МАРК КОТЛЯРСКИЙ. Стихи

 

Из цикла «Прощание с надеждой»

Стихотворение, увиденное во сне

Я тот же, кто и был, и буду весь свой век…

А.Радищев

И дале мы пошли – и страх обнял меня…

А.Пушкин

И в этом странном сне ко мне пришел Овидий,
Был тёмен лик его, слова лились рекой:
— Зачем, скажи, мой друг, надежду ты обидел?
Я что-то возражал, но он махнул рукой:

— Молчи, не говори, здесь разобраться надо,
Всему своя цена, всему своя вина.
— И что же делать мне?
— Пойдем кругами ада.
И ты почувствуй то, что чувствует она.

«И дале мы пошли…» — живые, но во прахе,
И в сердце боль вошла недремлющей иглой.
Я ощутил себя в смирительной рубахе,
И жизнь казалась мне бессмысленной игрой.

Я плелся босиком по тлевшим головешкам,
Тоска терзала ум, жгуты свои вила.
Куда мы шли? Зачем?
Но по каким-то вешкам
Не то Овидий вел, не то судьба вела.

Я падал, я вставал…
— Иди! – кричал Овидий,
И я упрямо шел – во сне, в полубреду.
Не знаю ли – дошел, не знаю, что увидел,
Но знаю только то, что я сгорел в аду.

…Я выжил? Я живу?
Я тот же, что и прежде?
Я снова стал собой – тем юношей седым?
— Скажи спасибо ей – единственной надежде! –
Сказал Овидий мне, растаяв, словно дым.

 

 ***

И если я пишу о тебе в третьем лице,
То только потому, что ты, изменившись в лице,
Вдруг сообщаешь, вздохнув, что вот теперь, наконец,
Мы расстались. Всё, делу венец.
Или пиздец?
…А впрочем, какая сегодня тишь!
Где-то женщина неслышно, как мышь,
Пытается выбраться из темноты на свет.
Светит ли ей что-то в жизни? Таков сюжет,
Что ей сегодня с другим спокойно и хорошо.
Зачем ей вихрь страстей? Зачем ей культурный шок?
Она вполне довольствуется тем, что есть:
Метро. Работа. Семья. Кафе, где можно присесть.
Секс по средам и пятницам для поправки здоровья.
По утрам – чашка кофе и мюсли. Иногда – молоко коровье.
Так и живет, день за днем, в частном и в целом,
С ближними своими хлопотами, с дальним прицелом
Выйти непременно замуж (или как это там назови?!),
Создав иллюзию счастья, назло неуютной любви.
Что ж, флаг ей в руки, попутный ветер ее кораблю.
…Но почему меня так колбасит от пошлого слова «люблю»?!

 Кто я?

Я – обломок,
обмылок,
опарыш,
неудачник,
возомнивший себя
легковесом;
я-то думал,
что на старости лет
наконец-то влюбился,
как резвый пацан.
Я-то думал, что сердце
способно любить,
я-то верил, что любовь
побеждает преграды
и не требует стимула
или награды,
потому что любовь –
это только любовь,
это легкая поступь
бездумного ветра,
это звезды и небо,
разлука и счастье,
это ты, это я,
это мы…
Только наши напасти
оказались мощнее,
сильнее и злее.
И хохочут прохожие вслед,
разинувши пасти.
Потому что смешно,
если двое, чья любовь так горела,
как пламя,
убивают любовь
на глазах у случайных
прохожих,
у которых давно уже не было
в жизни такого,
что хватало за сердце
и в омут бездонный швыряло…
…Я тебе доверял,
но и ты мне всегда доверяла.
Отчего же теперь
мы бредем,
друг о друге не помня?
Отчего мы пытаемся вычеркнуть нас
из написанной нами пронзительной книги,
где на многих страницах
только я, только ты,
только мы?!

Месяц прошел
12 октября — 12 ноября

Подумаешь, месяц прошел.
Прошмыгнул, пролетел, пробежал.
И нет его: скрылся вдали,
Исчез, растворился, угас.
А что там было у нас:
Какое-то счастье?
И что?
Какая-то радость?
И где?
Какой-то забытый вокзал,
Какой-то забытый уют,
Какая-то грусть на двоих,
Какая-то боль от тоски,
Какая-то боль от того,
Что мир так безжалостно прост.
Подумаешь, месяц прошел,
Пространство разорванных снов,
Прощанье, обиды, печаль,
Забвенье замолвленных слов.
Ну что ж? Всего месяц прошел,
Под небом чужим и немым,
И вот уже месяц прошел,
Давай попрощаемся с ним.
Но где-то, совсем далеко,
Где скачет луна, словно мяч,
Я слышу — а слышишь ли ты? –
Какой-то чуть сдавленный плач.

 

 Два детства

Сивка, бурка,
Вещая каурка…

Из детской считалки

Кауровое мое детство
скачет по асфальтам и скверам,
идет по безликим районам,
минуя простор площадей,
гордится лучшим на свете
законным «ссссэром»,
любя красноликую правду,
ее толстошеих вождей.

А там, через два десятьлетья
кауровое твое детство
в каком-то районе отрадном
за ручку в школу ведут,
но уже шагают не в ногу
пионерские злые отряды
и кто-то строит поспешно
перестройки первый редут.

Пропащая наша сивка!
В безумные наши годы,
мы встретимся вдруг с тобою
– два детства – зови, не зови –
и тогда одно детство
спросит тотчас другое:
«Ну, что укатали сивку
крутые горки любви?!»

 

 ***

Я остался один, словно перст в подворотне,
Удостоился высокого звания «лоха».
Я говорю: «Любимая, мне очень плохо…»
А она отвечает: «Ты лучше рот не

Разевай, а цепляйся за счастье зубами,
Рви, кромсай, как шакал вожделенную падаль…»
…Я говорю: «Любимая, мне это надо ль?»
А она отвечает: «Знаешь, забавно

Мне это слышать. Слезами
Своей романтики иди, умойся!»
…Я гляжу, а это — не любимая вовсе,
А какая-то б…дь с провалившимися в небо глазами.

И потом — только столб вонючего дыма,
Только чад, только вихрь танцующий пепла.
Счастье было рядом, да фортуна ослепла,
И, скаля гнилые зубы, прошаркала мимо…

***

Это Бог выступает на звездном плацу,
Произносит торжественно речи.
Только кровь к моему приливает лицу
В ожиданье с тобой нашей встречи.

Только сердце стучит, словно молот в груди,
Только нервы шальные гуляют.
Если скажет мне ангел вдруг – «Встань и иди!»
Я пойду, но куда? Я не знаю.

Но пойду, повинуясь господним речам,
Повинясь, преклоняя колени.
(Мое сердце, увы, неподвластно врачам,
Неподвластно унынью и лени…)

Мое сердце, — птенец, — у тебя на руке,
Все сидит и не машет крылами.
Я уйду отовсюду, пойду налегке,
Только сила Господняя с нами.

Только с нами повсюду, всегда Божий глас,
Только мимо — все стрелы проклятий,
Только свет твоих нежных и ласковых глаз,
Только жар твоих долгих объятий…