
Создавать революционные теории – со всей охотой. Вот вам Карл Маркс.
Всё на благо прогресса, всё на благо миру.
Уходить от себя…
А приходить к себе?
Разучились!
Быть самим собой – это видеть себя наяву. Своими глазами.
Мы настолько привыкли быть не целым, а частью, что и здесь, в Израиле, облачаемся в одеяния национальных меньшинств.
Но и этого мало. Дробимся дальше – на американцев, французов, марокканцев, русских.
Русские еще – на грузин и бухарцев, а после этого на землячества – украинское, латвийское, аргентинское…
Достаточно? Нет, микромир – тот же беспредельный космос. И создаются сообщества – московское, питерское, рижское, минское, киевское…
Репатрианты превращают себя в эмигрантов. Настойчиво. Целенаправленно. Продуктивно.
Иначе еврею невозможно. Две тысячи лет он был эмигрантом. Как же ему уйти от застарелых привычек?
Пусть Израиль хоть сто раз назовет себя исторической родиной. Это ничего не меняет.
Паспорт не превращает галутного еврея в израильтянина. Он только способствует переходу к самому себе.
Жизненный путь… Сами ли мы его выбираем? Не чаще ли он выбирает нас?
Легко воскликнуть: «Убей в себе эмигранта!» А легко ли убить, если над ухом назойливый гудеж из толков и пересудов?
– Вы знаете, Софа…
– Да. А что?
– Чтоб мне с места не сойти, Америка действительно страна неограниченных возможностей. Миша поехал туда…
– И не прогадал?
– Вы знаете…
– Да. А что?
– Он работает у Форда. Так и написал: «Я работаю у Форда».
– Кем? Если скажете: «главным инженером», я умру на месте.
– Не умирайте, Софа! Миша не написал, что главным инженером. Он написал, что работает…
– Хорошо, пусть не главным инженером. Но у Форда! А мой шлемазл как открыл магазин электротоваров, так и не выбился с ним до сих пор в люди.
Конкретный мир, в котором мы живем, никогда не может быть лучшим из миров. Хотя бы по той причине, что мы знаем его как облупленный. Этот – не лучший из миров – наш.
Уже потому он не достаточно совершенен.
Мир, лежащий за горизонтом наших познаний, всегда лучше.
Когда я жил в Риге, то видел воочию все минусы советской жизни.
Теперь, когда с 1978 года живу в Израиле, я вижу все минусы израильской жизни.
В свое время нас отучали видеть в увиденном – реальность. Предполагалось: реальность – лишь видимость, а розовые краски – подсветка или ретушь. Нас приучали к мысли, что правда не существует сама по себе, а живет только в обнимку с ложью, что позволяло не прислушиваться без доли скептицизма к чужому мнению.
На первых порах в Израиле, году в 1979-м, мне представлялись сомнительными заверения репатриантов, что они при общей своей неустроенности счастливы здесь.
Без квартиры? Без машины? На пособии по безработице? И счастливы?
Впрочем, и у меня была такая же ситуация, и я ни минуты не жалел, что уехал из брежневского Союза. Но я – это я. Я себе доверяю, а вот чужое мнение беру под сомнение: не подстраиваются ли люди под меня, под журналиста, который, так сказать, «пропишет» их в газете или «озвучит» по радио?
Получалось, я не понимал людей.
В Риге 1978 года, до отъезда, было наоборот. Я понимал людей. Они не понимали меня. Я понимал, почему они собираются в Соединенные Штаты. Они не понимали, почему я еду в Израиль, ведущий бесконечную войну с арабским миром. Считали, что скрываю свои истинные намерения.
Юра Молокандилос, переводивший для нотариальной конторы мои документы на английский, так и сказал: «Не думаю, что ты едешь в Израиль. Зачем Израилю документы на английском?»
Мой приятель Сол – художник, сидящий со мной за одним столиком в кафе «Росток», готовился тоже к перемене мест. И намечал свидеться со мной в одном из баров Нью-Йорка.
– Но я ведь еду в другую сторону.
– Не темни. Если дан приказ тебе на запад, то все там будем, в городе Большого Яблока – the Big Apple.
Почему? Хотя бы по той причине, что в Израиле, по Солу, негде развернуться: вся страна – на пролет пули из снайперской винтовки. И кругом враги. А это страшно.
Вот оно – ключевое слово: «Страшно».
В Израиле жить страшно.
Страшно за себя. За детей. За будущее.
Одна война позади, другая впереди, и так будет всегда.
Страшно?
Страшно!
Но живем. И жить будем. Над нами Всевышний. А с нами творчество.
14
Первого июля 1998 года, 18 лет спустя после публикации очерка «Дерево моего сына» в русскоязычной газете Израиля «Наша страна», моего Рони призвали в армию. Он уходил на курс молодого бойца, интенсивный и очень тяжелый, в боевые части и – вспыхни очередная война – должен был оказаться на линии фронта, в боевых порядках царицы полей. Я, солдат двух армий, советской и израильской, понимал, что должен что-то сделать, и не просто морально поддержать сына, но быть готовым, случись что-то, встать в строй вместо него.
Именно так – встать в строй вместо него.
Однако что я представлял из себя в 53 года? Отработанный, я бы сказал, материал. При росте 1 метр 63 сантиметра 70 килограммов веса, из них до десяти «социальные накопления» – приметный животик, вялые мышцы, одышка.
Режим я, понятно, не соблюдал. Мой ежедневно рацион – с десяток чашек кофе, три пачки сигарет, сто-двести граммов коньяка. Словом, я был по уши погружен во все прелести творческой жизни, не замечая, что превращаю себя в живой труп. Дальше так продолжаться не должно было, если мне предстоит снова встать в строй. И тогда я решил вернуться в бокс, чтобы возродить утраченную мощь организма.
Первого июля 1998 года я выпил последнюю рюмку коньяка и дал себе зарок, что больше не прикоснусь к бутылке до того момента, пока Рони не отслужит все три года и вернется домой невредимым. Затем я начал голодовку, которая продолжалась ровно месяц, до 1 августа.
Все это время я не ел ничего, пил только кипяченую воду и в результате согнал 16 килограммов. Впоследствии бросил курить: хватит занавешивать легкие дымовой завесой, три раунда кулачного поединка – это не прогулка на свежем воздухе.
Теперь, обретя боевой вес легчайшей категории 54 килограмма, я мог смело приступать к тренировкам. И тут – надо же какое совпадение! – в торговом центре иерусалимского района Гило неожиданно встретил Гришу Люксембурга, моего старого друга, в прошлом известного боксера, а ныне тренера общества «Маккаби».
– Гриша! Я хочу вернуться в бокс.
В душе я волновался, полагая, что он ответит:
– В твои годы лучше сидеть с удочкой где-нибудь на бережку реки.
Но он сказал:
– Приходи. Через месяц у нас намечается первенство Иерусалима.
В результате, уйдя с ринга в 35, в том самом 1980 году, когда родился Рони, я вернулся сюда снова через 18 лет, сразу же после его призыва в ЦАХАЛ. Будто повестка, которая позвала моего сына в армию, одновременно с ним кинула и меня в бой, чтобы наступающее «старикачество» было унесено боксом.
АВТОР ЖУРНАЛА «ФЛОРИДА» – МИРОВОЙ РЕКОРДСМЕН!
Всем, кто читал в февральском номере «Флориды» очерк «Закон бокса», наверняка запомнился его герой, он же автор – Ефим Гаммер, мужественно преодолевший травмы и вновь вернувшийся на ринг.
Ефим Гаммер, известный иерусалимский русскоязычный писатель, журналист и художник, в прошлом – победитель первенств Латвии, Прибалтики и Израиля по боксу – установил небывалый мировой рекорд: в 25-й раз подряд стал чемпионом столицы Израиля. И это за день до своего 65-летия. Такого в истории бокса еще не было.
Произошло это 15 апреля 2010 года в Иерусалимском боксерском клубе братьев Люксембург «Маккаби». Здесь прошло открытое первенство города, посвященное памяти Сиднея Джаксона – американского еврея, ставшего после революции в России родоначальником бокса в Ташкенте и воспитавшего сотни именитых спортсменов, среди которых и братья Люксембург – Эли, Гриша и Яша.
В соревнованиях приняли участие около ста боксеров из разных городов Израиля – Иерусалима, Ашдота, Лода, Эйлата, Натании. Командную победу одержал иерусалимский боксерский клуб.
От имени всех читателей нашего журнала поздравляем вечно молодого писателя, художника и спортсмена Ефима Гаммера с юбилеем и замечательным спортивным достижением!
Александр Росин, редактор журнала «Флорида», США,1 мая 2010 года.
После публикации этой заметки прошло три года, которые принесли мне четыре золотые
медали. Настала осень 2013-го, а с ней и 15-летний юбилей моего возвращения на ринг, когда я впервые после огромного временного промежутка завоевал звание чемпиона Иерусалима среди боксеров обычного возраста не старше 34 лет. Выиграю ли я и сегодня? Не будем загадывать. Ринг покажет.
А пока что, в предвкушении боя, я собираю вещи в спортивную сумку. Укладываю перчатки, маску, бинты, пластмассовую коробочку с капой. Выхожу во двор. Сажусь за руль.
И с ветерком по Иерусалиму – туда, вперед, в Иерусалимский боксерский клуб братьев Люксембург «Маккаби», на манящий звон медного гонга, служащий мне надежнымориентиром в жизни.
