НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ. Купальщица
* * *
Купальщица, при склонности к прикрасам,
Верна привычке, что тут ни глаголем:
Напористая, за буйками — брассом,
За молом, в молотьбе коленей, — кролем,
И — дальше в море, в смуглой укоризне
Дневным зевакам, под приглядом тверди, –
Сирена, исступленнее, чем к жизни,
Отчаянней, марина, чем от смерти.
На службе у дежурных фраз, в приязни
К преклонному шезлонгу, долгожитель
Пустых цитат, Баян водобоязни
Уже поет ее, благотворитель
Разумной речи… Жалкое созданье,
Об эту вот, в осенней хмари, пору
Пляж, как рельефный слепок с подсознанья,
Скудней, чем человеческая спора.
С брожением эпитетов за рифом,
Берущих бытие в свою орбиту,
Ее, подретушированный мифом,
На берег вал выносит, Афродиту…
И, неизменный, у причальной стенки,
Небезнадежно ждущей перемены,
Неистребим – голодный взгляд коленки,
Блеснувшей из неистощимой пены.
* * *
Протопать Латинским кварталом, потом в Люксембургском саду
Спуститься к пруду и, у зыби, забывшей себя, на виду,
На стул тяжело опустившись, в полуденной лени своей,
С рассеянным взглядом на зыби, приватных кормить лебедей.
В сени геральдических лилий, листая линейные дни,
Занятнее жизнь, зарастая проулочками Сен-Дени,
Так ярок у дамы в бакарра, призывен, обвальный кармин,
Что яростней просверки жара в крови, и куда там камин…
Но, не возмещая опеки, Веро возвращает в Пантен –
Антенн в подсознанье, аптеки близ кирхи, близ оспенных стен,
Там свет без присмотра в передней скучнее… Случайный союз
Помешанных — не обращает любовь сотрапезницей муз,
Застав ее в образе рока… А на Елисейских полях
Мерцает вольфрам одиноко в припухших со сна фонарях,
И вновь — Иль де Франс, Бузенвиль и.., пока кауфер рококо
Обходит вниманьем барокко… — весь мир не от мира сего.
До жара в предсердии впиться, теряя пристрастья свои,
В лепнину, в прохладные лица с прививкою вечности и
Вернуться Латинским кварталом, неся, как подарок, любовь
К решеткам, каштанам, порталам, фонтанам, амурам, и вновь
Соборы, дворцы, стайки фавнов, сады в ожиданье весны
Ведут по ночам переплавку роскошной реальности в сны,
В которых, сумбурный, мятешься и, глядя, как дремлет вода,
Смятение пряча, споткнешься, вдруг встретив себя у пруда…
* * *
В Париже снег. В поре свет инобытия..,
Недостижимостью взгляд мытаря слезя,
Все выше золотой лирический кораблик,
Летящий над тобой, Лютеция моя.
Словно простиран, свеж, как зов иных пространств,
В Париже снег. Куда как прихотлив пасьянс
Его на площадях, и обливает вечность
Декабрьский фаянс в прожилках Иль де-Франс.
Снег бел, простите мне трюизм, как молоко,
Но в этой фразе, shеrе, так видно далеко,
Где, в роскоши лепнин, тем барственней барокко,
Чем прихотливей снег в кудрявом рококо.
В Париже снег… И, лишь для радости и нег,
Лирический гибрид, жизнь убыстряет бег,
Прохожих торопя. Но, тянущийся мыслью
К проспектам проливным, неистощимей снег.
ДАВНЕЕ
Вздох кисеи,
Дыханье свежести –
«…О-ох…» – в поцелуе:
О, не в склепе – те,
Влюбленные. Мерцанье нежности
В легкотекущем, теплом лепете.
Еще весенняя – не зимняя,
Залогом встречи – не прощания,
Не выморочная, не мнимая,
Душа взыскует – обожания.
И долгий взгляд, и обещание,
И – стон… – под птичьими кочевьями,
Надломленное оседание
На прель и хвою под деревьями.
Вслед за разлукою осеннею,
Печально отложив вязание,
Украдкою вздохнет – сомнение,
Но пересилит – обожание.
И чад бессонниц, и прозрение,
И в веснах, гибельных и тающих,
Всё безысходней – обольщения
Неискушенных, искушающих.
Но плутни их – отводят пальцами,
И зримей, в кротком ожидании,
За клавикордами,
За пяльцами
Стареющее обожание.
Пространство захлебнется ливнями,
Когда, под птичьими кочевьями,
Она осядет, терпеливая,
В сырой суглинок под деревьями,
Чтоб над твоей юдолью тесною,
На память, а не на страдание,
Оно мерцало, бестелесное,
Божественное обожание…
* * *
Ревность казнит по ночам приращеньем слуха,
Без комментариев к слухам… Гуманитарий,
Вдруг обращаешь акустику духа – в глухо
Длимую боль. В субтропическом рвенье, твари,
Осатанели цикады. Один.., без прока,
Не прозорливец, я вбил, удрученный, душу
В зрелость бездушной. Красавица, «…в книге рока,
Мы на одной (по Шекспиру…) строке…», к удушью
Розных вселенных. На стуле твоя одежда…
Нас, преломленных в забвении, словно в линзе,
Нас, непрощенных, вымарывает надежда
В жизни – настоянной на отвращенье к жизни.
* * *
Неисцелимо прочтеньем – «Печаль… светла…»,
Ибо, встречаясь с пазами в глазах седых,
Как ни учтивы лукавые зеркала,
Время язвительней в точных чертах моих…
Что ж до возлюбленных – кротко, словно волна,
С каждой отхлынувшей, розных сирен опричь,
С каждой – морщина, увы, набегает на
Душу смиренного. Шепотом – не настичь,
Как из забвенья не вызвать – прелестниц сих,
Не разминувшись с собою… И, сед уже,
Поздно я внял, что, копаясь в уловках их,
Лучше бы, фавн, покопаться в своей душе.
Счеты с проточными?.. – пуще гневить судьбу.
Только и выпал я, сумрачный,– ей, одной,
Мягко склонившейся,
ближе, ладонь ко лбу..,
Над побледневшим и ожесточенным мной.
За полночь, прелесть, когда, обитаем, свят
Сон, и тщета, соболезнуя, не щемит, –
Чуткой душою дыханье мое ловя,
Как она бережно, веки смежив,
Не спит.
А спозаранку – щебечет свое, поет,
Дышит взрывным и размашистым – да, любя.
И, прежде чем, потемнев, разлюбить ее –
Перешибая судьбу, разлюби себя!
* * *
За полночь в море войти и, в виду забвенья,
На спину лечь, отпуская пространству душу,
Неторопливо, мгновение за мгновеньем,
Взором Гомера отталкивая – не сушу,
Но – черствый узел сомнений, обид… Ночною
Дряблой порой, чьи сентенции бесполезны,
Плыть бы да плыть бы, пристальною спиною
Слушая холод чужой, безразличной бездны.
Что до земли, то, в природе познанья, с нею
Только морока, тасующая пространства,
Ибо ничто не сбывается здесь полнее,
Кроме несчастья, длящего постоянство
Каждому…
* * *
С ветром об эту пору, уже глухие, –
Суша, стиснута стужею, и, за нами,
Море, теснимое сушею, – две стихии
Борются, врозь и в дрязгах, за мою память.
Осень опала с лица, но, в былом короче,
Память не теплит, поверь, ни строки об этом.
Ты никогда за нее не боролась, впрочем,
И за меня, оставляя густым обетам
Либо обедам в кругу дилетантов, в память
О лучших днях… Ранней вьюгою заносимо,
Имя твое замерзающими губами,
Как ни целуй, ни целуй, – непроизносимо…
.
* * *
Если о прошлом, – то я, этот узел поздних
Противоречий, легко высекая зависть
Из оборотней, не слыл златоустом розни –
Вкрадчивым словом к изменам склонял красавиц,
Не обольщаясь… Эрот, как ни прям, ни бодр,
Что скажешь ты, совлекающий с чресел ткани,
Если огонь, не истлевший меж женских бедер, –
Переместившись, горит у нее в гортани?
И прекословить ей – как возражать ненастью,
Стуже, стихии…
И в прошлое смотришь горько,
Ибо последнее слово – к невзгодам? к счастью?–
Вакх оставляет за женщиной,
Если только…
* * *
«Пенорожденная…» – начал я днесь…
В свободных
Нравах, cheri,
Встормошенное плавниками,
Море – извечное капище земноводных,
Не достигающих вечности за буйками,
Коль, выползая на черствую сушу, долго
Сушат продрогшие жабры на знойной гальке,
Неуловимые вечностью – на прогорклом
Солнце, в виду крымских гор в мезозойском тальке.
Желтое, тут, в мозжечке, запевает жженье,
Жаля сознанье, и сердце, в песке и лени,
Вдруг обрывается вниз, уловив движенье
Жизни – в эпической, одушевленной пене…
* * *
Хмур, человека обступает хор
Лепных химер… Промозглый, от лица
Кровоточащих хроник, Хельсинор –
Узилище страстей. В Тени отца,
Не оторвать минувшее от губ,
В лице от боли, заголив, бело…
Соленый ветер здесь, на берегу,
Берет под исполинское крыло,
И горизонт срывается на крик,
Штормит, и, взгляд из-под слепых ресниц,
В вас вздрагивает, побледнев, двойник –
Подранок.., горький пересмешник.., принц…
* * *
В версии вереска, осень скудна основой
Флоры, усохшей до жалобных форм… Во гневе
Вижу лицо закусившей губу – в суровой,
До, соразмерности смазанных черт.
А древле,
Лето назад? Склонность к поздним грехам, печальный,
Я разделил с другою, отвесным солнцем
Вытравлен в снах сотрапезниц,
Затравлен тайной
Зоркостью бдящего сердца. Мерцая донцем,
Дни мои выстужены, что говорить, надеждой,
Обмерло время… Но, опережая старость,
Стань, соименница сердца, как прежде, нежной
И молодой, ты одна у меня осталась…
