АЛЕКСЕЙ ШЕЛЬВАХ. Воробушек Катулла.

* * *

А вечером в колодце ближних,
под тополем добра и зла,
лиловый голубь, как булыжник,
летает, раззудив крыла.

Бритоголовый, с красным зраком,
как каторжник или вампир,
сыт пауками или страхом,
он обещает миру мир,

и плоти — плеть, и духу — дуло…
А лозунг может быть и лжив.
А что воробушек Катулла?
Воробушек покуда жив.

***

Это мы как мы —
и не обессудь.
В самый смертный миг
с нами был и будь.

В миг насущных жажд.
И надежд. И нужд.
Внемли, виждь и даждь.
Не останься чужд.

Этот миг настал
ныне и вовек.
Всех противу — стар.
Млад — противу всех.

Этот миг — уже.
Бьет будильник смерть.
Помоги душе
сметь или не сметь.

Ты в моем мозгу
наяву и во сне.
Помоги врагу
моему и мне.

ЕЩЕ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Небо голубое.
Черная сосна.
А над головою
желтая Луна.

В жизни или смерти,
а бывает и
хорошо на свете,
страшные мои.

* * *

В яме экзистенциальной
гроб качается хрустальный,
богатырь храпит в гробу,
и пентакль горит во лбу.

Стережет его сестрица,
у нее в руках синица, —
чтобы не восстал в тоске,
лупит ею по башке.

Целый век она хлопочет…
Богатырь во сне хохочет:
снится воздух голубой,
красный конь и вечный бой.

              ВЕТЕРАНЫ

                            Только варвары павших своих забывают,

                            а у нас и младенец скорбит с колыбели.

                            Только варвары водку водой запивают,

                            если пьют за Отчизну и мирные цели.

                            Приготовил папирус? Вторую пехотную роту

                            помяну поименно в течение мудрой беседы.

                            Десять лет я ходил в рукопашную, как на работу,

                            в деревянном коне задохнулся за час до победы.

                            А живем хорошо. На хорошее слеп ты?

                            Все одеты, обуты. И — чем не жилище?

                            В месяц раз получаем почетные лепты.

                            Почему так ехидно спросил ты о пище?

                            Ты меня огорчил. Нет, прощай. Да, прощай в самом деле, —

                            неспроста и соседи ворчат через перегородку.

                            Впрочем, в нашем дворе из асфальта растут асфодели.

                            Мы их жарим потом и едим под холодную водку.

***

     Хорошо на душе от мысли,

                            что — суббота, что — выходной.

                            Для долбежки матрешки вышли —

                            все в блуджинсах, одна к одной.

                            В парке отдыха над рекою

                            встретит новую новый друг,

                            и обнимет левой рукою,

                            и покажет правой вокруг.

                            Сядут в лодку, Ему по силам

                            гнать волну по гнилой реке.

                            Хорошо целоваться с милым

                            и тепло в его пиджаке.

                            Мимо — катер. Гогочут в рупор.

                            Водолазам-то все равно —

                            ежедневно один-два трупа.

                            Тащат, скользкого, как бревно.

                            Этот парень напился водки

                            и улегся на дно реки.

                            Надоели девки и лодки,

                            и спасательные круги.

***

Зори здесь от влаги лазурны.

  Страшен всадник из черной меди.

  На скамеечке возле урны

  дремлет старец в сторону смерти.

  Вечереет и холодает,

  и летает мокрая вата,

  и морская птица рыдает

  как сестра о гибели брата.

  Петербургскую эту повесть

  с малолетства знал наизусть я,

  как, полжизни к жизни готовясь,

  спал Евгений в сторону устья…

  Жизнь как жизнь – как сон беспробудный!

  И напрасно палила пушка.

  Океанский вал изумрудный

  у гранитного плещет спуска.

  * * *

С мечами ангелы кружатся,

как вертолеты, трепеща!

И люди страстные ложатся

и спят, зубами скрежеща.

Неужто не довлеет дневи?..

Замрите все противу всех!

Но и на ложе сна во гневе

весь извертелся человек.

Памяти Рафала Воячека

… нашу дневную бессонницу в стане слепых,
наше позорное бегство на сивых кобылах,
наше отечество без пророчеств, — все в прошлом, —
наше четырежды – и никуда — перекрестков,

        наше ничто человеческое, — желчь желаний,

наших мэтров с руками умно умытыми,
нашу египетскую немоту — мумии звуков,
мел бумаг — мел предсмертных рубах

мертвую душу мою без покупателя,
наш
век, наш страх, юного голода муки

только ты понимала, Ирония,
подлая мама.

***

   Птицы тише и тише свистели.

   Луч заката глаза ужаснул!

   Постоял у отверстой постели,

    стиснул зубы, упал и уснул,

    не издав ни единого звука.

     И столетник пылился в горшке.

Черный кот — о, вселенская мука! —

извивался в себе, как в мешке.

ПАМЯТИ БРИГАДЫ

I shot the Albatross
Coleridge

       Придя с мороза в помещенье цеха,

                      искала кошка теплый закуток,

                      и пьяный кто-то (может, я) для смеха

                      метнул в беднягу меткий молоток.

                      Конечно, кошка кое-как умчалась.

                      Ушибленную тварь всем стало жаль.

                      Но перед каждым и деталь вращалась, —

                      ответственная, срочная деталь.

                      Ответственные, срочные, — вращались.

                      Лиловыми носами токаря

                      в поверхностях зеркальных отражались,

                      самим себе чего-то говоря.

                      Да, выглядели мы не слишком бодро,

                      и спецодежду леденил озноб —

                      вчера по собственному недосмотру

                      убит был Иванов болванкой в лоб.

                      Айда в пельменную после работы, —

                      там только материться не велят, —

                      нальем вино в стакан из-под компота

                      и вспомним Иванова глупый взгляд.

                      Впервые не от скуки, а от муки

                      нетрезвый недоумевает ум —

                      то языки зачешутся, то руки…

                      И обернулись граждане на шум.

                      Но появились милиционеры

                      в тулупах черных на меху седом,

                      предприняли предписанные меры

                      с немалым, но и с небольшим трудом.

                      На следующий день на производстве

                      партийные товарищи в цеху

                      нас обвиняли в скотстве, то есть в сходстве

                      со свиньями. Мы каялись: «Угу».

                      Конечно, мы не подавали виду,

                      но и самих себя не обмануть:

                      нам кошка, кошка мстила за обиду!

                      Мы усекли случившегося суть.

* * *

              За меня пишите точку!..

              я же на страницах

              с Богом бился в одиночку

              до зарниц в зеницах.

              Но природа захотела —

              что я? где я, Боже? —

              дева обнимает тело

              на нелживом ложе.

              Как бедро, моя обида

              в лакомых ушибах

              возле озера Либидо

              в лилиях и рыбах.