АЛЕКСАНДР РАТКЕВИЧ. Лирика верлибра. Стихотворения

         Трехстишие 

В зеленой воде плавают зеленые рыбы.
В синем небе летают синие птицы.
На солнечной земле живут солнечные люди.

 

         Земля моя 

Медное солнце. Розовые облака.
Девичья осень окутала мое тело,
но лицо мое – словно пламя. 

Там, за полем-простынью,
где снег превращается в жизнь,
нескончаемым полотном стелется земля. 

В каждой ноте полночных птиц
узнаю мелодию первоначальной жизни,
когда ноги, ступая по земле, оставляли
маленький след – отпечаток меня… 

Много дней промелькнуло и много лиц.
Цветет ноябрь. Блестит стеклом асфальт.
За спиной остаются города. 

Рождения и смерти уходят за спину.
И любимые наши горечью и холодом
исчезают в краткой прелюдии. 

Только ты, святая земля,
не стихающим праздником,
как прежде, идешь впереди… 

Я вижу эту близкую даль.

 

         Шаги 

Через гладкие камни стен
проступает неоновый блеск. 

Сквозь толщу усеянной трупами земли
сочится почти неуловимая ненависть
ко всем прозябающим и процветающим на земле. 

Там, под землей, царствует монг,
тысячелетиями поливающий кровью
села и города, страны и континенты. 

Здесь, наверху, бедняки и богачи
платят ему, жаждущему жить вечно,
своими сбережениями и своими жизнями. 

Но солнце восходит и заходит,
а мысль человечья центростремительна
и никогда – центробежна. 

В глубине, еле досягаемой взглядом,
раздираемой ядерным кашлем,
в остывающей глубине –
раздаются шаги человеческих тел.
 

         Зеленый свет 

Может быть, на заре или позже
люди все заболели войной:
и кочевники, и земледельцы… 

Гасла заря, дымом стелясь,
а болезнь эта все не проходила –
резала, давила, жгла.
Там, за спиной, множились вирусы,
передавались легким взмахом рук. 

Там их кормили до истощенья. 

Красной луна подымалась,
а болезнь эта все не проходила.
            _ __ __ __ __ __
 

Перепонки от шума лопнули,
ноздри от пыли сжались,
когда стрелы превратились в пули,
когда лук превратился в ружье. 

Закололо, заломило в суставах,
словно высохла жидкость в них.
Вот один упал, вот другой… и в даль
покатились зрачки, этой болезнью раненые.

Ровно в двадцатом столетии
кто-то сказал: о чудо, Атом! –
бомба моя ненаглядная! 

Дым заревой загорелся закатом
в безмолвии, в безветрии, в безвременье. 

Зеленой луна подымалась,
а болезнь эта все не проходила.
            _ __ __ __ __ __

 

Время себя задернуло алым покрывалом.
Небо атласное прогорело.
Небочко мое…

 Тучи пропахли черным металлом.
Камни размякли от пепла.
Камешки мои…

 Голоса птиц пожелтели.
Солнце покрылось сединами.
Солнечко мое…

Холод переоделся в жару,
ходит без перчаток и без шапки,
ходит, блистая нержавеющим телом,
ходит голый, как атом. 

Остыла, остекленела луна,
а болезнь эта все не проходила.
            _ __ __ __ __ __

 

Тот сильнее,
у кого острее кончик взгляда. 

Тот слабее,
сквозь кого этот взгляд проходит,
как сквозь эфир.

Тогда разноцветные звезды лопаются,
как надувные шарики… 

Если проснусь не вовремя, встану и
больше никогда не лягу,
значит мой сон был цветной.
            _ __ __ __ __ __

 

Вот она, стекловидная,
прозрачная, как стекло,
течет по стеклянным сосудам
полустеклянная кровь. 

Вот она – наша болезнь.
Без возраста, без имени, без…
Может быть, на заре –
или позже, или раньше.
            _ __ __ __ __ __

Мир утопает в хаки-весне.
У мира набухли почки
без признаков болезни. 

Так, издали, он светится
Зеленым светом. 

 

         Ночью 

Ночью листья взволнованых деревьев
говорят не о своем сне –
они сквозь монотонный крик ветра
и сорванный скрип старых петель

настойчиво шепчут о всех людях,
убитых праведно и неправедно,
но их никто не слышит. 

         Днем 

Шумит городок, как включенный двигатель;
пытаюсь вслушаться, определить неисправность,
но шум этот, словно буйного эха поток,
проносится мимо и за домами рушится. 

Стою, словно каштан, намертво вросши в землю,
взгляды стряхиваю ловко с личин, как листья;
и думаю: улица эта – петли капкан –
беззвучно сдавит горло женщин и мужчин. 

Я зорче, когда смотрю на других исподлобья,
все видимое тогда у меня в зрачках,
и все становится не поддающимся порче,
но шумы… но каштаны… но города.

 

         Сумрак 

В расцвете губ, в ночной тревоге,
в глазах, от света искаженных,
в желанье лунном, в тайном вздроге
уставших тел, дотла сожженных

в горячем пламени оргазма,
в абсурде нравственных оков,
как и в наивности сарказма –
безумье слов.