СОФИЯ ПРИВИС-НИКИТИНА. Рассказы

Талисман.

Долго, бестолково и шумно спорили: куда поехать отдохнуть на пару недель, не выезжая за пределы Эстонии? Наконец, решили, что лучше Пярну места не сыскать. Но гостиницы не привлекали. Хотелось уединения, журчания речки, ягод, грибов, рыбалки и ужинов в беседке или на террасе. Надо определиться в частный сектор.

Пошли рыскать по объявлениям. Валентин делал вид, что интересует его только рыбалка. Но Ирина знала своего мужа, как свои пять пальцев. Чем тщательнее он готовил удочки, раскладывал по коробочкам поплавки, тем большей пьянкой оборачивалась его рыбалка. Валентин умел работать, но отдыхать он умел ещё гораздо лучше и основательнее, чем работать.

 Долго звонили по объявлениям. Но, то дОрого, то нет поблизости водоёма или условия уж слишком приближённые к спартанским. Удобства во дворе, вода холодная из дождевой бочки. А хотелось совместить комфорт и отрешённость от бренности бытия. Сложно, конечно, но возможно.

На какой-то двадцать пятый звонок отозвался не траченный временем голос пожилой женщины. Женщину звали Ани, по-русски она не говорила. Но молодые финны, которых она принимала у себя в отдельном комфортабельном флигеле летом уже несколько лет подряд, наносили большой урон её хозяйству, лишали сна и покоя на всё время своего гостевания. Они с мужем пожилые люди, а эти орут, ну, прям, хуже русских!

– Пардон! Вы так прекрасно владеете языком. Я очень надеюсь, что вы лояльные граждане… Сколько вас? Пять человек? Пожалуй, впервые, но мы с Рейном, Рейн — это мой муж, рискнём и примем русскую порядочную семью.

Цены у мадам были умеренные, и порядочная русская семья : Ирина, дочь Катя, муж Валентин, зять Игорь и внук Максим, загрузились с харчами и пожитками в « Фольксваген» и попёрли на Пярну.

 Русская порядочная семья пришлась крепко пожилой эстонской паре очень по нутру. За две недели подружились так, что расставались со слезой. Несмотря, что Валентин несколько раз падал с обрыва в реку прямо с удочкой, и его из речки приходилось вытягивать и почти волоком прибивать к берегу. Потом бережно, на вытянутых руках, нести его во флигель. Переодевать в сухое и укладывать спать, предварительно укутав в несколько одеял. К Ирининому счастью, хозяева этого не видели. Из их окон флигелёк не просматривался.

Старики ожили. Их одиночество скрасила большая семья. По утрам красивая молодая Катя жарила блины, на которые званы хозяева были всенепременно, потом рыбалка, за ней, если, конечно, обходилось без внезапных трагических катастроф, да и независимо от них, летний тихий вечер на террасе.

Жена Рейна и Ирина надевали лёгкие соломенные шляпки, Ани вдевала руки в ремни трофейного аккордеона, и начинались песни. Для начала песенка весёлого пивовара:« Ма олен ыллэ пруулия, хыйса, я, я хыйса!» А потом уже, как бог на душу положит. Пели эстонские песни, Ирина исполняла русские романсы.

Но пили в меру! Так как в отличие от Валентина, Рейн пьянел свирепо и молчаливо. И, в отличие от жены, у него была возможность овладеть русским языком отлично в сибирских лагерях. Он вспоминал всё, чем насолила ему советская власть с её холодными бараками и не навязчиво, но весомо предупреждал, что на чердаке у него пулемёт, и в случае чего…

Гвоздём программы был вынос в беседку всего арсенала оружия Рейна и вежливое предложение пострелять. Стрелять никто не хотел. Рейн оскорблялся, церемонно раскланивался и уходил, гремя арсеналом по полу террасы.

Расставались уже родными людьми. Зимой созванивались, скучали. Флигелёк ждал приличную русскую семью и привечал восемь лет подряд.

А в тёмную колкую зимнюю ночь умерла Ани. Умерла, как свечу погасили. Быстро и неожиданно. Рейн остался один. Он звонил уже с апреля. Ждал. Звал. Разговора об оплате даже и не заводил. Никого не соблазнил дармовой отдых. Поехали потому, что не могли не поехать. Рейн в беде. И в его дом тянуло, как тянет на родину, когда там случилась беда.

Встретились, поплакали на груди друг у друга, а дальше всё вошло в свою колею. Рыбалка, грибы, ягоды. По утрам блины, по вечерам беседка. Хозяин сдал. И если пару лет назад его можно было назвать хоть и с натяжкой, интересным мужчиной, с замашками « супер-стар», особенно в фокусе бряцания оружием, то теперь он был просто супер стар, в смысле очень старый.

 Но вечера на террасе никто не отменял.

С веранды лилась непревзойдённая колоратура: « И в пламени твоей безумной страсти я вся сгорю, сгорю, как мотылёк…». Ирка делала глаза простреленной на вылет лани. Рейн холодел и млел одновременно.

Его уже слегка покачивало. Водка разливалась приятным теплом по телу, нежно лаская усталое сердце. Хотелось любить и дарить! Любить и дарить! Он разговаривал с любимой своей жиличкой, облокотившись на своё трофейное ружьё. Симпатия его хоть и была зрелой женщиной, но рождала в нём приятную молодую нежность. Он готов был протянуть ей на своей заскорузлой ладони весь мир. Но он был воспитанным человеком и знал меру в чувствах и в подарках.

  – Ира! Я дарю тебе талисман. Он охранит тебя от любых бед. Это патрон от « Вальтера». Надо просверлить в нём дырочку и повесить на цепочке на шею. И никогда… Слышишь? Никогда его не снимай!

Рейн слегка прослезился от своего великодушия. Ира со вздохом приняла дар и приготовилась бросить его в косметичку.

– Осторожно!- Взвыл Рейн.- Они иногда взрываются. Надо быть очень осторожной.

Ира похолодела.

Что-то давно нет мужа. Он отошёл к кустикам. Надо как-то впихнуть ему косметичку с патроном. Пусть пойдёт в поле и забросит её далеко — далеко- сколько хватит сил. И хрен с помадой за двадцать пять евро и с пудрой за пятьдесят — жизнь дороже.

 Мужа нашли в полночь. Его штаны были в полной боевой готовности для пописать и даже что посерьёзнее, но он не удержал равновесия, упал в кусты. И так и заснул, видимо от потрясения.

Молодёжь вела свои разборки на веранде. Ирина осталась одна. Наедине с неподъёмным супругом и опасным талисманом.

Когда всё стихло, проклиная горькую свою участь, вышла за калитку, ушла далеко от дома, только, чтобы не потеряться, и со всего замаху закинула косметичку куда-то далеко! Вон! Постояла, прислушалась. Нигде не рвануло, всё тихо. Ушла спать. Завтра в обратный путь. Рано вставать.

 Уезжали как-то в суматохе, в раздрызганности какой-то и нервозности. Валентин сидел за рулём, как манекен, боясь шевелить больной головой. Но вот уже и выехали, как там у них не знаю, но по нашему — за околицу, и тут в зеркале заднего вида Ирка увидела, что за машиной гонится старый больной Рейн. Машет руками, кричит. «Что-то случилось!»- рвануло в голове. Притормозили. Совершенно запыхавшийся, почти мёртвый, Рейн рывком открыл дверцу:

  – Ира! Ира! Ты потеряла свой ридикюль. А там талисман! Какое счастье, что я пошёл проверять лодку! И дверь захлопнулась…

Все живы. Патрон стоит в секции. Семья живёт под гнётом опасности. Но никто не смеет его выбросить! Город боятся взорвать? Или на волю случая положились? Кто знает? Да и готовиться надо морально к тому, что к следующему лету просверленный патрон должен висеть на цепочке, обнимая Иркину шейку и охраняя Иркину жизнь.

Сентябрь.2016.

 

 Шаббат.

Съехать по перилам вниз со скоростью ракеты, проскакать ланью сквозь большой прямоугольный двор, завернуть на дорогу к кинотеатру, и ты на пути в лучшую библиотеку района. И идёшь туда, как практически свободный шестнадцатилетний человек, несмотря, что только что катился по перилам, рискуя порвать в клочья предпоследнее платье.

Но на пути к библиотеке, на самом углу, был последний таможенный кордон – маленькая сапожная будка Жоры Шаббата. Она притулилась к булочной нищим уродцем. Её сто раз грозились снести разнообразные инстанции, но, то ли будка, в которой реанимировали старую обувь, очень нужна была пролетариату, то ли проверяющие очень нуждались в услугах сапожника. Но будка годами стояла на своём месте и ничего с ней не делалось. Может сам Жора Шаббат был везунчиком? И фамилия у него была славная, данная Богом, а ни какая, ни кличка, как думали многие.

Тата Шаббата недолюбливала и боялась. Старый Жорка был чёрен и угрюм. С трудом верилось, что, оказывается, у её бабушки был когда-то роман с этим Шаббатом. По слухам, они даже куда-то и от кого-то собирались удирать в дальние края. Но что-то там не сложилось, и бабушка вышла замуж за красного командира. Прожила с ним долгую и достойную жизнь, и даже родила Татину маму – Верочку.

С Шаббатом они теперь только чинно раскланивались и иногда, редко, говорили о внуках и на всяческие злободневные темы. И бабушка всегда почему-то выглядела виноватой, а чёрный Жора был резок и принципиален. Вредный был старик. Тата пролетела мимо будки сквозняком, но облегчения не почувствовала. Шаббат всё видит. И эту её нарочитую забывчивость раскусит. Надо обязательно с ним поздороваться на обратном пути. Причём, поздороваться основательно и просторно. То есть минут пять – десять поговорить за жизнь. Этого требовала тонкая политика бабушки.

А дело было вот в чём. Надвигались каникулы. В школе затевался вечер выпускников. И девятиклассники были на него приглашены. Предстояла большая концертная программа, а после неё танцы! Танцы — это было такое волшебное состояние! Тата уже ночи не спала, представляла себя, то плывущей в почти запретном танго, то трясущейся в неистовом шейке, ещё более запретном, чем танго.

Но всё упиралось в то, что пойти на вечер Тате было не в чем! Если с платьем можно было что-то решить за счёт того, что её мама шила просто изумительно, могла из любого лоскутка сотворить шедевр, то с обувью дело было – полный швах! Хорошие лодочки (а именно о них грезила Тата) стоили сумасшедшие пятьдесят рублей. На полтора рубля больше, чем бабушкина пенсия.

Мама работала лаборанткой в институте. Лаборанткой – это для красивости. А на деле мыла всяческую химическую посуду после пустых и никому не нужных гениальных опытов. Каждый день молясь, чтобы эти придурковатые химики не взорвали её со своими экспериментами. Иначе Тата с бабушкой погибнут в нищете. А её семьдесят рублей в месяц как-то, пусть хило, но кормили их маленькую семью. После развода с мужем дела в доме были невесёлые. Но и с мужем не сказать, чтобы сладко было. Он оказался страшным скрягой. Чистый Собакевич.

Но мама была так в него влюблена, что рассмотрела этот его досадный изъян только, когда вышла за него замуж. Страсть клокотала в молодых телах, и как-то не было времени заглянуть вглубь и покопаться. А тут, вдруг! Ни с того, ни с сего Верочка (мама Таты) забеременела, чем несказанно изумила мужа. Муж не только изумился, но ещё и обиделся крепко, в назидание, срезав добрую половину денег, даваемых в семейный бюджет.

На семейном совете мужем было решено, что Вера кормит семью, бабушка – Мария Фёдоровна, платит за квартиру, телефон и кредит за телевизор. На разврат бабуле в месяц оставалось три рубля, и «ни в чём себе не отказывай!» Муж же берёт на себя расходы по хозяйственным товарам: мыло, порошки, зубная паста и прочее, включая допустимые капризы. То есть, с самых первых дней жизни Тату преследовала интеллигентная, разбавленная умными разговорами и высокими стремлениями, нищета.

Скандал разгорелся в прекрасный субботний день, когда Тате было четыре года. Родители поехали в совершенно необыкновенный, навеянный грёзами западного гниения, магазин. В этом магазине, в большом и светлом общем зале, можно было купить сразу всё! От хлеба и колбасы до ниток и булавок.

 Вера, в предвкушении ночных свиданий с мужем, бросила в покупательскую корзинку три упаковки контрацептивов, зная бешеный темперамент своего скупого, но щедрого на ласку мужа. Она выложила товар на ленту, поставила ограничитель и за него положила три коробочки узаконенного разврата, предлагая мужу оплатить этот небольшой каприз, относящийся к разделу «и прочее».

 Муж, на глазах всего честного народа, потребовал, чтобы она заплатила за контрацептивы из общих хозяйственных денег. На продукты. Он громко сообщал, что в «прочее» это не входит, а за свои личные деньги презервативы покупать не будет! На что Вера ему сказала, что если не купит, то ему ничего и не обломится. Её обидело, что её ночные ласки не входят ни в прочее, и ни даже в капризы. Он саркастически посмеялся, мол, как это не обломится, если сама хочешь не меньше меня. На что жена довольно громко, но резонно ему заметила:

  – Да хочу, поэтому обломится, но другому. Тому, у кого деньги на контрацептивы есть!

В конце концов, родители всё- таки расстались, когда Тате было пять лет. Режим строжайшей экономии на благо семьи не сработал.

С Божьей помощью, с платьем три брошенные женщины определились и, благодаря бабушкиной бережливости и маминому мастерству, оно обещало быть необыкновенным! Бабушка отдавала на «перешить» своё лучшее крепдешиновое платье. Оно сто лет пролежало в чемодане на антресолях. А теперь вот пригодилось! Качественный крепдешин с тогдашнего времени. А расцветка! По сливочно – болотному полю были разбросаны редкие небольшие чёрные иероглифы, а на их уголках покачивались маленькие букетики бледно-розовых хризантем.

 Но с обувью был полный обморок! Единственным выходом было – поговорить с Шаббатом. Упросить его сшить для Таты туфельки. Это тоже стоило пятьдесят рублей, но бабушка надеялась уговорить Шаббата на тридцать, и в кредит. Шаббат шил изумительные дамские туфли. Его внучка, Флорка, меняла обувь каждую неделю.

Тата с Флоркой жили разными жизнями. Начать с того, что Флорка была одета, как куколка, не говоря уже за королевскую обувь, которой у неё было не мереное количество. Причём, в единственном экземпляре. Модели для внучки разрабатывал Жора Шаббат сам и потом давал им жизнь. Вдобавок, Флорка во всю вела светскую жизнь, вращалась. Музыка, бальные танцы, английский.

Но девочки очень симпатизировали друг другу, и Флорка одолжила бы Татке одну из многочисленных своих пар обуви. Но Флоркин тридцать седьмой и Таткин тридцать четвёртый никак не хотели вступать в компромисс. Не спасал даже комочек ватки, положенный в носок. Туфли имели ещё и ширину. Позавчера вечером Тата попробовала поговорить с мамой:

  – Мама! Позвони папе! – Канючила Тата.

Тут же, как чёрт из табакерки, выскакивала из грустной задумчивости, прямиком в скандал, бабушка:

  – Какой папа? О чём ты говоришь? Твой папа имел тебя в виду! Приходит раз в сто лет, делает тебе «козу» и только его и видели! Папа! Держите меня, люди ! Такая здоровая кобыла и такая дура!

Потом бабушка бросала рентгеновский взгляд на дочь. Замечала растерянность и надежду на её лице и вносила поправку:

  – Две дуры! Две дуры на мою несчастную голову!

В таких вот мрачных думах Тата подошла к будке Жоры Шаббата с полной сеткой книг. Заглянула вовнутрь будки, внимательно поздоровалась и улыбнулась. Жора на неё среагировал вяло, видимо раскусил. И Тата направилась к дому. Дома она узнала новости. Оказывается, бабуля к Шаббату уже ходила. Просила. Не внял. Бабушка перехватила его во дворе.

В субботу Шаббат не работал, соблюдал древний обычай имени себя, вернее, имени своей фамилии. Но его легко можно было найти во дворе. Он сидел за столом под акацией в компании доминошников, пил домашний квас из запотелой бутылки и раздавал дилетантские советы. В домино он не играл, пиво не пил. Он был противником азартных игр, алкоголя, сигарет и и всегдалегкодоступныхженщин. Короче, был противником всех радостей жизни. Зачем он просиживал в этой компании каждую субботу? Одному Богу известно! Но его не гнали, относились с уважением. Только Жора Шаббат реанимировал хилую обувь мужского населения страны, под названием « ДВОР».

Между Шаббатом и бабушкой произошла беседа.

  – О чём вы говорите, Мария Фёдоровна? Я кормлю три семьи, на минуточку! (имелись в виду дети и внуки). Я не имею возможности быть благородным и входить в положение. И шо вы от меня хотите? Вы хотите пустить Шаббата по миру? Так лучше убейте меня сразу! И не надо рвать душу и заводить эти дурные разговоры! Я вам русским языком обещаю, что сделаю вашей внучке такие лодочки, которые она будет носить до самой старческой подагры. Но не разоряйте меня! Пятьдесят рублей за такие туфельки – это даром! И никаких «тридцать, и потом заплатим»! Ваш многоуважаемый зять уже получил у меня прекрасную обувь в кредит. И где тот кредит? И где тот зять? Я вас спрашиваю!

Бабушка начала заунывную:

  – Тогда может быть как-то привести в порядок старенькие туфельки, красненькие, те, на которые вы набойки прошлой весной ставили?

  – Ну, если мадам считает, что к болотному крэпдэшину подойдут красные, то, несмотря на потраченных нервов, за пятнадцать рублей я попробую их реставрировать, но это спорный вопрос. За результат я очень не ручаюсь. – Обиделся Жора. Он сложил в бессилии свои натруженные руки, как бы давая понять, что он их умывает.

  – А откуда вы знаете про крепдешин? – кокетливо и с надеждой спросила бабушка.

 Неужели он ещё помнит её, юную, в воздушном изумительном платье? Ах, как они были влюблены! Как влюблены!

  – Смешной вопрос, Мария Фёдоровна! Откуда я знаю? А шо у вас есть на что купить что-то новое? – Удар был ниже пояса. Бабушка подобралась и дала строгий ответ:

  – Хорошо, Георгий! Завтра я принесу вам туфельки, а вы уж, будьте добры, отработайте на совесть такие сумасшедшие деньги. И не забудьте: деньги вы берёте с несчастной сироты! – И бабушка удалилась.

 Дома Тата долго не могла смириться с потерей мечты об элегантных лодочках. Плачь, не плач, а на носу выпускной вечер. В ночь перед этим событием Тата не спала, а утром побежала к Шаббату в будку, зажав в кулачке пятнадцать рублей. Встретил Шаббат её не особо приветливо, угрюмо даже.

Он пространно и убедительно пытался ей доказать, что её туфельки непригодны для носки, и даже такой мастер сапога, как он, не в силах их реанимировать. Для убедительности он размахивал убогой туфелькой перед самым Татиным лицом, мял, терзал её, а потом переломил пополам и сунул под нос Тате две образовавшихся половинки.

Шаббат наезжал. Татка хорошо знала эту уловку неправого человека – спускать всех собак на того, кого он сделал несчастным. Папашка её был мастером по этой части. Начинал обычно с жены, которая плюнула ему в душу. Потом перекидывался на тёщу, которая всю эту боль присыпала ядовитой солью, а за ними шла очередь Татки, которая своим рождением связала его по рукам и ногам. Можно подумать….

 

На реснице дрожала слеза, и только хилые остатки гордости удерживали её, не давая скатиться по смуглой щеке. А Шаббат всё размахивал перед её носом длинным указательным пальцем, похожим на дуэльный пистолет. У Таты уже зародилось подозрение, что вот сейчас, сию секунду этот палец- пистолет выстрелит и казнит её за незнание правил ношения и ухаживания за приличной обувью. И он таки выстрелил! Но почему-то не указательным пальцем, а большим.

Ладонь распростёрлась на уровне несчастного Таткиного лица, большой палец почти упёрся ей в подбородок, а на заскорузлой чёрной ладони уместились две прекрасные туфельки. Скромные лодочки сливочно — болотной кожи. Гладкие и – ничего! Только по бокам по одной продолговатой чёрной пуговке, как два удивлённых, очарованных глаза.

Счастливая Тата медленно шла к своему подъезду, неся под мышкой мечту. В потном кулачке были зажаты пятнадцать бабушкиных пенсионных рублей. А вслед ей смотрел усталый старик- волшебник: « Машенька! Чистая Машенька! Храни тебя Господь»!