ВАСИЛИЙ КОЛОТИНСКИЙ. Теперь уже далеко
Промозглая тьма раннего рижского утра, половина шестого, на улице Кришьяна Барона нет ни автомобилей, ни людей. Из-под арки пятиэтажного дома быстрым шагом выходит женщина, поворачивает налево в сторону улицы Дзирнаву — туда, где за перекрестком находится ближайшая трамвайная остановка. Но поздно, трамвай только что тронулся по направлению к старому городу. Не успеть! Неожиданно женщина бросается на трамвайные пути, останавливается, поворачивается лицом к приближающемуся вагону и закрывает глаза.
— Будь, что будет. Раздавит, так и черт с ним! Это лучше, чем опоздать на работу и сорвать утренний эфир.
Трамвай, как-то жалобно звякнув, остановился в метре от одинокой фигуры. Вагоновожатая, высунувшись в боковое окно, заорала на неудавшуюся самоубийцу:
— Ёхайды (латышское ругательство)! Ты, дура, что встала? Я же еду по рельсам, объехать не могу. Мне, что, из-за тебя в тюрьму садиться? — Вагоновожатая кричала по-русски, но с заметным латышским акцентом.
Женщина на рельсах открыла глаза и произнесла на латышском языке фразу, совершенно нелепую в сложившихся обстоятельствах:
— Доброе утро! Пожалуйста, не надо меня ругать. У меня безвыходная ситуация. Я — диктор рижского радио Вилма Калея, через тридцать минут начинается прямой эфир, если я не приду, утреннего выпуска новостей не будет. А вы понимаете, что это значит, как для меня, так и для всех, кто слушает утром радио.
Вагоновожатая, выругавшись, открыла двери, несколько минут в пути и трамвай остановился на центральной площади недалеко от оригинальной башенной конструкции уличных часов «Лайма». Еще через пятнадцать минут Вилма Петровна, как была в мокром плаще, сидела перед микрофоном в студии, быстро просматривала текст, делала карандашом интонационные пометки и расставляла ударения.
Ровно в шесть утра на стене зажглась табличка с надписью «Эфир»:
— С добрым утром, товарищи! Начинаем наши радиопередачи.
Описываемый случай имел место быть очень давно и стал известен мне непосредственно от участницы описанных выше событий, диктора латвийского радио Вилмы Петровны Калея, с которой я был знаком на протяжении нескольких десятков лет: начиная с моего шестилетнего возраста и до ее ухода из жизни.
Интересно, что я всегда называл Вилму Петровну только по имени и отчеству, никогда, даже в самом раннем детстве язык не поворачивался сказать, что-нибудь типа «тётя Вилма». Помню, что однажды произнес ее имя на московский манер: Вильма. Тут же получил нагоняй:
— Пожалуйста, произноси мое имя с твердым «л».
Первое, что вспоминается — это безупречный русский язык Вилмы Петровны — латышки, родившейся и выросшей в Москве. Язык, которым владели, вероятно, не более десятка человек во всей стране. Так говорили Эммануил Тобиаш, Ольга Высоцкая и Юрий Левитан.
Вилма Петровна — дочь Петериса Калейса, одного из тех латышских революционеров, которые в теперь уже былинные времена начала двадцатого века боролись с царским режимом, прошли тюрьмы и ссылки, а в годы гражданской войны и других исторических перипетий оказались оторваны от родины и связали свою жизнь с Советской Россией. Когда-то информацию о Петерисе Калейсе можно было найти в архивах музея Латышских красных стрелков в Риге — организации, бесцеремонно превращенной новыми властями этой небольшой прибалтийской страны в музей советской оккупации. Видимо, уничтожение истории собственного народа и государства стало приносить сиюминутные политические и финансовые дивиденды, а думать о будущем в таких случаях как-то не принято.
Большая часть латышских коммунистов, живших в СССР, была беспощадно истреблена в конце тридцатых годов. В их число попал и Петерис Калейс. Понятно, что пришлось пережить дочери «врага народа» в сталинские годы. Хорошо, что обошлось без дальнейших репрессий со стороны компетентных органов, и Вилма Петровна смогла поступить и окончить театральный институт, но стать актрисой ей было не суждено.
В середине пятидесятых годов появилась возможность вернуться на «историческую родину» — в Латвию. Этой возможностью и воспользовалась Вилма Петровна. Замужество, рождение дочери, но главное – работа на радио. За всю свою жизнь я, наверное, не встречал человека, так преданного своему делу. Готовясь к какой-либо тематической передаче, которые в те времена шли в прямом эфире, Вилма Петровна штудировала груды книг, выписывала необходимые цитаты, сотни раз произносила те или иные фразы, добиваясь нужных интонаций.
Работа на радио давала возможность встречаться с большим количеством людей, среди которых часто были выдающиеся шахматисты, музыканты, писатели, ученые. Вилма Петровна была человеком поистине обширнейших знаний, не случайно коллеги называли ее ходячей энциклопедией. Поэтому встреча с очередным писателем или поэтом была для Вилмы Петровны настоящим праздником. Иногда такие знакомства, как, например, с Александром Каверзневым, переходили в более или менее длительную дружбу с телефонными звонками и перепиской.
Интересная встреча, о которой рассказывала Вильма Петровна, состоялась в середине шестидесятых годов прошлого века.
Студия рижского радио в здании Радиокомитета на Домской площади. Через час должна начаться запись интервью с известным артистом, для встречи с которым в помещение набилось два десятка работников латвийского радио.
Гость, которого все так ждали, приехал заранее. Было это тем удивительнее, что обычно люди, привыкшие к всенародной славе, приезжали либо в последнюю минуту, либо опаздывали на неопределенное время, заставляя всех нервничать и пытаться выяснить, куда запропастился «звездный» респондент. Но прибывший очень красивый высокий молодой человек был, как казалось, совершенно лишен какой-либо звездности. Наверное, в глубине души он прекрасно понимал степень своего таланта, однако изысканное воспитание гостя не позволяло никому из присутствующих ощутить себя человеком второго сорта.
Конечно, зная о том, по какой причине все собрались в студии, Вилма Петровна, как только закончила вести прямой эфир, вошла в переполненное помещение. К ее удивлению, артист, ради которого все и собрались, встал и слегка поклонившись, поздоровался с незнакомой ему до этого женщиной. Точно также он поступал при появлении очередной сотрудницы радиокомитета. Внешность персидского принца и чарующий бархатный баритон производили неизгладимое впечатление на присутствующих.
Так Вилма Петровна описывала встречу с кумиром эпохи, певцом Муслимом Магомаевым. Больше всего ее поразило умение Муслима Магометовича слушать задаваемые вопросы и отвечать на них так, чтобы не задеть ничьих чувств. Это было очень необычно для молодого человека, выросшего в послевоенные годы. Потрясающая врожденная интеллигентность и чувство такта — это те слова, которыми Вилма Петровна охарактеризовала встречу с выдающимся певцом.
В этом небольшом рассказе я попробую вспомнить некоторые эпизоды из жизни Вилмы Петровны, свидетелем которых пришлось быть, или о которых мне рассказывала сама героиня моего повествования. Постараюсь ничего не придумывать от себя и не перевирать реальные факты.
Еще одна история, рассказанная Вилмой Петровной, связана с Веной — столицей Австрии, городом, в который можно легко поехать, чтобы насладится его красотами и познакомиться поближе с историей Европы. Ну да, теперь можно легко поехать. А в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году поехать за рубеж, тем более в, так называемую, капстрану, было делом трудным и практически нереальным для беспартийного гражданина Страны Советов. Не знаю, какими правдами и неправдами, но Вилме Петровне удалось попасть в состав экскурсионной группы для поездки в Австрию.
Несколько дней во враждебном капиталистическом окружении, в котором надо было пребывать в условиях отсутствия карманных денег. При выезде за рубеж разрешалось обменивать на валюту только тридцать советских рублей, что можно было расценивать как изощренное издевательство, но советским гражданам разъяснялось, что в загранку надо ехать для того, чтобы доносить до тамошних жителей преимущества социалистического строя, а покупать там всякое барахло нет никакой необходимости, тем более, что валюта постоянно требуется для обеспечения государственных нужд.
Вопрос, как потратить австрийские шиллинги, был решен Вилмой Петровной путем проведение несложных математических операций. Денег хватило ровно на то, чтобы четыре раза выпить чашечку кофе в уличных кафе Вены и купить недорогую мини юбку для дочки. Вот так: с колоссальным трудом добиться поездки в Австрию, чтобы наслаждаться ароматом кофе, ощущая себя частичкой старинного европейского города.
«Дал-леко ли до Тал-лин-на?» Эти слова из известного советского анекдота вспомнились в связи с неординарной экскурсией, состоявшейся летом тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Работники латвийского радиокомитета решили собственными силами организовать поездку в Эстонию. Почему не стали пользоваться услугами туристических агентств неизвестно. Может быть, решили сэкономить деньги, а может быть, по каким-то другим причинам, но факт остается фактом: к четырем часам дня к входу радиокомитета на Домской площади подъехал «экскурсионный» автобус, произведенный на курганском автобусном заводе. Честно говоря, это транспортное средство мало подходило для междугородных пассажирских перевозок. Зато автобус был свой, то есть принадлежащий латвийскому радио и со своим водителем – женщиной лет пятидесяти.
Вилма Петровна задумала отправиться в это эстонское путешествие вместе с дочкой Марикой, а заодно предложила мне составить компанию. Так я и оказался в двуязычной компании работников радиокомитета, что нисколько не напрягало, так как латышский язык был для меня не совсем чужим. Говорить толком не говорил, но на бытовом уровне понимал практически всё.
Ожидание опаздывающих путешественников растянулось где-то до половины шестого, после чего автобус начал движение по улице Ленина в сторону Видземского шоссе. Миновав в сумерках курортный городок Пярну, путешественники взяли курс на Таллин. Быстро темнело, ночевка в автобусе представлялась не лучшим вариантом. По ходу движения то и дело возникали какие-то селения, наконец, было принято решение остановиться в ближайшем населенном пункте и попробовать договориться о ночлеге. Автобус съехал на обочину, несколько экскурсантов, включая Вилму Петровну и меня, вышли на дорогу в надежде встретить коренных обитателей здешних мест, чтобы выяснить, нельзя ли где-нибудь переночевать.
Минут через десять из вечернего тумана выплыла мужская фигура в теплой куртке. Верхняя часть лица была прикрыта козырьком кепки. Попытки выяснить у местного жителя что-либо о возможности размещения на ночлег разбились об абсолютное незнание русского языка. Эстонец смотрел непонимающим взглядом, иногда кивал головой, но явно невпопад. На вид ему было лет сорок пять, наверное, изучал в школе иностранный язык, оставалось только выяснить, какой именно. После нескольких простеньких вопросов удалось установить, что ни английского, ни французского языка наш собеседник не знал. Оставалась последняя возможность для общения – немецкий язык, которым в нашей группе никто толком не владел.
Видя безысходность ситуации, Вилма Петровна обратилась ко мне:
— Попробуй спросить что-нибудь на немецком. Может быть, у тебя получится.
Так как положение обязывало, то собрав всю силу воли, я построил в уме, правильную с точки зрения советского школьного учебника фразу, которою затем произнес вслух. В обратном переводе, вымученные мною слова были примерно следующие:
— Добрый вечер, товарищ! Не будете ли вы так любезны, чтобы подсказать нам, где можно устроиться на ночлег нашей небольшой компании. Мы готовы заплатить немного денег за ночёвку.
Глаза эстонца все также выражали полное непонимание, хотя было заметно, что отдельные слова были ему знакомы, он даже произнес с вопросительной интонацией слово «би-иттэ». Это был явный прогресс в деле установления коммуникационного контакта. Вилма Петровна сложила вместе ладошки, приложила их к щеке и произнесла интернациональные слова «баю-бай», а я со своей стороны добавил:
— Цен рубель. Десять рублей.
— Цен рубель? — неожиданно переспросил эстонец. — Ях, ях. Еэлги минд (Да, да. Идете за мной). — И показал рукой, чтобы мы следовали за ним.
Минут через десять местный Сусанин привел к сараю и указал на криво сколоченную лестницу, приставленную к небольшому чердачному окну. Всем нам предстояло, одолев лестницу, забираться в узкое пространство между потолком сарая и крышей, устеленное толстым слоем соломы. Учитывая пожароопасность помещения, спички зажигать было категорически нельзя, а других источников света у нас не было. Пришлось в полнейшей тьме укладывать свои тела на солому. Наш проводник, получив обещанные десять рублей, беззвучно растворился в ночном тумане.
Ранним утром вид экскурсантов был жалок до невозможности. Солома и пыль были всюду: в волосах, в обуви, на одежде и под одеждой. Как в таком виде продолжать путешествие в столицу Эстонии? Но не возвращаться же назад. У кого-то оказалась одежная щетка, кто-то обнаружил неподалеку колодец с водой. На то, чтобы привести себя в относительный порядок ушло не менее часа. Несмотря на проблемы, Вилма Петровна излучала оптимизм и говорила, что теперь нам будет, что вспомнить, когда еще при нашем образе жизни придется провести ночь в таких условиях.
Выйдя к автобусу, мы обнаружили на обочине шоссе мирно спящего в обнимку с бутылкой азербайджанского портвейна нашего вчерашнего проводника. Будить не стали, человек был тепло одет, солнце уже грело землю, человеку было хорошо — он просто спал, его жизни ничего не угрожало.
Первым делом в Таллине надо было где-то позавтракать. Не без труда удалось найти кафе, работающее с восьми утра. Сосиски, кофе и вчерашние булочки позволили на какое-то время забыть о еде.
Историческая часть города относительно небольшая. Местная экскурсоводша быстренько показала основные достопримечательности и даже согласилась съездить на нашем автобусе к нескольким удаленным объектам.
Надо было собираться в обратный путь. Вот тут-то Вилма Петровна и предложила: почему бы нам на обратно пути не заехать в город Печоры и не посмотреть на Псково-Печерский монастырь. Тем более что этот знаменитый исторический памятник расположен недалеко, крюк совсем небольшой, во всяком случае, если верить Атласу автомобильных дорог СССР. Проедем через Тарту, там перекусим и через час мы уже в Печорах.
Может быть, атлас и не врал, но реальная обстановка на дороге была такова, что в Тарту мы приехали только к семи часам вечера. На главной площади города нашли неплохую забегаловку, поужинали. Стало понятно, что ехать дальше не имеет смысла. Надо где-то останавливаться на ночлег. В Тарту этот вопрос удалось решить достаточно просто. Во время летних студенческих каникул университетские общежития превращались в недорогие гостиницы класса «минус четыре звезды», но это было значительно лучше, чем чердак в сарае.
Утром экскурсия продолжилась, автобус взял курс на юго-восток. Неширокая асфальтовая дорога вела к границе с псковской областью. По мере приближения к городу Печоры асфальтовое покрытие становилось все хуже и хуже, затем исчезло вовсе. Мелкая желтоватая пыль заполнила салон, дышать было просто нечем, пришлось извлекать из карманов и сумок носовые платки, запасное белье и любые другие предметы, из которых можно было соорудить подобие маски, чтобы прикрыть нос и рот.
Наконец добрались до города. Вид у всех был непрезентабельный: одежда, неприкрытые части тела, волосы, лица, короче говоря, абсолютно всё было покрыто слоем желтой липкой дряни толщиной в несколько миллиметров. Попытки хоть как-то счистить чужеродный налет особого эффекта не давали. Хотелось умыться, но и с этим, как выяснилось, были проблемы. Единственный общественный туалет города представлял собой образец первобытной антисанитарии, а жалкая струйка воды из допотопного медного крана превращала процесс очищения от пыли в длительную процедуру, основанную на мега экономном водопотреблении.
Настроение было не слишком радостным. Но Вилма Петровна и в этой ситуации сохранила решимость довести начатое дело до конца. Раз уж добрались по города, то надо посетить и монастырь с многовековой историей.
Наверное, вследствие моего глубоко атеистического воспитания монастырь не произвел на меня должного впечатления, если не считать осмотр подземных пещер. До этого я никогда ничего подобного не видел.
Во внутреннем дворе монастыря запомнились молодые монахи, которые постоянно мелькали между группками экскурсантов и, окая изо всех сил, произносили раз за разом одну и ту же фразу: «Монахов фотографировать нельзя!».
Обратный путь в Ригу ничем особенным не запомнился. Все очень устали, ехали молча, считая оставшиеся километры. Дорога пролегала вдоль моря. Мелькали сосны на видземском побережье, сквозь деревья ярко-оранжевым пятном горело заходящее вечернее солнце.
Август одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, двадцать первое число. Дача в Юрмале, в Майори на улице Театра, стук в дверь. Входит бледная Вилма Петровна:
— Советские войска вошли в Чехословакию. Только что передали по радио.
Прихватив с собой для приличия несколько подразделений из стран Варшавского договора, армия Советского Союза полностью заняла Чехослованию. Несколько последующих дней мы все, не отрываясь, слушали «вражьи голоса». Было понятно, что происходит что-то очень серьезное. Тогда, конечно, невозможно было оценить все последствия тех августовских событий, но казалось, что все мы потеряли нечто существенное и важное в этой жизни.
Так получилось, что летом семидесятого года я приехал в Латвию всего на десять дней. Несколько раз по вечерам встречались с Вилмой Петровной, она работала практически каждый день, но жила с дочкой на даче, принадлежащей радиокомитету в местечке с названием Авоты в Юрмале. От Риги всего двадцать пять минут на электричке, добираться очень удобно и быстро. Путь от радиокомитета до вокзала проходил по улице Вальню. Там по правую руку располагался большой магазин Максла — художественный салон, в котором кроме живописных произведений продавались изделия художественных промыслов. В уличной витрине стоял большой изогнутый подсвечник из меди. Многие прохожие останавливались, чтобы рассмотреть поближе это произведение искусства, но никто не решался купить его, на ценнике значилось, что за обладание этой игрушкой надо выложить целых шестьдесят рублей.
Вилма Петровна каждый день, проходя мимо витрины, любовалась подсвечником. Так должно было быть и в тот день. Но получилось совершенно иначе. На работе выдали премию, сумма которой составила ровно шестьдесят рублей. Деньги были не так, чтобы очень большие, но вполне достаточные, чтобы купить какую-нибудь нужную вещь себе или дочке.
Медный подсвечник стоял на прежнем месте. Всё дальнейшее, по словам Вилмы Петровны, произошло независимо от ее желания. Она зашла в салон, быстро подошла к продавщице, попросила выписать чек, тут же его оплатила и вышла из магазина, таща тяжеленную коробку с добычей. Главное то, что потом она нисколько не пожалела о таком поступке. Подсвечник обрел свое место на полке старинного камина в доме на улице Кришьяна Барона.
На протяжении нескольких десятилетий мы часто встречались с Вилмой Петровной, как в Риге, так и в Москве. Один час и двадцать минут – время, которое требовалось реактивному самолету на перелет между городами, а учитывая, что стоимость билета на самолет была доступной практически всем гражданам и не наносила серьезного ущерба семейному бюджету, летать можно было достаточно часто.
Конечно, время безжалостно ко всем, с возрастом начитаются проблемы со здоровьем, и разные болезни заставляют менять привычный образ жизни.
Вилме Петровне предстояла операция. В больнице было много свободного времени, значит можно успеть ознакомиться со всеми последними новинками литературного мира. Когда еще удастся спокойно прочесть такое количество книг.
Настал день операции, все прошло удачно. Реанимация. Вилма Петровна просыпается после тяжелого наркоза. Еще не совсем придя в себя, видит своего хирурга. Какой вопрос можно задать в такой ситуации врачу? Оказалось, что весьма нетривиальный. Вилма Петровна спросила:
— Скажите, Рудольф (к сожалению, точно не помню имя хирурга), а вы уже читали эту потрясающую повесть в последней «Иностранке»?
После того случая в больнице прошло еще несколько лет, подаривших возможность общения с Вилмой Петровной.
Кроме основной работы диктора, Вилма Петровна занималась преподаванием, обучая дикторскому мастерству молодых коллег. За эту деятельность в латвийском радиокомитете все называли ее супер радиопедагогом. Наверное, очень приятно, когда присваивается такое, пусть и неофициальное, звание.
Но в жизни всё когда-то заканчивается. Давно это было, очень многое изменилось, дикторы больше не говорят на правильном литературном языке, став, таким образом, ближе к народу. Дворовый сленг, полуматерные и матерные выражения стали всеобщей нормой межчеловеческого общения. Есть расхожее выражение «язык отражает душу народа», возможно, так оно и есть.
Бывшие прибалтийские республики, ставшие как бы независимыми государствами, никак не могут ощутить себя полноправными членами единой Европы, что приводит к различным видам закомплексованности их руководителей, поискам внутренних и внешних врагов. Зато по прошествии многих лет можно совершенно точно ответить на вопрос из старого советского анекдота:
— Теперь до Таллина уже далеко.
