ЕВГЕНИЙ МИНИН. Я и Советская Армия.

23.11.2016

 

И все-таки это – табуированная в некотором смысле тема. Да, были нашумевшие книги, как та же публикация Юрия Полякова в «Юности», но их единицы. Некая размытость между вымыслом и реальностью ослабляет для меня впечатление от художественных книг на эту тему, а воспоминания Евгения Минина «Я и советская армия» тем и интересны, что это «правда и только правда». Автору веришь, потому что мера жизненной и художественной правоты совпали с редкой точностью.

Армия – это такое грандиозное закулисье нашей гражданской жизни, что открытие хотя бы некоторых «белых пятен» не может не вызвать интереса. Что происходит с личностью человека в армии, откуда этот феномен «дедовщины», могут ли в ней выживать и как – люди гуманитарного склада, как подготовить своего сына к этому этапу жизни – вот что мне было интересно как маме и как читателю. Думаю, что советская армия принципиально не отличается от российской, поэтому с практической стороны книга нужная, как сказал бы классик революции. Я нашла для себя ответы и, конечно, дам почитать сыну. Обязательно.

Миясат Муслимова

профессор Дагестанского государственного университета,

лауреат премии А.Сахарова «За журналистику как поступок».

Я частенько рассказывал друзьям эпизоды из службы в Советской армии, и, полагаю, пришло время написать об этом.

Служил я в 1969-1970 годах, когда был переход с трёхлетней службы на двухлетнюю, в Бакинском округе ПВО, в батальоне связи в/ч № 83570. Дислоцировалась наша воинская часть в посёлке ПутА неподалёку от городка Лок-Батан. Нас звали «путанцы». Слова «путана» в то время известно не было, и мы носили это звание спокойно. Ещё это место носило название «Бакинские уши», так как нависающие над батальоном две островерхие горы напоминали кошачьи уши.

В те времена троица командования батальоном состояла из подполковника Холуева, начштаба майора Моцовика и замполита  майора Тесля. В состав батальона входили три роты и хозяйственный взвод.

Все фамилии, которые вспомнились в моих зарисовках, – реальные, события о которых пишу, происходили на самом деле в нашем батальоне. Заранее извиняюсь за нецензурные выражения, поскольку для нас они были обычными словами.

Так что в этих записках правда и только правда.

armiya

НАЧАЛО

Закончив станко-инструментальный техникум, в семнадцать с половиной лет по распределению поехал на Ижевский редукторный завод. Начал работать токарем по металлу – у меня было много рабочих разрядов. Шло время – друзья уходили в армию, а меня не трогали. Видимо, военкомат потерял меня из виду. Тогда наведался я туда сам, и поинтересовался – почему мне не приходит повестка. Секретарша поперхнулась от моего вопроса и вызвала военкома. Пришёл толстый полковник, задал несколько вопросов – откуда родом, в какие войска хочу, почему… Видимо, хотел удостовериться лично во вменяемости будущего новобранца и в нормальной работе мозгов. Убедившись в моей адекватности, он велел выдать мне повестку, пожал руку, сказал, что военкомат будет гордиться мной.

Через неделю эшелон провёз меня поперёк всего Союза с севера на юг: Ижевск – Казань – Волгоград – Гудермес – Баку. В Чечне, в Гудермесе провели полдня. Это был очень дружелюбный городок, даже девушки флиртовали с нами. Распределили меня в батальон связи, что находился в посёлке Пута в получасе езды автобусом до Баку. Так начались два длинных года военной службы…

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Всю нашу ижевскую компанию в составе: меня, Лёшу Лямина, кстати единственного профессионала-связиста, – он окончил техникум связи, Женю Юсова, Вовку Сударева, Вовку Шиголева, Сашку Палишева, – остальных не очень помню, утром привезли в батальон связи в/ч 83570.

Получил постельное бельё, форму, тумбочку.  За всё расписывался. Зачем – до сих пор загадка. Для отчётности, наверное – все каптёрщики-сверхсрочники приворовывали. Оклад у них был железный – 100 рэ, оттого и кличка у сверхсрочника была – «кусок». А то уж армия не понимала, что нельзя жить семье на сто рублей!

Отвели к парикмахеру, который умел стричь только наголо.

Получил форму – она сидела на мне, как седло на корове. Потом вечерами сидели и ушивали – каждый как хотел. Все стали на одно лицо, и я даже перестал отличать моих приятелей одного от другого.

Вышел на крыльцо. Из репродуктора пела Радмила Караклаич «Падает снег». С неба и в самом деле падал снег, но снег чёрный, – оказывается, неподалёку располагался, как его называли, «Сажзавод», где изготавливались шины для машин, и когда ветер дул в сторону нашей части – все прятались. Если снежинка падала на лицо,  после неё оставалась чёрная полоска. Слева от меня находился штаб части, прямо – спортгородок, за ними – полоса препятствий. Вдоль забора шли ротные каптёрки. В центре, как и полагается, красовалась столовая. За нашей казармой громоздились караульное помещение и бетонная коробка уборной с круглыми дырками в полу, о назначение которых понятно и так.

Сердце сжалось – здесь мне предстояло пробыть два длинных, и уже казалось, бесконечных два года.

 

 

ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР

Первый вечер в армии. Начинается мой военный стаж. Каспийское море от нашей части где-то на расстоянии около двух километров. Мы, группа «молодых-салабонов» сидим у минифутбольного поля. Смотрим, как старики играют между собой. Играют на интерес, на кофе.

В одной из команд вратарь, выбивая мяч, повредил руку.

«Старики» подходят к нашей группе:

– Ну, кто может постоять на воротах?

Я вызываюсь, поскольку всегда считался универсальным игроком в нашей техникумовской команде – мог играть на любом месте и был неплохим вратарём. Занимаю место в воротах, и каждый игрок подносит мне к носу кулак:

– Смотри, будешь плохо стоять – схлопочешь.

Игра идёт бескомпромиссная. Несколько раз отбиваю удары в упор. Старики хлопают по спине, «молоток», мол. В общем, успокоился, отстоял в сухую.

Проигравшие потом ведут нас в чайхану, угощают победителей. Я один «молодой» среди стариков и уже как бы на равных. Получил свой стакан кофе. «Старики» меня зауважали и впоследствии постоянно брали в свою команду. Так я и стал кандидатом в «старики». Типа  ещё не «старик», но уже и не «молодой. В последующих столкновениях со «стариковством» это помогло мне выстоять.

ВОЕННЫЙ СЕКРЕТ

Написал первое письмо  домой о службе, об обстановке. Написал, что нашим взводом командует сержант Валерий Делерзон, чтоб родители поняли, что я не единственный еврей в армии, есть в армии «свои» люди.

Сержанта тяготило командование, он обращался с нами, салагами, по-товарищески. Был он сам из Баку, и частенько его отпускали в увольнения. Это всё и описал в письме. Конверты должны были собирать дежурные и бросать в почтовый ящик, который находился за пределами нашей части.

На следующий день после завтрака меня вызвал к себе командир учебной роты Колесов, физиономией очень похожий на Мюллера в исполнении Броневого. Перед ним лежал мой конверт, а листиком с моими каракулями он, словно веером, помахивал перед своим лицом.

– Рядовой Минин по вашему приказанию явился

– Ты что, гад Минин, военные секреты выдаёшь?

– Какие секреты? – удивился я

– Ты почему  сообщил домой фамилию сержанта?

– А он что – стратегический объект?

Колесов медленно выплыл из-за стола и встал напротив, внимательно разглядывая меня.

– Я те, салабон, за твой юмор зубы повышибаю! Усёк?

И я, полагаю, лишился бы пары зубов, но тут в комнату заглянул мой командир и стал писать какой-то отчёт. Судя по геометрическим фигурам, которые выводил на бумаге Делерзон, ему очень хотелось поприсутствовать при нашей беседе.

Колесов задумчиво крутил в руках карандаш, посматривая в сторону сержанта. Делерзон явно мешал комроты, но выставить его из комнаты не мог – всё-таки они были одного, 47-года призыва.  Колесов минут пять думал, и, посмотрев мне в глаза и покосившись на сержанта, прорычал:

– Ты – понял?

– Так точно товарищ старший сержант.

– Мотай отсюда!

– Есть!

Вечером  Делерзон подсел ко мне:

– Мне сказали, что Колесов тебя вызвал, – сказал Валера.

– При мне он не распускает руки. Побаивается, всё-таки месяц до дембеля. Но имей в виду, – сержанты постоянно читают все ваши письма и посмеиваются.

–  А что делать?

– Когда напишешь письмо – не отдавай сержантам, сбегай на КПП, мимо люди идут на работу, попроси – они бросят в почтовый ящик. Так до конца службы пользовался советом Валеры.

 

КРУЖКА КОМПОТА

Прошло несколько дней. Ещё идёт доукомплектование учебной роты. Прибежал старшина из столовой, попросил четвёрку «молодых» на помощь. Пошла наша ижевская компания.

Старшина построил нас в шеренгу, оглядел и распределил: первого – мыть кастрюли, второго – чистить картошку, третий пошёл разгружать хлеб, а меня старшина подвёл к металлической двери, какие ставят в кассах на заводах и подмигнул мне: «Я сразу  понял, что ты из этой четвёрки самый честный. Будешь разливать компот, а я тебя замкну, а то от него за пять минут  ничего не останется». Старшина замкнул и ушёл. Я осмотрелся. На окнах решетки – палец не просунуть. На столе две огромные кастрюли с компотом, подносы с кружками. Надо было налить 400 кружек. Знаете, я рос в небогатой семье, но на обед всегда было первое, второе и компот из сухофруктов, который я просто обожал. И вот – щуку бросили в реку. Но как мне совесть позволит пить, если старшина посчитал меня самым честным? Но совесть позволила. Я налил все кружки, аж поварёшкой натёр мозоль на указательном пальце. А как умирали от зависти и жажды проходящие у окна, наблюдая, как я наяриваю очередную кружку! Через час примчался старшина оглядел всё:

– Молодец! Ну, а сам то попил?

Компот уже стоял у меня где-то в горле, но, глядя честными глазами на старшину, я соврал:

– Нет!

– Ну и дурак, – старшина схватил литровую кружку, зачерпнул из кастрюли остатки сухофруктов, налил с верхом жидкого и скомандовал:

– Пей!

Эту кружку компота я помню до сих пор.

МИНИН, ГДЕ ТВОЙ КАРАБИН…

Прошло около месяца. Призыв 47-года, «деды», как мы их называли в отличие от «Стариков»,  демобилизовались. Вместо Делерзона нами командует ефрейтор  из призыва 48-года Лохвицкий. Высокий, круглолицый, ходил вперевалку, как утка, нас особо не донимал, но был строг. И всё бы ничего, но однажды после ужина, когда у всех личное время, объявили тревогу.

Мы похватали карабины (СКС – скорострельный карабин Симонова), построились повзводно и бегом на полигон. Там залегли, проверяющий зафиксировал время подготовки к бою,  и дали отбой. Мы побежали в часть, и по дороге у меня начались страшные рези в желудке – то ли от волнения, то ли от еды. В общем, помираю – в туалет надо. Вбегаю в казарму – в оружейную стоит очередь – карабины сдают. Мчусь в спальне к своей кровати, оглядываюсь – никого. Прячу карабин под матрас – ну не с карабином же бежать в туалет – и лечу стрелой.

Возвращаюсь в казарму, подбегаю к кровати, поднимаю матрас – нет карабина. Утеря карабина – тюрьма – так нас пугали. Стою парализованный ужасом. Что теперь будет! Подбегает кто-то: «Лохвицкий тебя зовёт!»

Ефрейтор сидит развалясь на стуле с ехидной улыбочкой:

– Ну и где твой карабин, рядовой Минин?!

Хотелось ответить из Высоцкого: «На Большом Каретном», но не до юмора мне было в ту минуту. Я всё понял – подглядел, сука. Весь мой ужас перевоплотился в ненависть. Я хотел его задушить.

– У тебя карабин, ефрейтор! – я сделал шаг, готовясь к прыжку на него. Улыбка у ефрейтора сползла – он точно оценил ситуацию и, вытащив стоящий у него за спиной карабин, протянул его мне:

– Чтоб больше такого не повторялось!

– Всё зависит от желудка – злобно ответил я.

В дальнейшем он ко мне  не вязался, я старался не общаться с ним – настолько ефрейтор был мне противен.

…Года два назад мой друг певец и композитор Павел Беккерман был на гастролях в одной из южных республик. Снимали клип на песню, для которой я написал слова.

Когда объявили авторов песни, главный оператор, один из лучших в республике (по словам Павла), остановил камеру и подошёл к певцу:

– Вы не знаете, этот Минин случайно не служил в Баку?

– Да, служил в ПВО – Павел знал мою подноготную.

– Передайте ему мой электронный адрес. Может напишет.

Через месяц Павел был в гостях у меня.

– Вы знаете, как его фамилия? – Павлик  сделал паузу – Лохвицкий. Вы помните такого?

– Ещё бы – протянул я.

– Он хотел связаться с вами. Вот его емейл…

Я даже не глянул на электронный адрес Лохвицкого – до сих пор помню ехидную улыбку сержанта.

 Это был первый случай, когда нашёлся однополчанин, но, увы, общаться с ним у меня не было никакого желания.

 

ДВА СЛОВА О СЕБЕ

(отступление первое)

Учебка заканчивалась. Но перед тем, как перейти к достаточно сложному периоду службы, когда переводят в подразделения к старикам, следует рассказать немного о своём психофизическом состоянии на тот период, чтоб не дай Бог не подумали, что я был эдакий супер-минин.

Физическими кондициями я не блистал, находился в группе  хилых, которых называли – сосиска на перекладине: выход силой – один раз вместо трёх, подъём переворотом – два раза вместо пяти, касание ногами перекладины – три раза из семи. Хорошо играл в футбол, (обладал очень  сильным ударом правой, закручивал с углового в сетку, был очень жёстким игроком, в детских командах – центральный защитник, в техникуме – вратарь, после армии – атакующий хавбек), волейбол (атаковал с двух рук), гандбол ( мог бросить из любого положения, очень часто ставили на ворота – на гандбольных воротах я был практически непробиваем).

Но по характеру был упрям, аналитического склада ума, начитан, был записан во все библиотеки города и имел доступ в хранилище книг. Мог убедить в чём угодно, придумать что угодно и рассмешить кого угодно. На язык был остёр. Не драчлив.  Умел делать выводы. В общем – обычный пацан. Но расскажу два эпизода из детства.

Однажды у соседа убежала собака – немецкая  овчарка. Мы, уличные девчонки-мальчишки (мне – лет восемь-девять) взялись за руки цепочкой и начали загонять собаку во двор.

И на линии ворот пёс остановился, поглядел на будку с цепью, на которой сидел безвылазно, развернулся и остановил взгляд на мне – я был самый маленький в этой цепочке. Мгновение – и собака рванулась на меня и, сбив с ног, убежала. Меня подняли с земли и отвели домой – слава Богу, пёс не укусил. Я не обиделся на собаку и понял две важные вещи в жизни: на что идут ради свободы, и что нельзя загонять в угол никакое живое существо – собаку ли, человека.

Рассказываю это вот к чему.

Когда я учился в пятом классе, а класс – сборный, из двух сделали три, мы притирались друг к другу. В наш, 5«В», самый проблемный, собрали непростых ребят.

Сижу дома печальный за учебным столом.  Смотрю в никуда.

Подходит папа, спрашивает: «Чего, сынок, невесёлый?

– Знаешь, папа, – признаюсь, – Серёжка Колесников изводит меня  каждый день, бегает сзади – бьёт по ушам (я лопоухий был), дашь ему сдачи – он ещё больше достаёт, проходу не даёт. А по морде не могу заехать – он выше меня намного. (На физкультуре Серёжка стоял первым в строю, а я третьим от хвоста)

– Нет проблем, – папа сел рядом, – ты же хороший футболист, у тебя сильный удар с правой, он полезет, а ты заедь ему между ног, он тут же согнётся – и его голова в твоих руках. А там действуй по ситуации…

 В класс я вошёл сжатый, как пружина…

Нет, в класс вошла полная ярости немецкая овчарка, загнанная в угол.

Серёжка пошёл мне навстречу  с тетрадкой в руках, чтобы бить по ушам:

– Ну что, Минька!

Мы встретились между учительским столом и доской. Удар ногой был страшен. «Колесник» согнулся, и я увидел страх в его глазах. Свалив растерянного Сергея на пол, я вцепился ему в горло. Сначала класс смеялся – маленький лупит большого.

Потом девчонки услышали хрип и закричали:

– Он его задушит!!

Мальчишки кинулись, оттащили меня, прижали к стене втроём – Степаненко, Матченко  и Борщевский. Я рвался, я хотел навсегда проучить своего врага.

Сережку в себя привели девчонки. Он сидел, держась за горло. Прозвенел звонок. Впоследствии, когда Колесников лез ко мне, то я ему напоминал:

– Ты что, забыл? – и тот успокаивался.

Прошло время, я догнал Серёжку по росту, мы подружились, и вроде всё позабылось.

Но опыт, как постоять за себя, не дать загнать себя в угол, и что делать, если ты всё-таки оказался в углу – остался на всю жизнь. Спасибо папе. В армии это мне пригодилось.

 

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОЕННЫЙ ВОПРОС

(отступление второе)

 

Я – интернационалист. Меня никогда не интересовала национальность человека. Люди в моих глазах делились на две группы: или человек, или гнида. У того, кто в моих глазах переходил из первой группы во вторую – шансов вернуться обратно не было.

Но в армии я столкнулся с острой национальной идентификацией, по которой фиксировались солдаты из разных мест СССР.  Вы уж извините меня, но правда есть правда, и мне иногда придётся пользоваться этой терминологией.

Итак, диаспоры: русские – москали, северные украинцы – хохлы, западные украинцы – бендеровцы, казахи и узбеки – чурки, армяне и азербайджанцы – чёрножопые, чуваши и удмурты – черти  или чурки  нерусские.

Нацменшинствами были цы?ган Сучу, к фамилии которого всегда добавляли нецензурный глагол в повелительном наклонении, и еврей Минин – как евреев называли вы прекрасно догадываетесь. Звучало так:

– Чурка такой-то, ко мне…

Все группировались в основном по национальности, или в худшем случае – по местам проживания. Например, когда шёл футбольный матч с участием киевского «Динамо» то слева сидели украинцы, а болельщики  разных других клубов на этот момент объединялись в одну группу и сидели справа.

Расскажу эпизод.

Возвращаюсь с работы. Уже был в статусе «старика». У входа в помещение нашего взвода длинная вешалка, где висят подписанные извёсткой шинели всех солдат – чтоб не воровали.

Напротив моей шинели стоит белобрысый солдат и смотрит на неё, как баран на новые ворота.

– Ты чего уставился? – спрашиваю.

  – Смотри, – шинель Минина

  – Ну и что?

  – Как что, видишь подписана – рядовой Минин!

  – Ну и что, – не понимал я

  – Как что? Он же еврей!

  – Ну и что?

  – Как ну и что – евреи не могут быть рядовыми! Они только начальники!

  – А как тебя зовут?

  – Рядовой Бобин!

  – А откуда ты, рядовой Бобин?

  – Из Сибири! (смотрели потом по карте – глухомань страшная)

  Я засмеялся:

– Бобин, посмотри на меня! Вот он я – рядовой Минин. Если бы Бобин увидел рядом медведя – даже это его так не удивило. Теперь представляете, как решался национальный вопрос в нашей части № 83570.

А с Сашей Бобиным у нас были тёплые отношения до конца моей службы.

КАПИТАН АБРАМОВ

Я попал в третий взвод третьей роты, которой командовал капитан Абрамов, бывший наваждением всех и вся в батальоне. Он единственный из всех офицеров воевал на войне, и как начальство не пыталось, убрать его не могли. К солдатам он относился, как к маленьким несмышлёнышам. Бывает, загрустишь, задумаешься, а капитан сядет рядышком:

– Ну что, сынок, по мамке соскучился, по титьке мамкиной? Потерпи – годик-два – и всё…

…Идём утром из столовой чеканя шаг, как на параде. Абрамов стоит в проёме окна канцелярии нашего взвода на втором этаже. Взводные ему рапортуют туда, в окно, мол, взвод такой-то с приёма пищи прибыл. Через две секунды (я проверял – про себя говорил 22 и 22) он стоял перед нами. У офицеров нашей роты были чёрные дни и вырванные годы.  Капитан всегда находил к чему придраться.

– Как вы идёте, сукины дети – где равнение, почему плохая отмашка и т.д.

И не дай Бог возразить.

– Чтоооо? – орал Абрамов. – Да я сынок тебя так пи….ну, мозги со стены отскребать будешь.

И это – офицерам перед всей ротой.

По поводу «мозгов на стене» – это у капитана была коронка, и этот фразеологический оборот, полагаю, вся наша рота запомнила на всю жизнь.

Ротный прятался в кустах, подглядывая наши тренировки на полосе препятствий, по-пластунски подползал послушать, как офицеры ведут практические уроки.

Потом разбор полётов всё с тем же обещанием размазать мозги  по стене….

Не боялся никого, всех офицеров батальона считал тыловыми крысами.

Видел, как он не поладил с комбатом Холуевым

– Объявляю тебе выговор, – грозно говорил комбат

– Да пошёл бы ты нах… со своим выговором, – огрызался Абрамов

– Я буду жаловаться на вас командующему округом.

–  Да пошёл бы ты нах… со своим командующим.

Всю красоту и действенность мата я познал и оценил, слушая капитана Абрамова.

Но одно ему простить не могу – он загнал меня в писари.

Как меня ни уговаривал предыдущий писарь и офицеры, что это «синекурва», типа, что это работа для лесбиянок. Сиди, мол,  пиши стихи и веди книгу учёта личного состава, ты же грамотный, у тебя техникум. Среднее техническое образование в батальоне считалось высшим, его имели только несколько солдат, которых загоняли в писари. Но я хотел работать на свежем воздухе  на линиях связи, ездить в командировки в Грузию и Армению. В общем, отбивался как мог. И на мою беду пришёл Абрамов:

– Ой, кто это тут в армии говорит «не хочу». Ой, дайте на него поглядеть. Сынок, это ты чего-то не хочешь?

И столько яду было в голосе, что я сразу понял, что тирада капитана кончится знакомой идиомой – «мозгами по стене», если упрусь окончательно.

И я капитулировал…

И всё-таки Абрамова уволили. Видимо исчезла поддержка где-то в штабе округа.

Я был занят писарскими делами. Вошёл сгорбленный старик – капитана было не узнать. Собрал какие-то папки, бумажки и ушёл, не проронив ни слова.

Ротным стал старший лейтенант Турбовец.

Офицеры сразу расслабились, и дисциплина в роте резко упала.

И к нам, молодым, потянулась поганая и жестокая лапа «стариковства».

 

 Save as PDF
0 Проголосуйте за этого автора как участника конкурса КвадригиГолосовать

Написать ответ

Маленький оркестрик Леонида Пуховского

Поделись в соцсетях

Узнай свой IP-адрес

Узнай свой IP адрес

Постоянная ссылка на результаты проверки сайта на вирусы: http://antivirus-alarm.ru/proverka/?url=quadriga.name%2F