СОФИЯ ПРИВИС-НИКИТИНА. Дочь еврея (окончание)
Глава 6-я. ЖОРА.
Время весело катилось к вечеру. В две руки был сервирован стол на восемь персон: мама, Машенька, Борис Львович, который, якобы для Маши, с другом, про которого ничего неизвестно, и две подружки с мужьями, тоже, оказывается, очень полезные люди.
Мария стояла на веранде, вдыхала сладкий запах сада и посматривала на дорожку к дому. Калитка отворилась, и на дорожке появился Жора в компании импозантного мужчины. Но Жора был уже не Жора. Это был красивый, прекрасно одетый, интеллигентный дядька. У Маши от восторга, от радости за Жору и от детского: «Что теперь будет?» стеснило грудь.
– Мама! Гости! Гости! – прозвенела Мусенька.
Мама степенно вышла на балкон, глянула на дорожку, побледнела и на мгновение замерла. Но мама! Она же – Вера Модестовна. Моментально сверкнув гостеприимной улыбкой, она красивым королевским жестом поприветствовала гостей:
– Поднимайтесь, дорогие прямо на второй этаж! Машенька, беги вниз, встречай гостей!
Маша кубарем скатилась с лестницы. Мамино изысканное платьице было ей даже коротковато, открывало колени больше, чем того требовали приличия. Но Мусе это скорее нравилось, чем наоборот. Она подбежала к Жоре, которого и Жорой – то сегодня назвать было трудно. Повисела пару минут у него на шее, а потом обернула своё любопытное личико на мужчину средних лет.
Мужчина средних лет смотрел на неё и улыбался. Улыбался ласково и восхищённо. Он был импозантен и красив. «Жалко, что он старый»! – огорчилась Муся.
Вместе они поднялись на второй этаж, в большую светлую комнату. Двери балкона занимали почти всю площадь южной стены и были настежь распахнуты. И там был накрыт ещё один, круглый стол, который предназначался сначала для принятия аперитивов, а впоследствии – для наслаждения чашечкой ароматного кофе.
Красавец подошёл к Вере Модестовне, поцеловал той ручку и представил ей Георгия Ефимовича, своего хорошего приятеля, мастера на все руки и большого ценителя хорошей музыки, в прошлом преподавателя игры на фортепьяно в Одесской консерватории имени Неждановой. Несчастный случай, произошедший с ним в Одессе, переломал ему правую руку, лишив возможности преподавания, но не лишил вкуса к жизни и тяги к прекрасному. Вера Модестовна окаменела. Вот тебе и « А шо такое?».
Но Машенька быстро нашлась, объяснила, пожилому красавцу, что их семья давно дружит с дядей Жорой, очень его любит. И вот как раз сегодня они с мамой очень сокрушались, что не пригласили на дружеские посиделки Георгия Ефимовича, отчество которого Маша услышала впервые.
Зацикливаться на деталях было некогда. По дорожке к дому уже шли супруги Львовы: Анна и Дмитрий, а за ними – мамина закадычная подруга Раиса с очередным кавалером. Они у неё менялись как времена года. По штуке в сезон. Этот новый кавалер производил впечатление слегка припудреного: то отставит ножку, то приподнимет локоток и бесконечное: «пардоньте» не сходило с его уст. Учитывая, что и сама Раиса была тоже с большим прибабахом, вечер обещал быть весёлым.
Загремели стульями, расселись. Красивый старик, которого звали Борис Львович, весь вечер поглядывал на Машу.
Люди собрались за столом весёлые, озорные даже. Сыпали новостями, шутками, смешными историями, анекдотическими ситуациями, в которые изредка или часто попадали. Юмор – великая вещь. А самоирония – это спасение от многих неприятных вещей, в том числе – от сплетен и неприятных инсинуаций.
Борис оказался замечательным собеседником. Искрился юмором, доброжелательностью и заинтересованностью. Своей симпатии к Маше не скрывал. Но поскольку никакой угрозы для неё не представлял, Маша расслабилась. Она наслаждалась тёплой компанией, приятной беседой, изредка пронзая коротким рентгеновским взглядом маму. Мама сидела на приличном расстоянии от Жоры, но постоянно вспыхивала на него зеленью своих сердитых и растерянных глаз. Глаза говорили:
– Как ты посмел? Как ты посмел быть таким элегантным, лёгким и интересным?
Глаза Георгия Ефимовича отвечали: «Всегда таким был, Верочка! Ты просто не хотела и не умела этого видеть».
Маша понимала, что в отношениях мамы с Жорой начинается новый виток. О себе она думала, что она в полной безопасности. Просто приписана на один вечер в дамы Борису Львовичу.
Разъезжались за полночь, на такси. Только за Борисом Львовичем была прислана машина. Так думала Маша. Но, оказывается, машина простояла за воротами дачи столько, сколько длилось весёлое застолье. Эта машина и привезла на дачу к маме гостей: Бориса Львовича и Георгия Ефимовича. Она же их и увезла. Мама уже у выхода робко предложила Жоре остаться, но тот бросил небрежно:
– Как – нибудь в другой раз, Верочка! – и был таков.
Это был удар! Нокаут стопроцентный. Вера Модестовна в негодовании бросала в мойку посуду и периодически взвизгивала:
– Нет! Ну? Ты видела этого хлыста местечкового? Как – нибудь! То есть: какэнбуд! – (идиш. Ругательно) в другой раз! Какая наглость! Какой цинизм!
– Мама! Ну что ты хочешь? Ты ни в грош его не ставила столько лет! Ты даже никогда не интересовалась его прошлым. Да ты просто его никогда не учитывала! А он видела какой? И где его «А шо такое?» Оно было, видимо, только для тебя. Ты его презирала, он платил тебе тем же. По-своему, но платил. Думаю, он ждал, когда ты соизволишь присмотреться к нему. А тебя заклинило на этом чёртовом «А шо такое?» А ведь Жора — блестящая партия, мамочка!
– Жора! Жора! Нажоркалась уже до изжоги! У меня в печёнках уже сидят эти евреи! Жила себе и не знала про них! И слыхом не слыхивала, пока не угораздило меня с твоим папашей познакомиться! Как же? Капитан! Моряк! Врач! Красавец! Глаза! Не глаза, а сиреневый туман! Десять лет пил мою кровь! Десять долгих лет! Пьянки, бабы! Бильярд, друзья! А мне кастрюли и дети! Сволочь! Рыбу ему фаршируй, форшмак крути! Воротнички крахмальные, халат больничный, чтоб хрустел весь. И в любое время дня и ночи ноги раздвигай по первому приказу! Ненасытная скотина. Ненавижу!
Машу покоробило от этих слов! Ба! Да её мама антисемитка! Слово за слово, и пошло. Закончилось всё скандалом с неизменной концовкой. Мама кричала:
– И чтобы и ноги твоей в моём доме не было! Отныне и до века: Проклинаю!
Маша ушла спать в мансарду. Свернулась клубочком, поплакала и уснула. Утром, не позавтракав и не простившись с Верой Модестовной, уехала в город.
Глава7-я. НОВАЯ ЖИЗНЬ.
Дома было пусто и холодно. Работы практически не было. Она ещё ранней весной отказалась от гастрольных турне. Артемий был категорически против её разъездов. И сейчас перед ней расстелилось длинное, свободное лето. Лето, которое она надеялась хотя бы фрагментами провести с мамой.
Мама оказалась антисемиткой, да ещё послала в след дочери: «Отныне и до века – проклинаю!» Конечно, проклятие это было несерьёзным, мама им пользовалась для красоты и убедительности эффекта. Но вот эта нелюбовь к папе, красивому и рано ушедшему папе, Машу потрясла. И, против обыкновения, Маша к маме с покаянным звонком не торопилась.
Весь май, и начало июня кипела работа в квартире. Переставлялась мебель, освобождались антресоли, заваленные ненужной рухлядью с размытым диагнозом: «в хозяйстве пригодится!». Освобождены были два нижних отделения прекрасной польской секции «Коперник». Эти, так нужные в хозяйстве два отделения были заняты Тёмой для его «богачества». Так экс-муж называл разнообразные радиодетали: сопротивления, лампочки, целые платы, которых у него было немеряно.
Всё теперь стояло на лоджии в коробках и чемоданах, не давая Маше сушить на лоджии бельё, и отрицательно воздействовало на обозрение прекрасного вида с лоджии. Зато в квартире царствовали простор и чистота. А захламлённая лоджия? Так это же временно! В конце июня она будет разведённой женщиной с прекрасными перспективами. И если Артём не заберёт свои инструменты и вещи, их ждёт помойка за углом дома.
В начале июня позвонил Жора. Сказал, что сейчас приедет и подкатил к Машиному дому на девятке. На Ингиной девятке, которая уже была и не Ингина вовсе. МашИна была МАшина, и документы на владение ею были в полном порядке. Ай да мама! От чашечки чая Георгий Ефимович не отказался. Поднялись в квартиру, расположились на уютной кухне. Жора сообщил, что они с мамой осенью вступают в законный брак. Передал документы на машину и от мамы приглашение на дачу с ночёвкой. Отказ невозможен – предстоит серьёзный разговор! Маша обещала быть всенепременно! Обида улеглась. Недоумение осталось.
– Дядя Жора! Можно один вопрос? Ты, оказывается, человек не просто из мира музыки, но и прекрасный преподаватель, блестящий пианист! Почему ты никогда не говорил со мной о музыке? Не высказывал своего мнения обо мне, как о пианисте, аккомпаниаторе? Я хочу понять: чем это объясняется? Ты скрывал какую – то свою тайну? Или ты меня, как аккомпаниатора не воспринимал?
– Машенька! Я не знал, как сказать тебе то, что было на сердце. Давай не будем выяснять причины, по которым я не заводил с тобой разговор о твоём будущем. Но я о нём думал. Думал всегда. Поэтому в мамином доме появился Борис. Ты талантливая девочка. Тебе нужен человек, который поможет тебе прорваться к славе и успеху. Присмотрись к Борису. Это твой шанс. И ничего мне пока не отвечай. Всё ещё обговорим. Мы теперь одна семья.
Только закрылась дверь за Георгием Ефимовичем, Маша бросилась к телефону. Дрожащими пальцами набрала домашний телефон мужа, горячо молясь в душе, чтобы трубку снял именно он, а не свёкор или, того хуже, свекровь.
Трубку поднял Тёма. Обрадовался, потом удивился, а потом начал орать про то, что она идиотка. Всё, как обычно. Этот крик разбудил вздремнувшую в душе Мусю, которая доходчиво и подробно объяснила Тёме о судьбе его вещей, если он не приедет за ними немедленно!
Муж приехал на такси. Маша велела такси отпустить, чем возродила безумные надежды Тёмы. Глаз вспыхнул, заиграл, но всё это было зря. И в квартиру поднимался, весело подпрыгивая, зря.
– Давай, забирай свои манатки. У меня мало времени!
– Я же такси отпустил! Ты же сама, Муська, сказала, чтобы я остался! – С мальчишеской обидой в голосе изрёк Тёма.
– Не остаться я тебе предложила, а отпустить такси. А это две большие разницы, Артемий. Давай, волоки всё вниз. Там разберёмся!
Тёма смотрел на Мусю с недоверием. Эта шелуга что-то затеяла. Он сейчас, как дурак, всё это спустит вниз, а она хлопнет дверью перед его носом. И мечись здесь между шмотками и такси. Да и не остановится никто! А ещё в ментовку есть вероятность попасть. Примут за домушника. А что? Запросто! Тёма пребывал в мрачных размышлениях.
Конечно, Муська красивая баба, жалко только, что дура беспросветная. Чего взбеленилась? Развод ей подавай! Можно подумать, что она кроме библиотеки и рояли своей развратной ничем не увлекается. Так он и поверил! Нет бы – простить друг друга и зажить, как раньше. С Муськой хорошо. В доме порядок. Всё на своём месте. Гости приходят весёлые. Рядом с ней много жизни. А у Инги голодно, грязно и неуютно. К жизни вообще не приспособлена. Девятку свою в ремонт отдала и не чешется. А ему на сраном «Москвиче» по объектам мотаться! Да и прилипчивая больно. Нет спасенья от этих « сю-сю, му-сю». До тошноты.
Наконец, из подъезда вылетела Муська. Хороша, зараза! Надо поговорить. И кто старое помянёт, тому глаз вон! Ну, конечно, он поставит условия… Распустил он её. От этого все и неприятности!
– Ну и чего ты стоишь столбом! У меня машина у второго подъезда. Здесь места не было. Неси коробки по одной, я лёгкие вещи поднесу!
Куда поднесу? Чего поднесу? Тёма недоумевал и действовал почти под гипнозом.
Первая же коробка пожитков привела его к Ингиной девятке. Значит, эти мерзкие бабы договорились, Муська позвонила Инге, и та за ним приехала, как за пионЭром из лагеря после смены. Суки они всё – таки! Но Инги в машине не было. В полном затмении, при чутком руководстве Муськи, коробки и вещи были втиснуты в машину.
– У тебя права с собой?
– Да! А что?
– Вот тут дарственная тебе от меня на мою машину. И ехай, голубок, в своё гнёздышко. Всё сложилось, как ты хотел: машина твоя. Третья слева баба в канкане – твоя. Только я уже не твоя. Живи, дурачок! Прощай!
И попилила к своему подъезду. Совершенно ошарашенный, раздавленный и злой Артемий поехал навстречу новой судьбе.
Маша стояла на крылечке и смотрела вслед своей уходящей прошлой жизни. Что машину она не возьмёт, решила сразу. Но эффектно это всё обставить помогла ей просыпающаяся всё чаще и чаще в ней – Муся. Странно, но ни облегчения, ни чувства реванша не случилось в Машиной душе. Только тоска, именно не грусть, а зелёная жабья тоска.
Маша приступила к реконструкции лоджии. Когда все дела по перестройке лоджии в летнюю веранду были закончены, ноты разложены, партитуры приведены в идеальный порядок, Маша она же, отчасти, Муся, заскучала.
Начались ходынки по подругам. Маша ещё официально не была разведена, но весь город знал, что Маша с мужем рассталась. И ещё не осознав своего нового статуса, Маша вступила на трудную стезю одинокой красивой женщины.
Это было тяжёлым испытанием. Труднее всех слоёв молодого населения планеты живётся интересной женщине в разводе. Она невольно проходит все стадии унижения одинокой, молодой и, не дай Бог, красивой женщины. Но самым большим ударом для неё становится потеря подруг.
Потеря подруг – вещь болезненная, даже если расставание связано со скандалом или, того хуже, с предательством. Речь идёт о тесной дружбе. Когда из дома в дом бегали. Праздники вместе. И горе мыкали пополам.
Ты вычёркиваешь из жизни человека (или он тебя перечёркивает крестиком), а боль ещё долго стонет внутри тебя. Стонет и жалуется. Требует от тебя углублённого анализа произошедшего разрыва и не даёт спать по ночам.
А объяснять нечего. Просто муж или любовник подруги положил на тебя свой блядский неверный глаз. А ты одна и беззащитна. И не девица ты уже, совращая которую, мужик даже самый плохонький ощущает определённую ответственность. Ну, уж если не перед тобой, то уж перед обществом. Не потому, что он это общество уважает. Ни–ни! Просто он его боится. Общества боится и возможных последствий своих неблаговидных поступков.
А тут ничья женщина. Вся в соку. Никем не прибранная. Валяется, как неожиданный кошелёк посреди просёлочной дороги. Чё ж не поднять? Дурак он, что ли?
Но женщина тонко чувствует такие вещи. Сейчас речь идёт не об искательнице приключений и не об особах, утверждающихся любой ценой успехом у мужчин. Такие, конечно, на дружбу плюют и бегут, сломя голову, за очередной пирровой победой. За медалькой на короткую дистанцию, скажем так.
Но нормальная женщина начинает метаться. Она обложена как зверь на охоте. Она не может рассказать подруге, что её муж бросается на неё коршуном в коридоре, в кухне. Везде, где сталкивается с ней без свидетелей. Она отбивается и молчит. Муж подруги чувствует, что он на правильном пути. Не разглашает, значит, соучаствует. Значит, и он на правильном пути! Они оба идут правильной дорогой. И недалёк то день, когда…
Конечно, можно дать мерзавцу в морду и сделать последнее китайское предупреждение. Но результат предсказуем. Оскорблённый муж запретит жене продолжать знакомство с тобой потому, что «эта мерзавка, эта блядь вешается ему на шею и не даёт прохода»!
И ещё очень связывает руки закон гостеприимства, если это происходит у тебя в доме. И правила хорошего тона, если ты на вражеской территории.
И начинается ад! Хорошо, кстати, если подруга с чертами стервозности. Тогда она быстро просекает момент и отказывает от дома развратнице, покушающейся на её мужа. Иногда в очень грубой форме. При этом оповещая всех знакомых, что такую – то, растакую – то в дом не пущать! Она есть волчица в овечьей шкуре.
И облапанная мерзавцем, опозоренная его женой (бывшей подругой) она ползёт в свою норку зализывать раны.
Но это вариант, который можно пережить. Плюнуть с высокой колокольни на дуру экс – подругу, стряхнуть с себя тлен и жить дальше.
Но есть другой вариант. Трагический и жестокий. Ты уже морально обесчещена прилипалой – мужем подруги. Подруга живёт с зажмуренными глазами. Тебя буквально обожает и постоянно зовёт в гости. Ты уклоняешься, ссылаясь на занятость.
Предлагаешь подруге встретиться у тебя дома или в кафе. Но у подруги –семья. Бегать по кафе и ходить без мужа в гости она не имеет права. Так у них повелось. И она тащит злодея к тебе. И на твоей территории, он чувствует себя ещё вольготнее. Сама звала. Не исключено, что истосковалась именно по нему. Руки распускаются уже ниже талии.
И ты перестаёшь звонить, не подходишь к телефону. Пропадаешь. А там, на другом конце города мечется искренняя подруга. Она ищет истоки твоей внезапной холодности и не находя их, начинает тихо ненавидеть тебя. За пренебрежение и разрушение дружбы.
И ты скучаешь без неё, без облака её обожания и своей тяги к ней. Ты запираешься дома, практически одна, если ты к тому же ещё и бездетна. Одна. Во всей вселенной. И через какой-то небольшой промежуток времени, совершенно забыв о том, что ты клялась не тонуть в дружбе с замужними женщинами, ты опять наступаешь на те же грабли.
Ведь тебе двадцать пять. И весёлые, умные женщины уже расхватаны. Доступными остаются, практически, только синие чулки. А кому они нужны? И жизнь как стиральная машина опять проволакивает тебя по целому циклу и бросает в отжим! Сколько можно?
Маша, растеряв практически всех подруг, осталась одна. Но, Муся в ней, искала праздника жизни. Мама не звонила. Маша не ездила к ней. Устного приглашения от Жоры ей было не -достаточно. Маша даже не знала, какой бульон варится у этой пары: мама и Жора.
Глава8-я. БОРИС.
А Борис Львович всё звонил и звонил. И в один из особо унылых вечеров Маша, она же Муся, помчалась к нему на свидание. Только бы не коротать вечер одной у опостылевшего телевизора. Только бы не капать весь долгий вечер слезами на клавиши. Помчалась, и начался неожиданный, бурный роман.
Борис звал замуж с самого первого свидания. Оно было коротким и не особенно внятным. Борис угостил Машу ужином, отвёз на машине домой и долго напрашивался на чашечку чая, остановив машину у подъезда дома. Но Маша выпорхнула из машины птичкой, махнула ручкой в воздушном поцелуе и скрылась в подъезде.
До осени Борис Львович осаждал крепость по имени Маша. А в один из дождливых вечеров, который их приковал к фортепьяно и разговорам о высоком, Борис Львович остался у Маши. Причём, Маша сама предложила ему этот вариант. Мол, погода мерзкая, хлещет дождь, ветер остервенелый! Хороший хозяин собаку не выпустит.
Маша и не выпустила собаку. И не просчиталась. Фигурально выражаясь, кобель был не так уж стар и достаточно зубаст. Борис увяз в своей любви к Маше бесповоротно, без надежды на спасение.
Он не просто смотрел на неё. Он в неё всматривался и, всматриваясь, видел малейшие изменения в её настроении и все движения души любимой женщины. Настроен на Машу он был, как камертон. Чувствительный и точный.
То, что испытывала к Борису Маша, можно было назвать любовью. Но в этой любви преобладали благодарность и восхищение. А иголочка любви в сердце покалывала, но внутрь никак пока не проникала. Так и бродила у сердца, осаждая несмелыми уколами. Но Маша ощущала себя счастливой, любимой и защищённой. А что ещё женщине надо для счастья?
Первый месяц пролетел в полнейшей эйфории открытия друг друга. Борис становился для Маши просто незаменимым человеком. Днём его любовь и забота грели. Ночи были полны любви и нежности. Маша расцветала рядом с Борисом.
Много времени они отдавали музыке. Борис открывал Маше новые возможности, повышал её музыкальную грамотность. Он расширил свободу её выбора: Игумнов, Нейтгауз, Юдина. Мария открыла для себя Григория Гинзбурга, у которого в любом произведении была новая аппликатура. Борис был к ней строг и требователен. Ночью – пылкий любовник. Днём – строгий наставник.
На излёте первого месяца их отношений позвонила мама. Разговаривала с дочерью внимательно и доброжелательно. Пригласила на дачу. Так сказать, на закрытия сезона. Осень уже вступила в свои права. Мама собиралась возвращаться в городскую квартиру. Конечно, С Жорой.
Глава 9-я. ССОРА.
В ближайшую субботу собрались. Борис отложил все дела, и они поехали с визитом к маме на дачу.
Когда по аккуратной, выложенной плитками, дорожке подходили к дому, сердце Маши билось гулко и тревожно. Она не виделась с мамой с самой весны. Как-то такой бунт с её стороны отразится на их с мамой взаимоотношениях? «Мама, всё же вздорная бабёнка – накручивала себя Маша. И антисемитка притом! Откуда? За что? Нет! Не умная она, мама моя! Откуда в ней эта категоричность суждений? Эта страсть обвинять и обличать? И не такая уже она безусловная красавица! И возраст опять же…»
В душе Маша всегда была уверена, что она гораздо красивее и обольстительнее породистой мамы. У неё, у Маши папина улыбка, папины глаза и, конечно, она очень, ну просто очень умная! Она больше не позволит маме разговаривать с собой свысока, с видом безусловного превосходства.
Но как только на балкончике второго этажа показалась мамина миниатюрная фигурка, изящная ручка приподнялась в приветственном жесте, и мама улыбнулась весело и радостно, все умные мысли вылетели из головы. Сердце бухнулось куда-то в самый низ живота, а ноги понесли её к заветному крылечку. К маме! К маме! Надышаться, насмотреться, прижаться!
Маша сквозняком проскочила мимо Жоры, вспорхнула на второй этаж и ткнулась носом в мамину пахучую шейку. Вдохнула родной аромат и заплакала, как ребёнок, нашедший потерянную маму.
– Ну ладно, котёнок! Не будем устраивать спектакль из серии «возвращение блудной дочери»! Пойдём на кухню, поможешь мне. Практически у меня всё готово. Остались сущие мелочи! Поможешь? А мужчины могут пока принять лёгкие напитки и посплетничать. Через двадцать минут сядем за стол. Ой! Как я рада, дочурка, что вы приехали! Я скучала.
Мама посмотрела на Машу своими изумрудными глазами. Глаза видели только Машу и не видели лес за Машенькой и полоску берега.
Просторная кухня обнимала Мусю забытыми запахами маминой стряпни. Хотя стряпнёй то, чем угощала мама назвать было преступление. В печке томилось мясо. На столе лежала уже порезанная домашняя буженина. Красная икра золотилась в красивой ладье, а рядом в ладье поменьше отдавала сединой чёрная икра. Маша обняла взглядом стол с маринованными грибами, розовой ветчиной, со всем великолепием закусок, и тут глаз ухватил на столе блюдо с фаршированным судаком. Фаршированная рыба? Это что-то новое в мамином меню. А это что в хрустальной вазочке? Форшмак? Во истину неисповедимы дела кулинарные! Духовка источала райский аромат.
– Мамочка! А в духовке что?
– Штрудель, девочка моя! Штрудель. Это такая сказочная вещь, я тебе доложу!
«Да! Чудеса, да и только!» – пронеслось в Машиной голове.
И вот уже стол полон яств. Расселись. Жора наполнил рюмки и бокалы. Вера Модестовна встала, подняла свою хрустальную рюмочку и счастливо произнесла:
– Лехаим!
Маша чуть не уронила глаза в тарелку. Быстро глотнула обжигающую клюквенную, слегка поперхнулась и подняла на маму вопрошающий, полный изумления взгляд.
– А шо такое? Доця! Шо ты так на меня смотришь? Веками угнетали наш многострадальный народ! И вот сейчас, наконец-то, мы можем выпрямить спину! Вспомнить, что у нас есть Родина! Кто может лишить народ такого права? Кто?!
Маша молча ласково улыбнулась пани Савич, своей такой замечательной маме. В тайне надеясь, что такая талантливая женщина вполне может обернуться, таки хорошей еврейской мамой. Опыт хорошей еврейской кухни на этот раз удался на славу! Почему же не может быть успешным и опыт мамы–жены еврея?
Обедали шумно и весело. Какие же Муся дурочка! Как она могла столько времени прожить, не общаясь с мамой? С такой замечательной, красивой мамой! Жора сыпал бородатыми анекдотами. Мама высоко запрокидывала свою красивую породистую голову и хохотала. Звонко по – девчоночьи хохотала.
После обеда мама с Жорой прилегли отдохнуть. Машенька собралась на речку, которая протекала буквально в их дворе. И отрезок этой речки был сказочный. Она бурлила, шумела и манила. На самом берегу стояла банька, из которой можно было, сойдя вниз по маленькой деревянной лесенке сразу нырнуть в глубину её волшебного водоворота. Борис, конечно, пошёл за Машей, хоть и предпочёл бы выйти за калитку и прошагать метров триста до моря. Но Маша на море идти поленилась. Решено было отложить поход на море на завтра.
После купания сидели на берегу и думали, как оповестить Веру Модестовну о том, что они решили пожениться. Но это не главное. Главное- это то, что новым местом жительства для себя они избрали Германию. Так решил Борис. Он видел большие перспективы для роста Машиной карьеры именно в Германии. У него там было множество творческих привязок и просто влиятельных друзей. Была так же мечта об освоении Машей оргАна и дальнейшем органном исполнении Машенькой Баха, Вивальди и много чего другого предлагали вновь открытые горизонты для Машеньки.
Они долго сидели у неугомонной воды и разговаривали под аккомпанемент шумной беседы маленькой, своенравной речки. Это был счастливый вечер, напоенный нежностью и надеждами.
Ужин подавали на открытой веранде. Белая ночь одела окрестный пейзаж в волшебную сказочную дымку.
Во время вечернего ужина пасьянс жизненных изменений мамы и Жоры полностью сложился. Молодожёны уезжают в Израиль на постоянное место жительства. Жора хотел бы поселиться в Хайфе. Это комфортное и одно из самых прекрасных мест Земли Обетованной. Мама этот проект отвергла. Она будет жить только в Иерусалиме! Только в Иерусалиме! Мама не может жить вдалеке от Стены Плача. Ей необходимо бухаться повинной головой об эту древнюю стену, как можно чаще. Маша была уверена, что, не смотря на робкие возражения Жоры, всё будет так, как решила мама.
Когда компания была уже разогрета ужином и вином, Вера Модестовна перешла к насущным вопросам. Квартиру мама продаёт. У Машеньки с жильём, слава богу, полный порядок, да и Борис не угол снимает, а владеет неплохой квартирой в самом престижном районе – Пирита.
Дачу мама переписывает на Машеньку. Надо же им с Боренькой где-то отдыхать. Они, конечно, поженятся и будут идти вместе, что называется: рука об руку по дороге большого искусства и музыки. Конечно, потом дети переедут к ним в Израиль. Культурный человек не может жить не в Израиле – это понятно любому мыслящему и творческому человеку. Мама и Жора– первопроходцы. Они приедут в Иерусалим, устроятся, осядут и будут создавать фундамент для детей. Дети приедут на подготовленное и согретое место. Семья снова воссоединится, и все будут счастливы. Все!
Маша почувствовала, что весь сценарий расставания с любовью в сердце сейчас полетит к чёрту! Была мысль дать какой-то знак Борису. Не развивать тему их отъезда в Германию! Ничего не говорить о своих планах! Просто проводить маму с Жорой на Землю Обетованную, а потом уже поставить их перед фактом переезда молодых супругов в Германию.
Но поздно. Поздно! Борис уже встал во весь свой внушительный рост, поднял рюмку с клюквенной, отсвечивающую рубином и произнёс речь:
– Дорогой мой друг, Георгий Ефимович! Дорогая Вера Модестовна! Мы с Машенькой бесконечно благодарны вам за вашу теплоту, щедрость и любовь! Но, к большому сожалению, такой роскошный подарок, как этот особняк, мы принять не можем. В октябре мы с Машенькой вступаем в официальный брак и уезжаем в Германию на постоянное жительство. Там будем вить своё гнёздышко и строить, надеюсь, блистательную карьеру для Мащеньки и…– закончить тост Борис Львович не успел.
Медленно и торжественно из-за стола поднималась Вера Модестовна. Благородное, породистое лицо её было бледным и почти неживым. Смотрела она, конечно сквозь Бориса и прекрасно видела за его спиной и гетто и Бабий яр, и тысячи замученных и убитых немцами евреев.
– Борис Львович! Вы понимаете, что вы говорите? Вы– старый ренегат, Борис Львович! И вы смеете предполагать, что моя девочка, прабабушка которой сгинула в «Майданеке» поедет с вами в фашистское логово?
Маша замерла. Какая прабабушка? Какой «Майданек»? Маша слыхом не слыхивала об этом. Она точно знала, что бабушка её папы спокойно дожила до девяноста лет и умерла в Киеве, в своей постели. Убить её могли только однажды, когда в гражданскую петлюровцы вошли в Киев и квартировали у них на улице Толстого. Но не убили. Она просто получила прикладом по голове, когда честно оповестила головорезов на её собственной кухне, которую они оккупировали, о том, что они варят для себя борщ в её ночном горшке. Голова гудела долго, но бабушка выжила, дождалась освободителей–красноармейцев, пережила эвакуацию, холод и голод Великой Отечественной и потом ещё долго преподавала в послевоенном Киеве историю в средней школе.
А Модестовна гремела и сыпала проклятьями. Они были выставлены мамой с гостеприимной дачи. Жора молчал, поникнув своим еврейским носом. А Маша с Борисом Львовичем позорно отъезжали по своему городскому адресу, кротко молясь в душе, чтобы их не остановили гаишники. Выпито было изрядно. Они же ехали с видом на «переночевать». Но не получилось, не сказать ещё трагичней.
Так прекрасно начался солнечный осенний денёк. А сейчас Маше тихо плакала, забившись в уголок машины, и с ней плакала осень мелким и колким дождиком. Последняя осень в родном городе.