ИГОРЬ СИЛАНТЬЕВ. В наш кроткий мир пришла весна..
*******
Однажды жила одна маленькая девочка.
И вот вместе с папой и мамой и вещами
Она переехала в новый дом и квартиру.
А перед этим в ней сделали ремонт, потому что
До них там жила одна злая женщина,
Которая замучила свою дочь и убила.
И в квартире было все новое и крашеное.
Но остался висеть на стене в детской
Ковер, на котором женщина-лебедь
Летала по небу над глубоким морем.
И вот настала первая ночь в новом доме.
И девочка уснула. А ковер зашевелился.
И оттуда медленно и тихо выползла
Красная рука, которая потянулась
К горлу девочки. Но тут ее папа
Заглянул в спальню. Рука съежилась
И быстро спряталась под ковер обратно.
А девочка утром как обычно проснулась.
Позавтракала кашей и чаем с лимоном.
Потом прошел день и настал вечер.
И мама на кровать уложила дочку.
И ковер зашуршал и задвигался снова.
И рука схватила девочкину шею.
Но та проснулась и громко закричала.
Прибежали родители, и рука исчезла.
А девочка им все про руку рассказала.
На следующую ночь папа взял и спрятался
С острым топором в дочкиной спальне.
И только ковер шевельнулся, бросился
И изрубил, истерзал его в клочья.
И раздались крики и стоны, и брызнула
Кровь, а на месте ковра оказалась
Красивая изрубленная женщина, в которой
Следователи опознали ту самую убийцу
И мучительницу ее несчастной дочери.
А когда следователи ушли, папа с мамой
Достали из шкафа электрическую мясорубку
И накрутили из кусков мертвой женщины
Фарша, и добавили чеснока и специй,
И наделали краковской колбасы и сосисок.
И семья с аппетитом кушала их неделю.
А красная рука никогда уже больше
Не появлялась у людей в их квартире.
И они потом жили счастливо и долго.
* * *
Черт меня дернул пойти через переход.
Асфальт в измочаленном черном снегу.
Безглазых прохожих безгласный строй.
Светофор моргает, а зачем, не пойму.
И на скользком льду я валюсь плашмя
В снежную кашу. Во тьму лицом.
По мне деловито стучат башмаки.
Дамские торопливо бегут каблучки.
Мне бы крикнуть – да рот снегом забит.
Шевельнуться – но руки втоптаны в грязь.
И не больно совсем. И не страшно почти.
Только шее неловко. Вот ведь попал!
Пешеходы прошли. И колесный поток
Поперек раскатывает меня и повдоль.
Распадается тело ветхим тряпьем.
Уходит в асфальт, ложится на дно.
И моя на светофоре висит голова.
И красным кричу я. И желтым смеюсь.
А зеленым плачу. Не потому, что жаль.
Разницы нет – на шесте, на плечах!
Просто горько, потому что горек снег,
Что не тает на моих замерзших губах.
* * *
Мир насекомых не дает мне покоя.
Утром в петлю меня ловит муха.
Кружит у лампы, мотает по стенам.
Наконец, роняет на подоконник.
На нем пружиной дрожит кузнечик.
В прыжке он уносит меня в травы.
Там хороводятся божьи коровки.
Я тоже крылья хочу на спину.
Но вместо неба лечу на землю.
Слепой личинкой ползу под корни.
Валюсь в сырую и тесную яму.
Падаю на прелое раздутое тело.
Неужели это я? Неужели я умер?
А рядом пируют мои собратья.
И я с ними смело. Веселит брагой
Бродящая плоть. В хмелю и в силе
Я прорываюсь к свету. Панцирь
Лопается, являя желанные крылья.
Вот она, честная жизнь насекомых!
Прощай, человек.
* * *
Здравствуй, дорогой мой товарищ Ленин!
Вот не ожидал тебя встретить в пивнушке!
Чего ты заворачиваешься в свое пальтишко?
Прохожий, типа, зашел пожрать чебуреков
И водки стопарик накатить с пивом…
А я ведь тебя вычислил сразу, увидел,
Как ты корячился, с постамента слазил.
Да ты не тушуйся, вождь, дело понятное.
С устатку да с холоду дело привычное.
Чего только тихий такой, гость каменный?
Взял бы да речь толканул про советы,
Про пролетариев и буржуазную нечисть.
Про то, как людишек в конец загрызли
Аллигаторы они самые олигархические.
Так нет, стоишь тут, ручонкой кажешь.
Куда? Вот Конюхов, который Федор,
Знает, куда летит и плывет. Не чета тебе!
Куда ж нам плыть? Ну да ладно, товарищ.
Это так, не сочти за агитацию, это просто.
Лучше давай еще по стопочке примем.
И помолчим. Чокнулись! Да не косись ты,
Не гляди на мои короткие штанишки.
Я ведь тоже, того, твой сосед по скверу.
Пионер с трубой, твой правофланговый.
А знаешь, товарищ мой Ленин, давай-ка
По последней и плавно отвалим отсюда.
Только не в сквер, на подножия облезлые,
А пойдем мы с тобою вдаль. Ты первый,
А я за тобой с трубным гласом звонким.
Двинем в марше по широким проспектам.
Глядишь, и подтянется наша братия.
Рабочий с колхозницей в противогазах.
Детки их гипсовые с голубями.
С ядром физкультурник. И милая сердцу
Дева нагая с веслом, указующим
Ввысь, мужикам проходящим на зависть.
Вперед, товарищи! Ильич, ты не чуешь?
Твои оторвались стопы от асфальта.
И мы за тобой, мы с дружной песней
В небо, из ничего в никуда, шагаем.
* * *
Я проснулся без крыльев утром.
Не помню, куда я их задевал.
Ну да, много пил вчера. До рассвета
Гулял. И к дамочкам приставал.
Да Бог с вами, не нужна мне эта рифма.
Тем более глагольная. Я ищу,
Как потерянные очки, мои крылья.
Кстати, и очков нет нигде.
И я провожу по лицу руками.
Где же глаза? Вот лоб. Вот нос.
Но черт, мой рот исчез тоже.
Так о чём же, так чем же я говорю?
Говорю? Я даже мычать не могу.
Голос пропал, и слух вместе с ним.
Страшно? Нет. Потому что нет страха.
И нет высоты, нет падения, нет тела.
И с воздухом кончился смысл.
Меня – просто – нет.
Как нет отстучавшего ночью дождя.
Как нет отзвучавших слов.
* * *
Апрельский воздух тих и ласков.
На лавочках сидят бабульки.
За кошкой бегает собака.
Вороны семечки клюют.
Стоит у дальнего забора
Потертый старый холодильник.
На его место куплен новый.
А этот в мусор отнесен.
Еще не растопило солнце
Натруженную морозилку.
И отставник скупые слезы
Скрывает в наледи седой.
А рядом на спине помятой
Лежит стиральная машинка.
И гладят первые травинки
Ее округлые бока.
Полгода здесь она ржавеет.
Уже не видит и не слышит.
Растаяла со снегом вместе
Машинная ее душа.
И третий я стою на свалке.
Вдыхаю жадной грудью воздух.
Мне жалко брошенные вещи.
И горько, что бывает смерть.
Шумят на пустыре мальчишки.
Мужик хмельной прошел с бутылкой.
Домохозяйка на веревках
Сушить развесила белье.
Терпка, томительна, тесна,
В наш кроткий мир пришла весна.
* * *
Вечер, за окном темно.
Лампа под потолком желта.
Телевизор показывает, говорит.
Часы стучат, уже семь.
Ты, наконец, пришла.
Надела домашний халат.
Ужин, скупой разговор.
Сегодня был трудный день.
И я усаживаю тебя на стул.
Смачиваю полотенце водой.
Осторожно провожу по лицу.
Смываю заботы, суету,
Усталость, утренний макияж,
Глянец, дискурс, гламур.
Затем стираю черты
Самого лица. Глаза.
Морщинки. Нос. Рот.
Ну и что там еще. Теперь
Передо мной картонный овал.
Податливая серая пустота.
Я беру простой карандаш
И рисую – тихо, не шевелись –
Простую улыбку и взгляд
Спокойный и тоже простой.
Работы еще на полчаса.
И вот он, тот кроткий лик,
Который тебе так идет.
И который я так люблю.
Ну все, пора идти спать.
Завтра будет трудный день.
* * *
Бог, у тебя глаза, как вагонные колеса.
Катятся и катятся, и мы с тобой едем
И едем по заснеженной степи.
Колеса стучат, им привычное дело.
И в такт большое стучит твое сердце.
Вдогонку бьется мое.
Я не знаю, зачем за тобой увязался.
Не сиделось глупому смертному дома.
Теперь в глаза летит снег.
Летят теперь в душу колючие звезды.
Как степной травы семена сухие.
Исцарапали все нутро.
В этом поезде я случайный попутчик.
Скоро будет в степи глухой полустанок.
Я сойду на нем в никуда.
* * *
Не заходи зимой в липовую рощу.
Выпавший ночью снег тонко,
Нервно правит почернелые ветви.
Другому дереву не дано так тихо,
Так строго поднимать к небу душу.
Красота – это четкий порядок смысла.
Красота – это четких стволов порядок.
Нет в твоем мире другого света.
Нет другого света в твоей жизни.
Не ходи зимой в липовую рощу.
