АЛЕКС ТАРН. На большой дороге
На большой дороге
Птичий свист, и зелёный луг,
и поля в золотой вуали,
и молчат на сто вёрст вокруг
все дороги мои и дали.
Дерева в росе на пути –
искры стали в стеклянной тверди…
Мне бы только смотреть, мне бы только идти –
даже после – и вместо – смерти.
Ветер и все её сёстры
Посмотри на мой город в туманном плаще.
Робким шёпотом осени шепчут бульвары.
В подворотнях, на стенах, на лицах вещей
Новых стран отпечаток старый.
Серый вечер расставил ворон на посты,
Багровеет фонарь на свинце непогоды,
Задыхается сквер, и гонимы кусты,
И часы тяжелы, как годы.
И – полётом – в мареве тьмы густом
Из провалов свода, из выси горней,
Из села, погруженного в бычий стон,
Из дождя в позолоте молний –
Встала буря!
Вдоль улиц – ее галоп.
Молчаливые, жмутся дома друг к другу.
Смех и рифмы мне овевают лоб –
Празднуй, буря – сестра, подруга!
Я стою, прижавшись к стене спиной,
Я смотрю, как буря терзает город,
Как бушует хаос её взрывной,
Как вздымается страшный молот.
Как трубит надо мною громовый рог,
Как играет сила в небесном стане!
Положи меня, Боже, на Свой порог,
Когда смертный мой час настанет.
А пока что мне дорог зеленый народ –
Строй лохматых кустов под оградой…
Пусть же кесарю кесарево идёт,
Ну а мы и яблоку рады.
Этот город открытым пространствам рад,
Молью прежних и новых годов не трачен.
Я исполнен дрожью его оград,
Я слезой его камня плачу.
Если б знал Ты, как бледен Твой путь сюда,
Как глаза Твоих стареньких бурь усталы,
Как со спичкой ищет в ночи звезда
Мира нашего шарик малый.
Твои руки и ласковы, и грубы.
Гром грохочет в теснинах зданий.
Хорошо мне шагать опечаткой судьбы
Между слов, имён и свиданий.
Красная Шапочка
Если дикое время смахнуть, как слезу,
С городов, и газет, и открыток.
Где-то Красная Шапочка в светлом лесу
Собирает букет маргариток.
А за нею – корова и важный гусак,
Следом кот с костылём ковыляет,
И улыбка блестит в голубых небесах,
И мелодия детства играет.
И грядущие годы видны напролёт
И напрасны сомнения наши,
И свой палец большой увлечённо сосёт
Голый месяц в объятьях папаши.
Луг играет ресницами свежей травы,
Как девчонка в виду кавалера…
Но зажмурься на миг – вновь дороги кривы,
И темна непрозрачная сфера.
Эта ночь
Эта ночь. Эти стены. Кричи – не кричи –
Не услышат. Безмолвие с тишиной
Друг на друга грудью идут войной.
Робкий трепет огарочка сальной свечи.
Лишь жестокость, как ветер холодных широт
Здесь плывёт вдоль забора в промасленный смог,
И ласкает платформ задубевший живот,
И качает мосты – колыбели дорог.
Тень прошла и исчезла в окрестных дворах,
Но остался и жив еще шёпот шагов.
Не забудь, не забудь, мироздания прах,
Человечьих следов, человечьих следов.
Эта ночь. Этих сжавшихся стен кирпичи.
Возбуждённый вопрос, равнодушный ответ.
Виноватой улыбки угаснувший свет.
Жизнь и смерть этой маленькой сальной свечи.
Лунный воск наползает, как смертный покров,
На окно, на глаза, на пустынный квартал,
На базар параличный в зажиме тисков
Проржавевшего голема рельсов и шпал.
О твоём лице
Когда не виден ты, мой друг,
лицо твоё подвластно тленью;
бесследно, как медведь на льду,
стираются черты и тени.
И ты укладываешь их
в подушку или прочь, за стены
плывёшь, выпрастывая лик
в окно, в ночной туман вселенной.
В стекле дрожит Сиван, безмерна тишина,
и улица – кошмар дозорного на башне.
Над городом висит, окаменев, луна,
ни ветра, ни следа от суеты всегдашней.
Полночных площадей молчание растёт
и высится, крутя сверкающие нимбы.
Прими и ты, мой друг, его безмолвный счёт –
нет никого, мой друг, кто не смирился с ним бы.
Мертво твоё лицо в мерцании окна,
мертво твоё лицо в белесой маске ночи,
как будто по нему провесила луна
дорогу дальних снов, пустыню одиночеств.
И хоть в твоём зрачке – чужое торжество,
и крепко стиснут рот, и сердце страхом ноет,
ты полон до краёв величием Его –
величием миров под каменной луною.
Я ещё приду…
Я ещё приду под любимый кров,
положу тебе руки на плечи
и скажу много-много хороших слов –
они есть ещё
в нашей речи.
В твоих окнах не виден вечерний свет,
сиротлив холодный очаг.
Без тебя растранжирил я столько лет,
в барабанной пыли зачах.
Лишь внезапно в памяти, как в ночи,
проступают твои черты…
Сердце стукнет и спрячется, и молчит…
И молчание это – ты.
Звук
Ночь закоптила своё стекло,
Смолкли базара склоки.
Небо забрало свечу и ушло
В город другой, далёкий.
Звук пронёсся дорогой пустой и угас
Эхом дневного света.
Сколько мощи в словах, что остались без нас,
Без присмотра и без ответа!
Сколько силы в безудержной их волне,
Как прекрасны они и новы!
Твоё сердце, отброшенное к стене,
Не забудет их плен ледовый.
И было: побледнел восток…
И было: побледнел восток,
и встал над городом в отвес –
над ульем улиц и лотков –
зелёный паводок небес.
И тротуары вышли течь,
шепча и бормоча всерьёз
в щемящей паутине встреч,
улыбок, возгласов и слёз.
Нет, не гаси вчерашний свет,
его целительную ложь –
любви, наверное, там нет,
но вечер… вечер был хорош.
Он здесь пока что, у дверей,
в короне облачных венцов,
сажает в гнёзда фонарей
пушистых жёлтеньких птенцов.
Стих едва ковыляет…
Стих едва ковыляет – костыль да сума,
Ну а ты до бесстыдства красива…
Позови – я сойду, как с крылечка, с ума,
К этим праздничным светлым нивам.
К этим солнечным стенам моей тропы,
К беззакатным огням светила,
И к молитве, чтоб стала моею ты,
Чтобы память тебя забыла.
Моя жизнь – лодчонка в твоём шторму,
Голос – лучик в твоём кристалле.
Чем я тягу эту к тебе уйму –
Тягу рук – к раскалённой стали?
Здесь в углах шуршит тишины бурав,
Здесь молчанье за дверью жутко.
Здесь бегут, с собой в чемодан собрав,
Как бельё, обломки рассудка.
Здесь твой образ, ласков и вновь суров,
То поднимет, то обескрылит,
Словно флейта давних, других миров,
Нотой бьющая в грудь навылет.
Если Бог позволит мне превозмочь
Хоть на сутки твои вериги,
Расскажу, как тяжко учить всю ночь
Твоё имя в Господней книге.
Слышишь, ветер рвётся в окно твоё,
Гость дорогу шагами мерит.
Погаси огонь, отложи шитьё –
Я снаружи, у самой двери.
Ты уснёшь, я войду, как неслышный тать,
Сяду на пол в укромной тени,
Чтобы стоптанным шлёпанцем молча ждать
Госпожи своей пробужденье.
Бог пройдёт, и два сна из породы морок
Он оставит гореть на рассвете,
И, подняв тебя на руки, в мой чертог
Приведут тебя стражи эти.
Станция в полях
1
К движению дерев равнина равнодушна.
Ночь, станция, простор и темень по кустам.
Скамьи в росе, и палисад, и груши,
И смутный взгляд вослед нечастым поездам.
И кажется, тепло вовеки не остынет –
Ну, разве лишь когда, протяжен и жесток,
Как павших башен стон, как плач отца о сыне,
Взовьётся поездной отчаянный свисток.
Но вот смолкает всё. Шаги. Щелчок засова.
Выходит сонный страж и щурится во тьму,
Пытаясь разобрать в её дыму багровом
Число таких ночей, отпущенных ему.
2
Прогромыхал состав, стальной тяжёлый голем,
А в комнате твоей – уютный рыжий кот
И тени облаков, собравшихся над полем,
Хранящих плач в горсти бугристых кулаков.
Тропа в густой траве твои шаги измерит,
Спокойная, как смерть, бесценная, как жизнь,
Прими же этот стих, скребущийся у двери,
Введи его в свой дом, согрей и уложи.
Здесь лето глаз твоих, роса лугов и счастья,
Здесь в трепете кустов горит сердечный пыл,
Здесь даже если ночь слепа от тёмной страсти,
Видны ресницы дня в мерцании светил.
3
Ночь – время тишины, отравленной и шаткой.
Выносят небеса поклажу темноты.
Серп месяца лежит, как дамская перчатка,
Забытая в чаду вокзальной суеты.
Ночь – время тишины и онеменья тела.
Ладонь рассвета щёк касается слегка.
Ночь – время тишины вагонов запустелых
На ржавчине путей глухого тупика.
Так встань же пред лицом холодного простора,
Вдохни тугую мощь его свобод и пут –
Они всегда с тобой, готовы к разговору,
И даже здесь, в глуши, к стене тебя прижмут.
Напев
Вечер в ночь кочует, к подножью гор,
час разлуки, ты свят и кроток!
На порог взойти – словно в сонный створ,
женской песне – упасть в воротах.
На краю небес – одинокий ствол,
тает звук, не прожив и метра,
и довольно миру трёх слов всего –
лишь простора, полей и ветра.
Береговой вид
От греческих и римских берегов
Шли корабли. На них из темноты
Смотрело племя вечных бедняков,
Дозором стоя у морской черты.
Канат, винтовка, твёрдая рука –
Юнцы других, невиданных мастей:
Проворнее оленьего прыжка,
Упорнее бульдожьих челюстей.
И если песня высечет искру
Гранитом по оскаленной скале,
Увидит море времени игру
На голой, битой волнами земле.
Увидит радость с болью пополам,
Бойцов, радиста, ветер, бурю, тьму…
И кажется, они доныне там –
Готовые, как прежде, ко всему.
Тайный рынок
Эллады берег бухтами изрыт –
Рай для купцов и дом отбросу и отрепью,
Укрытие гребных и парусных корыт,
Связавших древний мир одной торговой цепью.
Безвестных островов лагуны и кусты –
Затерянный приют изгнанника и вора.
Французский порт в чаду базарной суеты
Под взорами мадонн ближайшего собора.
Меж скал и в кабаках приморских городов,
Не брезгуя винцом бандитского народа,
Мы закупали флот едва живых судов,
Чтоб сотворить из них оружие исхода.
Бойкотом, как кнутом, нас гнали на убой –
Погибнуть от меча, от пули, от удушья.
Гуманный сытый мир, довольный сам собой,
К нам спину повернул и запечатал уши.
Так славься же, морской прижимистый народ –
Бандиты, шкипера, торговцы, шоферюги –
Весь этот пёстрый сплав, весь этот ушлый сброд,
Что сторговал нам жизнь на палубе фелюги.
Подкидыш
Ты меня положила под чьей-то стеной.
Весь в морщинках, я тихо глядел,
как глядят из колодца, как смотрит больной,
чтоб понять состояние дел.
Я смотрел на тебя снизу вверх, как больной,
и луна поднимала свечу надо мной.
Но затем той же ночью, до первых лучей
я поднялся, и встал на тропе,
и пришел к тебе тенью, как тени мячей
возвращаются к бьющей стопе.
Я к тебе прикатился, как тени мячей,
чтоб повиснуть на шее петли горячей.
Ты сорвала меня и отбросила прочь,
как пиявку, как мерзостный гной,
но я снова вернулся, и каждую ночь
ты отныне проводишь со мной.
Я вернулся, ты слышишь? И каждая ночь
будет гнётом, который нельзя превозмочь.
Сны твои для меня – как открытый дворец,
как луга заповедной травы,
потому что натянуты связи сердец
крепче нитей тугой тетивы.
Эту вечную связь двух несчастных сердец
может силой порвать лишь великий Творец.
Но пока Он не снимет печати огня
с наших душ, моя бедная мать,
я останусь с тобой до последнего дня,
не надейся – меня не сломать.
Я останусь с тобой до последнего дня –
глухо заперты двери, и ключ у меня.
А когда ты померкнешь, усохнешь лицом,
вся в морщинках, как некогда я,
я тебя спеленаю двухдневным птенцом,
чтоб лежала, как некогда я.
Чтоб лежала у ног беззащитным птенцом,
беззащитным безмозглым птенцом.
Я тебя положу под знакомой стеной.
чтоб глядела, как сам я глядел,
как глядят из колодца, как смотрит больной,
чтоб понять состояние дел.
Будешь просто смотреть снизу вверх, как больной,
на луну над тобой, на луну надо мной.
Ночной привал
Ночной привал. Под ропот слов, игры и брани
Растущий в скрежете железа и свинца,
Как лагерь прадедов, восставший из преданий,
Как место воинов, не прячущих лица
При виде крови человека и Творца.
Здесь стройка ширится, суетна и поспешна,
Здесь главное – успеть и главное – скорей.
Здесь город временный встает во тьме кромешной,
Ночной привал, бивак без крыш и без дверей,
Открытый небесам и будущей заре.
Штаны в заплатах на коленях запылённых,
Рубахи, сапоги, сержанты, повара
И вечный балагур на ящике патронном,
Дарящий смех друзьям, сидящим у костра, –
Ковёрный в шапито небесного шатра.
И первой страже вдруг явился этот призрак –
Как мул, стреноженный на берегу, как тень,
Как символ дней войны, полей кровавой тризны,
С поклажей бед, тревог, сомнений и потерь,
В их беззаконной и бесстыдной наготе.
И вместе с наготой столь многих одиночеств –
Чужих среди чужих, звезды вблизи звезды –
Внезапное родство и братство этой ночи,
Связавшей нас узлом одной на всех беды,
Поверх привычных дрязг базарной ерунды.
В ней есть печать времён, есть лозунги и фразы,
Которые чужды стилистике поэм,
Но лишь простой мотив корявого рассказа,
Без цацек и конфет, орнаментов и схем –
Кричащих красок грай, не сдержанный ничем.
Горланит о любви, как водится, сначала,
О долге, о боях, о доблести парней…
Особо не держась канона и хорала,
Заботясь лишь о том, чтоб громче и слышней,
Чтоб громче, и надрывней, и сильней.
Ночной привал, ночь тягостной обузы,
Ночь торопливых дел, вне времени и сна,
Ночь, где рождаются товарищества узы,
На чьих узлах потом завяжется Страна,
Ночь батальона, ночь цепочки и звена.
Ночь и война. Её оскал, её личина.
Приблудной песни стон, пространство и звезда…
На много лет вперёд взведённая пружина
Оставленного нам горячего следа,
Чтоб помнились добром недобрые года.
Всё это – тьма смертей, и возрожденья блики,
И веянье весны, и всполохи зарниц –
Взовьётся к небесам и оборвётся в крике
Бойцов на рубежах пылающих границ,
Бойцов, бегущих в бой и падающих ниц.
Диалог
Где ты, Михаль? Вот-вот защёлкнется замок,
И больше не бывать ни счастью, ни покою…
Возьми свечу, Михаль, и выйди на порог.
Дай света мне, Михаль, – до поглощенья тьмою.
Нет, Михаэль, врата открыты, как всегда,
И на пороге – я, как в прошлые года.
Пусть ночь слепа от слёз, и счастье за горами,
Но сны светлее дня, и нету тьмы меж нами.
Где ты, Михаль? Едва нащупывая шаг,
Я наугад брожу, как в хаосе безводном.
Раздроблена спина, отрублена душа,
Лишь голос твой звучит призывом путеводным.
Нет, Михаэль, родной, не бойся слепоты,
Сквозь прах твои глаза горят из пустоты.
И тянутся ко мне прозрачные ладони
Навылет, сквозь лицо, в голубизне бездонной.
Где ты, Михаль? В руке больших и малых склок
Мы были лишь ножом – безжалостным, смертельным…
Любимая, Михаль! Нацеленный клинок
От сердца отведи качаньем колыбельным.
Ох, Михаэль… Тебе я рождена внимать…
Во мне поёт жена, и горько плачет мать.
Не для ножей сыны, не для кровавой цели,
А чтоб защитой быть младенцу в колыбели.
Где ты, Михаль? Где я? Перед войной, тогда,
Я обещал тебе вернуться к выходному…
С тех пор прошли, Михаль, немалые года,
Но нет пути, Михаль, к покинутому дому.
Ах, Михаэль, твоё лицо передо мной,
Как будто бы вчера был этот выходной.
Жива любовь. И хоть темны дороги наши,
Ни капли не пролью из этой полной чаши.
Где ты, Михаль? Скажи, что? в горнице твоей,
Чтоб мог спокойно я смешаться с прахом старым –
Там песни жениха или приют скорбей?
Что голос твой поёт под перезвон кифары?
Нет, Михаэль, родной… Мой дом примерно тих.
Не плачет в нём вдова, не празднует жених.
И голос мой звучит меж зыбкими тенями –
Ведь я с тобой лежу, бок о бок, под камнями.
