ГЕРМАН ГУРЕВИЧ. Онегин пил вино…
Онегин пил вино, Печорин – чай… А мы, в Израиле?
(Лекция, прочитанная в городской библиотеке Арада перед дегустацией израильских вин).
Я попытаюсь проследить, как в русской литературе с течением времени менялось отношение к вину, выпивке, пьянству… От Пушкина и до советского периода, и даже до Израиля. Само собой, не претендуя на объективность и, тем более, на строгую научность. Так – проскачу галопом, и не по Европам, а только по России ХIХ и ХХ веков с конечной остановкой в Израиле.
Итак, начало ХIХ века. Золотой век русской поэзии. Пушкин и Лермонтов – самые что ни на есть классики. Как нас учили в школе: «Евгений Онегин» (по Белинскому) — энциклопедия русской жизни, лермонтовский «Герой нашего времени» — непревзойдённая проза. А в главных героях этих произведений воплощены образы «лишних людей». То есть, людей незаурядных, но в условиях царского самодержавия так и не совершивших ничего полезного для общества, для России. И что уж совсем непростительно, ни Онегин, ни Печорин не принесли счастья очень симпатичным и достойным девушкам, которые в них влюблялись; и оба застрелили на дуэли: один – своего друга, Ленского, другой – своего недоброжелателя, Грушницкого.
Пушкин обделил Онегина литературным талантом, да и трудолюбием:
…Хотел писать – но труд упорный
Ему был тошен, ничего
Не вышло из пера его, …
А у Печорина талант был, «Герой нашего времени» — это, в основном, как бы его дневник. Печорин таков, каким Лермонтов сам хотел быть: широкоплечий, с тонкой талией, физически силён и имел одну из тех оригинальных физиогномий, которые особенно нравятся женщинам. Онегин и Печорин, как и их создатели, принадлежали к дворянской аристократии. У них общие корни. А в чём различие?
Беру на себя смелость утверждать, что главное различие, из которого следуют все остальные, состоит в том, что Онегин пил вино, а Печорин – чай! На двухстах страницах романа Печорин один раз выпил шампанского с Грушницким по случаю производства того в офицеры. Но явно пил по необходимости и без всякого удовольствия. Похоже, что и сам Лермонтов пил только, когда нельзя было отказаться. И в стихах у него встречаются «чаши», «пиры» только, как поэтические образы. И в чашах вообще не вино, а что-то аллегорическое. Например, в стихотворении «Глупой красавице»:
Амур спросил меня однажды,
Хочу ль испить его вина?
Я не имел в то время жажды,
Но выпил кубок весь до дна…
Также и в стихотворении «Чаша жизни»:
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша
И что напиток в ней – мечта,
И что она не наша.
В 20 лет Лермонтов – гусарский офицер. А гусар, по нашим понятиям, это не просто военнослужащий определённого рода кавалерии, а прежде всего — лихой гуляка. Если не на войне, вся жизнь гусара – вино, женщины, карты. Именно в таком порядке.
У штатского Пушкина – полный гусарский набор. У гусара Лермонтова вино и карты отсутствуют совершенно. И у женщин, судя по стихам, он особым успехом не пользуется. Лермонтов, как и Печорин, был умным, жестоким и мрачным.
А Пушкин любил вино, и его любили и женщины, и друзья.
Погреб мой гостеприимный
Рад мадере золотой
И под пробкой смоляной
Сен Пере в бутылке длинной.
… Всё люблю я понемногу,
Часто двигаю стакан,
Часто пью— но, слава Богу,
Редко, редко лягу пьян.
У Пушкина в стихах не просто вино, не просто шампанское, а конкретный сорт. Он знает предмет не понаслышке. Вот, к примеру, в двух строфах «Евгения Онегина» упоминается только шампанского три марки:
Вдовы Клико или Моэта
Благословленное вино.
В бутылке мёрзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной,
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я. Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей немало,
А сколько шуток и стихов,
И споров, и весёлых снов!
………………………………..
К Аи я больше не способен,
Аи любовнице подобен
Блестящей, ветреной, живой
И своенравной, и пустой…
И об Онегине деревенские соседи злословят:
Он фармазон, он пьёт одно
Стаканом красное вино.
Наверно, сами-то они предпочитали водку. (Среди помещиков были энтузиасты, которые у себя в запасе имели собственного изготовления водки до 30-и сортов, по всему алфавиту, от А до Я, от анисовой до яблочной).
А Онегин, как и Пушкин — аристократ, завсегдатай петербуржских ресторанов.
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждёт его Каверин.
Вошёл, и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток.
У Пушкина отношение к вину, можно сказать, языческое. Недаром он переводил античных поэтов и подражал им. Из Катулла:
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик…
(«Малый словарь алкогольных напитков»: У греческих и римских авторов упоминается более 80 сортов вин. Самым крепким и качественным считалось Фалернское…) Ещё одно подражание древним – «Вакхическая песня»:
Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
В общественной и политической жизни России (после Чернышевского и Герцена) два главных вопроса: «Что делать?» и «Кто виноват?»
Относительно выпивки главных вопросов три: Что пить? С кем пить? и Для чего пить?
На первый вопрос Пушкин отвечает: «всё люблю я понемногу». Но разборчив – называет только марочные вина. На второй – с кем пить? Ответ – с друзьями! Для чего? – Чтобы радоваться жизни, ради «шуток, споров, стихов»!
Со второй половины ХIХ века на общественно-историческую сцену выходят разночинцы: чиновники, студенты, учителя. Золотой век дворянской поэзии кончился. И гусары уже не те, и поэты, если и пишут об употреблении вина, то уже без подробностей. Как, например, Алексей Апухтин:
Ноет ли сердце, рвётся ли грудь,
Пей, пока пьётся, всё позабудь1
Выпьешь, заискрится сила во взоре,
Бури, вражда и борьба – нипочём,
Старые раны, вчерашнее горе –
Всё обойдётся, зальётся вином.
Жизнь пронесётся лучше, скорей,
Пей, пока пьётся, пей веселей!
Выходит – всё равно, что пить. Важен эффект – забыть горе, обиды, неудачи.
Начало ХХ века. В литературе, в поэзии новое течение – символизм. Первый поэт – Александр Блок. У него университетское образование, но, судя по стихам, сильно пьёт:
Я пригвождён к трактирной стойке,
Я пьян давно…
Или:
Я послал тебе чёрную розу в бокале,
Золотого, как небо, Аи.
Символизм в чистом виде! А вот строчки самого знаменитого стихотворения Блока»Незнакомка»:
И каждый вечер друг единственный
В моём стакане отражён
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирён и оглушён…
Глухие тайны мне поручены,
Мне чьё-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино…
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
Обратите внимание: лирический герой хоть и в ресторане, а пьёт один! Какое вино, неизвестно. И пьёт явно из-за неудач на любовном поприще. Но пытается уговорить себя, что ищет в вине истину! А женщина проходит мимо, сидит в сторонке, и стихи не к ней обращены, а к самому себе. Одно слово – декаданс!
А потом 1917 год. Диктатура пролетариата и кошмарные аббревиатуры: ЧК, ГПУ, НКВД, ВКП (б), РАПП. Появляются рабочие поэты, комсомольские поэты. Все жутко идейные. Из крестьян – Сергей Есенин. У него цикл стихов «Москва кабацкая»:
Сыпь, гармоника! Скука, скука.
Гармонист пальцы льёт волной.
Пей со мною, паршивая сука.
Пей со мной!
Советская власть – не для поэтов. Есенин пил и повесился, Маяковский не пил и застрелился. У Осипа Мандельштама отношение к вину античное, как у Пушкина. Но… другая эпоха.
И вместо ключа Иппокрены
Давнишнего страха струя
Ворвётся в халтурные стены
Московского злого жилья.
Время страшное. Жить негде, на вино денег нет. Нехватает на еду, на одежду. Стукачи. Доносы. Комиссары от Союза писателей. И вот в каком контексте появляются у Мандельштама поэтические «пиры» и «чаши»:
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей…
Мандельштам умер в Сучанском лагере, предположительно, в 1938 году.
Другой великий поэт, Борис Пастернак, похоже, вином не увлекался, и в его стихах эта тема не возникает. На слуху только две строчки:
Я жизнь, как Лермонтова дрожь,
Как губы, в вермут окунал.
Повезло вермуту, попал в стих благодаря созвучию: вермут – Лермонтов.
Вторая половина ХХ века. В советской поэзии тема вина, как такового, отсутствует. Поэты, в большинстве своём, пили, и многие спивались. Но сочинять об этом стихи было, скажем так, не принято. По официальной идеологии вино, водка и пьянство – вещи, определённо мешающие построению коммунизма. А тем временем в реальной жизни укореняются такие выражения, как «соображать на троих», «пить по-чёрному». Появляется словечко «алкаш». (Не от горьковского ли Челкаша его происхождение?). Кроме ханжеского, директивно-отрицательного отношения Советской власти к вину, была ещё одна самая прозаическая причина отсутствия этой темы в поэзии – отсутствие хорошего вина. Оно, конечно, было, но для избранных, ну и на окраинах: в Грузии, в Молдавии, в Крыму. Остальной же народ пил в лучшем случае водку. И ещё что-то уровня портвейна «Агдам», который из Азербайджана привозили в металлических цистернах. Такое вино поэтического вдохновения не рождало. Да и цензура не пропустила бы. Вспомните, как во время телемоста СССР – США одна советская женщина заявила на весь мир: «У нас секса нет!» Также и пьянства-алкоголизма у нас не было.
В 50-е годы я уже студент, и вино перестало быть только литературной категорией. В моей компании пили немного и нечасто – по праздникам, в туристских походах, ну и когда студентов посылали в колхоз. И песни студенческие пели весёлые, жизнерадостные. Напомню по одному куплету:
Там, где Крюков-канал и Фонтанка-река
Словно брат и сестра обнимаются
От зари до зари,
Чуть зажгут фонари,
Вереницы студентов шатаются.
Они песни поют,
Они водочку пьют,
И ещё кое-чем занимаются.
Через тумбу-тумбу, раз,
Через тумбу-тумбу, два,
Через тумбу, три, четыре, спотыкаются.
Другая песня:
Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать Земли вращенье.
Дурак! Зачем он не напился,
Тогда бы не было сомненья.
Так наливай, брат, наливай
И всё до капли выпивай,
Вино-вино-вино-вино,
Оно на радость нам дано!
И ещё одна, «Крамбамбули»:
Когда мне изменяет дева,
Недолго я о том грущу,
В минуту ярости и гнева
Я пробку в потолок пущу.
За милых женщин, чёрт возьми,
Стаканом пить крамбамбули,
Крам-бам-бим-бамбули,
Крамбамбули!
Мы, студенты, думали, что крам-бам-бим-бамбули – это вроде «трам-там-там». А совсем недавно я вычитал, что крамбамбули – это разновидность пунша. Его рецепт: в котёл льют бутылку крепкого красного вина, на решётку кладут глыбу сахара, величиной с кулак. Сахар поливается ромом и зажигается, растапливаясь, стекает в котёл и нагревает вино.
А в 1953 году ленинградский поэт Глеб Горбовский написал стихи, которые тогда не могли быть напечатаны. Зато стали народной песней:
Когда качаются фонарики ночные
и тёмной улицей опасно вам ходить, —
я из пивной иду,
я никого не жду,
я никого уже не в силах полюбить.
Мне девка ноги целовала, как шальная,
одна вдова со мной пропила отчий дом.
А мой нахальный смех
всегда имел успех,
эх, моя юность прокатилась кувырком!
(Из книги : Горбовский, «Сижу на нарах. Из непечатного» СПб, 1992)
В 2008 году 75-летний Горбовский получил Пушкинскую премию.
После института я работал мастером в цеху Кировского завода (бывшего Путиловского). И вплотную познакомился с рабочим классом. Уже в Израиле в 2006 году выпустил книжку «На Путиловском заводе запороли конуса». В ней есть страницы, имеющие отношение к нашей теме. Например: «…1957 год. Политические разговоры между рабочими были редки. А самая популярная тема – выпивка. Где, с кем, что и сколько, ну и о последствиях. Разнообразия особого в этих рассказах не было, но слушали всегда с неослабным интересом. По-видимому, имел место некий физиологически-психологический эффект вроде бы соучастия.
Как-то, когда главная тема иссякла до окончания перекура, один из собеседников заметил: — А вот евреи не пьют. Но в нашем цехе этот антисемитский выпад был отражён мгновенно и напрочь: — А Миша Точильников! Еврей — и по паспорту, и по физиономии, Миша на спор выполнял такой номер: без помощи рук брал зубами поллитру водки и, запрокинув голову, выпивал её до донышка, то есть до горлышка. Цехового технолога Мишу Точильникова очень уважали.» А молодые инженеры, читавшие Ремарка и Хемингуэя, находили у них очень приблизительные рецепты коктейлей. И пытались воспроизводить их в домашних условиях. В эмалированный тазик мы выливали из бутылок ликёр, вермут, ром, сок, соблюдая пропорции – всё по книжкам. Получалось вроде неплохо, да сравнивать было не с чем.
Потом я ушёл с завода в Центральный Котло-Турбинный Институт (ЦКТИ). Лаборатория конструктивной прочности. «Завлаб, кандидат наук Питирим Степанович Куратов имел репутацию любителя застолий и женского пола и очень этой репутацией дорожил. Кроме «учёных» в штате – аспиранты, инженеры, техники, лаборанты и слесари-механики. Всего – человек сорок.
Великие праздники (1 мая, 7 ноября, 8 марта, Новый Год) отмечали непременно все вместе. Тем более, что сам завлаб это дело обожал. По установившейся демократической традиции скидывались по 1% от зарплаты. Таким образом, Питирим Степанович давал 4 рубля, старшие научные сотрудники — по трёшке, а девочки-лаборантки вообще по 80 копеек. Когда спиртного нехватало, использовали производственные ресурсы. … И вот уж кандидат маститый
С механиками вместе пьёт,
Учёных званий тает лёд,
И я надеюсь, вы простите
С чужой женой невинный флирт
И в меру разведённый спирт.
Музыку заводили. Танцы-обжиманцы. Пили не так уж, чтобы в стельку, а наоборот — вроде допинг принимали.»
Конечно, разведённый спирт — это не шампанское «вдовы Клико», но атмосфера была вполне «пушкинская»: друзья, веселье, почти гусарские подвиги.
А в 72-м году я снова окунулся в гущу народной жизни. Из ЦКТИ перешёл в контору под названием «Ленэнергоремонт» (ЛЭР). Ремонтировал турбины на электростанциях Северо-Запада СССР, от Эстонии до Кольского полуострова. Сплошные командировки. «Налоги, алименты с командировочных не взимались. По этой причине в ЛЭРе всегда был сверхвысокий процент алиментщиков и алкоголиков, которые к общественной и личной жизни относились, однако, с трезвым прагматизмом. В партию рабочий класс вступать не соглашался, кто по идейным соображениям, а кто по безыдейным: — На хер надо членские взносы платить. Это ж — бутылка в месяц, а то и две!»
Тексты песен Владимира Высоцкого при его жизни не публиковались. У него не так уж много строк на интересующую нас тему, но они – воистину нерукотворный памятник эпохе. Из песни «Милицейский протокол»:
Считай по-нашему, мы выпили немного.
Не вру, ей-Богу – скажи, Серёга!
И если б водку гнать не из опилок,
То чё б нам было с пяти бутылок?
А что очки товарищу разбили, —
Так то портвейном усугубили…
Герои песен Высоцкого «гадость пьют из экономии». И в действительности пили всё: после одеколонов настал черёд жидкости для мытья окон, спиртовой вытяжке из клея БФ. Полярные лётчики пьют антифриз (средство против обледенения), артиллеристы используют жидкость из тормоза отката пушки. У медиков, конечно, возможности другие:
«Клиника. Ночное дежурство. Больные спят, всё тихо спокойно. Врач — молодой, год после института, предлагает сестричке, студентке на практике: — Выпить хочешь?
Она не отказывается. – Младенческий спирт будешь? Сколько в таком спирте градусов, девушка не знает, но соглашается. Выпили по полстакана – нормально. Старший товарищ разбавил, как надо. Осмелела, спрашивает: — Младенческий спирт, это какой?
— Ну, видела в зале перед операционной препараты-экспонаты в банках, органы разные, младенцы заспиртованные… Так мы оттуда берём.
И она так и не поняла, шутил врач, или традиция такая?»
Для более основательного знакомства с темой можно рекомендовать книги Венедикта Ерофеева и Сергея Довлатова. На 100 страницах прозы в поэме «Москва – Петушки» Веничка упоминает более 30 напитков: от реальной «Зубровки» и до фантастических коктейлей вроде «Слеза комсомолки» или «Дух Женевы». У Довлатова в трёх томах столько не наберётся. Но всё равно, оба – классики!
Помню первый год в Израиле. Вечер в Эйлате (курорт на Красном море). За столиком кафе четыре солдата, с автоматами, а на столе перед ними бутылки… кока-колы! Оказалось, коренные израильтяне к алкоголю равнодушны. Хотя наша религия позволяет и даже предписывает на Песах выпивать четыре бокала. А на Пурим еврей вообще должен напиться так, чтобы не отличать злодея Амана от праведника Мордехая!
Евреи из СССР (СНГ) в большинстве своём плохо знали традиции и догматы иудаизма. Но с начала Большой Алии (1990 г.) потребление, а затем и производство вина в Израиле выросли многократно. Климат подходящий, солнца больше, чем в Испании, не говоря уж об Италии и Франции. И, кроме инженеров и врачей, прибыли на свою историческую родину виноделы из Грузии, из Молдавии, из Крыма. В ХХI веке израильские вина выходят на мировой рынок. Но у меня такое впечатление, что русскоязычные израильтяне всем напиткам предпочитают водку.
А надо всё-таки сказать, что полезнее красное сухое вино. Оно, мало того, что «на радость нам дано», так ещё содержит необходимые человеку органические кислоты, минеральные соли, витамины. Вино улучшает состав крови, растворяет вредный холестерин и т.д.
А если забыть о медицине, то можно просто наслаждаться вкусом, ароматом и цветом вина. Соблюдая, конечно, меру. По Александру Сергеевичу:
Бог весёлый винограда
Позволяет нам три чаши
Выпивать в пиру вечернем.
Первую во имя граций,
Обнажённых и стыдливых,
Посвящается вторая
Краснощёкому здоровью,
Третья дружбе многолетней.
Мудрый после третьей чаши
Все венки с главы слагает
И творит уж возлиянья
Благодатному Морфею.
ЛЕХАИМ! (по-русски: БУДЕМ!)
