АННА САПЕГИНА. Фотографический этюд.
Ксюша любила фотографироваться. Ее завораживал сам процесс выбора места, позы, соответствующего выражения лица, создания особого внутреннего настроения. Обычно она долго рассматривала место предполагаемого снимка, переходила от одной точки к другой и каждый раз останавливалась на мгновение, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. С выбором позы было проще, потому что их у нее было всего несколько. Одна – вполоборота, слегка отставив правую ногу, руки или свободны, или небрежно заложены в карманы – была предназначена для демонстрации момента полного совпадения с пейзажем. Вторая поза – длинные, хорошей формы ноги скрещены, рука небрежно опирается на перила или парапет – снималась при большем приближении и показывала лирическую задумчивость. Третья поза – сидя на скамейке или на широком парапете, нога на ногу, лицо в три четверти, взгляд на фотографа или задумчиво вдаль – изображала неформальную легкость и такую как бы близость каждому зрителю. На таких фотографиях Ксюша была будто бы как все, девчонка из соседнего двора, с которой можно запросто познакомиться. Четвертое положение нельзя было назвать позой в прямом смысле этого слова, так как делалось такое фото исключительно в движении. Ксюша либо быстро шла прямо на зрителя – развеваются длинные блестящие волосы, за ней летят полы длинной одежды, либо в нужный момент подпрыгивала над брусчаткой какой-нибудь уютной европейской улицы, так что получалось, будто она взлетает, стремится вверх, прочь от всей этой невыносимой суеты и надоедливых людей. Пятой версией была фотография в три четверти. Здесь уже были особо важными не только фон и расположение фигуры, но и то, как при таком приближении получится лицо. И хотя на каждой фотографии общее выражение ее лица было одинаковым – такое ласковое, чуть отстраненное задумчивое внимание, тем не менее нужно было подобрать для каждой ситуации подходящую улыбку. Их тоже было немного: легкий намек на улыбку – чуть-чуть растянутые уголки губ, слабая полуулыбка – губы растягиваются уже больше, и третий вариант – радостная широкая улыбка, отрепетированная так, чтобы был виден идеально отбеленный ряд верхних зубов. Последний шестой вариант снимков подразумевал уже акцент именно на лицо, а окружающий пейзаж тут полностью становился фоном, так что чуткие фотографы обычно оставляли его слегка размытым, чтобы ничто не мешало сиять Ксюшиным большим темным глазам.
Фотографии, как правило, делались во время поездок или специально предназначенных для этого прогулок. Это был ее способ освоения окружающей реальности, потому что иначе Ксюша чувствовала себя как бы отодвинутой от происходящего, не вполне существующей. И всем известные красоты европейских городов, и безоблачные морские дали, и даже любые живописные места в городских парках она могла воспринять только через свою фотографию. В иных же случаях реальность была от нее просто-напросто закрыта, словно отделена какой-то мягкой, непрозрачной и очень прочной стеной. Без фотографий Ксюша не чувствовала ничего – ни красоты, ни удовольствия, часто вообще не могла определить своего отношения к той или иной вещи. И даже одежду она себе подбирала, сначала фотографируя себя в зеркале примерочной. Только по снимку становилось окончательно ясно, идет ей эта вещь или нет. И точно так же на прогулках в какой-то момент Ксюша понимала, что вот оно, то место, которое ей нужно, выбирала самую правильную точку и принимала соответствующую случаю позу. И тут наконец все вокруг замирало и сосредотачивалось на ней одной. Время приобретало другое качество, становилось таким немного вязким и замедлялось, чтобы остановиться совсем в мгновение снимка. Это полное отсутствие движения одновременно содержало в себе целую жизнь и обладало какой-то невероятной полнотой и насыщенностью. Казалось, что Ксюша живет по-настоящему только в момент, когда щелкает затвор. Все остальное в ее судьбе было более или менее случайным, и только процесс фотографирования повторялся с необходимой и постоянной неизбежностью.
Конечно, при таком устройстве восприятия лучше всего ей было бы стать фотомоделью и проводить жизнь в окружении бесчисленных вспышек и щелчков затворов. Тем более что ей с детства хотелось быть в центре внимания, быть той точкой, на которой фокусировались бы взгляды всех присутствующих от мала до велика, быть все время центром и смыслом напряженной, исполненной света и красоты жизни. А потом продлевать до бесконечности эти блаженные мгновения, сидя дома в уютном кресле и пересматривая модные журналы, со страниц которых смотрело бы одно только ее лицо – то надменное, то чуть улыбающееся, то задумчивое, то смеющееся специальным смехом, отработанным перед зеркалом так, чтобы с правильной стороны показать чуть неровный ряд верхних зубов. Но ей не повезло с родителями, которые вместо того, чтоб еще в самом раннем детстве суметь уловить этот ее несомненный талант и дать ему возможность развиться, занимались своими собственными делами, не уделяя Ксюше вообще почти никакого внимания. Да и внешне, что было самое неприятное, они оба выглядели не очень. Мать напоминала большого, не очень складного пупса, пухлощекого, с округлыми сдобными плечами и тяжеловатыми движениями. А отец был похож на опечаленного раз и навсегда Буратино, и все его повадки – от тембра голоса до манеры вставать со стула – были словно какими-то деревянными. И потому Ксюша очень не любила фотографироваться рядом с родителями. На этих фотографиях она оказывалась частью своей большой семьи, еще одним звеном в цепи поколений, бесконечной чередой уходящих куда-то вдаль. Кроме того, на таких снимках у нее сразу начинали проступать черты фамильного сходства – унаследованная от матери избыточная округлость лица и полученная от отца небольшая нескладность движений. Нет, Ксюша должна была сниматься только одна, наедине с природой или же с городским пейзажем. Только в таком случае она могла правильно настроиться, и у нее получалось это чудо совпадения с реальностью.
Родители же, словно наверстывая упущенные годы ее детства, наоборот, теперь всячески хотели общаться, ездить в совместные путешествия и непременно сниматься всей семьей на фоне самых известных достопримечательностей. В отличие от Ксюши, они очень хотели быть как все – как все приличные люди с неплохим доходом. Соответственно им был нужен большой семейный альбом, чтобы показывать по праздникам фотографии из путешествий менее состоятельным членам семьи и тихо наслаждаться завистливым блеском в близкородственных глазах. Но не только этот толстый, с золотым тиснением на дорогой кожаной обложке альбом был причиной Ксюшиных многолетних страданий. В ее жизни вообще все складывалось не так, как надо, или по крайней мере, совсем не так, как хотела сама Ксюша. Фотомоделью она так и не стала – не хватило сил настоять на своем, завести нужные знакомства или хотя бы разослать по агентствам свои фотографии. Однако какая-то профессия все-таки была нужна, и Ксюше по настоянию родителей пришлось поступить на экономический факультет и провести на нем все пять лет в какой-то задумчивой полудреме. Сидя на лекциях, она придумывала сюжеты для будущих фотографий, воображала себя в каком-нибудь замке на Луаре: она стояла на высокой стене у парапета, небрежно положив на него свою раскрытую ладонь, или где-нибудь у моря на самом краю обрывающейся в пропасть скалы, лицом к морю, спиной к зрителю, с развевающейся копной густых рыжеватых волос. Отметки ей ставили исключительно за красивые глаза, хотя иногда она и сама, словно на время просыпаясь, могла сесть заниматься и вполне самостоятельно сдать сложный зачет. Проблема была в том, что все эти экономические вопросы были Ксюше интересны не более, чем фасон платья, уже пять лет как вышедшего из моды. Она несколько раз пыталась бросить учебу, но для этого тоже нужно было совершить какие-то решительные действия, что было абсолютно противно расслабленной Ксюшиной природе.
После диплома родители пристроили ее в кредитный отдел одного средненького банка, где вместо вспышек фотокамер и прохода в умопомрачительном наряде по красной дорожке Ксюше пришлось составлять таблички, программы, описания – все то, чего не может быть скучнее для молодой красивой девицы, желающей света и блеска. Там же, в банке, нашелся для нее и муж – солидный лысеющий юноша с большими карьерными перспективами. Ксюше он не очень нравился, но она согласилась отчасти опять-таки по настоянию родителей, отчасти из-за того, что будущий муж много и охотно ее фотографировал. Тем не менее на снимках рядом с ней он смотрелся совершенно неуместно – был мешковат и немножко нелеп, так что Ксюша по-прежнему предпочитала фотографироваться одна. Они жили за городом в престижном районе, в новой только что отделанной квартире, где все было устроено так, как того хотелось Ксюше, то есть так, чтобы в любой момент можно было сделать фото и поместить его на обложку модного журнала. И по меркам обычного среднестатистического человека у нее все было очень хорошо. Подруги и коллеги женского пола Ксюше страшно завидовали и считали ее образцом современной женщины – красивой и по-женски успешной. Может быть, они даже и были правы, и в Ксюшиной жизни действительно все было очень хорошо, но ведь это же все-таки было не совсем то, чего она так хотела с самого детства.
Как-то вечером Ксюща ехала в новенькой машине по уже свободным от пробок улицам. Больше двух часов после работы она провела в торговом центре, медленно переходя из отдела в отдел, перебирая висящую на плечиках одежду в предвкушении того, что какие-то из этих вещей скоро смогут стать частью ее жизни. Она прекрасно смотрелась в зеркалах примерочных – высокая, стройная, с густыми красивыми волосами, тонкими чертами лица и – для изюминки – небольшой неловкостью движений. Ксюша была похожа на фотомодель или известную актрису, особенно когда примеряла новые платья, каждое из которых содержало в себе целый набор новых поз и возможностей. Вот и теперь на заднем сидении ее автомобиля лежали несколько коробок и пакетов с только что купленными вещами. Ксюша вела машину и думала о том, куда она сможет надеть новые наряды. Вариантов, как ни странно, было немного. Можно было вырядиться на работу и вызвать завистливые вздохи работавших рядом с ней женщин. Но все-таки как-то глупо надевать в обычный рабочий день модельное платье и рисковать получить не только замечание от начальства по поводу дресс-кода, но и какую-то пакость по работе от некрасивых соседок по отделу. Можно было пойти вместе с мужем в ресторан на встречу с его друзьями, сидеть и слушать там бесконечно, как они обсуждают футбол и котировки акций. Это было очень скучно, ведь после нескольких формальных комплиментов, никто больше не обращал на нее внимания, как будто она была всего лишь предметом мебели, так что Ксюше даже приходилось устраивать маленькие истерики, чтобы просто напомнить о факте своего существования. В результате обожавший Ксюшу и все прощавший ей муж все-таки очень неохотно брал ее на подобные мероприятия и даже иногда подлым образом старался скрыть тот факт, что намечается какая-то вечеринка. Можно было встретиться с собственными подругами – их было всего две – и долго рассказывать о поездках за границу и новых покупках, но это все-таки был не повод для того, чтобы одеваться по высшему разряду.
Конечно, они с мужем регулярно ходили в театр – и здесь уже можно было надевать самые лучшие и дорогие наряды. Но в таких случаях Ксюше не хватало восхищения окружающих. В толпе ее никто не знал, не говорил комплиментов, и ей оставалось лишь ловить на себе мужские взгляды, хотя чаще всего пришедшие на спектакль мужчины не смотрели по сторонам, а занимались своими спутницами. Кроме того, в театре Ксюша была зрительницей, одной из всех, а не звездой, на которую направлено всеобщее внимание. Большую часть спектакля ей, естественно, приходилось сидеть в темном зале и смотреть на сцену, где блистали и вызывали восхищение совершенно другие женщины. Так что театр, хотя и был отличной возможностью прогулять в свет самые красивые платья, все равно становился для Ксюши скорее поводом для расстройства. Ну и были еще, разумеется, поездки за границу, хотя и здесь тоже не все было замечательно. На городских улицах в Европе люди одевались просто и без особых изысков, но там по крайней мере она могла нацепить темные очки и вообразить себя звездой на отдыхе, тем более, что в женских журналах было полно фотографий, которые можно было повторять чуть ли не один в один, что Ксюша и делала с регулярной постоянностью. По ее мнению, на этих снимках она получалась гораздо лучше, чем известные актрисы и фотомодели. Еще они с мужем каждый год ездили отдыхать на морские курорты, где тоже можно было выходить к ужину в дорогом вечернем наряде, вызывая тихие смешки демократично одетых европейцев и улавливая недовольные взгляды таких же разодетых в пух и прах декоративных русских жен. Все это, конечно же, не давало и не могло дать никакого удовлетворения. Вот и получалось, что только моменты фотографирования по сути и были лучшими в ее жизни, когда ее внутренняя сущность полностью совпадала с окружавшей Ксюшу обстановкой.
«Но ведь это как-то глупо, – подумала Ксюша, заворачивая в свой двор, – покупать все эти вещи только для того, чтобы в них сфотографироваться!» Внезапно ей стало себя очень жалко – свою уходящую молодость, свою неземную красоту и никем не востребованные таланты. Дома ждал верный и преданный муж, надо было кормить его ужином. Он всегда был готов выслушать ее и посочувствовать, но что поделать, если при этом мучительно не совпадал ни с тем образом мужчины, которого она в мечтах видела рядом с собой, ни с тем образом жизни, который ей следовало вести. Она могла бы блистать в светском обществе, а вместо этого ей приходилось варить супы, жарить котлеты и перебирать в банке самые скучные в мире бумаги! «Да, жизнь очень несправедлива, – подумала Ксюша, и у нее от жалости к самой себе даже слезы навернулись на глаза, – жизнь ужасно несправедлива… Это… это невыносимо! Я так больше не могу!» Как назло, еще и все места для парковки были заняты. Ксюша несколько раз объехала вокруг района, три раза позвонила мужу: один раз накричала на него, второй раз накричала и оборвала разговор и в третий раз просто швырнула телефон куда-то на заднее сиденье, так что он жалобно пискнул и отключился. Слезы заливали лицо, разъедали кожу вокруг глаз, слава богу, что хорошей дорогой туши все это было нипочем. Наконец Ксюше все-таки удалось через два дома найти место для парковки. Она кое-как въехала на маленькое, только что освободившееся пространство, вытерла слезы, выключила мотор, с трудом отыскала треснувший телефон, забрала пакеты с одеждой и пошла к подъезду, просто помирая от жалости к самой себе и своей неудавшейся жизни. Лифт пришлось ждать почти пять минут, да еще муж не сразу открыл дверь. Ксюша переступила через порог, мельком бросила взгляд на свое отражение в большом зеркале прихожей, швырнула пакеты в испуганного, чуть ли не заикающегося мужа, и представляя вокруг себя вспышки и щелчки фотоаппаратов, начала медленно и необыкновенно элегантно падать в обморок.
Москва