ЯНА ЮШИНА. Умирай за меня любить
Пока мой друг не сносит бороды
из нового то год то уренгой
прямолинейность улицы рябой
где соль земли впивается в подошвы
а булочная манит калачом
иванушка конечно дурачок
пускай он им останется подольше
базар-вокзал вытягивай билет
и сдачу забирай как оберег
разнашивать карманы мелочиться
а там попросишь у проводника
холодный чай со вкусом коньяка
за то чего конечно не случится
как мало нас как много хероты
пока мой друг не сносит бороды
его не амнистируют из рая
он вырос из стихов и калаша
его неугомонная душа
с костлявой в дочки-матери играет
стучат колёса мчатся поезда
стремятся и боятся наверстать
ещё живых кому не дозвониться
мне говорят что нет его в святых
но всё цветут бумажные цветы
в голубоватых пальцах проводницы
Вот тебе женщина
Вот тебе женщина – спутница и привал.
Ты ещё за такую не убивал,
Будет, чему научиться и опостылеть.
В каменных джунглях, где каждая тварь – еда,
Мало отводится времени передать
Что-то словам, даже если они простые.
Шанс оказаться услышанным невелик.
Эхом, переводящим тебя в верлибр,
Только однажды ответит небесный купол,
Выдав единого Бога-и-Палача.
Вот тебе женщина, чтобы хранить очаг
И для иголок из воска готовить кукол,
Складывать их в колыбели, пускай растут.
Чтобы от пуль заговаривать и простуд,
Повелевая огненной кобылицей,
Мчащейся в тёмную ночь изо всех берлог.
Вот тебе женщина. Чтобы найти предлог
Чем-то необязательным поделиться,
Кутаясь в шкуры таких же, как ты (слегка
более мёртвых). Свобода её слепа,
В этой свободе нехватка больших событий,
Искренней правды и правильной наготы.
А в остальном, несомненно, она – как ты.
Вот тебе женщина. Не испугайся быть ей.
Чёртово колесо
как легко превращается песня в притон для нот
оттого что тебе не двадцать притом давно
оттого что на взлётно-посадочной полосе
ты бескрыло шевелишься в чёртовом колесе
отгорело прошло устаканилось улеглось
и любовь не любовь как и злость на себя не злость
а местами ты даже счастлив исподтишка
с проходной маетой разбросанной по стишкам
с проходной маетой с воспитанной немотой
словно ходишь по замкнутой улице молодой
там шаги остаются на память для никого
и зевает Господь как усталый экскурсовод
надоедливой песни разнашивая мотив
прекрати в себе блядского лирика прекрати
но скрипит по нему непрошеная попса
где-то в ржавом сердце чёртова колеса
Сыновья
ни кукушки на часах, ни соловья. а по осени всё снятся сыновья. вспоминают, где оставили тела, упрекают, что других не родила.
реже старший – медалист и ловелас . ты вела его когда-то в первый класс, он светился, ты баюкала букет, еле-еле помещавшийся в руке, и тогда уже мечтала, чуть дыша, выбрать имя для второго малыша. а потом, едва проклюнулась весна, белый свёрток в коммуналку принесла, осторожно положила на кровать да к обеду поспешила накрывать.
если старший рос, как во поле трава, младший всем, чем только мог, перехворал, пил, не морщился, что доктор назначал. как же часто он приходит по ночам:
– хватит, мам, не убивайся, я прошу. так случилось, не раскрылся парашют. что назначено, того не избежать. надо было тебе девочек рожать.
ты прости уж нас, добавили седин. мы с Серёгой здесь без дела не сидим: то аварии, то взрывы, то война – помогаем обживаться пацанам. ведь, ей-богу, попадаются птенцы. желторотые. и каждый чей-то сын, велика ему на небе колыбель. да кому же это знать как не тебе.
и Серёге не хотелось умирать, только пыльная дорога на Герат забрала его, а родина в бреду обменяла на бумажку да звезду. он же тут меня моложе и сильней. если курим, то сидим спина к спине. здесь есть озеро, над озером ветла. больно не было. пожалуйста, не плачь.
Наперечёт
Когда от счастья тесно,
Слова наперечёт.
Выходят из контекста
И курят за плечо.
Не правятся, не правят —
Что толку пресекать.
Повязанные в храме
Чужого языка,
Они несовершенны,
Зато совершены.
Их лучшие мишени
Боятся тишины.
От камина
после имени пауза после паузы темнота
я спешу по коридору разговаривает вода
велосипедная камера мотор снято
свято
это план генштаба телефонная трубка мира
я однажды научу тебя прикуривать от камина
осторожно ещё затяжка ещё застёжка
ждёшь как
голубые бабочки вспыхнув уйдут под купол
ибо точное время мучеников и кукол
половина шестого от сотворения мира
мимо
нам давно четырнадцать или недавно тридцать
поутру в одном из нас умирает птица
чтоб в другом родиться
а когда обнажённая правда уже одета
я не знаю зачем должно продолжаться лето
с сумасшедшими лучшими дерзкими но не с нами
и оно не знает
Умирай за меня любить
умирай за меня легко, потому что тебе пора.
потому что плывут глаза за зелеными облаками.
потому что прописан Бог капитаном на твой корабль —
покорять глубину весны, якорями ее лакая.
заигравшийся патефон отравил для тебя иглу,
белой нитью запряг и смолк, озадаченный подоплекой.
просто ломка еще нежна, чтобы сниться под первый луч,
осторожно ложась в ладонь непроявленной фотопленкой.
под дождем вырастает май из смирительного холста,
из распахнутого окна, из задуманной небылицы.
если рамкой прижмется тень, опоздавшая вырастать,
умирай за меня сейчас, чтобы с будущим не делиться.
старый город несет твой крест, перемноженный куполам,
под конвоем ревнивых звезд [что не падшая — то святая].
умирай за меня любить. это лучше, чем кабала
редких строк, что идут ва-банк и встречаются животами.
Здесь в мужчинах ценится война
Здесь приравнен ветер к свисту пуль,
Яростно высасывая пульс
Дважды бронированным камазам.
Стёклам поклоняется бетон.
Город окровавленным бинтом
Наживую с пропастью повязан.
Каждый шаг впивается в судьбу,
Словно провоцируя Судью
[Участь красной карточки валентна].
Выбором пристанища вольна,
Здесь в мужчинах ценится война,
В женщинах — скорей, послевоенность.
Улицы зияют немотой.
На плечах балконов не манто —
Плюшевые братья моногамий.
Каждому — посмертную медаль.
Гильз слегка обжаренный миндаль
Хрустко раздаётся под ногами.
Летопись конца — плакат, плакат.
Солнце зависает в гамаках
Чернобоких птиц-аэростатов,
Донельзя исклёванных борьбой
Высших сил, не властных над собой,
Сбившихся в кармическое стадо.
Будь ты царь, пророк или джедай,
Бога за углом не поджидай
Без противоядия от смерти
В городе урановых вагин,
Чей пароль ложится на логин,
Как на дзот, взорвав аплодисменты.
Здесь порог рассвета — болевой.
Нахер я придумала его
На служебном выходе из ада,
Город с антрацитовым лицом,
Чтобы возвращаться каждый сон,
Вечная его Шехерезада.
И ключ от заводного мудака
дурные бабы ахают: стальная
а потому ответственность тройная
я долгая дорога в облака
и ключ от заводного мудака
но кто способен выяснить с хера ли
мы снова пропасть с пропастью сверяли
не выйдет из лолиты амели
зато хотя бы душу отвели
как на попутках крыша уезжала
а вслед сигнализация визжала
похоже вместо третьего звонка
и вёсны становились на колени
и билетёрши заживо горели
и голос сердца прятался за кадр
всё это я осанна и основа
храни его, скамейка запасного,
четвёртого в семнадцатом ряду
быть может я за ним ещё приду
Золотая орда
сочиняя осень, не бойся её раздать,
разорвать, рассыпать на трассы и города,
чтоб летела в ночь золотая её орда,
и под ней, ордой, дичая, ревели байки.
потому что отныне имя тебе Батый.
подожжённые дальним светом, горят мосты,
отменив туман. по праву живой воды
золотая ярость плещется в каждом баке.
предстоящий край огромен и непочат.
оттого-то воли полон любой колчан.
запредельный драйв считается в сволочах,
и – само собой – они образуют братство.
здесь под каждым шлемом – пламя на волосах,
а ещё глаза – как звёзды – на пол-лица.
сочиняя осень, не бойся её кромсать.
если ты боишься, не стоило даже браться.
это вера вер. у каждого и своя.
посмотри же, как они за неё стоят,
а потом летят, бездонную ночь слоя,
прогоняя сон, доколе не будет вещим.
по железным жилам – огненная вода.
и шаман, и волк, и мученик, и вандал
для неё равны, пока собирают дань
сыновьями сильных рыжеволосых женщин.