МАРГАРИТА ЕРЁМЕНКО. Моногамия
***
где плыли днем два раскаленных тела
там ангел наш заучивает нить
горячих точек на бумаге белой
соединить
пытается проглатывать морозы
желтеющих деревьев простыни
иди сюда иди за мною в воду
иди
смотри в круги кончается не время
и не любви запутанная речь
а просто воздух сбит в гортани белой
вдруг забывает течь.
***
А на поверку вышло – только ты
К нему идешь в непроходимых снах,
Соединяешь стрелки пустоты
В настенных механических часах.
И говоришь: не бойся, заживет,
Хотя, казалось бы, чему болеть?
Но медлит нержавеющий завод,
Вращаясь на ржавеющей игле.
И тянешь руки в зябкое тепло,
И хочешь профиль взглядом пересечь,
Хватаешь воздух пересохшим ртом
И ощущаешь речь.
***
Помни о том, что женщина – моногамное существо
(что, собственно, важно, касаемо этой истории,
в которой намешано, Бог знает, сколько всего.
Что радует – больше практики, чем теории).
Выходит, порядка восьми каких-то там лет,
Мы помним друг друга на тысячном расстоянии,
И, кажется, длительной паузы словно и нет,
А мы пребываем все в том же (почти) состоянии,
Когда забываешь дышать, и не выдохнуть слова в ответ,
И непонятно, где сердце, и спать невозможно пять месяцев
От ощущения чуда – ты вот он, в моей голове,
А с вами сейчас говорит моногамная женщина.
***
…и это все: звенящий колкий воздух,
несмелых листьев плавный поворот,
в ту сторону, где сглатывая воду,
из губ тончайший сладкий пар идет,
и замирает у лица, касаясь
лица неровность повторяя вновь
горячей кожи и уже не тая
ложится снег на плечи как любовь.
И ты огнем последней сигареты
вдруг осветишь осенний этот лес,
и скажешь: Господи, я думал, песня спета,
а все осталось здесь.
И ощущаешь речь. Стихотворения
ПОДПОЛКОВНИК
I.
Допустим, ты была одна.
Допустим, на рассвете
он понимал: она – беда,
когда жена и дети,
когда служебное жильё,
и должность, и погоны,
и он (практически, герой)
живым – из обороны!
Вернулся, а вокруг – тоска,
всё те же лица, люди,
а он остался – в дураках,
и он зачем-то любит.
И ты заметил, что война
и мир – всё бестолково…
Допустим, ты была одна,
кто знал его, живого.
II.
И глядит из стороны – в сторону,
и стоит одна у окна,
и мечтает разделить поровну
и разлить, но не видит дна
у реки, у водохранилища,
у тоски, у врагов и друзей,
у молитвы – скажи, говори ещё,
говори и – молчи о ней.
III.
…приобщаю детали к делу:
вот твои окна в пятиэтажном доме на верхнем этаже,
вот крыльцо парадное, новое (вывеска), парковка,
машины нет (что касается машины, её нет
в этом городе, как и тебя нет – более двух с половиной лет).
Свет не горит уже. Не горит, говорю, свет.
Собственно, и время года (далась мне эта погода),
не подходящее нам (хотя значения не имеет).
А всё же была весна. Ранняя – так теплее, то есть к истине ближе.
Пасха была в апреле, и я до сих пор слышу звон мокрых колоколов.
Дверь отродясь закрыта (теперь и на ключ), а там ведь была любовь.
Возвращаю детали на место. Тебе одному известно,
Сколько было сказано слов (в общем – немного).
Подробности – в переписке. Там слова замещают всё.
Остаются только «девочка» и «малыш».
Не спишь?
IV.
Один-одинёшенек в доме –
не стар и не молод.
И нет ничего, кроме
бледной тоски. Расколот-
-а жизнь на две половины:
по обе – звенящее поле.
Или, как на пуповине –
музыки до – и после
музыки – этой нежной
тлеющей сердцевиной,
тончайшим изломом между
женщиной и мужчиной.
***
где плыли днём два раскалённых тела
там ангел наш заучивает нить
горячих точек на бумаге белой
соединить
пытается проглатывать морозы
желтеющих деревьев простыни
иди сюда иди за мною в воду
иди
смотри в круги кончается не время
и не любви запутанная речь
а просто воздух сбит в гортани белой
вдруг забывает течь.
***
А на поверку вышло – только ты
К нему идёшь в непроходимых снах,
Соединяешь стрелки пустоты
В настенных механических часах.
И говоришь: не бойся, заживёт,
Хотя, казалось бы, чему болеть?
Но медлит нержавеющий завод,
Вращаясь на ржавеющей игле.
И тянешь руки в зябкое тепло,
И хочешь профиль взглядом пересечь,
Хватаешь воздух пересохшим ртом
И ощущаешь речь.
Save as PDF
