АНДРЕЙ КУТЕРНИЦКИЙ. Две повести

 Трус (история одного корабля)

    I 

                У всякой истории есть начало.               

                Еще на стапеле судостроительного завода, в первые месяцы своего бытия, когда корпус его обретал форму, и внизу и вверху раздавался громкий стук клепальщиков, соединявших стальные листы в единое целое, и плыли по воздуху крюки мостовых кранов, неся многотонные детали сложного механизма, он начал мечтать. Кто не знал этого наваждения в начале своей жизни, кто не был им околдован! И он, только рождаясь в мир кораблей, уже грезил о подвигах и славе. Ему виделись штормовые моря, скалистые проливы, тропические острова, навстречу ему поднимались новые земли, и десятки портов во всех уголках мира разворачивали перед ним свои причалы. О чем другом можно было грезить, глядя с высоты стапеля в голубую даль, где за пределами бетонного мола переливался всеми отблесками неба бескрайний океан? Какая великая жизнь ожидала его! Тем более, что ему дали такое звучное морское имя — Альбатрос. Оно дышало свободой и сверкало над гребнями волн.

                Он не был одинок. Рядом с ним строили другой корабль. И возможность делиться чувствами приносила особую радость. Ледокол Юпитер был готов к спуску на воду. Крутые борта уже покрыли краской, над палубой вознесли мачты и в овальные клюзы вставили якоря, придавшие судну вид бесстрашный и решительный. И, как любой корабль, созданный на земле, Юпитер ждал это главное событие в своей судьбе. Ночами, когда со стороны порта доносились свистки паровозов, подгонявших вагоны к причалам, друзья подолгу разговаривали.

                 — Скоро я узнаю океан, — произносил Юпитер, глядя в далекую тьму, в которой, мерцая мелкими огоньками, шли грузовые суда. — Я ощущал дождь и снег. Но что такое соленая морская вода?

                 — А мне предстоит провести на заводе еще около года, — сожалел Альбатрос.

                 — Это не слишком много, — объяснял Юпитер. — Когда год впереди, он представляется долгим, а когда позади, кажется, будто пролетел месяц.

                — Я привык к тому, что мы вместе, — говорил Альбатрос. — Мне будет не хватать тебя.

                — И мне тебя, — отвечал Юпитер. — Но корабли встречаются в море.

                Ночная бухта, вся в зеркальных отражениях, была хорошо видна от одного до другого края. Слева чернели корпуса сталелитейного завода, перед которыми вдоль берега тянулось кладбище пароходов. Из сумрака выступали скособоченные надстройки с пустыми глазницами окон, обломки мачт. Там же в укромном затоне прятались два сильных буксира. Их обязанностью было тащить на кладбище отслужившие свой срок суда. Когда они появлялись, каждый старый корабль замирал в смертельной тоске — не за ним ли? Если же посмотреть направо, то у самой воды возвышался допотопный подъемный кран с коваными шестернями, которым давно не пользовались. Он одиноко торчал на берегу, точно старая спящая птица, способная увидеть в своих снах одно лишь прошлое. Дальше, освещенный прожекторами, сиял торговый порт. Даже ночью, в нем продолжалась разгрузка судов, и было празднично от шума и суеты. Еще правее, в тупике бухты, находился морской пассажирский вокзал. Закрыв нарядное здание высокими корпусами, перед ним возвышались многопалубные лайнеры, среди которых, как бриллиант в короне, сверкал иллюминацией новый гигант — Дыхание Океана. Это был корабль-город с коридорами-улицами, магазинами, ресторанами, стеклянными лифтами, бассейнами, спортивными площадками, и даже церковью, театром и библиотекой. Завтра он отправлялся в свой первый рейс, и все мечтали посмотреть это зрелище. Наконец, если устремить взгляд прямо перед собой, были видны два бетонных мола. Они уходили в океан дугами, каждая из которых заканчивалась белой башенкой. Проход между ними называли воротами порта. За молом на островке возвышался маяк. И далеко впереди, в пяти милях от берега, таились во мраке острые скалы.

                — Люблю мечтать! — тихо произнес Альбатрос, следя за тем, как, разрезая тьму, узкий луч маяка через равные промежутки времени пролетает по поверхности океана. — Перед тобой возникает то, что еще не пришло в твою жизнь.

                — Мне так не терпится увидеть полярные льды! — откликнулся Юпитер. — Хватит у меня крепости ломать их своим форштевнем?

                — Можешь не сомневаться! — успокоил его Альбатрос. — Ты сделан из очень прочной стали.

                — Как грустно быть маяком, — сказал Юпитер. — Целую жизнь стоять на одном месте. Смотреть на одно и то же.

                — И знать, что за горизонтом столько таинственного! — добавил Альбатрос.

                — Не болтайте глупостей! — вдруг услышали они скрипучий голос старого подъемного крана. — Маяки мудрее кораблей. Они никуда не движутся, и у них есть возможность подумать о том, что происходит вокруг. Корабли видят мир, а маяки — время. Нашему маяку двести лет. Покажите хоть один корабль, которому двести лет! Кто сгнил на рифах, кто сгорел дотла, кто давным-давно покоится на дне, заросший ракушками. Большинство же оттащили на кладбище. Полвека — вся ваша жизнь! Если только не удастся стать памятником. А маяк где стоял, там и стоит.

                Юпитер и Альбатрос переглянулись.

                — Поплаваете по морям, наберетесь разума! — обиженно сказал кран.

                — Господин старинный кран, — заговорил Юпитер примирительно. — Нам просто радостно. А о том, что буксиры отводят корабли на кладбище, мы знаем. Так устроен мир.

                — Легко говорить, «так устроен», пока не тебя тянут, — проворчал кран и громко захрапел.

                Юпитер и Альбатрос переглянулись. Им опять стало весело.

                — Завтра Дыхание Океана уйдет в свой первый рейс, — сказал Альбатрос.

                — Год назад провожали Галактику, — вспомнил Юпитер. — Музыка, фейерверк!

                — Они — звезды! — вздохнул Альбатрос.

                — Мне нравится быть ледоколом, — сказал Юпитер. — Обернешься и увидишь, что сделал что-то такое, чего до тебя не было — пробил во льду путь для других судов.

                Он захотел добавить еще что-то к сказанному, но смутился и неожиданно произнес:

                — Спокойной ночи, Альбатрос! Скоро и у нас начнутся настоящие странствия.

                — Спокойной ночи! — ответил Альбатрос.

                Они замолчали.

                Из тьмы океана донесся гудок — большой пароход входил в ворота порта.

                И вдруг Альбатроса охватило ощущение счастья. Почему это произошло именно сейчас, он и сам не мог понять, но счастья было так много, и оно было такое сильное, что казалось, еще чуть-чуть, и поднимешься в воздух тысячетонной громадой и полетишь над океаном на распахнутых крыльях, словно гигантская птица.

                — Как это здорово, что впереди у нас дорога, и целая жизнь, чтобы пройти ее! — восторженно прошептал он.

                Юпитер не ответил.

                «Уснул! — подумал Альбатрос. — Пора и мне засыпать».

 

II 

                Он проснулся оттого, что услышал нарастающий шепот кораблей.

                — Могильщики! Могильщики! — доносилось отовсюду.

                — Что случилось? — спросил он у Юпитера.

                — Они забрали Пилигрима, — мрачно сказал Юпитер. — Пилигриму конец!

                Солнце сверкало на воде слепящими бликами. Океан был нежно-голубым, и все вокруг наполнено радостью.

                — Кто забрал? — спросил Альбатрос, не поняв сразу, о чем идет речь.

                И увидел, как два черных буксира тащат грузовой пароход Пилигрим через весь порт к корабельному кладбищу. Один буксир плыл впереди, натянув толстый трос, который протягивался по воздуху с его кормы на нос старого судна, второй подстраховывал обреченный пароход сзади.

                — Прощайте, ребятушки! Прощайте, кораблики! — хрипло кричал старик Пилигрим, обращаясь сразу ко всем судам, что были в порту. — Замечательную жизнь я прожил! Прекрасную! Надо и честь знать. Я все получил сполна. Каких благ посмел бы я еще просить? Возил грузы, побывал в океанах, а в скольких портах швартовался — не сосчитать! Все было. В шторма попадал, на мели садился, тонул и остался цел и невредим. А теперь пора прощаться. Слаб стал. Сюда шел — с трудом против волны выгреб. Крутая волна. Сильная. Она ведь всегда молода! На то она и волна. А море сильных любит. Море — справедливое, оно слабых гонит прочь. А меня не прогнало до самой старости. Стало быть, не зря жизнь прошла. А вы — плавайте! Идите в море! Это хорошее дело. Настоящее. Если в жизни тебе дано заниматься настоящим делом, считай — ты уже не зря жил.

                Тут вдруг все корабли, что были в порту, у судостроительного завода и у морского вокзала — загудели, провожая старика в последний путь.

                — Спасибо, ребятушки! Спасибо, кораблики! — крикнул Пилигрим горьким дрогнувшим голосом. — Не поминайте лихом! Был и я когда-то новым. А теперь стал старым. Вот что такое время. Оно из нового делает старое, сильное превращает в слабое. Дальних вам странствий! А, главное, благословляйте судьбу, что появились на свет кораблями!

                Голос его удалялся, слабел, становился тише, и, наконец, вся процессия скрылась за поворотом.

                Альбатрос и Юпитер долго молчали.

                — Жаль, что у нас с тобой нет еще ни флага, чтобы приспустить его, ни гудка, чтобы отдать Пилигриму последнюю почесть, — тихо произнес Юпитер.

 

III 

                Не успел порт обсудить уход старика Пилигрима, как от пассажирского вокзала донеслись фанфары.

                Все взоры устремились на Дыхание Океана.

                Над зданием вокзала, над его башней с часами и шпилем, взмыл в воздух аэростат с гигантским полотнищем, украшенным эмблемой судоходной компании.

                Пароходы, которым не было видно, спрашивали тех, кто находился ближе.

                — Что там? Как? Началось?

                — Сенатор произносит речь! — сообщали по цепочке.

                Величаво полилась музыка. Никогда Альбатрос не слышал такой прекрасной музыки. На верхней палубе лайнера играл симфонический оркестр.

                — А теперь что? — вопрошали с дальних причалов.

                — Танцуют балерины в длинных платьях. Много балерин. И пассажиры бросают им цветы.

                Внезапно небо расцвело огненными снопами фейерверка. И тут, перекрывая собою все шумы порта, прозвучал гудок Дыхания Океана. Это был могучий органный аккорд, необыкновенной силы. Казалось, его торжественное созвучие заполнило все пространство и достигло облаков. Ни у одного корабля не было такого гудка. Он повторился еще раз, еще… И все увидели, как лайнер начал медленно отодвигаться от морского вокзала. С обеих сторон к нему подошли красные пожарные катера и устремили ввысь мощные струи воды. Вода была подсвечена прожекторами. И в окружении этих движущихся фонтанов корабль проплыл мимо стапелей судостроительного завода, откуда на него с восторгом смотрели Альбатрос и Юпитер. Его красивейший корпус с белой надстройкой и красно-черными овальными трубами, над которыми прозрачно струился горячий воздух, был огромен.

                «Какая счастливая судьба — быть таким, как он! — подумал Альбатрос. — Стать первым среди лучших!»

                Тем временем гигант миновал входные ворота и начал удаляться, оставляя позади себя широкий пенный след и постепенно уменьшаясь в синеве океана.

                Весь порт смотрел вослед лайнеру. Все были так взволнованы, что даже ощущали некоторую свою причастность к этому событию. Только и разговоров было об оркестре, фонтанах и красочном фейерверке. Остаток дня прошел в обсуждениях. Лишь когда настала ночь, и привычно вспыхнул во мраке луч маяка, Альбатрос неожиданно подумал о том, что за все это время никто ни разу не вспомнил о Пилигриме, который сейчас стоял, еще не обезображенный газорезчиками, еще живой, среди мертвых громад других кораблей, на кладбище пароходов. Что чувствовал он там, один среди холодного ржавого железа, слыша доносящийся из порта праздник? И Альбатросу стало жаль старика, и жизнь впервые показалась ему несправедливой. Слава и могущество Дыхания Океана, которые сильно взволновали его сегодня, не совмещались с этой несправедливостью. И никогда не могли бы с ней совместиться.

                Он захотел поделиться мыслями с Юпитером, но промолчал, так не по себе ему стало.

                «Это надо изменить, исправить… — подумал он. — Иначе нельзя быть счастливым!»

                Впрочем, он уже спал, и сон переместил его в другую жизнь.

                Гребни волн легко разбивались о его форштевень, и чайки над мачтами сверкали опереньями. Опьяневшие от красоты и свободы, они сопровождали корабль шумной стаей, летели справа, слева, впереди, за кормой. Вся синева воздуха заполнилась их радостным криком.

                «Может, это не снится мне? — подумал Альбатрос. — И я уже в океане?»

 

IV 

                Перед спуском Юпитера на воду разразилась гроза. Молнии проламывали небо огненными трещинами, и гром ударял с такой силой, что металл звенел.

                — Плохое предзнаменование! — проворчал старинный подъемный кран. — Очень плохое…

                — Мне нравится! — сказал Юпитер. — С таким же грохотом я буду раскалывать льды!

                Рухнул ливень, столь плотный и обильный, что маленький духовой оркестрик, который должен был играть в самый момент спуска, спрятался под навес. В корпус ледокола полетела бутылка шампанского, разбилась вдребезги, что означало его крещение в новую морскую жизнь, и промокшие музыканты заиграли торжественный марш.

                — Волнуешься? — спросил Альбатрос.

                — Волнуюсь, — сознался Юпитер.

                Махина его корпуса дрогнула и тронулась с места.

                Альбатрос увидел, как верный товарищ, сначала медленно, а потом все быстрее заскользил мимо него по слипу, взрыхлил воду и вот уже плавно закачался на ней, весь окутанный сверкающим дождем.

                — Ну, как? — крикнул ему Альбатрос.

                — Я такой легкий, словно кто-то забрал у меня половину моего веса! — отозвался Юпитер.

                — Поздравляю! — крикнул Альбатрос.

                Портовые буксиры развернули ледокол и повели к достроечной стенке судостроительного завода, где ему предстояло пробыть еще несколько месяцев.

                — Плыву!.. — радостно шептал Юпитер. — Подо мной океан!

                — Это порт! — буркнул старинный подъемный кран. — Океан — за горизонтом.

                Из черных туч, словно раскаленный уголь, выглянуло солнце, ливень разом иссяк, и в воздухе повисла радуга.

                «Скорей бы и мне на воду!» — подумал Альбатрос.

 

  V 

                Теперь он часто испытывал одиночество. Пока рядом стоял Юпитер, они обсуждали новости, делились тайнами, мечтали. Можно было на рассвете сказать друг другу «Доброе утро!», а перед сном пожелать «Спокойной ночи!» Можно было вдруг воскликнуть: «Смотри!», увидев в море силуэт незнакомого корабля. Теперь их разделяло расстояние. А о сокровенном — станешь ли кричать? И они только издалека обменивались взглядами.

                Однако, несмотря на то, что каждый отдельный день казался Альбатросу длинным, лето прошло незаметно. Наступила осень. Дунули ветры, небо закрыли тучи; все чаще объявлялось штормовое предупреждение. Наконец, дав прощальный гудок, Юпитер ушел в океан. Его путь лежал в полярные широты. Альбатрос долго смотрел ему вслед, пока мачты не скрылись за горизонтом. «Вот я и остался один!» — с грустью подумал он. На том стапеле, где прежде возвышалась громада Юпитера, начали строить новый ледокол. Но с ним еще нельзя было общаться. Судостроители заложили только киль нового судна. Душа корабля еще не поселилась в нем.

                Зато Альбатрос с радостью ощущал, как меняется сам. Была закончена надстройка. Над нею поднялась цилиндрическая дымовая труба. Впереди и позади между трюмами вознеслись мачты, под кормой закрепили на валу тяжелый винт с могучими лопастями. А сколько нового было установлено в машинном отделении: насосы, клинкеты, трубопроводы! На капитанском мостике заблестел медными накладками штурвал. Но, главное, на темных бортах появилось имя — АЛЬБАТРОС.

                Он чувствовал, как с каждым днем взрослеет. Внешне он уже почти не отличался от тех грузовых судов, что стояли в порту у причалов. И пусть еще не пришел его час, он знал: скоро и он скажет во весь голос: «Здравствуй океан!»

 

  VI 

             Незадолго до Нового года, когда возле фасада морского вокзала поставили высокую елку, сверкавшую праздничной иллюминацией, и сам вокзал украсили гирляндами огней и неоновыми снежинками, когда во всем ощущался праздник, и темными вечерами так остро чувствовалось в блеске дрожащих отражений что-то сказочное, нереальное, Альбатрос спустили на воду.

                — Прощай, детство! — крикнул он.

                Отныне он принадлежал к братству странствующих.

                Это было величайшим счастьем, потому что не существовало морей и океанов, где бы ни находились в этот час отважные мореходы. Их не пугали ни мрак ночи, ни глубина вод, ни безмерность пространства, ни грозные ураганы, — они упрямо шли по проложенному курсу.

                Конечно, Альбатрос еще не мог уйти в плавание. Как и Юпитеру, ему предстояло провести у достроечной стенки завода несколько месяцев. Но он уже стоял на воде. Он чувствовал малейшее ее движение, легчайшее колебание. Это не был океан, но вода была океанская. И приходящие в порт корабли приветствовали его как равного. 

 

VII 

                Кто способен сказать, что произойдет завтра? И на твердой земле никому не дано предугадать следующий день. Что же говорить о морских просторах?

                В эту ночь порт не спал. Не спали даже те пароходы, что вернулись из рейса и мечтали хотя бы немного отдохнуть у причала. Взволнованно перешептывались баржи, молчали буксиры, портальные краны потушили прожектора. Могильщики, для которых ночь всегда была временем покоя, — и те, соприкоснувшись бортами, затаились в своем мрачном затоне. С другой стороны океана из-за тысячи миль сквозь тьму неслись по радиоволнам страшные вести — гибнет Дыхание Океана! Лайнер объят пламенем и, потеряв ход, дрейфует на рифы. Подошедшие к нему суда спасают пассажиров. О самом корабле никто не заботится.

                «Такого не может быть! — думал Альбатрос, стоя у причальной стенки судостроительного завода. — Разве допустят, чтобы погиб Дыхание Океана? Самый грандиозный, самый дорогой корабль! Ему не дадут исчезнуть!»

                Но он исчез. Прошел январь, февраль, началась весна. И постепенно в порту стали забывать о Дыхании Океана. Фаворитом теперь считался Эльдорадо. Альбатрос же в начале лета должен был уйти в свой первый рейс. Но в то время, когда никто уже не вспоминал о прекрасном корабле, юный Альбатрос упрямо продолжал ждать его. Всеми своими мечтами он противился его забвению. Суда тонули, горели, сталкивались в морях и проливах, отслуживших свой срок, могильщики уводили на кладбище пароходов. Но Дыхание Океана был создан для вечности. Бессмертие чувствовалось в каждой его линии, в стремительности движения, в самом имени. Думая о нем, Альбатрос и себя ощущал бессмертным. Он не смог бы объяснить, почему так происходит. Но так было. Словно незримые нити соединяли его с великим кораблем. Может быть, мечты о славе, об особом предназначении.

 

VIII 

                И вот, в конце весны разнеслась молва: лайнер вернется, — корабль сняли с рифов, отремонтировали, и четырнадцатого числа он придет в родную гавань. Известие передавалось от причала к причалу и не раз обошло порт. Гадали, в прежний ли цвет выкрасили надстройку, золотыми ли буквами выложено на борту название, прежний ли экипаж приведет его, или назначен новый. Кто-то даже говорил, что на морском вокзале уже заказан оркестр, и на все рейсы раскуплены билеты. Но никто ничего толком не знал, и потому жили слухами; всех жгло любопытство.

                В ночь на четырнадцатое только и был слышен над водой шепот:

                — Завтра… Завтра вернется!

                Но солнце взошло, а лайнера не было.

                Весь день бесполезно прождали. Лишь когда солнце стало клониться к закату, вдруг нарушив молчание, маяк произнес:

                — Тащат!

                «Тащат?..» — удивился Альбатрос.

                Само это слово таило в себе тревогу.

                Однако прошло время, пока он смог разглядеть нечто странное, напоминавшее издали разрушенный город, фантастически плывущий по океану и озаренный красными лучами.

                Сооружение приближалось.

                Вот уже стал различимым сильный морской буксир, шедший впереди и тащивший лайнер за собой на толстом тросе. Тяжела была ноша, и из трубы буксира валил черный дым. Потом открылся взгляду и второй буксир, шедший следом.

                Порт застыл в оцепенении. Все замерло, замолчало, затаилось. Даже вода разгладилась до зеркальности.

                В полной тишине буксиры ввели в ворота изувеченный остов лайнера и медленно потащили мимо причалов к кладбищу пароходов. Гигантский корабль был мертв. Никогда голоса пассажиров не наполнят его каюты. Никогда не потрясет воздух его мощный гудок. Какой же силы пламя бушевало внутри этого стального дворца, если даже металл оплавился! И как беспощадны были штормовые волны! Как били его о рифы!

                «Так вот что может произойти в бескрайных водах океана, где носятся вольные ветры, где даль светла, и куда устремлены взоры поэтов! — понял Альбатрос. — Там можно встретить смерть! И смерть эта ужасна!»

                Не желая поверить страшной догадке, он оглядел свой новый корпус, пытаясь сравнить себя с погибшим лайнером.

                «Но ведь и Дыхание Океана был новым. Еще недавно он считался самым совершенным среди кораблей!»

                Перед Альбатросом возникло высокое небо, расцветающее праздничным фейерверком, он увидел радужные фонтаны, которые окружали лайнер, когда он впервые уходил в океан.

                «И вот, что с ним стало. Пройдет несколько месяцев, и этот искореженный остов разрежут на мелкие части и переплавят в печах в струи горячего металла, в которых навсегда исчезнет образ прекрасного корабля и его имя! Был Дыхание Океана, и нет его. Не существует нигде!»

                Потрясенный, не отрываясь, смотрел Альбатрос на проплывающий мимо него пустой безмолвный корабль. И он почувствовал, как от этого корабля невидимым потоком струится к нему голос судьбы: «Я властна над каждым! Для меня нет исключений!»

                — Я не согласен! — прошептал Альбатрос. — Я должен знать наперед, что избавлен от такой участи!

                В этот день он впервые понял: жизнь — не только сверкающая мечта, летящая в будущее, где ждет тебя дорогая награда. Жизнь — это путешествие в неизвестность. И он испытал страх перед ее безграничной свободой. Не было и не могло быть в этом путешествии ни малейшей возможности вдруг спрятаться в каком-нибудь тихом и укромном месте, чтобы переждать опасность. 

 

IX 

На борту Альбатроса появился новый человек. Альбатрос прежде никогда не видел его. Человек был старый, среднего роста, немного сутулый, с седой бородкой и прозрачными голубыми глазами. На нем был непромокаемый плащ, а на голове фуражка с золотым крабом.

                Ступив на палубу, он улыбнулся и тихо сказал:

                — Здравствуй, Альбатрос! Я — твой капитан. Моя жизнь на излете, а твоя начинается. Но, знай, я крепкий старик. Мы будем долго ходить по морям. Ты ведь нигде еще не был, а я не раз обогнул Землю. Для моего сердца нет ничего милее, чем странствовать.

                Он вошел в надстройку и по внутренней лестнице начал подниматься на самый верх.

                — Все увидим, — твердил он, ступая со ступеньки на ступеньку. — Острова с пышными пальмами, мрачные фьорды, небоскребы, нависающие над набережными больших городов, крохотные селения в лагунах, айсберги, китов… Мало ли что можно увидеть в этом мире! А теперь готовься! — торжественно произнес он, выйдя на крыло ходового мостика и прищурив глаза от яркого солнца. — Сегодня незабываемый день! Я впервые выведу тебя за пределы порта. Небо ясное, ветер крепкий. Но это хорошо. Сразу почувствуешь силу океана.

                И он прошел в свою большую капитанскую каюту, где сел на диван и закурил любимую трубку.

                «Как сегодня? — смутился Альбатрос, едва до него дошел смысл сказанных капитаном слов. — Не на шутку штормит! Даже здесь я ощущаю напор ветра. Вдруг возникнет пожар… Сломается машина… Кто мне поможет, если не смогли спасти Дыхание Океана?»

                Однако прошло несколько часов, и швартовы были отданы; Альбатрос покинул причал.

                — Отлично! Отлично! — шептал капитан себе под нос.

Он стоял на капитанском мостике рядом с рулевым, высоким стройным парнем, который играючи крутил штурвал одной рукой, желая показать капитану свое умение.

— Пятнадцать градусов лево! — командовал капитан.

                Едва башенки ворот остались за кормой, дала знать о себе океанская волна. Она шла медленной крупной зыбью. Альбатрос стало сильно раскачивать. Все вокруг яростно сверкало солнечным светом. Ветер срывал с волн мелкую водяную пыль, и в ней вспыхивали радуги.

                «Если вблизи берега так неспокойно, что же делается на открытом пространстве, где нельзя будет укрыться!» — подумал Альбатрос.

                Прошли маяк. Волны сбили белую пену на камнях крохотного островка, на котором возвышалась его восьмигранная башня.

                — Как красиво! — шептал капитан. Глаза его радостно блестели.

                Все дальше от порта уходил Альбатрос. Уже совсем близко торчали из океана черные скалы.

                И вдруг Альбатрос круто повернул назад.

                — Что случилось? — воскликнул капитан. — Разве я дал команду?

                — Нет, — пролепетал испуганный рулевой.

                — Тогда, почему мы пошли назад?

                — Я пытался удержать штурвал, но моих сил не хватило, — объяснил рулевой.

                — Лечь на прежний курс! — приказал капитан.

                Рулевой развернул корабль носом в океан.

                Однако не прошло четверти часа, как Альбатрос снова повернул к берегу.

                 — Он — сам! — сказал рулевой, и в доказательство убрал руки за спину.

                Капитан задумался. Он был мудрый капитан.

                — Посмотрим на это философски, — произнес он загадочно. — Море полно чудес. За мою жизнь океан преподносил всякое!

                В порту он сошел на причал и долго ходил взад вперед возле ошвартованного парохода, внимательно его рассматривая.

                Ничего не было в корабле дурного, вызывающего недоверие. Рабочие сделали его на славу. Корабль был новый, большой и сильный. Он имел мощную машину, вместительные трюма. Мало того: был красив. Длина корпуса, величина надстройки, высота мачт — во всем были соблюдены пропорции.

                Не найдя никакого изъяна, капитан решил подождать, и назначил второй выход через неделю.

                Через неделю все повторилось. Только на этот раз судно не дошло даже до черных скал.

                Капитан отпустил команду на берег и остался ночевать на пароходе. Ему хотелось побыть со своим кораблем наедине. Один, в раздумье, он бродил по пустым палубам, спустился в машинное отделение, ярко освещенное лампами, потом поднялся на ходовой мостик и в его темноте остановился возле прозрачных лобовых стекол, сквозь которые с высоты были хорошо видны два закрытых трюма Альбатроса, мощная мачта с грузовыми стрелами, и высокий нос. Новый корабль мерцал блеском свежей краски, вокруг горели огни порта, и впереди луч маяка вспышками озарял мрак ночи.

                — Я понял, — сказал старый капитан. — Ты боишься океана — вот почему ты поворачиваешь обратно. Ты испугался.

                Он достал трубку и долго раскуривал ее.

                — Поверь мне, молодой корабль, — продолжил он тем же тихим голосом. — Металл ржавеет, а дерево гниет и превращается в труху. Мои волосы были темными; теперь они белы, как снег. Нет и вечных кораблей. У нового дня новая мерка. Но каждому дана жизнь. Ее не надо беречь, ее надо прожить. Даже самая прекрасная мечта не сравнится с жизнью. Мечтой можно управлять. Она способна радовать, будоражить. Но она безопасна. В ней можно спрятаться, как в уютной бухте. Жизнь — словно порыв штормового ветра! Словно гигантский вал, несущийся на тебя с грохотом, в пене и брызгах! В жизни можно победить, и можно оказаться побежденным. Именно поэтому она так прекрасна. Иначе чего бы стоила романтика моря!

                Он снова помолчал.

                — Всякий, кто впервые идет в океан, пугается, — продолжал он. — Даже большое судно по сравнению с ним — песчинка. Но у этой песчинки есть воля. Я даю тебе еще один шанс. Завтра ты снова выйдешь из порта. Будь мужественным! Ты способен бороться. И когда однажды ты одолеешь ураганный ветер, тебе откроется то, ради чего ты рожден кораблем. Свободная морская птица проплывет над твоими мачтами, с любопытством разглядывая тебя, таинственного пришельца, и возвестит о тебе звонким отрывистым криком. Это будет длиться мгновенье, но оно стоит целой жизни.

                Он положил свою старую и все еще крепкую руку на новый штурвал Альбатроса и ласково похлопал по нему ладонью.

 

X 

                На следующий день небо обложило тучами, и полил дождь. Его отвесные нити заполнили все пространство воздуха. Вода между причалами стала рябой. Дождевые потоки текли по палубе Альбатроса, струились по его мачтам и стеклам окон. Видимость ухудшилась. Белые башенки ворот порта еще были различимы, но маяк за молом потонул в сплошной серой мути, будто там его никогда не было. Однако старый капитан не отменил выход. В назначенный час Альбатрос отошел от причала.

                — Дождь — к удаче! — бормотал капитан себе под нос. — Самый малый! — скомандовал он.

                Из дождя выявился маяк. Его башня одиноко торчала на островке, окруженная со всех сторон водами океана.

                «Как, должно быть, неуютно стоять ему здесь одному, среди воды и шума ветра, всегда видя перед собой только пустую даль океана, — подумал Альбатрос. — Корабли проходят мимо него, не останавливаясь. Он даже не может оглянуться назад, чтобы увидеть город, деревья, холмы. Только бесконечная даль. И так двести лет!»

                — Средний ход! — приказал капитан.

                Машина прибавила оборотов, и корабль пошел быстрее.

                Показался встречный пароход. Уставший, тяжело нагруженный, он медленно тащился из океана в порт, переваливаясь с борта на борт. Разошлись с ним.

                — Так держать! — произнес старый капитан.

                И Альбатрос догадался, что эти слова, хоть и сказаны рулевому, на самом деле относятся к нему.

                Наконец, берега пропали в сплошной дождевой сетке. Океан раскрылся перед Альбатросом во всей необъятной шири.

                И вдруг штурвал выбило из рук рулевого, — корабль повернул назад.

                Спустя час, он пришвартовался к своему причалу.

                — Трус! — закричал капитан. Глаза его горели гневом. — Трус — твое имя! Ты недостоин океана!

                Через месяц судовая компания, которой принадлежал Альбатрос, приняла решение сделать из него угольный склад, дабы совершенно не пропали средства, вложенные в его постройку.

                Судно поставили в тихую гавань, и трюма снизу доверху наполнили углем.

                А через два года рабочие, покрывавшие его корпус новой краской, закрасили на борту имя Альбатрос.

Впрочем, и так все в порту называли его Трусом.

 

XI 

                Прошло двадцать лет.

                Сколько это, если измерять опасными переходами через штормовые моря? Или однообразным покоем у причала? Непрерывным ожиданием перемен? Или тоской по не сложившейся жизни? Куда умчались годы? В каких туманах канули? Разве время способно исчезать так же, как исчезает за линией горизонта корабль? Корабль может вернуться в родной порт, и его встретят с любовью. А время?.. Где его родина? Чья воля послала его в путь, и чья любовь дождется возвращения? Оттолкнувшись от края вечности, сияющий берег которой никто никогда не видел, оно однажды улетело в свое бесконечное странствие, в котором не будет ни остановки, ни привала, ни спасительного островка, и из которого оно не вернется.

                Увы, нам! Время уходит навсегда. Но каждый, кто чувствует его движение, ощущает в себе жизнь.

                Трус все так же стоял в тихой гавани. Раз в три месяца паровоз подгонял к нему состав вагонов с углем, и краны перегружали этот уголь в опустевшие трюма. Никто не тревожил его. Он существовал сам с собою, со своим прошлым и несбывшимися мечтами юности.

                Но однажды в сумерках, когда еще не были зажжены электрические огни, и вечерняя вода несла на себе бледный свет уходящего дня, Трус увидел, как в ворота порта медленно входит ледокол.

                Неужели тот самый?

                Ледокол низко загудел.

                Юпитер! Только у него был такой гудок.

Чувство радости взметнулось в душе Труса. Он вдруг осознал, как давно они не виделись.

                Тем временем ледокол начал разворачиваться, а Трус мучительно решал, как ему поступить: крикнуть «Здравствуй, Юпитер!», или затаиться, остаться неузнанным.

                «Как он изменился!» — подумал Трус.

                Борта ледокола были сплошь покрыты вмятинами, вертикальными рядами один за другим выпирали стальные ребра шпангоутов, краска потускнела, а местами была начисто содрана глыбами льда, в котором он прокладывал путь.

                Не скрылось от Труса и то, что друг его юности за эти годы обрел новый характер. Его движения были уверенными, в нем чувствовался опытный моряк, бесстрашный, матерый, познавший немало лиха. Зависть охватила Труса. Под кормой ледокола яростно бурлила размолотая винтами вода. Тяжелый корпус дрожал от напряжения.

                И, ощущая эту могучую силу, Трус не решился крикнуть «Здравствуй, Юпитер!», а стыдливо затаился, надеясь, что Юпитер не заметит его. Помогут сумерки.

                «Пришел подлечить свои раны, — догадался Трус. — Не сладко было ему в полярных льдах. Постарел».

                Развернувшись, Юпитер двинулся к плавучему доку. Они не перемолвились ни одной фразой, не обменялись ни одним взглядом.

                «Не узнал! — с облегчением, но все же и с обидой, подумал Трус. — Хорошо, что не узнал. О чем я ему расскажу? О том, как превратился в угольный склад? Об этом я не хочу рассказывать. Он все равно не поймет. Никто не может понять моей правды. Но он постарел, а я сберег свои силы: моя машина и теперь, как новая. Она почти не работала».

                И ему показалось, что он успокоился, и более не завидует.

                Однако настала ночь, а он не мог уснуть. Рой воспоминаний кружился над ним. И хотя видения были кратки, обрывочны, он все-таки ощутил, что между теми днями на судостроительном заводе и сегодняшней ночью пролегла громадная часть жизни. Ее уже нельзя ни изменить, ни прожить заново. Жизнь Юпитера была совсем не похожей на его собственную жизнь. Это была другая, полная опасностей жизнь, о которой он когда-то столько мечтал.

                И тут неожиданно он услышал слова пришедшего ледокола. Они были, несомненно, обращены к нему.

                 — Скажите, пожалуйста, — тихо заговорил Юпитер. — Вы не Альбатрос? На вашем борту нет имени. Но меня вместе с Альбатросом строили. Наши стапеля находились рядом, и я помню каждую его линию. Мы были друзьями.

                Трус молчал. Ему было больно слышать голос друга. Хотя голос этот погрубел с тех пор. Но это был голос Юпитера, и Трус никогда не спутал бы его ни с каким другим.

                — Двадцать лет я трудился в тяжелых льдах, — продолжал Юпитер. — Я проводил караваны торговых судов, и у многих спрашивал об Альбатросе, но все отвечали одно и то же: им не встречалось судно с таким именем.

                Трус молчал. Наконец, он тихо ответил:

                — Вы ошиблись. Я другой корабль.

                — Простите! — смущенно произнес Юпитер. — Значит, мне померещилось.

                Через три месяца, закончив ремонт, он ушел в Арктику.

                Больше они никогда не увиделись.

 

XII 

И прошло еще десять лет.

                На берегу возвели новые заводские корпуса, построили современный морской вокзал. Другие имена были теперь на слуху, другие лайнеры блистали красотой. Лишь могильщиками оставались все те же два крепких буксира, и так же, как и прежде, они ходили парой и не общались с остальными обитателями порта — такова несправедливая судьба могильщиков: кто примет их в свою семью? Хотя и для них, как и для всех остальных, когда-то наступит последний день.

                Жизнь шла год за годом. Допотопный подъемный кран с коваными шестернями по-прежнему чернел у воды и был похож на спящую птицу. Впрочем, он и вправду всегда спал. Чем ему было заняться? Он давно уже не смог бы поднять и корзину с яблоками. Только теперь его обнесли оградой из столбиков и цепей, повесили на его башне мраморную доску и объявили памятником старины. Он очень гордился тем, что стал знаменитостью. Когда изредка просыпался, то сразу начинал произносить торжественную речь о самом себе, и мог говорить целый час, всех вокруг поучая: «Я — реликвия! Меня никто не смеет тронуть, столь я ценен. Ко мне приводят экскурсии. А ведь на самом деле я не так много работал. Учитесь, глупцы, как надо жить! Я — бессмертен! Я главный в порту».

                И Трус думал в такие минуты: «Мир устроен несправедливо. Все судьбы в нем разные. Есть счастливые, есть несчастные. От кого это зависит? И можно ли наперед узнать, чтобы не сделать ошибки? Я слышал, что есть и корабли-памятники — те, что участвовали в великих походах, бились в жестоких сражениях. Но им несказанно повезло: совершив подвиги, они остались живыми. Однако были и другие, которые тоже ходили в походы и насмерть дрались с врагом, но остались лежать на морском дне. Те и эти… Кран ничего не совершил великого, и получил бессмертие. А Пилигрим всю жизнь трудился, не смея пожаловаться на усталость, и ушел навсегда. Кто теперь вспомнит старика Пилигрима? А как красив, силен, быстр был Дыхание Океана! Разве не безумное счастье — появиться на свет таким, каким появился он! И где он? В каких отражениях сохранилась его красота? Он тоже исчез. Говорят, что память о них живет. Но что им до того! Между памятью о тебе и тебе самом, — большая разница».

                Все те же башенки светлели по краям мола, и за ними так же высился из воды гранитный маяк. Он тоже претендовал на бессмертие. А далее светлел бескрайний океан. Он был всегда разным. То спокойным и величавым, то неистовым и бурным, то золотым от солнечных лучей, то ярко-синим от отраженного неба, то черным, как нефть — звездной ночью. Он жил каждой своей каплей, каждой шумящей волной, каждым вздохом прибоя. И о чем он думал, никто не знал. Океан всегда молчал.

                Но все эти перемены происходили вне существования Труса, он в них не участвовал, и, как допотопный подъемный кран, чаще всего дремал. Тогда, взрывая тишину и покой, во снах приходили к Трусу шторма и ревущие волны, о которых он грезил когда-то, небо заполняли мрачные тучи, огненные жилы молний, сверкая, неслись в бушующий океан, а потом все стихало, и вместе с восходящим солнцем, навстречу ему выплывали из-за горизонта светлые страны.

                «Так будет! — во сне понимал он. — Иначе, зачем я вижу это? Мне надо лишь все обдумать и рассчитать. Океан не прощает ошибок. Я сохранил свою жизнь и, значит, сохранил и будущее, и свои мечты. Я не хочу погибнуть бездарно. Моя пора еще не пришла».

                С этой мыслью он просыпался, и ему становилось легче оттого, что дело лишь в том, что пора не пришла.

                Но однажды темным январским вечером с ним произошло странное: он вдруг понял, что забыл свое имя.

Сначала это испугало его.

                «Такого не может быть! — сказал он себе. — Сейчас я вспомню».

                Однако он не вспомнил ни к утру, ни через месяц. Словно в памяти образовалась дыра, именно там, где хранилось имя. И спросить было не у кого. Его окружали молодые корабли, которые понятия не имели о том, как его звали прежде. Имя мог знать старый кран, но было бы чрезвычайно глупо кричать ему через все причалы: «Как мое имя?» Еще могли помнить буксиры-могильщики, но он видел их лишь тогда, когда они тащили мимо него какой-нибудь старый пароход на кладбище пароходов. И ему казалось невозможным спросить о своем имени во время похорон другого корабля.

                А потом он перестал вспоминать.

                «Какая разница, — решил он. — Все равно этим именем меня никто не называет. Имя — это то, что для других. А самому можно жить и без имени. Оно, собственно, ни для чего и не нужно».

                Но зима сменилась весной, а весна — летом, и неожиданно пришел момент, когда он пожалел о том, что забыл свое имя. Внезапно оно обрело для него совсем другую ценность. 

 

XIII 

                В то утро поверхность океана была нежно-голубой, и ветер дул тепло и мягко. Из тихого угла, в котором стоял Трус, океан был виден сквозь ворота порта до самого горизонта. Едва Трус пробуждался, он первым делом бросал взгляд в это свободное пространство между башенками на краях мола. И всякий раз у него возникало ощущение, что он смотрит туда не случайно, но потому, что ждет оттуда важный и все проясняющий ответ. Какой это будет ответ, и кто ему ответит, он не знал. Просто верил: самое главное должно прийти к нему из-за горизонта.

                Но то, что он вдруг увидел среди блеска солнца и синевы океана, было чудом. Там белели наполненные ветром паруса. Скользя над водой легким облаком, бригантина приближалась к порту и миновала уже черные скалы. Никогда Трус не видел корабля столь прекрасного. Он не мог оторвать от нее взгляда.

                Бригантина вошла в ворота порта, и высокие мачты вознеслись перед Трусом. На ее борту сверкало имя — Роза Ветров. Чудесная гостья собиралась встать рядом с ним к этому же причалу.

                — Здравствуйте! — произнесла она приветливым голосом, одновременно и веселым и грустным. — Я побуду вашей соседкой?

                Не сон ли это? Не шепот мечты? За все предыдущие годы к нему никто ни с чем не обращался, кроме вопросов о количестве угля, никто ни разу не сказал ему «Здравствуйте!»

Он вдруг почувствовал такое волнение, что потерял дар речи.

                — Если только вам будет удобно, — ответил он. — Причал свободен…

                — Я первый раз в этом порту, — продолжала Роза Ветров. — Вы давно здесь?

                Трус запнулся, не зная, как ответить.

                — Я… стою тут, — сказал он.

                — Но, прежде?.. — спросила Роза Ветров. — Ведь вы откуда-то пришли?

                — Нет. Меня построили на здешнем судостроительном заводе.

                — На том? — спросила Роза Ветров, разглядывая заводские корпуса.

                — Да.

                — Значит, вы старожил? — сказала она весело.

                — Так получилось, — ответил Трус. Он не стал говорить ей о том, что стоит здесь всю жизнь. — А откуда пришли вы? — спросил он.

                — С тропических островов, что зеленеют посреди океана, — ответила Роза Ветров. — Переход был долгим. Встречные ветры. Шторма. Слишком много штормов!

                — Вам, столь хрупкой, пересекать океан в одиночку!.. — сказал Трус. — Стоит ли так рисковать?

                — Я люблю идти в шторм, — заговорила Роза Ветров. — Воздух тугой! Паруса натянуты! И волны проносятся мимо стремительно, с громким шипением!

                — У вас и имя такое, будто вас окутал сияющий ветер, — сказал Трус.

                — А почему на вашем борту нет имени? — спросила Роза Ветров.

                — Его однажды закрасили ночью, а потом я забыл его, — сознался Трус.

                — Закрасили имя? — прошептала Роза Ветров.

                И в ее голосе Трус услышал сострадание.

                — Много месяцев я пытаюсь вспомнить его, — добавил он. — И не могу. Впрочем, это не так важно. Ведь сам я есть, нет только имени.

                Впервые время, в котором жил Трус, не тянулось бессмысленно и однообразно, час за часом, а совершило прыжок из раннего утра через полдень сразу в поздний вечер. Сплюснутое солнце низко повисло над океаном, и силуэт бригантины стал черным. Будто невидимый художник начертил его тонким грифелем на красном закатном небе. По воде, переливаясь, легла золотая дорожка. А потом солнце плавно скатилось за горизонт. Перистые облака еще недолго несли в себе его тлеющий огонь. Но вот погасли и они.

               — Спокойной ночи! — сказала Роза Ветров.

                — Пусть ваши сны будут светлыми! — пожелал Трус.

                Они замолчали.

                Миллиард звезд усеял небо. Под их космическим блеском Трус с каким-то особенным трепетом ощутил присутствие гостьи рядом с собою. Как будто всего остального порта не стало, а существовала только она. И была так близка к нему! И казалась такой беззащитной. Сильная нежность ко всему ее образу, к ее хрупкости, молчанию, к прозрачной сети тонких канатов и высоте остроконечных мачт переполняла его. Созданный из прочной стали, он словно бы оберегал ее от чьей-то злой воли. Впервые он почувствовал, что не одинок.

                — Вы не спите? — осторожно спросил он.

                — Нет, — прошептала Роза Ветров.

                — Почему?

                — Не знаю. А вы?..

                И вдруг Трус произнес удивительные слова. Он никогда не решился бы их произнести. Они возникли сами.

                — Потому что вы — рядом, — сказал он.

                И почувствовал, как она замерла в темноте.

                — Я хотел открыть вам… — заговорил он тихо, чтобы могла слышать только она. — Это утро сегодня… Сколько красоты было в вашем движении! С какой легкостью вы преодолевали пространство, а потом так бережно встали к причалу. Вы пришли, будто из сказки. Хрупкая! Сильная! Прекрасная! Простите, что я, снизу доверху наполненный грязным углем, решился сказать вам об этом. Я никому не говорил таких слов. В вас все сияет. Вы ослепляете. И я… Я тоже вами ослеплен.

                Некоторое время она молчала.

                — Вы смутили меня, — робко промолвила она. — Всю дорогу у меня было странное чувство… Будто здесь что-то случится со мной. Так бывает… Почему-то знаешь: должно что-то произойти. Какие яркие звезды в небе!…

                — Очень яркие, — сказал Трус.

                Редкая тишина стояла в порту, не работал ни один кран, ни один гудок парохода не доносился из тьмы океана.

                — Я не хотела бы, едва узнав вас, сразу же вас потерять, — тихо заговорила Роза Ветров. — Но завтра я ухожу. Я не смогу остаться.

                — Уходите? — воскликнул Трус.

                — Да. И я решила предложить вам: пойдемте вместе! Я чувствую: с вами произошло несчастье. С вашего борта исчезло имя, и вы забыли его. Значит, большое страдание пришлось вам испытать. Пойдемте в океан! Там, среди бескрайней воды вы вспомните его. И я почему-то уверена, что ваше имя прекрасно. В вас таится большая сила. Может быть, вы сами не подозреваете о ней. Но это чувствуется во всем вашем облике. Вы очень сильный пароход.

                Трус почувствовал, как яркий свет густым лучом устремился к нему сквозь ночь. Никто в порту кроме него не увидел этот свет.

                — Мы пойдем! — сказал он, задыхаясь от счастья. — Вместе.

                Больше они не разговаривали. Просто ощущали, что весь причал принадлежит им, и одни созвездия переливаются для них в черном небе.

                Потом Роза Ветров уснула. И спящая, она заворожила его еще сильнее. Он смотрел на ее тонкие, озаренные звездным холодом мачты, на их отражения в черной воде. И ему чудилось, что он уже видит другой берег океана.

                «Сегодня я не буду спать, — решил он. — Посмотрю, как восходит солнце. Я хочу увидеть его первым».

                Со времен своей юности Трус не мечтал так самозабвенно, и не верил в счастье так страстно, как в эту единственную ночь. Морской простор вновь раскрылся перед ним в необозримой шири. Они плыли рядом: он и она. Ее паруса были наполнены ветром, а его форштевень легко рассекал волны, и гребной вал вращал под кормой тяжелый винт, оставляя позади широкий пенный след.

                Завтра навстречу им поднимутся таинственные острова.

              Завтра, наполняя воздух радостными криками, над ними будут носиться тысячи птиц.

                С этим прекрасным видением он улетел в сон.

                А когда проснулся, было уже светло.

                Трус обнаружил вокруг себя порт, причалы, корабли, мол с двумя башенками… По путям двигались вагоны. Краны поворачивали свои длинные стрелы. И вдруг, то счастье, которое ночью представлялось ему не только осуществимым, но единственно возможным для него, стало гаснуть. Словно призрак, проплыл перед ним обгоревший остов лайнера Дыхание Океана. И в одну секунду Трус понял, что никуда не пойдет.

                «Этого не может быть! — воскликнул он. — Я сейчас же приму решение!»

                «А разве ты не принял его ночью?» — сказал ему скользкий голос страха.

                «Принял! — ответил Трус. — Но надо подготовиться. Я ни разу не был в океане. Мы пойдем вечером. Или завтра утром. Дыхание Океана был громаден… И он погиб!.. Это случилось на самом деле! На самом деле все происходит единожды. Только один единственный раз! И исправить ничего нельзя… Я все обдумаю, и утром…»

                «Но сейчас утро!» — добавил голос.

                — Как вы провели ночь? — спросила Роза Ветров, едва заметно покачивая мачтами. — Я спала так сладко! Мне даже не снились сны. Наверное, потому, что вы были рядом.

                — На какой час назначен ваш отход? — рассеянно спросил Трус.

                — На полдень, — ответила она. — Чудесное утро, не правда ли? В небе ни облачка.

                — На полдень… — повторил Трус в замешательстве.

                — Вас что-то смущает? — спросила Роза Ветров.

                — Я могу не успеть, — неуверенно произнес Трус. — То есть, мне…

                «Никуда ты не пойдешь! — рассмеялся голос. — Ты же трус!»

                — Мне надо еще подготовиться, — объяснил Трус.

                — Разумеется! — воскликнула она легко и беззаботно. — Я выйду первой, а вы догоните меня. У меня — паруса. У вас сильная машина.

                — Догоню! — обрадовался Трус, мгновенно уцепившись за эту мысль. — Еще до того, как вы скроетесь за горизонтом.

                Ему вдруг стало очень легко.

                — Мы пойдем на острова, — произнесла Роза Ветров мечтательно. — Ведь вы там не были?

                — Нет, — ответил Трус.

                — Я покажу вам волшебную страну! — сказала Роза Ветров. — Там берег сверкает белым песком, густо зеленеют пальмы, вдали поднимаются горы. И гавань, хоть и небольшая, но очень удобная.

                — Мне так хочется это увидеть! — воскликнул Трус.

                — Мы увидим вместе!

                И вот, часы на башне морского вокзала пробили полдень, и Роза Ветров стала медленно отходить от причала.

                 — До встречи! — прошептала она.

                 — До встречи! — ответил Трус.

                Разноцветный флаг на ее корме затрепетал, паруса взлетели…

                «Уходит…» — подумал Трус с чувством полной обреченности.

                — Я буду ждать! — крикнула она, проходя ворота порта.

                Через час ее мачты исчезли за горизонтом.

                «Неужели я так жалок? — думал Трус, глядя ей вслед. — Пустить машину и догнать ее!»

                Вечером на место, где стояла Роза Ветров, пришвартовался рыболовный траулер. Его палуба была завалена деревянными бочками. От него затхло несло рыбой.

 

XIV 

                И прошла еще четверть века.

                Город у океана рос, и вместе с ним ширился порт. Уходили старые корабли, и на замену им приходили новые. Не менялась только жизнь Труса. Как и прежде он стоял в дальнем углу гавани, закрытый от ветра причалами и наполненный черным углем. Молодые корабли теперь почтительно называли его стариком. Поначалу он обижался, но вскоре привык. Какая разница, как к тебе обращаются глупые юнцы, если сам ты знаешь, что все значительное у тебя впереди. Оно еще случится в твоей жизни. Ведь ты сохранил себя. Это у других нет будущего. Это другие лежат на дне под километрами темной воды, сгорели в пожарах, сломались на гигантских волнах, разбились о скалы. Это другие забыты. А ты невредим. Ты поступил мудро. Почтительность же только приятна.

                Однако что-то лучшее ушло из его мечтаний, погасло непоправимо. Словно жажда подвига и желание обойти вокруг света, потеряли для него прежнюю привлекательность. Впрочем, он заставил себя поверить, что это всего лишь этап в его судьбе. Ведь он ни на что не израсходовал свои силы, а их было заложено в нем так много!

                Однажды рядом с Трусом пришвартовали плавучую продовольственную баржу, широкую, тупоносую, с двухэтажной надстройкой, размалеванной яркими красками и украшенной вывеской. В ее окнах белели кружевные занавески и стояли в горшках цветы. Уродина в мире кораблей, она от рождения не имела ни шлюпок, ни капитанского мостика, ни мачт. Но из ее закромов получали провизию все суда, уходившие в плаванье. Ее холодильные камеры ломились от обилия мяса и рыбы. В ее кладовых лежали тонны мешков с мукой, крупами и сахаром. Тысячи банок всевозможных консервов выстроились рядами на деревянных полках. На ее борту все были сыты. Но главными ее хозяевами были крысы. Их обитало здесь несметное количество. Ночами, умиротворенные, объевшиеся до икоты, они вылезали на верхнюю палубу под открытое небо, вставали на задние лапки и, глядя на сверкающие созвездия, благодарили своего крысиного бога за то, что живут не на танкере, где тошнотворно воняет нефтью, и не на лесовозе, где голодно пахнет распиленной древесиной, а на продовольственной барже, в любой части которой от дразнящих запахов еды кружится голова, и язык купается в слюне. И, прикрыв от наслаждения глаза, вытянув острые мордочки навстречу звездному свету, крысы тихим посвистыванием славили свою судьбу, а потом, пригибаясь тяжелыми животами к палубе, расползались по кладовым, мелькая голыми хвостами. Еще жил здесь толстый откормленный кот, жил — не тужил, и с крысами не ссорился. Их было очень много, чтобы с ними ссориться. Да и зачем? Еды хватало на всех.

                Эту продовольственную баржу и поставили рядом с Трусом прямо перед его носом у тихого причала. Не было ничего особенно в таком соседстве, и Трус не обратил на нее никакого внимания. На прошлой неделе его трюма Труса опустели, и он со дня на день ждал очередную загрузку. Обычно паровоз подгонял по берегу состав вагонов с углем, а два крана перегружали этот уголь к нему в утробу.

 

XV 

                День был спокойным, вода ярко блестела, посылая на высокие корпуса судов дрожащие солнечные блики, и сотни чаек важно расхаживали вдали по бетонному молу, сверкая белизной оперения. Но к вечеру из-за горизонта показался край черной тучи, начал быстро подниматься, шириться, занимая небо, и вскоре туча встала над океаном сплошной тяжелой стеной. Все смолкло под ее гнетом. Воздух потемнел. И тревожная тишина наполнила пространство.

                — Сообщили, что ночью налетит ураган, — сказала продовольственная баржа Трусу, впервые нарушив молчание. — Очень сильный ураган.

                — Налетит, так налетит, — ответил Трус безразлично.

                — Не сладко, однако, придется кораблям в море, — сказала баржа. — Даже подумать страшно, что там будет. Вон, какую тьму наволокло! А здесь в уголочке не очень дует? — поинтересовалась она.

                — Нет, — ответил Трус, взглянул на баржу и подумал: «Как безвкусно размалевана!» — Здесь всегда тихо, — добавил он. — С юга его закрывают соседние причалы, с востока — береговые постройки.

                — Симпатичный уголок, — произнесла баржа ласково. — Укромненький.

                — Да, — согласился Трус. — В нем хорошо предаваться размышлениям. Большие волны сюда не докатываются, хотя узкая полоса океана всегда видна до горизонта.

                — И о чем ты размышляешь? — спросила уродина-баржа.

                — О многом, — ответил Трус неопределенно. — О путешествиях. О таинстве неба.

                — А что в нем таинственного? — спросила баржа.

                — Высота, — ответил Трус. — Высота загадочна. Потом — океан… Все беспредельное манит меня.

                Некоторое время уродина молчала, и было слышно, как мелкие волны чавкают о ее борт.

                — Откровенно говоря, я не вижу ничего хорошего в больших расстояниях, — сказала она. — А бескрайнего не существует вовсе, потому что все где-нибудь кончается. И думать об этом крайне глупо. Но я — продовольственная баржа. На моем борту нет ни капитана, ни штурмана, ни матросов — ведь я всегда пришвартована к причалу. Мое место в спокойном уголочке. Например, в таком, в каком стоишь ты. А ты был создан океанским судном. Большим и сильным. Почему же ты здесь, а не в океане, о котором мечтаешь?

                — Это вопрос философский, — ответил Трус.

                — Чего тут философского? — сказала уродина. — Взял и пошел.

                — Не следует торопиться, — ответил Трус с достоинством. — Я прожил долгую жизнь и знаю, сколько кораблей погибло в неспокойных морских водах, сколько пропало без вести, и до сих пор никто не знает, что с ними произошло. К чему такая судьба? Для чего нужны жертвы? Я остался цел. Мои странствия впереди, потому что я не рисковал.

                — Ну-ну! — сказала уродина неприятным голосом. — Только вряд ли мечты твои сбудутся.

                — Отчего же? — спросил Трус.

                — Да так… — уклончиво произнесла баржа. — Ты весь проржавел.

                — Вовсе нет, — обиделся Трус. — Меня нужно заново покрасить, и я опять стану, как новый.

                — Не станешь, — зло сказала уродина.

                — Почему ты говоришь с такой уверенностью? — спросил Трус.

                — Потому что завтра за тобой придут.

                — Кто? — не понял Трус.

                — Известно, кто! — усмехнулась баржа.

                — Все-таки? — сказал Трус и тоже усмехнулся.

                — Буксиры! — грубо отрезала баржа. — Два таких черных, сильных, одинаковых.

                — Зачем? — спросил Трус.

                И вдруг мороз прошиб его.

                — Тебе ли не знать, зачем они приходят! — хихикнула уродина. — На твоей памяти они не один десяток кораблей уволокли во-о-он на тот заводик, что спрятался за кладбищем.

                — Ты хочешь сказать, что меня… хотят разрезать на металл? — спросил Трус.

                — Так и будет, — сказал баржа.

                Некоторое время Трус был не в силах произнести ни одного слова.

                — Где ты узнала? — наконец спросил он.

                — Все знают, — сказала баржа. — Один ты живешь в неведении. Последнюю неделю про это только и говорили. А теперь дело решенное. Хватит тебе занимать теплое место.

                — Кому понадобилось мое место? — промямлил Трус, и сам испугался слабости своего голоса. — Я в уголочке, в стороне, я никому не мешаю.

                — Нынче и уголок дорого стоит, — сказала баржа. — Я бы даже сказала: уголок — особенно.

                — Вот нелепость! — прошептал Трус. — Этого не может быть. Ты лжешь! Я знаю! Ты все придумала! Завтра в мои трюма засыплют новый уголь!

                — Не засыплют, — ответила баржа. — Уголь больше не нужен.

                — Уголь был нужен всегда, — сказал Трус. — Он был нужен всегда!

                — А теперь не нужен, — повторила баржа. — И ты тоже не нужен.

                — Я не нужен? — спросил Трус, цепенея.

                — Да. Не нужен, — повторила баржа. — Так что завтра собирайся отчаливать. Время твое пришло.

                — А ты… — Трус не мог говорить. — Ты… знаешь точно?..

                — Абсолютно! — ответила баржа. — Меня поставят на твое место. Посмотри внимательно! На берегу соорудили будку для охранника.

                — Так эту будку поставили, чтобы охранять тебя? — удивился Трус.

                — Не тебя же, — сказал баржа. — Что в тебе ценного!

           Трус больше ни о чем не спрашивал. Мысли его смешались, и сознание помутилось.

                «Будку поставили три дня назад, — вспомнил он. — Плотники пилили доски, а стекольщик вставлял стекла».

                Он посмотрел на порт, на знакомые линии причалов, на портальные краны и корабли, и не увидел их. Он словно ослеп и оглох. 

 

XVI 

                Зловещ был закат. В проломах черно-синих туч еще блестело расплавленное золото солнца. Но настал момент, и сияющие глазницы погасли. Тьма наглухо закрыла западную часть неба. Хищным зверем она быстро двигалась со стороны океана на вечерний город, на порт, на ошвартованные у причалов корабли. Мгновенно стемнело. На высоких металлических фермах зажглись прожектора. Завыла сирена. А после полуночи дунул ветер. Слабо. Осторожно. Однако все сразу почувствовали, что это только проба силы. Несколько минут стояла мертвая тишина, лишь тучи беззвучно неслись над самыми мачтами неподвижных судов. Но вот налетел второй порыв, третий. И воздух вокруг Труса взорвался. Засвистело в натянутых тросах, завыло в трубах, и по желтым дорожкам отраженных в воде огней побежали пенные буруны. С каждой секундой ураган набирал силу.

                «Нет, не может быть, чтобы эта ночь была последней моей ночью! Даже представить невыносимо! — лихорадочно думал Трус. — Еще вчера жизнь казалась мне бесконечной. А теперь до рассвета лишь несколько часов! Что можно успеть за несколько часов? Я всегда любил рассветы. Я ждал их. С рассветами рождались новые мечты. Но с завтрашним рассветом — придут буксиры. Они придут несомненно. Они начинают свою работу рано — сколько раз я наблюдал за ними, когда они приходили за другими!.. Но я был уверен: они не придут за мной никогда. Такого не будет. И вот, завтра они направятся ко мне, два силача, всегда уверенные в себе, всегда спокойные. Покажутся из-за поворота их тупые носы, грубо рассекающие воду, потом тяжелые мрачные рубки, потом трубы… И между мною и ними больше не останется преграды. А я буду стоять в углу гавани у причальной стенки. Но разве ждут палачей?.. Разве не следует биться изо всех сил, кричать во все горло, рвать натянутые тросы?! Ведь другого шанса нет. И эта уродина, эта подленькая баржа, заваленная доверху всевозможной снедью и населенная крысами, она станет свидетелем моего позора, и будет дрожать от нетерпения, когда же, наконец, я освобожу для нее теплое местечко. Как бесславно! И какое отчаяние! Но что я могу противопоставить той могучей силе, которая явится за мной и повлечет меня на смерть против моей воли?»

                Ему вспомнились эти два буксира, выкрашенные черной краской, мощные, кряжистые, не знающие ни сочувствия, ни жалости — просто такова их работа: тащить на убой. Он увидел крепкие стальные тросы, которыми они привяжут его к себе и с носа и с кормы, чтобы он, ни то, что сбежать от них, но и шелохнуться не мог. Покорность… Зачем покорность?.. Кому покорность?.. А, может, им и вообще наплевать на него? Сегодня он, завтра другой. Может, им и тащить его не хочется? Просто это его судьба. Ни от них же, в конце концов, она зависит!

                «Прощайте, кораблики!» — вдруг вспомнил он последний крик Пилигрима.

                 — Это невозможно! — громко произнес он.

                И ясно увидел, как они уже тащат его по акватории порта, все ближе к заводу, все дальше от гавани, где он провел более полувека, и суда, стоящие у причалов и в доках, провожают его сочувствующими взглядами, в которых на самом деле нет никакого сочувствия, а есть лишь ужас от сознания, что когда-то это предстоит и им, и радость от того, что теперь не их черед, и что для них не пришел еще последний день, как он уже пришел для него. И они с облегчением, скорбно и долго гудят… А вдруг они даже не загудят? Не отдадут ему последнюю почесть? Ведь он всегда был для них Трусом?.. О, если бы только для них! Ужас в том, что он был трусом для самого себя, и со стыдом сознавал это. И какое это было тяжелое, нестерпимое мучение — не пройти свою дорогу, отказаться от своей любви! Что же он сделал со своей жизнью? Зачем боялся, если этот страшный день все равно пришел, и теперь от него уже некуда деться! Он любил жизнь. Он так ее любил, что отдал ее всю без остатка страху потерять ее. «Лучше страх, чем небытие!» — думал он. Нет, они не отдадут ему последнюю почесть, понял он. Они не загудят.

                «Да о чем же я забочусь? — вдруг воскликнул Трус. — И какая мне разница: загудят они или нет! Завтра — завод. Синие огни горящего газа в резаках газорезчиков. Сначала срежут мачты, и я сразу обезображусь, потому что противоестественно кораблю быть без мачт. Потом начнут по куску кромсать надстройку, вынут из клюзов якоря, выдернут тяжелые якорные цепи, снимут палубные механизмы, и с каждым часом я буду становиться все более уродливым, все менее походить на корабль, буду медленно безропотно исчезать, пока не исчезну совершенно. Но я не хочу исчезать! Я должен найти выход до рассвета! Ведь не случайно я чувствую: я не прожил еще всей своей жизни и мне не пора исчезать! Нет! Не пора! Слышите?! Не пора! Но к кому я обращаюсь? — спросил он сам себя. — Ведь я к кому-то обращаюсь! Наваждение! Как мне найти выход до рассвета, если я не смог найти его во всю свою долгую жизнь?! Но я… Я не сделал чего-то самого главного! Я не пересек океан. Ведь у меня было для этого имя. Красивое гордое имя, достойное большого корабля».

                Он вдруг очнулся, и сейчас же вой урагана оглушил его. Тьма, пробитая кинжалами острых лучей прожекторов, клубилась над ним в тучах летящих брызг. Все вокруг стонало, гудело, рыдало, грохотало, качалось и ухало. Он оглядел порт. Сквозь тьму просвечивали огни судов, стоявших у причалов. Спали они или слушали ураган? О чем они думали в эту страшную ночь? Но уж явно не о том, о чем думал он. А те черные буксиры-могильщики за поворотом у завода? Думают они сейчас о том, что потащат его завтра в последнюю дорогу? Вряд ли! Они спят. Там, за кладбищем, в затоне, тише, чем здесь. Все молчат. Каждый сам в себе. Лишь ураган бушует. А те, что в океане? Как они? Если здесь такое безумие, что же творится там?!

И словно в ответ своим мыслям, он услышал со стороны океана гудок парохода.

Сейчас же в ворота порта, словно призрак, выявляясь из мглы, вошло грузовое судно. Это был маленький крепкий кораблик.

                Пройдя белые башенки, он радостно произнес:

             — Привет, братцы! Где тут можно притулиться?

                Увидел свободный причал и спросил:

                — Никто не возражает, если я к нему встану?

                — Становись! — ответил ему пароход, который стоял поблизости.

                — Спасибо, — обрадовался храбрый кораблик и поскорее начал швартоваться.

                — Что там? Как там? — посыпались на него со всех сторон вопросы.

                — Там воздух и вода смешались, — ответил он. — Не понять, среди туч плывешь, или среди волн. Отовсюду только и слышно «Помогите!» Видел шторма, но такого — ни разу! Видно, моя звезда счастливая. Шлюпки смыло, стекла — вдребезги! Умолял машину, чтобы не подвела. Если бы остановилась, лежать мне сейчас на дне!

                И вдруг радость в его голосе погасла, и он как-то сразу сник.

                — Я так устал! — сказал он печально. — Посплю маленько.

                И засопел, окутываясь облаком белого пара. 

 

XVII 

           Ночь перешла за середину, час проходил за часом, близился рассвет, а Трус ничего не мог придумать. Мысли стали тяжелыми, путались, и он чувствовал, что из этого вороха несвязных обрывочных мыслей он не может выделить ни одной, ясной и спасительной, за которую можно было бы ухватиться.

                И вдруг он провалился в сон. Он даже не заметил этого момента. Просто прежний мир исчез, и Трус увидел, как беззвучный паровоз подкатил к нему состав вагонов.

                — Уголь! — прошептал Трус. — Я говорил, что уголь засыплют! Уголь был нужен всегда!

                Он посмотрел на продовольственную баржу.

                — Взгляни! — победоносно крикнул он. — Мне привезли уголь!

                Сейчас же портальные краны начали загружать уголь в его утробу. Множество маленьких ручейков слились в единую могучую реку. Гигантским водопадом она падала в трюма Труса, а Трус все шептал:

                — Мое спасение! Мое бессмертие! Дайте на десять, на сто, на тысячу жизней!

                Время растаяло, и вместе со временем исчезло прошлое и будущее. Слой угля покрыл все вокруг, сомкнулся по сторонам Труса, и Трус почувствовал, что плывет по его волнам. Потом он оторвался от них легко и плавно, точно не был кораблем, созданным из металла, а имел крылья. Невесомый, счастливый, он летел над бескрайним морем угля, которое переливалось глубоко внизу драгоценным черным блеском, будто перевернутое звездное небо, и с наслаждением слушал тихий мечтательный голос.

                — Просыпайся! — нашептывал голос вкрадчиво и нежно. — Просыпайся!

                — Зачем? — спрашивал Трус в своем чудесном сне. — Зачем просыпаться?

                И вдруг, словно рухнула стена: Трус ощутил напор ураганного ветра, и сейчас же услышал голос буксира-могильщика:

                — Крепко ты спишь в последнюю ночь!

                Ледяной ужас охватил Труса. Над утренним портом висел седой лохматый рассвет, сквозь холодную муть которого совсем близко он увидел два черных буксира. Они уже сделали свою работу и крепко-накрепко привязали его к себе стальными тросами.

                — Не говорю тебе «Доброе утро!» — заговорил первый буксир, начиная движение. — Вряд ли оно для тебя доброе. Но и нам тащить тебя в такую непогоду — не радость.

                Трус увидел, что между его бортом и причалом стала образовываться полоса свободной воды. Полоса ширилась. И, наконец, тихий уголок, в котором он простоял столько десятилетий, начал медленно удаляться от него.

                «Меня потащили, чтобы убить! — понял Трус. — Это первые метры последнего пути».

                — Отцепите тросы! — вдруг закричал он в отчаянии. — Я требую!

                — Он требует! — хихикнула продовольственная баржа. — Недотрога!

                Плохо понимая, чему она смеется, Трус с удивлением посмотрел на ее размалеванную рекламами надстройку, проплывающую мимо него. Потом прислушался к вою ветра.

                Ветер выл в снастях. Не работали портальные краны. Ни одно судно не выходило в океан.

                «Это не сон!» — понял Трус.

                — Я не хочу! — закричал он. — Я еще не был в океане!

                — Заткнись! — грубо оборвал его один из могильщиков. — Какое нам дело, был ты в океане, или нет! Мы выполняем свою работу.

                Лихорадочно выискивая, откуда может прийти спасение, Трус оглядел порт. Отовсюду смотрели на него корабли, самые разные корабли, пришедшие со всего мира, а со стапелей — еще не достроенные суда. Но никто не пытался освободить его, никто не сочувствовал ему. Для них это было зрелище. Свистел ветер, завывала сирена, звонко хлопали флаги, а они все молчали и наблюдали за его гибелью.

                Передний буксир двинулся влево, поворачивая Труса в сторону кладбища пароходов.

                «Неужели конец мой так гадок, так беспомощен!» — подумал Трус.

                И вдруг что-то произошло в его душе. Ослепление! Взрыв! Душа вдруг расширилась до необъятных размеров, и Трус сделал то, чего не делал более полувека — пустил свою машину. Механизм заработал не сразу, но все же начал поворачивать тяжелый гребной вал. Быстрее! Быстрее! Быстрее! Машинное отделение наполнилось гулом и звоном. И сразу, внезапно для всех, Трус двинулся полным ходом вперед. За его кормой вскипел пенный бурун. Крепкий трос, которым он был соединен с кормовым буксиром, со звуком выстрела лопнул.

                Порт ахнул.

                — Ты что сделал! — заорал перепуганный могильщик.

                — Врете! — прошептал Трус, напрягаясь всем своим железным телом. — Не возьмете!

                Он ринулся назад, и лопнул трос, которым он был соединен с передним могильщиком.

                Порт затаился.

                — Держите его! — заорали могильщики. — Он сошел с ума!

                Кормовой буксир едва успел увернуться, иначе бы Трус раздавил его.

                — Ненормальный! — заорал буксир. — Ты всегда был психом. Заводи новые тросы! — приказал он второму могильщику. — Мы тебя усмирим! Не таких обламывали!

                Непрерывно бранясь, они завели новые тросы, более прочные, чтобы связать его и не дать ему двигаться. Но он порвал и эти тросы.

                — Врете! — снова процедил он.

                Все смешалось в его сознании. Он плохо понимал день сейчас или ночь. Он знал только одно: он должен вырваться. Весь порт с ужасом наблюдал за этой невероятной схваткой корабля и буксиров.

                — Я буду жить! — хрипел Трус, шарахаясь из стороны в сторону.

                Буксиры-могильщики едва успевали увертываться.

                «Бежать, пока они не вызвали подмогу! — сообразил Трус. — Но куда?»

                Запертый со всех сторон причалами, он мучительно искал выход.

                И тут он увидел входные ворота порта — две белые башенки на краях мола. В открытом пространстве между ними бушевал океан. Там была смерть. Никто не решился бы пойти туда сейчас. Даже новый сильный корабль. Но там была свобода.

                И, набирая скорость, Трус ринулся в океан.

                Могильщики устремились за ним.

                — Не уйдешь! — злобно кричали они. — От нас никто не ушел!

                — Врете! — твердил Трус сам себе. — Я уйду!

                Они были совсем близко; он слышал за кормой их натруженные дыхания и злобную ругань, когда полным ходом миновал ворота порта.

                — Возьмите! — крикнул он им. — Попробуйте!

                Штормовой океан раскрылся перед Трусом во всем неистовстве. Тугой воздух был наполнен мелкой водяной пылью. Порывы ветра белыми космами срывали пену с серых волн. Сейчас же нос его целиком погрузился в гигантский вал, зарылся в тяжелой воде, замер, сотрясаясь, но вот медленно пошел вверх, вынырнул и высоко взлетел к небу. Весь корпус дрожал от напряжения. Звенели переборки, гремел металл.

                — Чтоб ты потонул, ржавая рухлядь! — выругался один из могильщиков и крикнул другому: — Поворачивай! Там волны выше мачт! Мы — работники порта.

                И могильщики вернулись назад.

                Порт встретил их дружным свистом.

                — Я могу побеждать! — прошептал Трус с каким-то еще неизведанным доселе счастьем. — Я больше не боюсь!

                За первым валом последовал второй. Трус одолел и его. Азарт борьбы охватил его.

                Вот уже маяк остался позади.

                Все дальше уходил он в океан. Великое пространство вздыбленной ветром воды простиралось перед Трусом. Лишь милях в пяти справа чернели гранитные скалы, и более не было ни одной тверди, за которую мог бы зацепиться взгляд.

                «Так вот, что значит: бороться не на жизнь, а на смерть! — думал он. Радость победы переполняла его. — Зачем же я так долго боялся, если это так прекрасно?»

                Сверкающие воды тяжелыми потоками неслись по его палубе.

                Вдруг он увидел большую белую птицу, полную спокойствия и величия. Она парила над седым океаном.

                Что-то мучительно больно пронзило его память.

                И он закричал в полный свой голос, перекрывая вой ветра и грохот волн:

                — Альбатрос! Мое имя — Альбатрос! Роза Ветров, вы слышите?

                Как широк, как огромен, как неистов и при этом красив был бушующий океан! Водяные валы двигались по нему, как горы. Шипела пена. Ветер выл в трубах, свистел в канатах. И берег постепенно таял вдали.

                Черные скалы впервые остались за кормой.

                — Свободен! — шептал Альбатрос. — Какое счастье — жить, не зная страха! Смотреть в даль горизонта и ничего не бояться! Вот она, жизнь! Настоящая! Трепещущая! Не мечта! Не сон! Не видение! Сама жизнь!

                Теперь он знал совершенно точно: могильщики никогда не свяжут его стальными тросами и не поволокут на кладбище пароходов.

                — Вперед! — твердил он. — В самый грозный ураган! В смертельные волны!

                И вдруг, в тот момент, когда весь он дрожал от радости, когда впервые вдыхал ветер полной грудью, его машина дала перебой.

                «Что это? — подумал он. — Сейчас нельзя терять ход. Корабли говорили: самая большая беда в шторм — остановиться».

                Однако за первым перебоем последовал второй, третий: теперь машина работала слабо, и ветром его стало сносить назад, к черным скалам.

                «Туда мне нельзя!» — мгновенно сообразил он.

                Как никогда ум его был ясен.

                — Милая машина! — обратился он к могучему разгоряченному механизму, окутанному паром и с трудом вращавшему в его утробе гребной вал. — Выдержи! Мы должны уйти! Потом ты отдохнешь. Ты будешь отдыхать долго. Тебя починят. За тобой будут ухаживать. Но сейчас напрягись! Мы должны уйти от этих скал!

                Внезапно внутри него настала зловещая тишина. Альбатрос понял: машина встала.

                Он попытался хоть как-то вырулить, чтобы обогнуть скалы, но, не имевший хода, громадный корабль не управлялся. Он не мог более противостоять силе океана. Корпус его скрипел и дрожал, и ураганный ветер кренил его так, что борт уходил в воду.

                Беспомощное судно несло на скалы.

                Совсем недавно они были за кормой и темнели вдали сквозь серую пелену брызг, как знак победы. Теперь они неумолимо приближались — высокие, черные, с острыми сверкающими гранями.

                «Только не удариться о них бортом!» — подумал Альбатрос.

                Могучий водяной вал поднял его на себе и с силой бросил на камни.

                Раздался страшный удар, сталь лопнула, и сквозь пробоину в корпус устремилась вода.

                — Как больно! — простонал Альбатрос.

                Все померкло перед ним.

                Отхлынувшие волны с ревом и лязганьем стащили тонущий пароход со скал и снова с неистовой силой ударили его о них. Стальной хребет корабля треснул, и корпус переломился надвое. Но этой боли Альбатрос не почувствовал. Он более не слышал ни грохота волн, ни воя ветра, ни страшного скрежета рвущихся металлических листов. Бурлящими потоками вода стремительно заполняла его пустые трюма, машинное отделение, каюты и коридоры. И, оседая на острых гранитных уступах, он вдруг так ясно, словно это происходило сейчас, увидел тихий утренний океан, горизонт, ледокол Юпитер на стапелях судостроительного завода. И услышал свой собственный юный голос, произнесший тихо и восторженно:

                — Как это здорово, что впереди у нас дорога, и целая жизнь, чтобы пройти ее!

                                                                                      ЭПИЛОГ

                У побережья континента в пяти милях от берега на гранитных скалах, поднимающихся из вод океана словно готический замок, лежит разломленный надвое пароход. Лежит не один десяток лет, и стал своеобразным ориентиром. Его хорошо видно с судов, идущих мимо по фарватеру. На его борту нет имени, исчезли шлюпки из-под гигантских шлюпбалок, и на пустой палубе гуляют волны. Печально это зрелище! Особенно, когда закатное солнце ярко озарит громаду золотыми лучами. Но взгляд оно притягивает и рождает возвышенные мысли, как всё, что по тем или иным причинам потерпело в жизни поражение. Рассказывают, что однажды рядом с ним бросила якорь старая бригантина. Окруженная лунным светом, она простояла всю ночь, одиноко чернея высокими мачтами. А потом ушла в океан. Возможно, это был лишь мираж. Ни души нет на погибшем пароходе. Только чайки крикливыми стаями вдруг облепят ржавые мачты, и в затопленный трюм сквозь пробоину заплывет молчаливая рыба.

 

ТАЙНА РОЗЫ РАССВЕТА

Сказочная история

Моей жене Людмиле с любовью посвящаю

 I 

— На розовых кустах, посаженных весной, распустилось семь роз. И я насчитала десять бутонов. Среди них один — особенный: крупнее других. Уж в нём, несомненно, прячется самый прекрасный цветок!

                Так говорила крестьянка мужу поздним вечером, когда они сидели в своем одиноком доме за столом возле открытого окна.

                Дом и верно был одиноким, — стоял в стороне от деревни у опушки леса. Воздух в окно лился сладкий, душистый. Муж ел молча. Проработав весь день в механической мастерской, он очень устал.

                Крестьянка не обижалась на молчание. Так было каждый вечер. Он приезжал домой на стареньком мотоцикле, мылся, надевал чистую рубаху и садился ужинать. А она рассказывала о том, что произошло за день. Детей у них не было. Долгие годы они надеялись, что Бог пошлет им сына или дочь. Но Бог не послал.

                — В воскресенье поеду в город и продам эти розы вместе с другими цветами, — продолжала крестьянка, разливая чай в фарфоровые чашки. — Думаю, таких крупных роз не будет ни у кого.

                 — Поехать всегда хорошо, — согласился муж.

                И больше они не сказали друг другу ни слова и, так и не зажигая света, легли спать.

                В этот самый час молодая коза, стоявшая в яслях в сарае, улеглась на подстилке из соломы и мгновенно погрузилась в сладкие мечты, а рыжий кот бесшумно спрыгнул с крыльца на землю и, не оглядываясь, потрусил мелкими шажками в сторону деревни.

                Взошла луна. Летучая мышь легкой тенью пронеслась над домом, словно потревоженный ночной дух.

                — В старинной книге написано, что розы хранят в себе тайну, и оберегают ее шипами, — произнесла крестьянка, глядя в темный потолок. — На стебле крупного бутона шипы, как стальные иглы!

                Муж не ответил. Он спал.

                Крестьянка взяла его тяжелую руку, положила ладонью себе на лицо и поцеловала. Рука пахла машинным маслом. Крестьянка вдохнула этот запах и опустила уставшие веки. Ей нравился запах машинного масла, потому что так пахли руки человека, которого она любила.

                «Я только простая женщина, — подумала она. — Разве дано мне понять, почему одни счастливы, а другие нет? И есть ли в том чья-то вина?»

                С этим безответным вопросом уснула и она.

                Ей приснилась роза. Красная роза, великолепнее которой невозможно представить, смотрела на нее из высоты неба, склоняясь все ниже и желая что-то сказать. А она, такая крохотная по сравнению с этой гигантской розой, стояла посреди широкого поля одна, запрокинув назад голову, и ноги ее были босы, и было ей одиннадцать лет.

                — Я слушаю! — прошептала она.

                — Тайна заключена в том, — заговорила роза, — что…

                И вдруг облако закрыло розу.

                — В чем? — спросила девочка, поднимаясь на цыпочках и протягивая к небу руки. — Открой мне!

                И тут крестьянка проснулась.

                В комнате было темно. Два окна, занавешенные узорчатыми занавесками, светились лунным светом.

                Осторожно, чтобы не разбудить мужа, она спустила с кровати ноги, сунула ступни в старые сбитые туфли и вышла на крыльцо.

                Ночной холод обжег ее. Вдали косыми изломами крыш чернела деревня, повиснув над землей в серебре воздуха.

                «Удивительный сон! — подумала крестьянка. — У меня такое чувство, будто это было когда-то со мной».

                И пошла в цветник — проверить розы.

                Чудо-бутон вырос еще. Могучая сила жизни распирала его изнутри, будто кто-то жил в нем, таинственный и прекрасный. Женщина прикоснулась к нему теплыми пальцами и ощутила прохладу.

                — Теперь приду перед восходом солнца! — пообещала она, чтобы бутон не чувствовал себя одиноким.

                И с тихой улыбкой вернулась домой, замочив по пути ноги о мокрую траву.

 

                Роза распустилась на рассвете.

                Сначала цветы, окружавшие ее, увидели, что бутон объят мягким сиянием. Потом трепет прошел по всему стеблю и зеленым листьям, и, наконец, крупные темно-красные лепестки медленно развернулись, образовав огненную чашу, наполненную волнующим ароматом.

                — Какое чудо! — ахнули розы. — И как драгоценно украшают ее капли росы! Словно утро в подарок осыпало ее бриллиантами.

                Некоторое время новорожденная молчала, привыкая к новой жизни; лишь пурпурные лепестки слегка подрагивали, выдавая ее волнение.

                — Что это? — наконец, сказала она слабым, еще не окрепшим голосом.

                — О чем вы? — благоговейно спросила маленькая розочка, которая находилась к ней ближе других.

                — Там… — повторила новорожденная. — Надо мной. Синее и глубокое.

                — Это небо, — ответила маленькая розочка.

                — С днем рождения! — дружно воскликнули розы. — Поздравляем!

                — Значит, я уже родилась? — спросила новорожденная роза.

                — Если увидели небо, — родились, — закивали розы. — Мы ваши близкие родственники. Мы живем на одном кусте.

                — Какой замечательный сюрприз! — сказала новорожденная роза. — Приятно познакомиться! А цветы, которые растут рядом, тоже мои родственники? — спросила она. — Я совсем не похожа на них.

                — Это георгины, — объяснила маленькая розочка. — Георгины с нами не общаются.

                — Почему? — удивилась новорожденная роза.

                — Они считают себя главными! — шепнула роза, которая была ниже всех на кусте. — По-моему, это глупо.

                — За клумбой георгинов расположились флоксы, — продолжала рассказывать маленькая розочка. — Дальше — гладиолусы, наши франты! Потом — молчаливые астры и яркие ирисы. Всё вместе называется — цветник.

                — То есть, все мы в цветнике? — спросила новорожденная роза.

                — Именно так, — подтвердили розы. — А в доме живут люди — муж и жена. Из трубы уже поднимается дым. Хозяйка готовит в печи еду.

                — Тише! — прошептал один из ирисов. — Скрипнула дверь!

                Послышались шаги, и над новорожденной розой склонилась женщина. Лицо у нее было загорелое с мелкими морщинками возле губ, а глаза — серые, внимательные.

                — Боже, какая красавица! — воскликнула она. — Никогда не видела такой прекрасной розы. Запах кружит голову и пьянит, будто я выпила терпкого вина и помолодела на десять лет.

                Женщина вдохнула в себя тонкий аромат.

                — Ты родилась на рассвете, — сказала она. — Назову тебя Розой Рассвета.              

И как только у новорожденной появилось это имя, все сразу поняли, что никакого другого имени у нее быть не может, так оно подходит к ее неповторимой красоте.

                — Отчего черепица на крыше дома осветилась? — спросила Роза Рассвета у маленькой розочки.

                — Солнце восходит, — объяснила маленькая розочка.

                — Я ни разу не видела солнца, — призналась Роза Рассвета. — Какое оно?

                — Этого нельзя рассказать, это надо увидеть, — сказал один из флоксов.

                Роза Рассвета посмотрела в небо и обнаружила, что все в нем изменилось. Высокие облака покрылись оранжевыми завитками, а синева стала такой прозрачной, словно воздух исчез. Затем взгляд ее опустился к вершинам деревьев и, наконец, коснулся линии горизонта, по которой тонким ручейком тек жидкий огонь.

                «Это и есть солнце?» — с некоторым разочарованием подумала Роза Рассвета.

                Но тут из огня начал подниматься кипящий золотой шар. Он весь клубился пламенем и неумолимо рос, словно руки великана выталкивали его из-за края планеты.

                Роза Рассвета замерла в изумлении.

                Шар оторвался от горизонта, и между ним и землей блеснул зеленый луч.

                — Так бывает каждый день? — спросила потрясенная Роза Рассвета.

                — Каждый, — ответили розы.

                «Уже одного этого достаточно, чтобы считать жизнь прекрасным подарком», — подумала Роза Рассвета.

                Но она не успела завершить свою мысль, — совсем близко от нее кто-то громко прокричал одновременно и хриплым, и переливчатым голосом. И, если в небе всё казалось недосягаемым и великим, то крик был земным и сообщал о чем-то простом и веселом.

                Обладателем звонкого голоса оказался петух. Цветы объяснили Розе Рассвета, что петух возвестил приход нового дня.

                «Как всё разумно устроено!» — подумала Роза Рассвета.

                Петух ей понравился сразу. Был он весьма привлекателен: лихой красный гребень, борода, на крепких лапах — шпоры, но самым главным достоинством являлся хвост, состоявший из множества разноцветных перьев. Возвестив начало дня, он острым зрением сейчас же отметил, что на розовом кусте распустился самый крупный бутон, и со всех ног кинулся к цветнику.

                — Вижу, у вас — прибавление! — воскликнул он, пританцовывая.

                И, изогнув шею и вытянувшись вверх, прокричал еще звонче, чем минуту назад. Затем искоса посмотрел на Розу Рассвета, стараясь понять: возбудил ли он в ней восторг, или она осталась к нему равнодушной, и, увидев, что старался не зря, величественно произнес:

                — Эта утренняя песнь в вашу честь, красавица!

                После чего, желая произвести еще большее впечатление, начал говорить умные вещи, и болтал без умолку четверть часа. Он сообщил, что мотоцикл хозяина воняет бензином, что звезды воткнуты в черноту неба точно так же, как булавки в черный бархат в комнате хозяйки возле ее швейной машины, где ему однажды удалось побывать, и что выведена порода кур, которые несут яйца с двумя желтками. Но тут он краем глаза разглядел, что куры собрались вокруг зерна, которое крестьянка насыпала им на землю, и поспешил к общему завтраку.

                Едва попрощавшись с петухом, Роза Рассвета заметила рыжего полосатого зверя, который, прихрамывая, приближался к цветнику.

                — Какой он странный! — сказала она. — Почему он хромает?

                — Это наш кот, — ответила Розе Рассвета та роза, что была от нее справа. — Очевидно, ночью ему опять досталось от деревенских котов.

                Кот вошел в цветник, проковылял по взрыхленной земле между кустом роз и георгинами, и вышел из цветника с другой стороны.

                Роза Рассвета заметила, что на левом боку у него вырван клок шерсти, и левое ухо сочится кровью.

                — Неужели нельзя было обойти стороной! — возмутились георгины. — Обязательно надо наследить!

                Кот не обратил на их слова ни малейшего внимания.

                Доковыляв до дома, он взобрался по ступеням на крыльцо, сел возле двери и стал зализывать раны.

                — Видите вдали крыши? — спросила Розу Рассвета маленькая розочка. — Там, в деревне, проживает множество кошек и драчливых котов. И еще: собаки. Их лай слышен каждую ночь.

                — А у нас есть собака? — поинтересовалась Роза Рассвета.

                — Только кот. Но он невезучий, и поэтому все время ищет смысл жизни, — объяснила маленькая розочка.

                — Смысл жизни?.. Что это? — спросила Роза Рассвета, удивленная таким сочетанием слов.

                — Этого никто не знает, — ответило ей сразу несколько роз. — Иначе бы его однажды нашли и больше не искали. Но, то ли он очень надежно спрятан, то ли его нет вовсе.

                 — Искать то, чего нет вовсе… — задумчиво произнесла Роза Рассвета. — Но зачем кот ходит в деревню, если там его бьют?

                — Он очень одинок здесь, — объяснила роза, что была справа. — Ему не с кем поговорить, некого полюбить.

                — Мне его жаль, — посочувствовала Роза Рассвета.

                — Мне тоже, — ответила роза, что была справа. — Но чем я могу помочь? Я ведь роза, а не кошка.

                — Господи, ну и видок у тебя! — всплеснула руками крестьянка, подойдя к крыльцу.

                Кот устремил на нее грустные блестящие глаза и жалобно мяукнул.

                — Ладно, не плачь, — сказала крестьянка и погладила его по голове. — Налью тебе молока полное блюдце.

                Кот промолчал. Очевидно, ему было так тяжело, что не хотелось и молока. Как только женщина отворила дверь, он мигом проскользнул в сени и исчез.

                Вышел из дома муж крестьянки, налил из ведра в рукомойник воды и начал умываться. Потом, глядя в зеркало, закрепленное возле рукомойника, побрился и причесал темные с проседью волосы.

                Пока он умывался, из сарая выскочило удивительное существо с коротким хвостиком и острыми рогами. Оно весело огляделось, воскликнуло:

                — Ух, забодаю!

                И топнуло ножкой.

                — А это кто? — спросила Роза Рассвета.

                — Наша игривая козочка, которая влюблена в саму себя, — подсказали ирисы. — Она очень миленькая, и глаза у нее невинные, но будьте с ней осторожны.

                — Да, будьте осторожны, — подтвердили розы.

                Звякнув серебряным колокольчиком, козочка сразу направилась к цветнику, и вскоре ее губы оказались рядом с Розой Рассвета.

                Некоторое время Роза Рассвета и козочка изучали друг друга.

                Действительно, козочка была замечательная, глаза у нее были янтарные, а белая шерстка с нежными завиточками.

                «Какая чудесная!» — подумала Роза Рассвета.

                Но тут неожиданно мягкие губы козочки жадно потянулись к ней. И, ощутив на себе горячее дыхание, Роза Рассвета поняла, что сейчас ее жизнь, едва начавшись, кончится.

                — Эй! Эй! — раздался громкий окрик крестьянки. — Куда полезла!

                Ухватив козочку за кольцо из толстой веревки, на котором висел колокольчик, крестьянка оттащила ее в сторону.

                — На секунду оставить нельзя! — воскликнула она, не на шутку рассердившись. — Выведу на луг — ешь, что захочешь!

                — Мммееееее! — обиженно заблеяла козочка. — Отказать такой прекрасной козочке, как я! Разве можно сравнить розы с обыкновенной травой!

                И понуро пошла рядом с хозяйкой на луг, где было пестро и зелено.

                — Динь! Динь! Динь! Динь! — звякал у нее на шее колокольчик.

                «Однако, странен этот мир, — подумала Роза Рассвета, опомнившись от испуга. — Восход солнца торжественен и прекрасен. И крик петуха, означающий начало нового дня, тоже полон радости. Но все это великолепие совсем не означает, что этот день не будет последним в твоей жизни, и что тебя просто-напросто не съедят в один момент». 

 

II

                Солнце поднималось все выше. Муж и жена завтракали, — за стеклами окна были видны их лица. Наконец, дверь дома отворилась, и хозяева вышли на двор. Надев кожаную куртку, муж крестьянки выкатил из пристройки мотоцикл, о котором уже было поведано Розе Рассвета петухом, ударил ногой по педали, и мотоцикл взорвался ужасным грохотом. Куры, как безумные, бросились врассыпную, в панике отталкивая друг друга крыльями. Мужчина грузно сел в седло, вырулил на дорогу и поехал по ней, оставляя за мотоциклом синий дымок.

                Опять стало тихо. Лишь крестьянка все стояла у дороги и махала рукой.

                Появились крупные облака. Они летели в свободном океане неба, где ничто не могло помешать их движению, и, казалось, были причастниками другой, особенной жизни, к которой нельзя присоединиться, если ты не облако и не ветер.

                «Интересно, большая ли земля?» — подумала Роза Рассвета.

                Ей очень захотелось спросить об этом у облаков, но она поняла, что ее слова не смогут взлететь на такую высоту.

Вышел на крыльцо кот и свернулся калачиком. Георгины спорили о дожде: большинство склонялось к тому, что дождь будет.

Лишь белая козочка на лугу вдруг начинала играть сама с собой, беситься, бодаться. И, прыгая, восклицала: 

Я козочка игривая!

 Я козочка спесивая!

Я самая красивая!

Мммеееееее! 

                А колокольчик в такт ее прыжкам звонко звенел: 

Динь! Динь! Динь! Динь!

Динь! Динь! Динь! Динь!                

Напрыгавшись, она валилась на траву и в изнеможении произносила:

                — Разве можно любить кого-то, кроме себя? Какая глупость! Дороже своих рожек и хвостика нет ничего!

                Перед обедом Розу Рассвета еще раз навестил петух. Он прошелся мимо розового куста и спросил:

                — Вам понравилось жить на свете?

                — Очень! — воскликнула Роза Рассвета. — Вокруг так много чудесного!

                — Более того! — сейчас же подхватил петух. — Чудесно всё, что существует. И если и не совершенно всё, то почти всё. — Он привстал на лапах и подтянул голову ближе к Розе Рассвета. — Дышать, греться на солнце, смотреть друг на друга. Я смотрю на вас, вы — на меня. А сколько вкусного и питательного разбросано по земле! — пламенно зашептал он. — Не понимаю кота. Какая разница, какой в этом смысл? Если вкусно, значит, смысл есть!

                — Кстати, я хотела спросить: что летит над облаками и оставляет за собой белый след? — сказала Роза Рассвета. — Оно пролетело полнеба, а я все никак не могу понять.

                Петух наклонил голову набок и ответил:

                — Самолет. Когда он опускается ниже, можно различить у него крылья, перья и окошки. Он возит людей. А так как в дороге надо подкрепляться, то в нем, как в нашем доме, есть печка, чтобы приготовить кашу. Белый след, который вы видите, это дым от печки, которая топится дровами внутри самолета.

                — Как я сама не догадалась! — воскликнула Роза Рассвета в восторге. — Конечно, им не обойтись без печки!

                — Будут вопросы, обращайтесь! — сказал петух и, охваченный порывом сильнейшей радости, как сумасшедший умчался за сарай.

                — Наш петух влюблен, — сказала белая курица черной курице.

                — В кого? — удивилась черная курица. — У нас не появилось не одной новой наседки.

                — В Розу Рассвета, — тихо произнесла белая курица.

                — Не смешите меня! — сказала черная курица. — Какой ему прок от розы? Во-первых, она с шипами, во-вторых, не несет яиц, в-третьих… Я не знаю, что в-третьих, но наверняка есть и в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых.

                — Она прекрасна! — прошептала белая курица сквозь слезы.

                — Вот уж достоинство! — усмехнулась черная курица.

                — Не смейтесь! — воскликнула белая курица. — Прекрасное обладает ужасной силой: оно восхищает! Оно… сводит с ума!

                — Извините, дорогая, восхищением не пообедаешь, — ответила черная курица. — Всё, что предназначено не для желудка, не опасно. Я знаю жизнь!

                На этом разговор кончился. Белая курица отправилась к сараю, черная — к погребу. А на место, где они только что стояли, приземлились две стрекозы, и солнце блеснуло в их слюдяных крылышках.

                «Вчера я видел породистого кота из кирпичного дома в деревне, — размышлял кот, закрыв один глаз, а другим, следя за тем, что происходит во дворе. — Кто-то из его предков был выходцем из Сибири. Он лежал на обочине дороги, сбитый грузовиком. Он имел всё, о чем я мечтаю: кошку, котят, его уважала улица и жил он в лучшем из домов. И вот, он валялся в пыли, облепленный мухами и никому не нужный. Разумеется, он сам виноват. Грузовики не подкрадываются незаметно: верти головой, на то и шея дана! Но ведь он не был глупым! Его называли баловнем судьбы, и везло ему с самого рождения. — Кот тяжко вздохнул. — Никто не знает, что будет завтра. Петух ходит по двору, тут поклюет, там поклюет, всем он нравится. Так и надо жить: поел, поспал, а если сердце переполнилось чувствами — прокукарекал погромче!»

                Георгины оказались правы: небо заполнилось тучками, и при сверкающем солнце посыпал дождь. Всё мгновенно преобразилось вокруг. Воздух наполнился стуком капель. Было такое впечатление, будто сверху вниз протянулись тонкие нити, между которыми, переливчато дрожали лучи.

                — Грибной дождь, — сказала маленькая розочка.

                — Почему, грибной? — спросила Роза Рассвета.

                — Дождь и солнце! — объяснила маленькая розочка. — Правда, я никогда не видела, как растут грибы. Вот коза, кот и петух могут обойти дом с обратной стороны и узнать, что находится за сараем, или даже в лесу.

                — Представляю, как это увлекательно! — сказала Роза Рассвета. — Земля так велика! А где она кончается? Не за той ли деревней?

                — Нет, — ответила маленькая розочка. — За той деревней — еще одна деревня.

                Но тут в небе из света и красок возникла арка. Она встала над ширью полей, как гигантские ворота.

                — Смотрите! — воскликнула потрясенная Роза Рассвета. — Я никогда не видела ничего прекраснее!

                — Это радуга, — объяснил оранжевый гладиолус.

                Он весь блестел каплями дождя и казался особенно ярким оттого, что рос между двумя темными гладиолусами, бархатисто-шоколадным и красным.

                — Как много я узнала, а день не кончился! — задумчиво произнесла Роза Рассвета.

                — Вы еще не видели звезд, — сказал оранжевый гладиолус.

                — А когда я их увижу? — спросила Роза Рассвета.

                — Как только наступит ночь, — подсказала ей роза, что росла справа.

Облака скатились за горизонт. Еще один самолет, в котором топилась печка, проплыл в высоте, оставляя за собой белый след.

                «Хорошо всё понимать! — подумала Роза Рассвета. — Смотрю с земли и знаю, что в небе варят кашу».

                Чудесная букашка, украшенная черными точечками, села на ее лепесток и замерла, освещенная солнцем.

                — Вы кто? — спросила Роза Рассвета, испытывая внезапную радость.

                — Божья коровка, — ответила кроха, почему-то застеснявшись. — Но, поверьте, я никакого отношения не имею к коровам. Я — насекомое.

                — А я — цветок, — представилась Роза Рассвета. — Корову я не встречала, но очень близко видела козу.

                — Коза — совсем другое животное, — сказала божья коровка. — Она меньше коровы.

                — Неужели бывают животные больше козы? — поразилась Роза Рассвета. — Кот, например, много меньше.

                — Но корова больше, — упрямо повторила божья коровка.

                — А бывают еще крупнее, чем корова? — спросила Роза Рассвета.

                — Бык, — ответила божья коровка. — Бык еще крупнее, чем корова.

                — Какой же он огромный! — воскликнула Роза Рассвета.

                Ей очень хотелось поговорить с незнакомкой, и она спросила:

                — Что значит «божья»?

                — Это значит: я принадлежу Богу, — еще сильнее застеснявшись, ответила божья коровка.

                — А я — мужчине и женщине, — с гордостью сообщила Роза Рассвета. — Они живут в доме. У мужчины есть мотоцикл, а женщина целый день проводит в огороде. А как выглядит ваш Бог? — спросила она. — У него есть дом?

                — Я не знаю, — призналась божья коровка. — Говорят, он живет на небе. Но я, сколько не искала его там, не нашла. Правда, может быть, я не долетела. Небо ведь очень просторное. За один день всё не облетишь.

                — Скажите! — попросила Роза Рассвета. — Вы сверху, конечно, видели. Где находится край земли? Не за этим лесом?

                — Не думаю, — ответила божья коровка. — В лесу я бывала, но конца его не видела. А лес должен кончиться раньше, чем земля, потому что, если земля кончится раньше, то на чем будет расти лес? Однако прощайте! Рада была познакомиться.

                — Я тоже, — сказала Роза Рассвета. — Вы такая…

                Роза Рассвета хотела сказать «симпатичная». Но божьей коровки уже не было. Выпустив из-под надкрыльев прозрачные крылышки, она в одну секунду взлетела и растворилась в воздухе. 

 

  III

                 Незаметно подкрался вечер. Первый в жизни Розы Рассвета. Осторожно ступая по земле, он прошел от горизонта до горизонта, и стало тихо и спокойно. Смолкли птицы. Застыли деревья. Ни один листочек не смел шелохнуться. Вечер склонился над полем, над лесом, заботливо прошептал: «Отдыхайте! День кончен!» И поплыл в небо, чтобы погасить в нем яркий блеск и остановить облака.

                Наступили сумерки, и Розе Рассвета стало особенно уютно в этой прозрачной тишине. Вдруг показалось, что живет она здесь не первый день, а так давно, что не припомнить начала. Крестьянка вернулась в дом приготовить ужин, и лицо крестьянки почувствовалось ей родным. Вдали послышался треск мотоцикла, и она подумала: «Возвращается хозяин».

                — Добрый вечер! — неожиданно услышала Роза Рассвета уже знакомый ей звонкий голос. Только звучал он сейчас тише, чем утром.

                — Добрый! — ответила она.

                — Возникли вопросы? — спросил петух. — Я решил подойти к вам, поскольку вы не можете подойти ко мне. Впрочем, я хотел подойти сразу после того, как отошел от вас, но постеснялся показаться назойливым.

                — Я очень рада, — промолвила Роза Рассвета. — Вы знаете так много интересного! Наверное, нет ничего, о чем бы вы не имели представления.

                — Благодарю! — Петух наклонил голову.

                — У меня действительно есть вопрос, — призналась Роза Рассвета. — Я хотела спросить: где находится край земли? Или ее конец? Я многих спрашивала, но никто не смог ответить. Я только узнала, что он не за деревней и не за лесом.

                — Дорогая Роза Рассвета, — учтиво заговорил петух. — Край земли виден отовсюду. Его можно потрогать. Вот он!

                И петух царапнул лапой землю.

                — Простите! — сказала Роза Рассвета. — Я… не очень поняла. Правда, я совсем не образована!

                — Мы с вами разговариваем, находясь на самом краю, — объяснил петух. — Я стою, а вы возвышаетесь на стебле.

                — То есть, мы находимся на самом-самом краешке? — неуверенно произнесла Роза Рассвета.

                — Совершенно верно! — ответил петух. — Вот если спуститься в погреб, то будешь уже не на краю земли, а внутри нее. Но зачем нам внутрь? Там темно и сыро. Теперь слушайте о конце! — продолжил он, воодушевляясь. — Конца у земли нет. Я однажды взлетел на крышу курятника, но и оттуда не увидел. А если его не видно даже с крыши курятника, то его нет вовсе. Согласитесь, чего не видно, того не существует. Поэтому, у земли есть один сплошной край, но отсутствует конец. И это замечательно. Что бы мы стали делать, если бы он был, и мы дошли до него?

                — Милый петух! — воскликнула Роза Рассвета. — Вы всегда так просто объясняете сложные вещи, что поймет любой.

                Роза Рассвета хотела сказать петуху еще много хороших слов, но в этот момент хозяйка стала загонять кур на ночлег, и петух помчался к курятнику, чтобы не попасть на виду у красавицы под хворостину.

                Когда куры сидели на шестках, женщина привела козу. Звякая колокольчиком, коза сама устремилась в сарай в свои ясли. А кот, мягко спрыгнув с крыльца, опять ушел в деревню.

                — Я все равно буду приходить! — твердил он себе под ноги. — Почему вы разделили землю на кусочки, и не смей сунуться на ваш клочок? Солнце никто не делит! Оно светит всем!

                Отужинав, муж крестьянки сел возле цветника на скамейку. Роза Рассвета заметила, что иногда он морщится и трет ладонью плечо. Его жена, вытирая руки о передник, села рядом с ним.

                — Болит? — спросила она сочувственно.

                — Немного, — ответил он.

                — Завтра куплю тебе лечебную мазь, — сказала она, и положила усталые руки на колени.

                Из деревни обрывками доносилась музыка. К ней примешивался лай собак. Но возле дома было тихо.

                Солнце коснулось дальнего леса и стало исчезать. Вскоре лишь яркое зарево сияло над горизонтом. Будто там полыхал пожар. Но он не разгорался, как утром, а погасал.

                Быстро стемнело. Ушли в дом хозяева. Недолго горел в их окне огонь, бросая прямоугольник света на цветник и скамейку.

                — Когда же появятся звезды? — спросила Роза Рассвета.

                — Они появились, — ответил оранжевый гладиолус.

                Роза Рассвета взглянула в небо и замерла! Миллиарды огней разлетались в высоте щедрыми россыпями, сверкали, выстраивались в загадочные узоры. Огромная земля, которая так легко держала на себе дом, лес и даже поле вместе с деревней, теперь представлялась лишь подножьем другой далекой жизни, которая блистала над нею во всей красе.

                «Оранжевый гладиолус был прав: самого таинственного я еще не видела», — подумала Роза Рассвета.

                Вдруг вспомнилась ей божья коровка, с которой она познакомилась сегодня. Не летает ли она сейчас где-то там среди тысяч и тысяч звезд? Может, летает и все ищет своего хозяина. Как, наверное, одиноко ей в глубине холодного мрака, такой крохотной и слабой! Летать и искать!

                Роза Рассвета затаилась. Ни один вздох не исходил из бездны. Безмолвие неба только усиливалось оттого, что она продолжала слышать земные звуки. Музыка больше не доносилась из деревни, однако были слышны голоса людей и лай собак. Но эти голоса не поднимались к небу, а оставались внизу на земле.

                «Я всё это чувствую, потому что живу!» — поняла Роза Рассвета.

                И внезапно ее охватило сильное чувство счастья.

                Взошла луна. Поля стали шире. Обозначились крыши домов и стога.

                — Увидели звезды? — спросил шепотом Розу Рассвета оранжевый гладиолус.

                — Увидела! — прошептала Роза Рассвета.

                — Я родом из Южной Африки, — заговорил оранжевый гладиолус. — Правда, я никогда не был в Африке, но знаю: мои далекие предки росли именно там. Ночью я что-то вспоминаю, и меня охватывает странное ощущение моей прежней родины.

                — Подумаешь, Африка! — вмешался кто-то из георгинов. — Мы родом из Америки. Мы очень родовитые цветы.

                — А мы — как пламя! — воскликнули флоксы. — Мы цветы очень древние.

                — Не спорьте! — сказала одна из роз. — Королевой цветов всегда считалась роза.

                — Какое имеет значение: кто откуда! — возмутились ирисы. — Мы живем соком этой земли. Стало быть, наша родина здесь.

                Порыв ночного ветра пролетел над лесом.

                — Тишшше! — тревожно зашелестели листья. — Пожалуйста, тишшше!

                И все замолчали.

                — Если бы я могла хоть ненадолго стать такой, как вы! — услышала Роза Рассвета хрупкий голос маленькой розочки. — Почувствовать, что значит быть прекрасной, поймать на себе восторженный взгляд, ощутить, как замирают дыхания при виде меня.

                — Вы тоже красивы, — сказала Роза Рассвета, смущенная внезапным признанием.

                — Нет, — грустно ответила маленькая розочка. — Иногда я забудусь, и мне почудится, что и я — королева. Но забытье проходит. Я такая неказистая, как говорит наша хозяйка! Стебель тонкий, корявый. И шипы… Ну, разве что шипы!.. А вас любой сразу выделит среди остальных. Потому что остальных много, а вы единственная. Простите, что я это сказала! Просто такая минута. Спокойной ночи!

                — Спокойной ночи! — ответила Роза Рассвета.

                Однако ей не спалось. Ночь перешла за середину, но всё продолжало удивлять ее, всё вызывало вопросы.

                Наполненные лунным светом, облака медленно плыли друг за другом. Между ними скользили крупные звезды, и было впечатление, будто движутся не облака, а звезды. Дом в ночи казался более высоким. Его бревенчатая стена, стеклянные окна, ступени крыльца были залиты голубыми лучами. И счастье представлялось Розе Рассвета бесконечным.

                Неожиданно она услышала, как кто-то тихо разговаривает сам с собой.

                «Я — чужак! Я — лишний! — с отвращением произносил голос. — С какой ненавистью они набросились на меня! С каким визгом!»

                Бросая черную тень на землю, на дороге появился кот. Зверь ковылял с трудом. Войдя в цветник, он стал откусывать зубами кончики травинок, что росли возле толстых стеблей георгинов.

                Некоторое время георгины наблюдали за ним, накапливая негодование. Они не любили кота, хотя сами не знали за что. Не любить всегда проще, чем любить.

                — Ест и ест! — наконец возмутился первый. — Вы подумайте! Ни стыда, ни совести!

                — Эй, кот! — крикнул второй. — Убирайся! Тебе на лугу травы мало?

                — Всю объел! — добавил третий.

                — Вам травы жалко? — спросил кот, продолжая откусывать кончики травинок. — Она не сеянная, сама выросла.

                — Сеянная, не сеянная! Какая разница! — воскликнул четвертый. — Она растет на нашей клумбе.

                — Мне надо залечить раны, а здесь именно та трава, которая нужна, — объяснил кот. — Это — трава лечебная.

                — Нам что за печаль — твои раны! — разозлились георгины. — Нечего по ночам в деревню шляться! Не будет и ран!

                — Не ваше дело! — хмуро сказал кот. — Куда хочу, туда иду!

                — Наглый какой! — воскликнули георгины. — Ему плевать, что о нем думают! Правильно тебя деревенские коты подрали! Жаль, что мало! В другой раз они тебя на части разорвут!

                Кот продолжал молча кусать траву.

                — И будет замечательно, если разорвут! — горячились георгины. — Мы будем очень рады! Уж, нахохочемся!

                Кот проглотил траву и сказал:

                — Может, разорвут, а, может, нет, — я хотя бы биться с ними буду. А вас завтра срежут.

                Внезапно наступила такая тишина, что стало слышно, как в небе летят облака.

— Откуда ты знаешь? — спросил один из георгинов.

— Кто тебе сказал? — прошептал второй.

— Назло нам придумал? — взвизгнул третий.

                — Хозяйка говорила: в воскресенье поеду в город продавать цветы, — ответил кот. — Воскресенье — завтра. Так что, ночка у вас последняя. Думайте о себе, а не о траве.

                И тут в цветнике начался такой шум, что про кота забыли, и он благополучно доел траву и незаметно ушел. Все разом проснулись. Тревога перекинулась на розовый куст, затем к флоксам, от них — к гладиолусам и ирисам. Только астры по-прежнему молчали.

                — Срежут! — звучало отовсюду. — Завтра срежут!

                — А, может, не тронут? — вопрошали некоторые.

                — Ждите! — кричали им с усмешкой. — В прошлый раз со всех клумб по десятку срезала. И от гладиолусов, и от георгинов, и от ирисов. Она, пока ведро не наполнит, не остановится!

                — Только бы не меня! — заплакал кто-то из флоксов. — Не желаю! Не хочу! Будь проклят завтрашний день!

                — Что значит «срежут»? — спросила Роза Рассвета, не понимая о чем речь.

                — То и значит, — ответила ей роза, что находилась на кусте пониже ее. — Ножом по стеблю чирк! И — в ведро!

                — Кого? — спросила Роза Рассвета, холодея.

                — Вас, меня, всех, кого повезут на рынок! — ответила роза.

                Роза Рассвета почувствовала, как мороз побежал по ее листьям. Она посмотрела влево, вправо, вниз — кричали уже на всех клумбах.

                Не зная, у кого найти поддержку, она стала обращаться то к одним, то к другим цветам.

                — Меня не срежут? Как вы думаете? — спросила она у роз.

                Розы онемели.

                — Скажите, пожалуйста, меня не срежут? — обратилась Роза Рассвета к георгинам, от страха забыв, что розы с георгинами не общаются.

                Среди георгинов была паника.

                — Как вы думаете, меня не срежут? — спросила она у гладиолусов. — Я расцвела только вчера! Я совсем не жила еще. Ведь, когда я родилась и увидела небо, мне никто не сказал, что меня могут срезать.

                — Не стану утешать вас, — сказал оранжевый гладиолус. — Вы очень красивы. В данном случае это — недостаток. Но все возможно.

                — А бывает так, что не срезают вовсе? — спросила Роза Рассвета.

                — Безусловно, — ответил оранжевый гладиолус. — Но время от времени хозяйка возит цветы в город, чтобы продать их на рынке. И все же, надежда есть.

                — Спасибо вам, — сказала Роза Рассвета. — Мне стало легче. Я буду держаться за эту надежду.

                — Мы все будем держаться, — сказал оранжевый гладиолус. — Мы хоть и в одном цветнике, но каждый наедине с собой, если это касается жизни.

                — Чего кричать заранее! — наконец властно произнесли астры. — Наша судьба не от нас зависит! В конце концов, еще полночи впереди! Не отдавать же ее страху!

                Но никто не сумел остаться невозмутимым, и ночь была отдана мольбам и стенаниям, а остаток ее показался длинным, как жизнь, и коротким, как минута. 

 

IV 

Настало утро.

                Уже игривая козочка паслась на лугу, а куры разбрелись по огороду, уже крестьянка и ее муж позавтракали, и мотоцикл был вывезен на двор, а Роза Рассвета все еще надеялась, что ничего дурного не произойдет.

                Но час пробил. Крестьянка спустилась с крыльца. В одной руке у нее было ведро, в другой — нож.

                Напряженная тишина повисла над цветами.

                Женщина приблизилась к клумбе георгинов, склонилась над ними, выбирая — кого первого… Потом большим и указательным пальцами руки взялась за стебель бордового георгина.

                — Ну, всё, сейчас меня! — глухо промолвил бордовый георгин.

                И оказался в ведре с водой.

                Срезав с десяток георгинов, она перешла к клумбе флоксов, потом — к гладиолусам.

                Стон и крик стоял над цветником. Он, то вскипал на одной его стороне и волной катился к другой, то охватывал сразу все клумбы.

                — Меня не срежут! Меня не срежут! Меня не срежут! — шептала Роза Рассвета, как заклинание. — Меня никогда не срежут! Потому что иначе быть не может! Ведь это я, Роза Рассвета! Я буду вечно цвести возле дома!

                Крестьянка подошла к розам и принялась срезать их одну за другой.

                Не зная, к кому обратиться за спасением, Роза Рассвета обратилась к небу, синевшему высоко над нею:

                — Ты такое красивое! Ты вмещаешь в себя солнце и звезды! Сделай так, чтобы она не тронула меня! Я только расцвела! Мне так хорошо жить на кусте!

                Крестьянка прикоснулась к маленькой розочке.

                Маленькая розочка застыла, как мертвая.

                — Взять и тебя? — спросила крестьянка, толи саму себя, толи маленькую розочку. — Ты такая неказистая! Кто тебя купит!

И перешла к ирисам.

                «Оставила! — подумала Роза Рассвета, дрожа каждым лепестком. — Она оставила меня! Я была рядом! О, счастье! Она меня не тронула!»

                Кот сидел на крыльце и смотрел, как женщина срезает цветы.

                «Все хотят жить, — думал он. — Одним везет, и они живут долго и счастливо, другим червь подтачивает корень. Откуда взялся этот червь и почему этот корень подточил — никто не знает. А есть и такие, которые засыхают, не успев даже раскрыться. И такие, которых срезают, едва они расцвели, когда им жить больше всего хочется. Петух говорит: такова жизнь! Это понятно. Не понятно: почему она такова?»

                Неожиданно крестьянка вернулась к розам. Аккуратно она взялась пальцами за стебель Розы Рассвета, а лицо склонила к чаше из лепестков.

                — Как ты удивительно пахнешь! — сказала она. — Такой тонкий аромат! Сегодня ты будешь королевой!

                И Роза Рассвета ощутила, как что-то обожгло ее.

                — Ахххх! — вскрикнула она.

                Всё потемнело вокруг, всё куда-то поплыло…

                — Меня убили!.. — прошептала Роза Рассвета и лишилась сознания, но тут же пришла в себя, погрузившись срезанным концом стебля в воду. Жадно потянув ее в себя, она замерла от удивления: впервые она увидела розовый куст со стороны. Место рядом с маленькой розочкой, где прежде цвела она, было пустым. Короткий остаток ее стебля со свежим срезом торчал, как палка. И ещё многие стебли уродливо белели свежими срезами. Роза Рассвета встретилась взглядом с маленькой розочкой. Та смотрела на нее с нескрываемым ужасом.

                Тем временем муж крестьянки завел мотоцикл.

                Кот спрыгнул с крыльца и пошел за сарай в огород.

                Петух бродил в огороде между грядками.

                — Цветы увозят на рынок, — сказал кот.

                Петух застыл, раскрыв клюв, потом осел набок.

                — Ее срезали?.. — прошептал он.

                И со всех ног бросился туда, где ревел мотоцикл.

Стремглав, он обежал сарай и сразу увидел отъезжающих.

Муж крестьянки сидел за рулем, а крестьянка — на заднем сиденье, поставив между собой и спиной мужа ведро с цветами и придерживая его рукой.

                — Прощайте! — кричали цветы из ведра цветам, оставшимся на кусте. — Мы больше не увидимся!

                — Прощайте! — кричали им в ответ с каждой клумбы. — Не помните зла!

                — Стойте! — заорал петух. — Я не успел сказать главного!

                Он догнал мотоцикл и побежал рядом с ним, выкрикивая:

                — Роза Рассвета! Я никогда не забуду вас! Никогда!

                — А ну пошел! — гаркнула крестьянка, повернув лицо к петуху. — Лезешь под самые колеса!

                — Я тоже вас не забуду! — прошептала Роза Рассвета.

                Но петух не услышал ее слов. Мотоцикл взревел громче и окатил его едким синеватым дымом.

                Петух остановился и долго смотрел ему вслед. Уже облако дыма рассеялось, и звук мотоцикла затих, уже стало слышно пение птиц и шорох листвы деревьев, а он все смотрел и смотрел на дорогу. Потом он грустно повернул назад и увидел своих кур.               — Увезли!.. — промолвил петух дрогнувшим голосом.

                Куры молчали.

                — Ну что вы так смотрите! — воскликнул петух. — Разве вы не знаете, что при прощании надо непременно сказать что-то доброе, нежное? Даже, если расстаешься на день! А это прощание — навсегда. Мы больше не увидим нашу прекрасную Розу Рассвета.

                — Другая вырастет, — сказала белая курица. — Вон — целый куст! Считай, не пересчитаешь!

                — Другая будет — другая, — ответил петух. — А такой больше не будет. Не раскроется, не распустится, не засверкает, хоть тысячу жизней проживи…

                Неожиданно он прослезился и сам на себя осерчал за эту слабость.

                — Да что там! — воскликнул он.

                И прокукарекал так громко и с таким отчаянием, что было слышно во всех окрестных деревнях.

А кот, улегшись на крыльце возле запертой двери, тяжко вздохнул и положил голову на лапы.

                «Всё неправильно! — подумал он. — Всё совершенно неправильно! Но если бы я знал, что надо сделать, чтобы стало правильно!»

 

V 

Путь от дома до железнодорожной станции цветы проделали молча. Еще саднили горячей болью свежие срезы на стеблях, а страх от того, что с ними только что произошло ужасное, с каждой минутой возрастал.

                Роза Рассвета видела широкую спину мужа крестьянки, который сидел на переднем седле и управлял мотоциклом, и на заднем седле — крестьянку; одета она была не в каждодневную блузку и юбку, а в красивое платье, и на ее голове светлела косынка. Иногда мотоцикл резко встряхивало на ухабах, и она просила мужа ехать медленнее. Потом дорога повернула, и Розе Рассвета открылся вид на опушку леса: она разглядела маленький дом, сарай и цветник, и вдруг поняла, что это и есть их дом и тот цветник, в котором она родилась. Но как далеко это было! Въехали в деревню. Сразу злобно залаяли собаки. «Вот куда ночью уходит наш кот!» — подумала Роза Рассвета. И опять поплыли мимо поля, стога, линии электропередачи, пронеслась с грохотом встречная грузовая машина, и все заволокло пылью.

                Наконец мотоцикл затормозил.

Оставив его возле станции, муж и жена взошли на платформу. Рядом тянулись нити блестящих рельсов и уходили далеко к горизонту, где сливались в одну точку.

Крестьянка поставила ведро на край платформы.

                Было тихо и тревожно. Незнакомо пахло железной дорогой.

                — Друзья! — вдруг прервал молчание бордовый георгин; он так волновался, что даже побледнел. — Я сказал «друзья»! — повторил он. — Прежде мы цвели на разных клумбах и могли кичиться своими достоинствами. Теперь мы оказались в одном ведре. Будем же поддерживать друг друга в эти трудные минуты!

                — Да! Будем! — поддакнул один из флоксов. — Я за то, чтобы поддерживать!

                — И я! — добавил второй флокс. — А то очень страшно. Не знаешь, что и думать!

                — Кроме того, нам пришлось проститься с нашими близкими, которые остались в цветнике, — продолжал бордовый георгин. — Теперь все мы товарищи по несчастью. Мы соприкасаемся стеблями, листьями, лепестками, мы пьем одну воду.

                — Это так! — воскликнул ярко-синий ирис. — Но гладиолусы и розы пьют куда больше, чем ирисы!

                — Мы — крупные цветы, поэтому больше и пьем, — объяснил оранжевый гладиолус. — Лютику хватит на день нескольких капель. А у нас стебли толстые, листья широкие. Нам требуется больше влаги, чтобы выжить.

                — Вода одна на всех! — возразил ярко-синий ирис. — И лучше бы разделить ее поровну.

                — Но как мы можем разделить воду поровну? — удивилась желтая роза. — Это не в наших силах!

                Бордовый георгин с укором посмотрел в сторону ириса.

                — Лучше не считать, кто сколько пьет, — строго сказал он. — Лучше помогать друг другу. Увидел, что сосед завял, поддержи листьями, силой своего стебля. Ободри его!.. — Он вдруг сбился и зарыдал. — Простите! — наконец промолвил он. — Просто очень страшно! Ведь никто из нас не видел рынка. Возможно, там нас разрежут на мелкие кусочки или скормят козам? Говорят, на рынке много голодных коз, и везде блестят ножи!

                — Конечно, там целое стало голодных коз! — сказал флокс.

                — И потом: что значит — нас продадут? — спросил ирис.

                — Позвольте мне объяснить, — вмешался лиловый георгин. — Я всегда молчал, но сейчас хотел бы высказаться.

                — Говори! — воскликнуло сразу несколько голосов. — Лучше слушать чужую речь, чем свой страх!

                — Как выглядит рынок, я понятия не имею, — начал лиловый георгин. — Но что такое «продадут», знаю.

                — И что это? — закричали со всех сторон цветы. — Отвечай скорее!

                — Это значит: нас обменяют на деньги, — объяснил лиловый георгин.

                Цветы переглянулись.

                — Что такое деньги? — с недоумением спросил флокс.

                — Предполагаю, что это тоже цветы, которые посадят в цветнике вместо нас, — ответил лиловый георгин. — Разумеется, они будут лучше, ярче, красивее, иначе для чего обменивать? Но главное, — и вот об этом я хочу сказать: наши знания очень поверхностны. Мы ничего не знаем наверняка. Кто-то где-то когда-то что-то слышал. Наша тревога от незнания. Может, и нет ничего страшного в этом рынке, где нас продадут? Например, петух сказал Розе Рассвета, что звезды воткнуты в черноту неба, как булавки в черный бархат возле швейной машины нашей хозяйки. И она поверила.

                — Да, петух именно так сказал, — подтвердила Роза Рассвета. — Я думаю, он знает всё обо всём.

                — Ошибаетесь, сударыня! — заговорил лиловый георгин. — Вы красивы, в этом спору нет, но очень наивны. Красавицы никогда не блещут умом. Если природа дает одно, то непременно обделит в другом. Так вот, в отличие от петуха, я ни разу по известным причинам в комнате не был, и, ни бархата, ни булавок не видел. Но сегодня всем известно, что эти знания устарели. И на самом деле звезды подвешены на ниточках.

                — А почему в таком случае ниточек не видно? — сейчас же спросил алый гладиолус.

                — Потому что ночью темно, — ответил георгин. — Если бы звезды горели на небе днем, то все бы увидели и ниточки, на которых они висят.

                — А я слышала, что солнце — тоже звезда, — сказала белая роза. — Но оно ведь на небе днем. Почему же ниточку не видно?

                — Какая же солнце — звезда! — усмехнулся георгин. — Удивляюсь вашему невежеству! Солнце — это солнце. Оно так и называется, потому что светит днем. А звезды горят ночью, поэтому их и назвали звездами. К тому же, в отличие от звезд, солнце очень горячее. Ниточка сразу бы перегорела, и солнце упало на наш цветник. Ну, может быть, возле сарая. Этого я точно сказать не могу.

                — Слушайте, какая разница, воткнуты звезды в небо, или висят на ниточках? — воскликнул бледно-розовый ирис. — Для нас какая разница! Разве этой проблемой мы озабочены? Наше положение ни от звезд, ни от солнца не зависит. Оно зависит от количества воды в ведре. Кончится вода, и все мы через несколько часов погибнем. Мы потому так много и болтаем, что правде в глаза смотреть страшно.

                — Он прав! — подтвердил флокс. — Звезды — звездами, а вода в ведре убывает. Гладиолусы так жадно пьют! Они, конечно крупнее нас, флоксов, но жить всем хочется!

                — А нам что делать? — воскликнули остальные цветы. — Воды в стеблях и в листьях и до вечера не хватит.

                — Не хочу! Даже думать об этом не хочу! — закричал флокс.

                И у него началась истерика.

                — Без паники! — отчетливо произнесла одна из астр. — Пока что воды хватает. А дальше — увидим!

                И все опять замолчали.

                Постепенно платформа заполнялась людьми; ждали прибытия поезда.

                Роза Рассвета была одним из самых высоких цветков в ведре. У нее был длинный крепкий стебель, а огненная чаша из лепестков сверкала вровень с верхушками гладиолусов. И, наконец, в далекой голубой дымке, где рельсы сходились, она различила темный квадратик.

                — Идет! — сказал кто-то из пассажиров.

                Квадратик быстро рос, стал слышен вой электрических двигателей, потом Роза Рассвета с ужасом почувствовала, как вода в ведре задрожала, и в несколько секунд грохочущая громада вознеслась над ней, замелькав стеклами, и со скрежетом остановилась.

                — Я встречу тебя вечером, — сказал муж крестьянке.

                Женщина шагнула в вагон, села на скамью и поставила цветы рядом с собой.

                Платформа и станция тронулись с места.

                — Прощай прежняя жизнь! — промолвил оранжевый гладиолус.

                Поезд стремительно набрал скорость. Все, что виделось вдали, плыло назад медленно, словно разворачивалось на невидимой оси, показывая взгляду то березовую рощу, то водонапорную башню, то поселок, утопающий в зелени деревьев. Что находилось рядом — неслось со страшной быстротой: телеграфные столбы, будки путевых обходчиков, шлагбаумы переездов.

                Только теперь Роза Рассвета осознала, что дом на опушке леса, кот, петух и козочка — навсегда удаляются от нее, скрываясь за все новыми и новыми горизонтами, потому что у земли есть только край, но конца нет.

                — Прощайте! — прошептала она, повторив слово, сказанное гладиолусом, и сквозь слезы добавила: — Но как мне не хочется прощаться!

                Через час пейзаж начал меняться. Исчезли свободные просторы, стада коров и одинокие лошади на лугах, свиньи в загонах, гуси у берегов речушек, тут и там начали подниматься кварталы многоэтажных жилых зданий; параллельно движению поезда выстроились вдоль шоссе ряды автомобилей, появились синие троллейбусы, красные трамваи, кургузые автобусы, дома сомкнулись в сплошной бесконечный ряд… И вагон остановился.

                — Это и есть город? — спросила Роза Рассвета.

                — Какой он большой! — испугался ярко синий ирис. — Если на маленьком хуторе столько страданий, сколько же их здесь!

                Крестьянка взяла ведро, направилась к выходу, и цветы впервые вдохнули в себя дымный городской воздух.

Это была уже совсем другая жизнь. 

 

VI 

                Рынок, к их удивлению, представлял собой не поле, населенное тысячами голодных коз, а огромное здание со стеклянной крышей, воздвигнутой на бетонных опорах над длинным залом, разделенным торговыми рядами на квадраты. Он встретил их разноязыким говором. Сквозь стеклянную крышу сверху вниз устремлялись лучи солнца.

                — А где же козы? — на всякий случай спросил один из флоксов.

                Никто не стал ему отвечать. Только лиловый георгин не без гордости заметил:

                — Я же объяснил вам: наши страхи от незнания. Звезды не воткнуты в небо, а висят на ниточках!

                Крестьянка заняла свое место в цветочном ряду.

                Лишь сейчас у Розы Рассвета появилась возможность оглядеться.

                Со всех сторон ее окружали прилавки. Среди множества роз, гладиолусов, ирисов и георгинов, она впервые увидела хризантемы, гвоздики, тюльпаны и лилии. Лилии имели толстый стебель. Это были очень благородные цветы. Но Розу Рассвета восхитили тюльпаны. Форма их бутонов показалась ей совершенной.

                «Непременно познакомлюсь с ними!» — решила она.

                Правее нее светлели молочные ряды. Там продавали творог, сметану, молоко и сливки. И продавщицы работали в белых халатах. Следом находились ряды овощные, заваленные картофелем, капустой, морковью, помидорами и перцем. Ярко выделялись прилавки с фруктами, — горы красных и желтых яблок, оранжевых апельсинов, сверкающего винограда; блестели твердой коркой арбузы и дыни. В другой стороне располагался рыбный отдел, а еще левее — мясной. От него исходил тошнотворный запах сырого мяса. Роза Рассвета услышала звонкие неприятные удары, и сейчас же разглядела фигуру мясника в кожаном фартуке. Положив на деревянную тумбу свиную тушу, он разрубал ее большим стальным ножом, и отсеченные куски раскладывал на подносе. Внимание Розы Рассвета остановилось на свиной голове. Голова неподвижно лежала между кусками. Глаза были закрыты. И Розу Рассвета охватил ужас. Она поняла, что прежде голова была живой, дышала и смотрела так же, как смотрит сейчас она. И вот что с ней случилось! И Роза Рассвета поскорее отвела от нее взгляд.

                Десятки запахов носились сквозняками по всему помещению рынка: сладкие запахи фруктов, почвенные — картофеля, соленые — рыбы, кровавые — мяса. Продавцами были люди смуглые и светлые, с глазами большими и узкими, носами горбатыми и курносыми, и, видно, съехались они сюда со всех сторон земли. У одних на голове возвышалась шляпа, у других на лоб была надвинута кепка, у третьих на затылке серебрилась расшитая бисером тюбетейка. Толпы покупателей нескончаемо текли по проходам. Смех, ругань, выкрики, шарканье сотен подошв — всё сливалось в один монотонный гул.

                — Добрый день! — сказала Роза Рассвета, наконец решившись обратиться через проход между прилавками к одному из тюльпанов. Был он небольшой, снежно-белого цвета с прожилками в остроконечных лепестках, и ей почему-то почувствовалось, что он единственный сможет понять ее волнение, как будто прежде они уже виделись, и незримая нить уже соединяла их когда-то.

                — Добрый день! — ответил тюльпан мягким спокойным голосом.

                — Я тут впервые, — заговорила Роза Рассвета. — Мне очень одиноко. Совсем не знаю, что со мной будет дальше. Жизнь вдруг так переменилась!..

                Тюльпан внимательно смотрел на нее.

                — Меня зовут Роза Рассвета, — сказала она. — А как ваше имя?

                — У меня его нет, — ответил тюльпан. — Большая редкость, когда цветам дают имена. Вам повезло. Но так и должно было случиться. Вы — особенная. Каждая ваша черта восхитительна!

                Роза Рассвета смутилась. Чувство смущения охватило ее впервые. И она, хоть и была огненно красной, покраснела еще сильнее. Хорошо, что в этот момент покупатели заслонили их друг от друга, и тюльпан ничего не увидел.

                — Нас привезли на поезде, чтобы продать, — сказала Роза Рассвета, когда пространство между прилавками стало свободным. — Еще сегодня утром я цвела возле дома. Там рядом был лес, а над ним синело небо. Вас тоже привезли, чтобы продать?

                — Увы! — ответил тюльпан. — Рынок — место, где продают. Это человеческое место. Покупать и продавать додумались только люди. Ни звери, ни птицы, ни растения этого не умеют. Но нас привезли не на поезде, а на самолете, чтобы мы не успели завянуть в дороге.

                — Вы летели в самолете? — изумилась Роза Рассвета. — Я видела самолет несколько раз. В нем топится печка, и варят кашу.

                — Про печку и кашу не знаю, — сказал тюльпан. — Я их не заметил. Но, может, такое бывает в самолетах других конструкций?

                — Непременно бывает! — воскликнула Роза Рассвета. — Я видела в небе белый дым. А если есть дым, есть и печка.

                — К тому же, я маленького роста, и не мог смотреть выше спинок кресел, — добавил тюльпан. — Я — горный тюльпан.

                — Горный! — ахнула Роза Рассвета.

                Но тут в разговор вмешалась хризантема с соседнего прилавка.

                — А нас привезли в автобусе! — сообщила она. — Нам очень не повезло. Духота! Давка! Многих сломали, многие завяли. Их просто выбросили, как сор!

                — Мы все обречены! — печально вздохнула гвоздика. — Мы срезаны. Теперь — кто сколько протянет! Я здесь третий день, и кое-что поняла. Важно, к кому попадешь.

                — Что значит, к кому попадешь? — спросила Роза Рассвета.

                — Это значит: кто тебя купит и для какой цели, — ответила гвоздика. — Хуже всего, если на похороны. Тогда положат тебя в гроб или бросят прямо в могилу, а потом засыплют землей.

                — Это чудовищно! — воскликнул флокс.

                Он готов был уже впасть в еще одну истерику, но гвоздика заговорила снова.

                — Лучше, если купят кому-то в подарок, — сказала она. — Например, на день рождения.

                — У меня тоже был день рождения, — обрадовалась Роза Рассвета. — Позавчера.

                — У каждого был, — рассердился ярко-синий ирис. — Сколько живущих, столько и дней рождений. Но, оказывается, есть и похороны. Значит, не так странен был наш кот, когда думал о смысле жизни.

                — Еще лучше, если возьмут на концерт или в театр и преподнесут артисту, — продолжала гвоздика. — Тогда у тебя есть возможность попасть в красивую хрустальную вазу с водой и долго цвести, разглядывая, как живет знаменитость.

                — А лучше всего? — спросила Роза Рассвета. — Лучше всего куда попасть?

                — На свадьбу! — ответила гвоздика. — Побудете здесь пару дней, сами узнаете. На свадьбе светло и торжественно, жених и невеста влюблены друг в друга, все их радует, и они заботятся о цветах, потому что это их свадебные цветы. Свадьба — праздник! Но вряд ли я туда попаду. На свадьбу покупают крупные цветы.

                В это время к прилавку подошла женщина и попросила продать ей три розы. Крестьянка выбрала желтую и две белых.

                — Я хотела бы эту! — сказала женщина, указав на Розу Рассвета.

                — Эта роза самая прекрасная, — сказала крестьянка. — Она стоит очень дорого.

                Женщина вздохнула.

                — Такой суммы у меня не наберется, — сказала она.

                И ушла, унеся с собой розы. Взамен она оставила крестьянке несколько мятых разноцветных бумажек.

                — Что это? — спросила Роза Рассвета, с удивлением глядя на мятые бумажки.

                — Деньги, — ответил горный тюльпан.

                — Это и есть деньги? — поразилась Роза Рассвета. — Лиловый георгин говорил, что деньги — такие же цветы, как мы, только красивее.

                — Он ошибался, — сказал горный тюльпан. — Но в отличие от нас, деньги мертвы. Они никогда не узнают, что значит любить, тосковать, удивляться. Хотя люди и пытаются измерить ими всё вокруг. Поверьте, прекрасная Роза Рассвета, нам повезло куда больше! Это их можно выбросить, как сор. А нас — только убить.

                — Но ведь с нами поступили ужасно! — сказала Роза Рассвета, с волнением глядя на горный тюльпан; ей хотелось смотреть на него снова и снова. — На кустах мы могли бы цвести очень долго.

                И вдруг она поняла, что влюбилась. Внезапно, мгновенно, навсегда.

                — Как рассудить! — ответил тюльпан. — Если остаться на кусте, — проживешь много, но ничего не увидишь, кроме куста. А если срежут, жизнь будет короткой, но мир откроется шире. Жизнь — это впечатление. В конце концов, никто не вечен. И кусты со временем умирают.

  — Как удивительно вы говорите! — восхитилась Роза Рассвета. — Я хотела бы слушать вас без конца. И никогда не расставаться.

                И со страхом подумала: «Это я ему в любви объяснилась только что!»

                Горный тюльпан молчал.

                Она замерла в ожидании, слегка подрагивая лепестками.

                — Я тоже хотел бы не расставаться, — тихо ответил тюльпан. — Я рассказал бы вам о том, как могучи горы, как плывут над вершинами облака. И ни на секунду не отводил бы от вас взора. Но если бы не сорвали меня и не срезали вас, мы бы не встретились.

                — Да, — прошептала Роза Рассвета.

                Всё вокруг смолкло, всё осветилось лучами, проникавшими к торговым рядам сквозь стеклянную крышу. Они смотрели друг на друга: белоснежный горный тюльпан и огненно-красная роза. Проход между прилавками разделял их, но их взгляды были слиты. А когда слиты взгляды, слова не нужны.

                Беззвучно шла торговля. Беззвучно мелькали человеческие руки, возникали и исчезали лица, вынимались из кошельков деньги. Уже были куплены десятки роз, гладиолусов, георгинов и хризантем, а Роза Рассвета и тюльпан все не могли оторваться друг от друга. Несколько раз хотели купить Розу Рассвета, но крестьянка просила за нее так дорого, что люди брали другие цветы.

                Вдруг, как тень от тучи, внезапно набежавшей на солнце, в проходе появилась женщина в трауре. Она была одета в черное платье, а голова повязана черным платком. Глаза у нее были заплаканные. Она остановилась рядом с прилавком, и сразу к Розе Рассвета вернулись все шумы рынка. Роза Рассвета поняла: эта женщина хочет купить цветы на похороны.

                — Скорее, скорее проходи мимо! — зашептала она. — Вокруг еще много цветов!

                И как будто женщина услышала ее мольбу, перешла на другую сторону прохода и стала разглядывать тюльпаны.

                — Что я наделала! — ужаснулась Роза Рассвета. — Зачем я прогнала ее от себя!

                — Пожалуйста, этот и тот! — промолвила черная женщина, указав на тюльпан кремового цвета и на снежно-белый горный тюльпан с остроконечными лепестками.

                — О, нет! — воскликнула Роза Рассвета. — Только не его!

                Торговка, продававшая тюльпаны, ловким движением руки выдернула из букета два выбранных цветка и протянула женщине.

                — Нет! Нет! Пожалуйста! — кричала Роза Рассвета. — Я не хочу расставаться!

                Женщина в черном двинулась по проходу.

                «Она уносит его! — поняла Роза Рассвета. — Остановитесь! Прошу вас!.. Как мы беспомощны!»

                — Не тоскуйте обо мне! — сказал тюльпан. — Кто на похоронах, тот ближе к вечности.

                — Но я не хочу вечности! — прошептала Роза Рассвета ему вслед. — Я не знаю, что такое вечность.

                — Главное, мы успели встретиться! — крикнул тюльпан. — Я уношу ваш образ, а вам оставляю свой! Ведь этого могло не случиться!

                Женщина смешалась с толпой. Некоторое время Роза Рассвета видела, как среди покупателей плыл ее траурный платок. Потом скрылся и он.

                И вдруг Роза Рассвета разрыдалась. Горько, открыто, безутешно.

                Крестьянка наклонила к ней голову и, улыбаясь, сказала:

                — Сегодня я куплю мужу лечебную мазь, — я очень люблю его. Но хорошая мазь стоит не дешево. Ты поможешь мне заработать деньги, а я отдам тебя в самые лучшие руки. Обещаю!

                «О чем она говорит?..» — подумала Роза Рассвета.

                Все потеряло для нее смысл, все расплылось перед нею, отодвинулось за невидимую черту. Даже утром, когда ее срезали с куста, ей не было так горько, как теперь. Она чувствовала, как с каждым мгновением расстояние между горным тюльпаном и нею непоправимо увеличивается. Черная женщина уносит его, прижав к своему черному платью. Уносит туда, откуда не возвращаются. И она, Роза Рассвета, больше никогда не увидит его, не услышит о том, как красивы горы. Что такое «никогда»? Разве может что-то дорогое тебе, любимое тобою, уйти от тебя безвозвратно?

                «Не тоскуйте обо мне! — еще звучали его прощальные слова. — Я уношу ваш образ, а вам оставляю свой».

                Час назад в поезде она ничего не знала о нем. Даже того, что он существует в мире. Его просто не было. Теперь она не может без него жить. Что за странная сила так внезапно и прочно соединила их? Она ли называется любовью?

                — А вот и твоя судьба движется тебе навстречу! — услышала Роза Рассвета голос крестьянки. — Покажись во всей красе! Не упусти свой случай! Он может не повториться!

                Роза Рассвета обвела взглядом цветочные ряды и увидела высокого молодого человека в торжественном темном костюме, белой рубашке, и с галстуком-бабочкой на шее. Быстро, взволнованно он переходил от прилавка к прилавку, просил показать розы, разглядывал то одну, то другую, отрицательно качал головой и, расталкивая толпу покупателей и поминутно извиняясь, продвигался дальше.

                — Он так счастлив, что потерял от счастья голову! — усмехнулась крестьянка. — Напрасно он там остановился. То, что он ищет, есть только у меня. Ведь он ищет самую прекрасную розу для своей невесты. Вот эта роза! Правда, ему придется много заплатить за нее. Но она того стоит.

                Действительно, так ничего и не выбрав, молодой человек вскоре оказался перед прилавком крестьянки. И сейчас же в его глазах загорелся радостный огонь.

                — Такую красавицу искал? — весело спросила крестьянка.

                Молодой человек восторженно смотрел на Розу Рассвета и не мог вымолвить ни слова.

                — Я беру ее! — тихо произнес он, уже нисколько не сомневаясь, что нашел именно то, что хотел.

                — Роза стоит очень дорого! — предупредила крестьянка. Она была уверена: влюбленный возьмет цветок за любую цену.

                — Деньги не имеют значения! — гордо произнес молодой человек и достал из кармана бумажник. — Это подарок моей невесте!

                Обмен состоялся. Купюры оказались в пальцах у крестьянки, а Роза Рассвета — в руке у молодого человека.

                — Поздравляю! — крикнула крестьянка ему вслед.

                Но счастливец не услышал ее голоса. В шуме и толчее рынка, с купленной розой в руке, он быстро пробирался к выходу.

                Первым, что осознала Роза Рассвета, было то, что она оторвана от воды. Конец стебля больше не находил ее вокруг себя, и Розу Рассвета охватил страх. Однако вскоре она поняла, что способна еще долго жить той влагой, которая находится в ее капиллярах. Второе заключалось в том, что теперь она принадлежала чужому человеку, которого совсем не знала, и отныне он был властен над ее судьбой.

                Молодой человек выбежал из здания рынка.

Солнце ослепило Розу Рассвета. Перед нею шевелилась и сверкала шумная городская площадь. Нескончаемыми рядами плыли друг за другом автомобили, двигались люди.

                «Быть может, он здесь? — подумала Роза Рассвета о горном тюльпане. — Как мучительно не видеть того, кого любишь!»

                Молодой человек быстро шагал по тротуару, держа Розу Рассвета перед собой на вытянутой руке, как факел. Теперь Роза Рассвета смогла рассмотреть его лицо. Был он, несомненно, красив: светлые волосы, голубые глаза, прямой нос. И от него пахло незнакомым запахом одеколона.

                «Куда он несет меня?» — подумала Роза Рассвета.

                На мостовой у тротуара стояла белая карета, запряженная лошадьми. Она живописно выделялась среди железных машин, заполнявших площадь. Молодой человек приблизился к карете, отворил дверцу, и Роза Рассвета увидела прекрасную девушку в белом кружевном платье, с белой фатой на голове и в белых перчатках. Вся она переливалась искрами, точно была осыпана алмазной пылью!

                Молодой человек сел рядом с нею и положил ей на колени огненно-красную розу.

                Девушка робко взяла ее белой рукой и поднесла к лицу.

                 — Какая красавица! — прошептала она. — Само совершенство!

                — Как и ты! — сказал молодой человек, наклонился к ней и долгим поцелуем поцеловал в губы.

                Девушка была так хрупка, что, казалось, ей не под силу вынести такой пламенный поцелуй. Она закрыла глаза, и Роза Рассвета почувствовала, как затрепетали складки ее платья.

                — Это самая прекрасная роза, какую мне когда-либо дарили! — произнесла она, едва губы их разомкнулись.

                А Роза Рассвета ощутила на своих лепестках ее дыхание. Она впервые увидела, как целуются люди, страстно и нежно, и это показалось ей удивительным, прекрасным и таинственным.

                — У тебя всегда будет всё самое лучшее! — сказал молодой человек.

                Карета качнулась и поехала.

                За стеклом окна поплыли многоэтажные дома, витрины магазинов, рекламные стенды, перекрестки, уличные фонари. Тут и там встречались летние кафе, где под навесом за столиками сидели люди, — ели, пили, разговаривали по телефону. В другом месте толпа спускалась в подземный переход, или исчезала за дверями станции метро. Среди великой толчеи транспорта лошади смиренно цокали копытами по асфальту, боязливо косясь на проезжающие рядом автобусы.

                «Опять меня везут куда-то, — подумала Роза Рассвета. — Мне досталось самое лучшее: быть купленной на свадьбу. А бедному тюльпану — самое худшее: похороны. Но, получив счастливую судьбу, я только и делаю, что прощаюсь с тем, что мне дорого, и с теми, кого люблю».

                Все новые и новые улицы оставались позади.

                «Как много людей! — удивлялась Роза Рассвета. — Спешат, оглядываются, смеются…. Они знакомы друг с другом?»

                Цокот лошадиных копыт смолк, и карета остановилась. Мужчины в парадных костюмах с лентами через плечо подошли к карете и открыли дверцы.

Первым ступил на землю жених. Он подал невесте руку, и девушка, осторожно ступая маленькими ножками в белых туфельках, спустилась по ступенькам. Лишь теперь Роза Рассвета разглядела, какое великолепное платье на ней, и как воздушна, прозрачна и легка ее свадебная фата.

                Перед ними возвышалось странное здание удивительной формы. Всё в нем было необычно. Вместо крыши — купол. В башнях — колокола. Вход украшали колонны. Массивные двери были раскрыты, и Роза Рассвета увидела, что там внутри темно.

                Вдруг она почувствовала, как заволновались жених и невеста. И их волнение передалось ей.

                «Неужели и меня понесут туда?» — с тревогой подумала она.

                Невеста взяла жениха под руку, и они направились к темному входу. 

 

  VII 

                То, что открылось Розе Рассвета внутри здания, поразило ее. От узких окон сверху вниз косо нисходили яркие столбы света. Много выше этих наклонных столбов в головокружительной высоте весь свод был расписан яркими красками. Люди в древних одеяниях, звери, птицы, крылатые младенцы, белые облака и выпуклое небо единым порывом взлетали над каждым, вошедшим сюда, и он невольно запрокидывал голову, словно кем-то сверху призываемый. Ничего подобного Роза Рассвета никогда не видела. Под настоящим небом, которое синело над городом, находилось еще одно, наполненное иной, неведомой жизнью. На стенах в золоте и серебре темнели лица мужчин и женщин. Их проницательные глаза со всех сторон устремились на нее.

                «Чего они хотят от меня?» — подумала Роза Рассвета.

                Кругом горели свечи, незнакомо пахло ладаном. Язычки пламени слегка покачивались, и это создавало таинственную игру отражений. Гулкая тишина, в которой отчетливо слышались шаги, вздохи и шепот заполняла все пространство удивительного сооружения.

                Девушка прижала Розу Рассвета к груди, и Роза Рассвета услышала, как звонко колотится ее сердце.

                «Ей страшно, — поняла Роза Рассвета. — И мне…. мне тоже не по себе».

                Венчание… Царские венцы над головами жениха и невесты… Черное, белое, золотое… Священники в длинных одеждах… Голоса расплывчаты, уносятся в высоту под гигантский купол, в ту державу фантастических животных и летающих младенцев, где никто никогда не был… Согласен ли ты взять ее в жены?.. Я мечтал о ней всю жизнь! Согласна ли ты взять его в мужья?.. Я ждала этот день! Они надевают друг другу обручальные кольца. Отныне они супруги. И кто разлучит их?.. Пламя колышется невидимым ветром… Это Ангелы машут волшебными крылами… Это человеческие слова превращаются в таинственные знаки…

  Там, среди открытых солнцу полей, Роза Рассвета даже представить себе не могла этого удивительного мира. Своды собора охраняли его, берегли внутри себя. Как прав был горный тюльпан! Если бы ее не срезали сегодня утром, разве узнала бы она о том, что все это существует!

                Но вот, кончено! Потянулись к выходу. И опять синее небо. Родное. Привычное. Нет больше дрожания огней на свечах. И те лики в золотых ризах, они тоже остались там, внутри, за стенами. Они не шагнули наружу, ибо здесь не их мир. Здесь поздравления, возгласы, суета, вспышки фотокамер, улыбки, свобода и незнание своей судьбы…

                Вышли на проспект. Кареты с лошадьми уже не было возле тротуара. Вместо нее стояла длинная белая машина, украшенная куклой в подвенечном платье и разноцветными надувными шарами.

И вдруг, когда садились в машину, с Розой Рассвета произошло странное: свет на мгновение померк перед нею.

«Что со мной?» — испугалась она.

 

VIII 

                Лакированная машина мягко катилась по проспекту. Разноцветные шарики трепетали по ее бокам. Люди в просторном салоне были возбуждены и говорили громко. А жених и невеста, устав от пережитых волнений, беспомощно улыбались и кивали головами на комплименты и поздравления.

                Потом машина остановилась. Швейцар отворил дверцы, и молодые в сопровождении близких вошли в помещение ресторана, где должна была состояться их свадьба. Поднявшись по мраморной лестнице, они оказались в ослепительном зале, посреди которого сверкал накрытый стол. Белизна скатерти, фарфор, хрусталь — всё говорило о празднике. Темнели узкогорлые бутылки с вином, сияли вилки и ножи, переливались бликами плоские вазы с пирамидами из фруктов. Возле стола наготове стояли официанты, а на возвышении блестел музыкальными инструментами оркестр. Едва молодожены вошли, затрубили трубы, ударник ударил палочками по барабану, и звуки, расширяясь, заполнили пространство. И опять на мгновение свет померк перед Розой Рассвета. Ей почудилось, будто зажженные люстры мигнули в высоте. И она поняла: вода! Того количества, какое оставалось в ее листьях и стебле уже недостаточно.

                Гости расселись по местам. Послышался звон сдвигаемых бокалов, и торжество началось. А когда все насытились, оркестр заиграл медленный вальс, и жених пригласил на танец невесту. Молодая пара легко закружилась по паркету. Одну руку невеста положила жениху на плечо, а в другой держала Розу Рассвета. И Роза Рассвета плыла по залу вместе с новобрачными.

                — Я хочу засушить ее на память, — сказала девушка, испытывая счастливое головокружение от летящих мимо огней. — Меня научили, как в горячем песке засушить розу так, чтобы форма лепестков не изменилась.

                — Это замечательно! — улыбнулся молодой человек. — Она всегда будет стоять в нашей комнате, напоминая о сегодняшнем дне.

                

  IX 

                Празднество длилось уже четвертый час подряд, а Розе Рассвета все не давали пить, и ей стало совсем худо. Ее нежные лепестки начали терять светоносность и потемнели по краям. Но никто не заметил мучений прекрасного цветка. Официанты приносили новые блюда, гости ели, пили, в воздухе стоял неумолчный говор, точно тут и там крутились десятки ветряных мельниц. Временами оглушающей бомбой взрывался оркестр, и тогда все вокруг наполнялось тяжелыми дыханиями людей и топотом каблуков; пахло потом, вином и духами.

                «Если бы они дали мне хоть немного воды! — страдала Роза Рассвета. — Мою красоту еще можно было бы спасти!»

                Наконец, жених и невеста поднялись со своих мест и направились к выходу.               На улицу они сели в ожидавшую их машину. Она не была такой длинной, как та, на которой они приехали, и ее не украшала кукла в подвенечном платье и надувные шары. В ней находился только шофер в фуражке.

                Внутри было душно. За окнами, бросая свет вглубь салона, проносились ярко освещенные витрины, делая лица пассажиров то синими, то красными, то зелеными. Роза Рассвета лежала на кожаном сиденье между женихом и невестой. Ее лепестки погасли, и в их кончиках началось тление. Красота стремительно уходила от нее. И ей было жалко своей красоты. С горечью она поняла, что никогда больше не будет прекрасной.

                Автомобиль тормозил у перекрестков, набирал скорость, визжал колесами на поворотах… Наконец, он остановился. Перед новобрачными вознесся от земли до неба высокий бетонный дом с множеством горящих окон.

                Опустив Розу Рассвета чашей из лепестков вниз, девушка взяла молодого человека под руку, и они направились к подъезду; каблучки ее туфелек звонко застучали по каменным плитам, которыми был выстлан тротуар. Внутри здания пахло штукатуркой, пылью и масляной краской. Металлические двери разлетелись в стороны, и молодые ступили в кабину лифта. А через минуту они вошли в свою новую квартиру, наполненную темнотой и тишиной. Лишь широкое окно одиноко мерцало в комнате посреди стены.

                — Зажечь люстру? — спросил молодой человек.

                — Нет, — ответила девушка. — В ресторане было так много яркого света. Посидим у камина!

                — Хорошо, — сказал молодой человек.

                Девушка положила Розу Рассвета на стул, поочередно, движениями ступней, скинула туфли, и опустилась на толстый ковер, лежавший на полу перед камином, по-детски раскинув вокруг себя пышное платье. А, может быть, этим раскинутым платьем оградила себя.

                Молодой человек сел чуть в стороне от нее.

                — Как он включается? — спросила девушка.

                — Нажми эту клавишу! — сказал молодой человек и протянул ей пластмассовый пульт.

                В камине вспыхнул огонь. Поленья сразу раскалились, и над ними заходили тонкие языки пламени, осветив комнату дрожащим светом. Камин был украшен изразцовой плиткой, и медная решетка его ярко заблестела.

                «Они услышали меня, — подумала Роза Рассвета. — Теперь я немного согреюсь. Наверное, я потеряла слишком много жизненной силы, если так мерзну».

                — Давай помолчим, — сказала девушка.

                Молодой человек кивнул.

                Они замолчали. И Розу Рассвета удивило, что дрова в камине горят беззвучно, не щелкая, не потрескивая, и пламя не гудит.

                «Горный тюльпан! — подумала она с незнакомой прежде болью. — Если бы он встретил меня теперь, то вряд ли обратил бы на меня внимание. Кто полюбит завядшую розу?»

                Молодые смотрели на пламя.

                Наконец девушка поднялась с ковра, взяла молодого человека за руку, и они молча ушли в другую комнату. Дверь за ними неслышно затворилась.

                «Сейчас они принесут мне воды, — поняла Роза Рассвета. — Мой милый горный тюльпан! Я буду жить! Непременно буду!»

                Однако время шло, лепестки ее гасли, но никто не выходил из той комнаты.

                — Пожалуйста! — шептала Роза Рассвета. — Это не составит для вас труда! Хотя бы совсем немного!..

                Она огляделась.

                Слева от камина на низком журнальном столе в прозрачной стеклянной вазе стоял огромный букет цветов. Это был роскошный букет. Казалось, самые красивые цветы, какие существуют на свете, собраны в нем. И все они были так тесно прижаты друг к другу, что создавалось впечатление, будто над вазой возвышается шар из цветочных головок. Над шаром торчали лапчатые ветви папоротника, лилии, маки и розы. Кроме того, он был переплетен нитями вьюнка и украшен ветвями с мелкими ягодами.

                — Помогите мне! — обратилась Роза Рассвета к цветам. — Я увядаю.

                Но никто не ответил ей, ни одна ветвь в букете не шевельнулась.

                — Прошу вас! — взмолилась Роза Рассвета. — Я еще смогу подняться!

                И на этот раз цветы не услышали ее просьбы. Они вели себя так, будто ее здесь не было вовсе.

                — Это жестоко! — прошептала Роза Рассвета. — Почему вы молчите?

                Тогда она решила обратиться только к розам — их было в букете не меньше десятка.

                — Мои незнакомые сестры! — заговорила она. — Научите меня: что мне делать! Вы, очевидно, давно здесь, и так ярко, так пышно цветете.

  Внезапно тревога охватила Розу Рассвета, — она увидела, что в стеклянной вазе, в которой стоял букет, не было воды.

                «Что это значит? — заволновалась Роза Рассвета. — Как они могут оставаться живыми и не только не вянуть, но пышно цвести? Им известен секрет, которого не знаю я?»

                — Милые сестры! — вновь заговорила она, обращаясь к розам. — Расскажите, как жить без воды, без тепла, без солнца! Вы так свежи, будто только сейчас распустились!

                И вдруг ужас объял ее: она поняла, что все эти растения — мертвы. Они не дышали, не трепетали от движения воздуха. В них не было жизни.

                С изумлением и страхом смотрела она на огромный букет искусственных цветов, в котором пышно цвели мертвые розы, безжизненные маки и бесчувственные лилии, озаряемые не греющим светом электрического камина.

 

                Полночь осталась позади. Роза Рассвета угасала. Венец за венцом ее лепестки теряли упругость и форму, траурно темнея по краям и сворачиваясь. И все же она еще верила, что ее спасут.

                «Они помогут мне!.. — шептала она, успокаивая себя. — Не может быть, чтобы они не помогли. Сейчас дверь откроется, они выйдут и положат меня в воду. … Вода… Прозрачная!.. Чистая!.. Вокруг меня много воды!.. Синее небо опрокинуто в нее… Блики солнца танцуют на ней… Она полна жизни и радости!.. Я вся в воде! Я пью ее каждым листом, я втягиваю ее в свои капилляры!..»

                Тишина стала особенно ощутимой, точно превратилась в живое существо, которое незримо шевельнулось в темноте.

                «Как тревожно!» — подумала Роза Рассвета, внимая этому существу.

                И тут, словно порыв ледяного ветра, налетело на нее осознание того, что никто не придет и не спасет ее. Она одна была живая в этой комнате и беспомощно лежала на стуле, забытая невестой.

Мучительная тоска охватила Розу Рассвета. 

 

  X 

                А над заснувшими полями, вдали от нее, вздувалось глубокое черное небо, полное крупных звезд, небо, какого никогда не бывает над городом. Одинокий дом у опушки леса был тих и темен. Лунный свет лежал на одной из сторон его покатой крыши, отбрасывая от дома на цветник длинную тень. Крестьянка и ее муж спали. Но в деревне еще горели огни, и редкие прохожие встречались в полутьме изогнутой улицы.

                Двое мужчин разговаривали, сидя на скамье под окнами деревянного дома.

                — Опять рыжий пришел! — сказал первый второму, указывая пальцем на кота.

                — Сейчас ему достанется! — усмехнулся второй.

                — Нет большей потехи, чем поглядеть их драку, — сказал первый.

                Мужчины откинулись на спинку скамьи и приготовились смотреть.

                Котов становилось все больше. Они вылезали из-под заборов, плетней, появлялись из кустов. Перегородив улицу, они остановились в ожидании.

                Рыжий тоже остановился.

                — Удивляюсь твоему упорству, — заговорил большой серый кот, глядя на рыжего горящими желтыми глазами. — Может, ты не всё понял в прошлый раз? Мы объясним снова.

                — Я очень одинок, — беззлобно произнес рыжий кот. — Я не хочу больше быть одиноким.

                — Ты нам не нужен, — сказал серый кот. — Мы не принимаем чужаков.

                — Разве судьба сибирского кота не показала вам, что нет ни чужих, ни своих? — промолвил рыжий кот.

                — Он просто не обернулся вовремя, — отрезал серый               кот. — Скажи лучше: тебе нравятся наши кошки!

                — Нравятся, — ответил рыжий.

                — Нам они тоже нравятся, — сказал серый. — И нам не нравится, когда на них смотрят чужаки.

                Он сузил желтые глаза, и коты окружили рыжего.

                — Начинается! — азартно произнес первый мужчина.

                — Дюжина против одного, — сказал второй.

                — Я буду биться! — процедил рыжий кот сквозь зубы.

                — Считай, ты уже мертвый! — ответил серый.

                И сразу несколько котов с визгом и урчанием накинулись на рыжего, выпустив из подушечек лап острые когти.

                «Главное, увернуться от молодого, что нападает слева!» — быстро сообразил рыжий и, отпрыгнув в сторону, сбил с ног сразу двух котов. Молодой промахнулся, но другие успели всадить в рыжего свои когти, а серый острыми зубами разорвал ему переднюю лапу.

                Превозмогая боль, рыжий вырвался, запрыгнул ему на спину и железной хваткой схватил за холку.

                — Наваливайтесь! — захрипел серый кот.

                Вся стая котов набросилась на рыжего, и клубок покатился.

                — Рвите его на части! Выцарапайте ему глаза! — визжал серый кот, все еще не оправившись от укуса, который нанес ему рыжий. — Убейте чужака!

                Внезапно клубок распался, и коты расступились. Рыжий лежал посреди улицы и не мог подняться.

                Мужчины хохотали.

                «Чему они радуются? — подумал рыжий кот. — Мне так нестерпимо больно!..» 

 

  XI

 Дверь из спальни отворилась, и в полутемную комнату, в которой одиноко мерцало электрическое пламя камина, осторожно вошли друг за другом юная жена и юный муж. Девушка была в короткой белой сорочке; длинные волосы черным потоком спускались по ее спине. Она неслышно проплыла мимо стула, на котором лежала роза.

                — Спасите меня! — из последних сил прошептала Роза Рассвета.

                — Мы забыли выключить камин, — сказала девушка.

                Темные тени задвигались по стенам.

                — Ты счастлива? — спросил молодой человек.

                — Да, — ответила девушка. — Но при этом мне хочется плакать. Я еще не знаю: что такое быть женой.

                — Ты станешь хорошей женой, — сказал молодой человек. — Пойдем на балкон!

                — Я не одета, — произнесла девушка тихим голосом.

                — Кто увидит нас ночью на восемнадцатом этаже?

                Молодой человек отворил дверь на балкон, и им открылся сверкающий город.

                — Сколько огней! — восхитилась девушка.

                — Отныне один среди них будет наш, — сказал молодой человек. Он обнял девушку за плечо и прижал к себе. — Я чувствую в себе столько желаний, столько сил, когда ты рядом!

                 Из раскрытой двери со двора, от мглистого неба, нависавшего над городом, текла струя холодного воздуха. Вчера такой воздух приятно бы освежил Розу Рассвета, но теперь она была так слаба, что жестоко мерзла.

                Молодые вернулись в комнату к горящему камину, и вдруг девушка вскрикнула:

                — Моя роза!

                Она остановилась возле стула, пораженная, испуганная, потом боязливо взяла Розу Рассвета в руку. Тяжелая чаша из потемневших лепестков безжизненно склонилась набок.

                — Она завяла! — сказала девушка.

                Молодой человек принял розу из ее руки. Несколько лепестков, кружась, упали на ковер. Свет от пламени камина осветил их.

                — Может, поставить ее в воду? — спросила юная жена.

                — Эта роза не оживет, — ответил молодой человек.

                — Как жалко! — сказала девушка. — Я хотела засушить ее на память. Теперь это невозможно.

                — Не расстраивайся! — утешил молодой человек. — Если так случилось, значит, такая судьба.

                В глазах девушки блеснули слезы.

                — Любимая! — воскликнул молодой человек. — Стоит ли переживать из-за цветка! Сегодня самая счастливая ночь!

                — Как горько — видеть красоту завядшей! — прошептала девушка. — Уж лучше бы она не была такой прекрасной! Мне было бы не так грустно.

                — Успокойся! В нашей жизни будет только счастье! — пообещал молодой человек. — Грусть и печаль не для нас!

                — Разве бывает только одно счастье? — с надеждой во взгляде спросила юная жена.

                — В нашей жизни — будет! — уверенно ответил молодой человек. — Ты так прекрасна с распущенными волосами! Я не могу оторвать от тебя глаз!

                — Но что, если и я когда-нибудь также увяну? — спросила она. — Мне страшно даже подумать об этом!

                — Ты никогда не увянешь! — сказал молодой человек. — Ты всегда будешь самой красивой! И у тебя всегда будут самые дорогие, самые прекрасные розы. — Он поцеловал девушку. — Ты будешь смотреть, как они цветут, и сама будешь цвести. Я буду менять их, но ты не заметишь этого. И, чтобы ты не сомневалась, я утром поеду на рынок и куплю тебе новую розу. Свежую, благоуханную! Хочешь?

                Девушка робко улыбнулась и кивнула.

                Молодой человек унес завядшую розу и кинул ее в мусоропровод. И в этот момент поранил об ее шипы руку.

                — Ах, проклятье! — воскликнул он, облизывая кровь. — Они просто как сталь!                

С огромной высоты в узкой бетонной трубе Роза Рассвета летела вниз и, наконец, упала на кучу мусора, лежавшего в мусороприемнике — железном ящике на колесах, в который сбрасывали отходы со всех этажей дома. Упав, она ударилась об осколок пивной бутылки чашей из лепестков.

                И тут же что-то тяжелое рухнуло на нее сверху и переломило ее стебель.

                Роза Рассвета глухо простонала, и все вокруг нее погрузилось во тьму.

                С этой минуты сознание лишь урывками возвращалось к ней. Но и тогда она уже не чувствовала ни холода, ни боли. То видела она вокруг себя горящие свечи; острые язычки пламени, колеблемые движением воздуха, озаряли глаза невесты, темные, как талая вода, взволнованные, счастливые, и кружевные рукава ее свадебного платья; потом странным образом огни свечей превращались в неоновые огни города, а огни города — в легкие лепестки роз, которые всё осыпались и осыпались дождем, а сквозь дождь светлела радуга, и летели друг за другом самолеты, в которых топились печки, оставляя за собой в небе белые стрелы следов. То возникали перед ней необозримые поля, густо залитые солнцем и пестревшие ромашками, и над ними порхали бабочки, и бабочки напевали грустные нежные песни и плакали от радости, что жизнь так прекрасна.

                Вдруг услышала она совсем близко раздраженный женский голос.

                — Говорила, давай вывезем с вечера! Нет! Он все делает по-своему!

                Женщина была очень сердита.

                Роза Рассвета почувствовала, как мусороприемник качнулся, двинулся из тьмы к свету, и увидела мужчину, черноволосого, узкоглазого, в оранжевой накидке дворника, который толкал железный ящик впереди себя. Ржавые колеса скрипели в утренней тишине. Женщина шла рядом с мужчиной, отвернув от него лицо.

                — Вечно ты недовольна! — ответил мужчина. — Вечером была другая работа.

                Над Розой Рассвета встала высокая стена дома с потушенными окнами. Дворник опрокинул мусороприемник в помойный бак, и Розу Рассвета придавил пакет с заплесневелым хлебом. И опять ее окружили огни свечей, а все остальное исчезло.

                — Какая вы счастливая! — промолвила ей маленькая розочка. — Если бы хоть одну минуту я могла побыть такой красивой!

                Рядом с баком послышались мягкие осторожные шаги. Это не была поступь человека, но шаги небольшого зверя. Он подошел к баку, бесшумно вспрыгнул на его верхнюю кромку, и Роза Рассвета увидела над собой голову кота с торчащими ушами. И сразу узнала его.

                Это был рыжий кот, что жил в доме у опушки леса вместе с крестьянкой и ее мужем, одинокий, невезучий, который все искал смысл жизни.

                — Здравствуйте, дорогой кот! — с трудом произнесла Роза Рассвета. — Как хорошо, что вы пришли сюда. Я только не знаю: это на самом деле, или чудится мне?

                — Всё на самом деле, — ответил кот. — Ничего нет не на самом деле.

                — Мне так одиноко! — прошептала Роза Рассвета. — Я… Я, знаете, умираю… И это несомненно. Я погибаю в зловонном баке никому не нужная. Какая глупая некрасивая смерть!

                — Смерть не бывает ни красивой, ни уродливой, — сказал кот. — Она просто смерть.

                Он улегся рядом с Розой Рассвета.

                — Но что она такое? — спросила Роза Рассвета слабеющим голосом. — Я так рада, что вы со мной. Мне от этого чуть-чуть легче. И все же я боюсь. Я не знаю, как это будет, когда я умру.

                — А что такое было твое рождение? — спросил кот.

                — Мое рождение? — обрадовалась его вопросу Роза Рассвета. Слово «рождение» было приятно ей. — Я знаю, — быстро заговорила она. — Это было очень хорошо. Едва я родилась, я увидела небо, и розы поздравили меня с началом моей жизни. А что такое смерть — я не знаю.

                Кот печально взглянул на Розу Рассвета влажными глазами, и она увидела, что весь он в ранах. А раны кровоточат.

                — Это мгновение, в которое секунда падает в вечность, как капля дождя в океан, — ответил он. — И, упав, перестает быть каплей, но становится океаном.

                — Секунда… — повторила Роза Рассвета. — Вы всегда говорите так сложно! Но я только обыкновенная роза. Я ничего не поняла из ваших слов. Капли дождя я знаю, но я никогда не видела океан.

                Опять послышались шаги. Кот исчез. Теперь это, несомненно, были шаги человека. Усталой шаркающей походкой он подошел к баку, заглянул в него, порылся в мусоре, отыскал пакет с хлебом, потом вдруг увидел завядшую розу со сломанным стеблем, вытащил ее из бака и осмотрел. Он был одет в порванную куртку, грязную рубаху, а лицо его обросло бородой.

                — Еще пахнет! — сказал он сам себе. — Какой прекрасный цветок! Ты сумел сохранить свой аромат даже среди зловония. Видно много было в тебе жизни, если ты смог и в смерти своей быть таким прекрасным. Как жаль! Такой гордый, такой красивый, такой сильный цветок! — Он сел на землю рядом с помойным баком, откусил от хлеба и задумался, глядя на розу. — Я тоже был когда-то сильным, — сказал он. — Но у меня отняли мою силу. Ты хочешь спросить: кто?.. — И сам ответил: — Их было много. И каждый отнимал по чуть-чуть. Незаметно. А потому не чувствовал вины. Знаешь, чудесная роза, жизнь слишком безжалостна к нежным сердцам. Еще мама говорила мне: «Как ты будешь жить с таким нежным сердцем? — В одной руке он держал поникшую розу, в другой — кусок хлеба. — Если бы тогда, в юности, мне сказали, что я буду иметь пропитание из помойного бака, я не стал бы жить дальше. А так случилось. И я живу. Но, возможно, я остался жить для того, чтобы проводить тебя. И тогда у моей жизни есть смысл. Ведь кто-то в этот час нужен и тебе, чтобы он был рядом, чтобы он прикасался к тебе, ласково говорил с тобою. — Лепестки Розы Рассвета облетали один за другим и падали на землю. — Умираешь… — грустно сказал он. — Да. Ты умираешь… Совсем скоро Бог заберет тебя. Может, у него тебе будет лучше, чем здесь, среди людей. Кто знает? Никто не знает, как у него. Но все ждут хорошего. А, может, там ничего и нет, а есть только одно здесь ожидание. — Он горестно вздохнул. — Знаешь ли ты, что такое ожидание?.. Теперь ты всё знаешь. Ведь ты улетаешь.

                Он положил розу на землю и нежно погладил ее увядшие лепестки пальцами.

                — Ах! — вдруг тихо вскрикнула Роза Рассвета. — Я… Я, кажется, упала… Секунда… Капля…

                И снова увидела кота. Он шел, с трудом переставляя лапы, по пустой дороге. Вдали чернел лес, и темнела спящими домами деревня.

                — Прощайте!.. — крикнула она ему. — Быть может, и вы со мной? Я падаю в океан!..

                — Нет, — ответил кот. — Я должен вернуться.

                Нищий посмотрел в ясное утреннее небо, приветливо махнул рукой и крикнул:

                — Счастливо тебе, чудесный цветок!

                Роза Рассвета увидела себя со стороны. Без сожаления и страха смотрела она на розу с переломленным стеблем и наполовину осыпавшимися лепестками, лежавшую на земле рядом с мусорным баком, и на нищего человека, с запрокинутым к небу лицом. Мертвая роза — была она, Роза Рассвета. Но она уже покинула эти увядшие лепестки, она оставила их легко и свободно, и теперь поднималась… Куда?.. Что-то сильное тянуло ее вверх. Ее окружал двор, четырехугольный, замкнутый высокими многоэтажными домами, мимо нее плыли десятки занавешенных окон. У подъездов и парадных горели лампочки, но они не давали на землю кругов желтого света. Потом она увидела телевизионные антенны, трубы, и, наконец, весь город развернулся под нею морем крыш. Блеснула река с безлюдными набережными. Теперь Роза Рассвета не могла бы найти не только человека, который проводил ее, но даже потеряла двор, и тот бетонный дом, где обнявшись, спали молодожены. Город стремительно уплывал вниз, погружаясь в белый туман, в его могучие густые клубы, и, наконец, исчез. Вокруг Розы Рассвета распахнулся черный космос, в котором ярко горели миллиарды звезд, и неожиданно она увидела среди них горный тюльпан. Он светлел шестью островерхими лепестками.

  — Здравствуйте, милый тюльпан! — сказала Роза Рассвета, ощущая, как радость наполняет все ее существо.

  — Здравствуйте, прекрасная Роза Рассвета! — поклонился тюльпан.

                — Я так ждала встречи с вами! Я так без вас скучала! — сказала Роза Рассвета. — Простите, но я теперь совсем некрасивая! Лепестки мои облетели, а стебель переломлен.

                — Я тоже очень скучал, — сказал тюльпан. — Я постоянно видел вас перед собой, точно все время вы были рядом. Просто я начал путь раньше вас. Так получилось. Я шел впереди. Но здесь это уже не имеет значения. Здесь нет таких, которые пришли раньше или позже. Здесь только те, что пришли. Но вы ошибаетесь. Вы все так же прекрасны!

                — Прекрасна? — удивилась Роза Рассвета.

                И вдруг увидела, что стебель ее цел и лепестки наполнены светом.

                — Значит, мы живы? — робко спросила она.

                — Живы, — ответил тюльпан.

                — И мы не умирали? — спросила Роза Рассвета.

                — Не умирали, — ответил тюльпан.

                — Как это хорошо, что мы не умирали, — промолвила она и, смутившись, добавила: — Мне кажется, я знала вас всегда. А между тем, я ничего не знаю о вас.

                — Я родился у ручья, — заговорил тюльпан. — Спускаясь с гор, ручей, бежал среди камней. И первое, что я услышал, был шум бегущей воды. Иногда, коснувшись моего стебля, мимо проползала змея, шелестя чешуей. Жаркими глазами, приподняв голову, осматривала она пространство, выглядывая свою жертву и приберегая для нее смертоносный яд. Надо мной парили на неподвижных крыльях могучие птицы, а выше них плыли облака. Если прислушаться к бегущей воде, можно многое узнать. Особенно ночью, когда воздух прозрачен, и мокрые камни блестят в темноте. Тогда жизнь чувствуется особенно ярко.

                — Жизнь. Какое прекрасное слово! — прошептала Роза Рассвета.

                — Вдали чернеют горные хребты. Они — великаны! Но и они знают, что придет время, когда они станут песком, а песок разнесется ветром на все стороны. И кто догадается, что эта песчинка прежде лежала на вершине у самых облаков?

                — А я росла в цветнике, и никогда не видела гор и не слышала звонких ручьев, — сказала Роза Рассвета. — Но как бы я хотела побывать в той стране, что была для вас колыбелью!

                — Моя возлюбленная, моя единственная Роза Рассвета! — сказал тюльпан. — Мы полетим в другую страну, где звезды, горные хребты и нежные цветы — всё слито воедино.

                — Разве есть такая страна? — спросила Роза Рассвета.

                — Есть, — ответил тюльпан. — Тот, кто начал движение, уже не может остановиться. Быть и там и здесь нельзя. Я ждал вас, чтобы улететь вместе. Хотите?

                — Хочу. Но куда мы полетим? — спросила Роза Рассвета.

                — К свету, — ответил тюльпан.

                Своим гибким стеблем он обвился вокруг крепкого стебля Розы Рассвета, и его остроконечные лепестки и чаша из ее лепестков впервые соприкоснулись.

                — О, как мы близки! — прошептала Роза Рассвета. — Мне видно каждую черточку, каждую трещинку на ваших лепестках.

                — А ваши лепестки так нежны и так пронизаны золотым огнем, что мне кажется, я весь просвечен ими, — сказал тюльпан.

                И Роза Рассвета поняла: путь начался.

                Прижавшись друг к другу, они летели в бескрайнем черном пространстве, и звезды сверкали вокруг них ярко и радостно.

                — Сейчас мы исчезнем, — сказал тюльпан. — Ничего не бойтесь! Всякий страх остался позади. Вы больше никогда не почувствуете его в себе.

  — Совсем исчезнем? — спросила Роза Рассвета.

  — Нет. Мы только перестанем быть тюльпаном и розой.

  — Но что же останется? — спросила Роза Рассвета.

  — Наша любовь, — ответил тюльпан.

             И Роза Рассвета увидела, как постепенно стали гаснуть вокруг них звезды, а тьма наполняться светом. В нем растаяли ее и его лепестки. И лишь два чудных образа продолжали плыть друг возле друга. Они стали двумя ярко горящими искрами, искры слились в одну сияющую звезду, и она полетела туда, где далеко впереди сиял несказанный свет, чтобы навсегда соединиться с ним.

 

XII 

                Был ранний предрассветный час, когда рыжий кот возвращался домой. Еще не взошло солнце, и все вокруг, влажно чернея, поднималось из неяркого света, в котором не было ни теней, ни блеска. Туман еще не растаял совершенно, и на полях лежали его длинные седые полосы. Но уже хорошо были различимы отдельные деревья, лес, темневший сплошною стеной, и одинокий дом на опушке.

                Ночь отошла от земли, поднялась ввысь и улетела вместе со звездами, унеся с собой и тот час тяжелой битвы, которую кот вел с деревенскими котами. Изувеченный, с кровавыми ранами, он с трудом ступал по твердой дороге. Изредка сознание его мутилось, и тогда он останавливался и долго стоял, опустив голову к земле, вдыхая ее холод, и стараясь не упасть.

                — Сегодня я совершил главный поступок в моей жизни, — разговаривал он сам с собою. — Я думал, у меня не хватит сил. Я струшу. Но я не струсил. Что была бы для меня дальнейшая жизнь, если бы я отступил сегодня? Отчаяние и тоска. Они одолели меня, потому что их было слишком много. Но я видел, как они в восхищении расступились вокруг меня, когда я упал посреди деревенской улицы. Они не услышали от меня мольбы о пощаде. Они не нашли в моих глазах страха. И поняли, что их победа стала их поражением. Они разошлись молча, постыдно, каждый в свою сторону. И я знаю: в следующий раз я приду в деревню свободно, и никто не тронет меня. И поэтому сейчас я должен выжить. Я должен вернуться домой. Вон он, мой дом! Он уже виден. Я буду делать шаг за шагом.

                И он шел.

                Дом приближался. Одинокий дом на опушке леса.

                Вдруг кот остановился, пораженный той картиной, которая открылась ему.

             Он увидел девочку в легком летнем платьице и с толстой косой, которая свисала с ее затылка. Она стояла, запрокинув назад голову, и протягивала к небу обе свои руки. И к удивлению своему кот понял, что эта девочка и есть его хозяйка, пожилая женщина с морщинами на лице.

 

  XIII 

А внутри дома, в темной комнате с занавешенными окнами спали на кровати мужчина и женщина. Они спали, каждый лежа на спине, и крестьянка держала своего мужа за руку, чтобы постоянно чувствовать его рядом. Иногда ресницы на ее опущенных веках чуть подрагивали, и по лицу скользили едва заметные тени. Ей снова снился тот же сон с розой. Опять она видела себя одиннадцатилетней девочкой. Босая, в легком платьице, стояла она посреди поля одна одинешенька, а из небесной высоты к ней склонялась гигантская роза, и она, приподнявшись на цыпочках, тянула к ней руки, чтобы услышать тайну.

                — Тайна заключена в том, — заговорила роза, — что…

                И, как и тогда, белое облако двинулось к розе, чтобы закрыть ее от взгляда девочки. Все повторялось.

                — Ты опять исчезнешь, и я ничего не узнаю! — в слезах закричала девочка.

                И от ее крика облако растаяло, а роза стала склоняться ниже. Медленно и величаво опускался сказочный цветок. У девочки даже дух захватило. И вдруг крестьянка поняла, что это и есть Роза Рассвета. Но как такое может быть? Ведь никакой Розы Рассвета не существовало в ту пору, когда она была одиннадцатилетней девочкой. Ведь это было так давно, что и припомнить трудно. Целая жизнь прошла с тех пор. Она выросла, вышла замуж, а теперь в ее волосах пробивается седина.

                — Роза Рассвета!.. — прошептала изумленная девочка.

                А роза продолжала склоняться, словно хотела, чтобы кроме них двоих никто не услышал тайну. И, наконец, она заполнила собою все небо и накрыла девочку, спрятав ее от остального мира в покрове огненных лепестков.

                — Тайна заключена в том, — сказала роза, — что жизнь вечна.

                — Вечна? — прошептала девочка, ощущая над собой сверкающий свод из красных лепестков. Казалось, сам воздух пылал вокруг нее алым золотом.

                — Вечна, — повторила роза. — Она никогда не начиналась и никогда не закончится.

                — Но это так прекрасно, то, что вы сказали! — восхитилась девочка. — Это настоящее чудо! Если бы люди поверили в это!

                — Ты же всегда хотела увидеть чудо? — сказала Роза Рассвета.

                — Очень хотела! — воскликнула девочка. — Если бы чудеса случались на самом деле, то все когда-нибудь стали бы счастливыми. А несчастных не было вовсе. Ни одного человека, ни одного зверя, ни одной птицы, ни одной рыбы, ни одного цветка!

                — Но ведь ты никогда не видела чуда? — спросила роза.

                — Никогда, милая Роза Рассвета, — ответила девочка. — Ни одного раза!

                — И при этом ты верила в него? — спросила роза.

                — Верила. Но по секрету, — сказала девочка.

                — Отчего же по секрету? — спросила Роза Рассвета.

                — Чтобы надо мной не смеялись, — созналась девочка.

                — Почему же ты верила в то, чего не было в твоей жизни ни разу? — спросил Роза Рассвета.

                — Я не знаю, — потупилась девочка. — Мне так хотелось.

                — Выйди из дома, и увидишь чудо! — сказала Роза Рассвета.

                И вдруг все исчезло, и крестьянка поняла, что проснулась.

                Она приподнялась в постели, чувствуя, как громко стучит ее сердце, увидела сквозь темноту два окна, услышала дыхание своего мужа, который спал рядом, и даже почувствовала запах лечебной мази, которой она вчера перед сном растерла ему плечо.

                «Что это было только что?» — подумала она, пытаясь вспомнить, что с ней произошло в удивительном сне.

                Увы! Сон улетел, и она ничего не смогла вспомнить. Лишь странные слова все еще звучали в ее памяти: «Выйди из дома и увидишь чудо!» Но кто их сказал? И зачем?

                Крестьянка осторожно прошла в сени, отворила дверь и прямо в ночной рубашке босиком спустилась по ступеням на землю. Трава была сырой. В рассветном сумраке светлела дорога. Крестьянка вышла на дорогу, обернулась, словно кто-то позвал ее, и увидела возвышающийся над землей свой бревенчатый дом с блестящими стеклами, покатой крышей и кирпичной трубой. Огромное, уже светлое небо распахнулось над ним. И вдруг ей почудилось, что все вокруг дышит: не только травы, цветы и деревья, не только животные и птицы, но и высокие облака, и небо, и даже земля под ногами. Все было наполнено жизнью. Вокруг светилось утро — и это была жизнь. Устремляясь к небу, возвышался ее дом — и это была жизнь. В доме спал ее муж — и это была жизнь. Она посмотрела на свои босые ноги, на свои темные от загара, уже немолодые руки, пошевелила пальцами — и это была жизнь. Она глубоко вдохнула в себя густой холодный воздух, и поняла, что вдохнула в себя жизнь. У этой жизни не было начала и не могло быть конца. Она была непрерывна и вечна. Все было наполнено ею. Все светилось и сияло ею. И она была самое лучшее из того, что дано познать.

                Опустив голову, женщина сделала несколько шагов, подошла к цветнику и замерла; сердце ее забилось часто-часто, и ей даже почудилось, что дыхание ее остановилось.

                На том месте, где прежде торчал уродливый остаток срезанного стебля Розы Рассвета, возвышалась, цвела и благоухала роза невиданной красоты, удивительная, прекраснейшая, огненно-красная.

                — О Боже! — прошептала крестьянка. — О Боже! — повторила она. — Может ли такое быть?

                Но это было. Это было на самом деле. К розе можно было прикоснуться, можно было вдохнуть в себя ее запах.

                Задыхаясь от счастья, крестьянка вернулась в дом, легла в постель, прижалась лбом к плечу мужа и прошептала:

                — Проснись! Что-то происходит сказочное! В моей душе так много восторга!