Дни средней осени

Дни средней осени обыкновенно не бранят, брань не слышна за блеяньем ягнят, в толпе паломников, в молебнах в Йом Кипур, и в пересчете всех безмозглых кур. Сказать вам откровенно, зелень трав глаз не врачует – офтальмолог прав! А среднестатистический больной винит вино – оно всему виной, поэтому нам пить его – запрет теперь до двадцати с годочком лет. В том много доброго, но я апологет другого взгляда на такой предмет, и осенью желанье засадить активно принимается бродить в моей душе под сенью грустных дум, и даждь мне днесь с вином – не пропаду. Падучая – летальна для листвы по всей империи, не только близ Москвы, предчувствие осеннего конца в бездвижно тучных облаках свинца, нижайшее свидетельство того, что нам никак не избежать его. Куда бежать, когда кругом вода… Октябрь уж! Ужо вам, господа!
С тех пор, как смуглолицый лицеист свой обронил под рифмой первый лист, прошло уже two hundred с лишним лет, и поржавел дуэльный пистолет, – мне жаль, что уважать себя Дантес заставил рано. Что ж, это – политес! А что явилось столько поэтесс, так то – прогресс!
Хотя, эмансипация, что странно – в стране, где муза празднует тирана, где все дубы под цепью золотой, где обещанье – это звук пустой. Я не большой по жизни новеллист, но лист опавший – онемевший лист. Такая уж осенняя пора, что не до пуха, и не до пера. Короче, перестала как-то тень здесь самонаводиться на плетень, но знает всяк прикормленный баран, теперь ее наводят на экран. И там, в тени раскидистых ушей, тень множится со скоростью мышей. Зашей уста, усталый пилигрим, текст осени никем не повторим, и сей эскиз, что неспроста угрюм, по осени наводит много дум.
А вечны только эти словеса: «В БАГРЕЦ И ЗОЛОТО ОДЕТЫЕ ЛЕСА…»