ВЛАДИМИР ЛАПЕНКОВ. Виват, Петробрат!
Пиитер, или Глубинный литературный народ 60-90-х.
/ отрывки из моих статей и мемуаров /
…Нетрудно заметить, что сложившаяся в СССР система «универсального» народного образования, вполне исторически релевантный культ прогресса и знаний, а также акцент на воспитательную роль культуры (в частности, художественного слова) с определенной логической неизбежностью привел к возникновению различного рода поддерживаемых государством кружков, студий, объединений и т.п., т.е. к совершенно уникальной – на фоне других стран – культурной ситуации. Позади осталась другая ситуация – высокая культура национальной элиты на фоне «неиспорченного» эстетизмом народа и последующая эпоха хаоса с идеологическими попытками заменить былой эстетизм индивидуалов «творчеством масс». Парадоксальным итогом этого периода стало как раз появление «новых индивидуалов», но – появление массовое. Может быть непреходящая ценность последней эпохи, эпохи «2-й культуры», заключается как раз в ее неповторимости, предельной уникальности, в особой ее остроте, выпукло и четко выраженной системности и самоестественности…
Из непритязательной лампы просвещения вылетел не спроектированный и своенравный джинн. То, что должно было играть прикладную и вспомогательную роль, «искусство – средство», оправдываемое более широкой, внешней – социально-устроительной – целью, выросло в «искусство – цель», оправдывавшее любые внутренние специфические средства. Искусство само стало социальностью, т.е. бытием, поскольку последнее не способно было стать искусством. В чем заключалась сущность этого «второго» бытия можно спорить, но самими творцами она чаще всего определялась как искомая и полная свобода…
Андеграунд это своего рода голографическое образование, с одной стороны воспроизводившее в сжатом виде эволюцию мировой культуры, а с другой – ее социальную инфраструктуру…
У каждой группы был свой индивидуальный «ноев ковчег» ценностей; не мир, но меч скрывался за пазухой. Ср. у В. Кривулина (НЛО, 27, 1997): «ложноклассическая шаль музы Иосифа Бродского», его «неоклассицизм – «рыночный» ответ на «потребность общества обозначиться как целокупный трагедийный Космос». Впрочем, мелкие коммунальные склоки не мешали (и были вполне естественны) при организации пограничного коммунального «космоса», повторявшего основные социально-психологические черты своего «ядерного» собрата (или, м.б., «отчима»?). Квартирные и «ДэКашные» выставки, машинописные альманахи и журналы («Часы» – с1976-го по 1990-е гг. – 80 №№ и 22 тома литприложений!), принципы отбора, отсева и награждения авторов (премия им. А. Белого), наконец, созданный в процессе муторной борьбы и согласований с властями «Клуб-81». Последний сразу начал активно дифференцироваться, стратифицироваться и раздуваться: появились секции критики, поэзии, прозы, театральная и музыкальная студии, «Регулярные ведомости» – орган правления клуба, «Предлог» – издание секции переводчиков, плюс журнал для детей и журнал сатиры («Красный щедринец»)…
…Что до места Бродского на лит-олимпе, то здесь, на мой взгляд, все довольно просто. Талант и биография его неразрывны с историческим временем: родись он несколько раньше – сгинул бы в лагерях, как «японский шпион», позже – стал бы лауреатом не «нобелевки», а премии имени Андрея Белого (рубль, яблоко и бутылка водки). Тем не менее, Бродский смело может претендовать на место первого поэта и классика литературы второй половины ХХ-го века. И не в последнюю очередь, благодаря своему универсализму: он и лирик и трагик, ироник и сатирик, бард, метафизик, аристократ, хулиган… как говорится, – «наше всё». Хотя в каждой отдельной области и в любом жанре были поэты, не уступавшие, и даже заметно превосходившие его по каждому из параметров. Высоцкий – шлягерно-«бардовей», Соснора – заумно-метафоричней, Уфлянд – игриво-ироничней, Бобышев – классически метафизичней, Аронзон – по-буддистски умудрённей и т.д. Но Бродский – пример золотой середины, и в литературе и в жизни, он понятней массам и не стыден для снобов. Поэтому разоблачать и копаться в его грязных «камзолах» (по Пекуровской) столь же бесперспективно, как и сбрасывать с номенклатурного «парохода» Есенина, Ахматову, Маяковского.
…Дмитрий Бобышев, «граф Шампанский», «барон Урбанский» (весьма, на мой взгляд, тонкий стилист и глубокий метафизик), сидя в далеком Шампейне, не потерял еще боевого задора и по-прежнему грозит «отсель» литературной указкой пресловутому шведу-нобелеату, своему вечному сопернику, Осе-Жозефу. Не накидывая на себя третейской мантии, все же отмечу, что при всей глубокой утонченности ДВБ-у в борьбе батырско-«баратынской» не хватило эффектных игровых приемов и спасительного чувства иронии, некоторого вальяжно-нахрапистого пушкинианства, в сравнении с гораздо более универсальным ИАБ-м.
…Перейдя от языкового фехтования и дуэльно-динамитной темы к одинокому черному всаднику, Виктору Сосноре, можно, мне кажется, смело употребить термин «гений» в самом тяжеловесном, кондово-старинном и околохлебниковском значении. Здесь мы видим горный поток, смывающий собой и привычный пейзаж и человеческое жильё… Гипербола и метафора? Конечно – и это всё о нём. Читали ли вы толстый «талмуд», тайные записки Вячеслава Овсянникова, «Прогулки с Соснорой»? Уже и не важно. Но столь ли он одинок в своем странствовании? Да нет: гениев можно немало намыть в мутной петербургской водичке. Хоть целых, хоть половинчатых, хоть осьмушкоподобных. Одна только Леночка Шварц, нежданная «блудница-монахиня», стоит паки-паки многих иных. А несхожий ни с кем архаист-модернист, Сергей Стратановский? А Александр Кондратов? А полубезумный Миронов, то ж Александр, и, безумный вполне официально, Вася Филиппов?.. А за ними уже гремит мозговыми костями легион подпольной империи, андердог-андеграунд…
Нет, в смысле – да. Не накормить горсткой символических премий наш город-ворог и гордый варягский народ!..
Или вот – теней усопших хоровод-мельтешенье, пляска посмертных граффити на стене литературного Шеола-Аида.
Друг юных дней Горбовского и Сосноры, Слава (Соломон) Гозиас, осевший (и почивший) в Техасе: десятки тысяч стихотворных строф, два десятка повестей и романов, воспоминания, саркастически едкие, о писателях-современниках. Где это? Кому? Для чего? Кто тот искомый критик, совиный соглядатай русской ночи, скриптотерпец и криптогенетик, у которого спасется и самый малый зарытый талант?..
Доказывать оригинальность произведений, скажем, Гран-Бориса (Кудрякова) или Аркадия Бартова (Шейнблата), при всей их вынужденной элитарности, значит ломиться в открытую дверь. Но вот совсем другая история с творчеством того же Гозиаса, или Юрия Шигашова (тоже, кстати, давнего приятеля Сосноры, Горбовского, Довлатова и Кузьминского). Тут все не просто. Креативный напор гозиасских писаний столь же очевиден как и то, что автор не справляется (и демонстративно, подлец, не желает справляться!) с бурным потоком сознания, поэтому искать у него «чеканные» формы и многоумную рефлексию дело гиблое-зяблое. Разматывается бесконечный клубок паремийно-речевой бечевы с редкими узелками для памяти; своего рода тот же Соснора, но без видения берегов и без лоцмана-«лотмана» (или, хотя б, «топорова» в башке).
В предисловии к сборнику его стихов я писал: «Поэта далеко заводит речь по путям расходящихся словесных тропок (равно и «тропов»). Иногда так далеко, что устаешь за ним следовать:
«тянет слово за собой
упираюсь а напрасно
тут в поэзии изгой
поднимается на праздник…»
Если современный поэт, избавляясь от архаичной песенности, все чаще говорит специфической прозой, усложняя и уплотняя смысловую суть, то Гозиас, напротив, остается в традиции рифмованной прозы, раешника, частушки и прибаутки, зонга и шванка, некой «сермяжной» песенной речи, временами напоминающей средневековый фольклорный роман, а временами переходящей в иеремиаду и ветхозаветный плач (архэ в стиле рэп). Но российские корни и послевоенный опыт «юродивого» бытия неизменно превалируют над чисто литературным классическим опытом. Всем известны «шестидесятники», но Гозиаса и круг его друзей правильно было бы назвать «пятидесятниками», а сами себя они называли представителями уличной литературы»… А также «сиротами», «выблядками», «бутылянами» (в пандан «будетлянам») и «скоморохами» («Третьян Скоморохов» – один из его псевдонимов). И пускай заоблачная профессура брезгливо морщит свои носопырки.
С Шигашовым ситуация еще более грустная, о чем я писал уже ранее. Три малых рассказца в давно и прочно забытых сборниках прозы это все, что осталось от автора, о котором отзывались как о новом Достоевском, а Давид Дар (я – свидетель) даже заплакал на чтении рукописного романа «Остров». А в итоге рукописи догнивают в семейном архиве его вполне таки путёвого сына, если еще не выкинуты на помойку.
А вот к известной байке Довлатова о жарком споре Горбовского с Шигашовым, кто из них более безумен, можно добавить яркую иллюстрацию. Когда в 1970 году Дар, Панова и Лиля Брик приехали на похороны Эльзы Триоле, они привезли Луи Арагону рукопись Шигашова (вероятно в переводе своей хорошей знакомой, Эльги Львовны Линецкой, переводившей Арагона). Арагон был поражен: «Да это же второй Достоевский! Мы обязательно будем выдвигать его на Нобелевскую премию!..». Ну как же! Еще чего! Как рассказал мне наш общий приятель, поэт Володя Беспалько, Шигашов стал буянить: «Я – русский писатель! Не нужно мне ихних нобелей-шнобелей!».
Да уж! Горбовский мог бы и подтереться своей жалкой справкой о сумасшествии. Однако, припоминаю, что Юра как-то успел похвастаться, что ожидает шведскую премию, вот только боится, что с ним поступят хуже, чем с Пастернаком. «Да брешешь ты всё!», подумал я тогда, согласно кивая…
Однако меж «потреблятской» помойкой и нобелеатским синдромом можно отыскать и другие, приватные, заповедные зоны-эоны, райские кущи и муравчатые острова. Сакраментальная гениальность и общественные вышки успеха меркнут перед редкой в нашей культуре удачей индивидуального статуса автора, хотя (по всей вероятности) и покончившего с собой, но оставившего след счастливой гармонии. Нужно ли называть его имя? Вы угадали: ну, конечно же – ecce homo! – пресловутый Леонид Аронзон! Поэт-демиург, безвременно находящийся по ту сторону привычной нам гениальности, в своем персональном Эдеме, сам себе Будда, Кун-цзы и Хуй-нэн. И к этому мне уже нечего добавить.
…Да, бойцы в очерёд покидают бойницы и всё множится женский батальон литературных вдов – Кривулина, Юры и Вовы Алексеевых (однофамильцев), Александра Миронова, Звягина, Кузьминского, Холоденко, Довлатова, Охапкина, Гозиаса, Сосноры (а теперь уж и Эрля)… Впрочем, дамы тож не бессмертны: ушли Юлия Шор, Лида Гладкая, Марина Шигашова («Это я ее познакомил с Юрой!» – хвастал Горбовский). Нет больше с нами и Аси Львовны Майзель, жившей на Октябрьском бульваре (Цар.Село), куда мы частенько заглядывали с Геной Трифоновым, Толей Михайловым и Сашей Гиневским. Ася Львовна – святая матрона, слегка помешанная на любви к литературе (в прошлом училка БГ и Гуницкого), помогала всем талантливым-и-несчастным, опекала Васю Филиппова и была истой поклонницей Дара; с ней мы издали книгу о нашем общем учителе (при деятельном заокеанском участии Кости Кузьминского).
Увы, нам целый мир чужбина, отечество видали мы в гробу…
… Кстати, поэзия с прозой легко уживались, часто в одном лице: мало кто из авторов не пробовал себя и в том и другом жанре. Бродский, Соснора, Горбовский, Кушнер, Битов, Довлатов, но также – Герман Сабуров, Владимир Алексеев, Валерий Холоденко, Юрий Шигашов, Евгений Феоктистов, Рид Грачев, Владимир Губин, Сергей Вольф, Леонид Агеев, Александр Кондратов. А за ними уже гнались молодые – Олежка Охапкин, Витя Кривулин, Саша Миронов, Леночка Шварц… Кто-то «выбился в люди», сорвал аплодисменты и кучу премий, а кто-то сорвал голос и, образно говоря, забился под диван, впрочем, и оттуда вещая с пронзительно гордым и звучным философским прононсом (как герой рассказов Владимира Алексеева).
опять собрания и прения
и кучи премий нарасхват
мой лай хрипит на поколение
голов болтающих набат… (Гозиас)
Разница не только… нет, не в таланте, а в первую голову в реализации оного. Да и в привнесенных судьбой обстоятельствах, в удаче и случае, наконец! Конечно, Бродский абсолютно заслуженно обрел своего Нобеля, но не без некоторого все же озорованья со стороны хулиганки-Фортуны. Кабы не закон о тунеядстве, не было бы суда, ссылки и отважного ропота творческой интеллигенции. Кстати, благодаря случайной путанице и недогляду службистов, среди прочих прегрешений инкриминировали Бродскому стихотворение, написанное его другом-соперником, Дмитрием Бобышевым. Я лично верю в популярную теорию, что История все расставляет на свои места, но это становится явным (для верящих) лишь с определенного времени и расстоянья. Сегодня может показаться нонсенсом, что на поэтическом ристалище в «Голосе юности» Бродский проиграл голосованием слушателей Герману Сабурову. Тем не менее, данный факт тоже имел место в истории.
Гозиас написал в Антологии Кузьминского «Голубая Лагуна»: «Я не был в дружбе с Глебом Семеновым, но мы были достаточно хорошо знакомы для частного обмена мнений… Основными педагогическими качествами Глеба Семенова были мягкость, искренность и внимательная требовательность, то есть те качества, каковые хотелось бы чувствовать в рассуждениях о еще неопробованной литературе». В личном письме автору этих строк Гозиас писал также, что литобъединения тех лет были «где угодно, кажется детские сады миновали эту эпидемию… К Дару ушел по просьбе Глеба Семенова, он считал мой уровень годным для ремесленников, что оказалось почти кровным родством… Когда что-то вроде звезды поднималось, тогда узнавали об лито, как с Бродским. Мы его не приняли в Голос, а университетская братия подняла его на щит. Кстати, в Университете держалась другая половина гениев 50-х — Бобышев и… ты их знаешь. Кривулин овеял их славой, сам был оттуда. Считай, что Голос был самым активным в переходе на 60-е, к нам все флаги в гости – на игры, чтения… Лично ко мне Дар относился с насмешкой, его раздражали мои чистые рубашки и претензии на бескомпромиссность…».
…Ах, андеграунд! Эдем антиподов. Царство тридевятых орфеев. Утерянный град… Вглядываясь ныне в прошедшее, вижу нашу вселенную: уже не в стадии расширения, с рваными черными дырами по краям… Но еще правит бал ареопаг «несдатского» королевства, чистит и ладит мёртвой водой да ночным светом расбросанные мёрзлые камни местный Плутон, складывая силой последнего логоса сакраментальное слово «ВЕЧНОСТЬ»…
—————————————————————-
Виват петробрат!
Лики пиитерского гранд граунд-андеграунда, отфотошопленные В. Лапенковым и ИИ (AI).
……………./фото/…/из нескольких сотен здесь несколько примеров -Горбовский, Мишин, Эрль с Аронзоном-, остальные в папке на облаке/……………………….
А подробности?.. А где почитать?
А нате!.. А почитайте!
https://lavkapisateley.spb.ru/enciklopediya/
https://litpromzona.narod.ru/index.html
http://www.litkarta.ru/persons/by_region/region_
Антология новейшей русской поэзии / сост. К. Кузьминский, Г. Ковалев. Изд. 2-е, испр. М., 2006.
Лица Петербургской поэзии: 1950-90-е гг. Автобиографии. Авторское чтение: Мат-лы к энц. / сост. Ю. Валиева. СПб., 2011.
Самиздат Ленинграда. 1950-е — 1980-е. Лит. энц. М., НЛО, 2003.
Литературный Санкт-Петербург. XX век: энциклопедический словарь» (СПб., 2011 — в 2 т.; СПб., 2015 — в 3 т.
Гуревич Л. Художники ленинградского андеграунда. Биографический словарь. СПб., 2007.
Сумерки Сайгона. 2-е изд. Сост. Ю.Валиева. СПб., 2019.
История ленинградской неподцензурной литературы: 1950-1980-е гг. Сб. статей. СПб., 2000.
Герои ленинградской культуры. 1950-е -1980-е. Сост. Л.Скобкина. СПб., 2005.
Иванов Б.И. История Клуба-81. СПб., 2015.
Save as PDF
