АНАТОЛИЙ ЕРШОВ. Зимы суровые и светлые глаза

* * * 

Зимы суровые и светлые глаза
Четыре месяца следят за нами.
Я о любви тебе всей правды не сказал,
Когда глядела ты жестокими глазами.

Нет, леденеть, сжимая кисти рук,
С надеждой расставаясь отогреться, –
Не так ли замерзает пруд,
Не так ли совесть сдастся непотребству?

Природы воля есть, и гнёт, и рабство.

 

А. Фету 

Как хорошо! Конец дороги
С утра укутан в пух зимы.
Опять я слышу на пороге
Язык серебряной змеи.

Из дачи выйду с ожиданьем,
Что хруст морозного крыльца
Мне будет мил волненьем давним
И светом женского лица.

Помедлю. Белые ступени
Опять скрипят, и рвётся речь.
Да, всё что было, мы сумели
До новой встречи уберечь.

Великолепное безмолвье
Снегов и леса день за днём!
Вслед за соитием безволье
Ничуть не тягостно вдвоём.

Да полно! Разве это было?
Не плод уставшего ума?
Раз в жизни, но ведь нас любила
Природа, молодость, зима.

 

Крещенье 2019 

Белые лапы сложив на заборе,
Ели безмолвно стоят.
Тонешь в снегах – позабудешь о горе.
Небо застыло, и сад.

Снег, тишина и двусмысленный холод
Душу и кровь молодят,
Словно питает чувственный голод
Неутоляющий яд.

Солнце январское выглянет ярко,
Как обещанье весны.
В даче удушливо пахнет огарком –
Страстью сгоревшей, недавней и жаркой,
Летним пожаром лесным.

 

* * * 

Есть души: подайте им грусть иль тоску

О счастье, когда-то минувшем,

Прихлынувшем быстрою болью к виску.

Да, разве то счастье? Да, уж ли?!

 

Не так ли тоскует больной небосвод,

Укутавшись в серые тучи,

Которые кратко луч солнца прорвёт

– и скроется, словно измучен.

 

 

Прогулка художника в январе. 

Когда струится снежная завеса

На чей-то одинокий силуэт,

На тропы по таинственности леса,

Я не вздыхаю: суета сует.

Не достаю и флягу с Темпранильо

(так оттого, что дома позабыл),

И не смотрю на лыжника умильно, –

Я сохранил и этот бег, и пыл.

 

Но в зимней роще я встречаю Зевса

И весь его желанный женский род.

Слетает Зевс, как снежная завеса,

В деревьев белотелый хоровод!

 

 

* * * 

Опишу ли я страсть

Или страсть мой язык обеззвучит?

Признаю её власть

И она меня правде научит.

 

Ты не раб ли страстей? –

Вопрошает мёртвый философ.

Он не видит из мира теней

Как зацвёл его древний посох.

 

Разве разум – отец

Этой бедной трепещущей плоти?

Он лишь пастырь овец –

Слов в божественной позолоте.

 

На восходе веков,

Перед чудом нагой Афродиты,

Он овец потерял,

Родом изгнанный и побитый.

 

Вот уж тысячи лет

Он блуждает по землям.

Что ни скажет – то бред,

Признаётся уму непосильным.

 

Ночью разум в себе.

Словно леший в лиственных кóсмах,

Крепко держит во сне

Свой цветущий пастушеский посох.

 

 

* * * 

День за днём снегопад, словно снежный потоп, –

Утопают леса и сады.

Парка спит, уронив белой пряжи моток.

Стали головы елей седы.

 

Утром выйдет старик, постоит, поглядит

На вселенскую вечную тишь.

Трижды вымолвит «чудо», – и дятел летит.

Он не спросит: о чём ты молчишь?

 

Не вздыхает старик, говорит: «Mon ami,

Tous passе, tous lasse,.. – все дела».

Вспомнит вдруг о дровах, про холодный камин, –

В дом уносит охапку тепла.