СОФИЯ ПРИВИС-НИКИТИНА. Три рассказа

Кудесники от медицины.

Я с детства находилась в постоянном трепете перед медициной и тётей доктором. Дяденек в белых халатах я тогда ещё не встречала. Только, став уже взрослой семилетней барышней я обнаружила, что «их у нас есть», что вогнало меня уже в священный трепет. И почти всегда слышала от взрослых, что медицина нынче – дрянь! Врачи – неучи! От них один вред!

Время шло, мы взрослели. Тётеньки и дяденьки в белых халатах лечили нам зубки, заглядывали в горлышко, прописывали сладкие микстуры.

 Дядя доктор зашивал мой курносый нос , разрубленный детской острой лопаткой, другой толстый дядя – профессор Пивоваров, сорвал с меня очки и переломил их пополам, обозвав мою бабулю, зачинщицу этого мракобесия, безграмотной старой дурой. Дядя стал для меня полубогом, и я проскакала домой из военного госпиталя (там у бабушки был блат) на одной ножке, понимая, что такое — счастье!

Серьёзных столкновений, в смысле негатива, у меня с медиками не случалось до моих двадцати пяти. А тут разболелся зуб. Ну мочи нет! Я метнулась к врачу в поликлинику. Даже помню его фамилию, чтоб его! Неделька. Так вот этот Неделька обошёлся мне в месяц мук, больничный и бланж под глазом.

Приступил Неделька к делу с лёгкостью факира. Мол, открой рот, детка, и ни о чём не беспокойся. Постучал, поковырял и вынес вердикт: выдирать к чёртовой бабушке! Не зуб, а пень трухлявый!

А я и не расстроилась. Нижняя восьмёрочка. Кто её там видит? Всё лучше, чем бормашина с голосом трактора « Кировец». Да и не ведала я ещё того выражения, что «Зубья не волосы. Не вырастут».

Неделька, будь он не ладен, сделал мне местную анестезию и отправил погулять в коридоре пятнадцать минут.

 У меня заморозились губа и щека, онемело всё, включая горло. А зуб, как болел, так и болел. Я Недельке об этом сообщила, но он не внял. Он уже был на изготовке со щипцами для пыток несговорчивых партизан.

И началось! Света божьего я не взвидела! А он тащит и тащит. А зуб не идёт. Вот тебе и трухлявый пень! Я начала сопротивляться и мычать, мол, больше не могу! Неделька разозлился вконец!

  – Взрослая женщина! А так орёшь, как при родах!

Я поняла, что он прав – я рожаю! И воды, главное, уже стали отходить. Но победили сила и устремлённость врача. Зуб, наконец, был плюхнут в плевательницу. А боль, она при мне и осталась. Неделька в ране ковыряется и выносит вердикт: нагноение надкостницы. Сейчас будем чистить.

Об чистить я рассказывать не буду — ни одна цензура мира этого не пропустит, но воды отошли окончательно. Через час пыток я была отправлена домой с больничным листом в дрожащих ручонках. Освобождение на два дня. Через два дня он извлечёт тампоны из раны, и можно идти на работу.

Дома наглоталась таблеток, уснула. А потом боль стихла. Через два дня притопала к эскулапу. Он вытащил тампоны из раны, закрыл больничный, и на следующее утро я пошла на работу. Тут, казалось бы, и сказочке конец. Но не тут-то было!

Зуб, а вернее то место где он ещё недавно был, болело и день и ночь, щека распухла, правый глаз прикрылся. Сынок с трудом меня узнавал, когда я забирала его из садика. Воспитательницы переглядывались.

 День на пятый поднялась температура. На работе меня сослали в медпункт при нашей конторе. Там сидела юная и вертлявая Наташка. Она сказала: « Открой рот!» На это требование у меня сработал рефлекс: бежать без оглядки. Но Наташка не та девица, от которой убежишь без ущерба для здоровья.

 Пришлось открыть рот. Наташка глянула, причём, небрежно так глянула и говорит:

  – Этот мудак там тампон оставил. Он уже прирос, кажись. Я сама боюсь лезть туда. Иди к нему, а пока полощи водкой или одеколоном.

На дворе пятница с субботой и воскресеньем. А я полощу рот тройным одеколоном и реву. Рядом мой маленький сынок гладит меня по головке и просит не умирать.

 В понедельник с опухшим лицом пошла в поликлинику. Талончиков, конечно, не было. Но было моё лицо. Мне выдали талончик «по скорой помощи». Я отсидела недолго в очереди. Часа полтора. И предстала пред светлые очи Недельки.

  – Что у вас с лицом?

  – Доктор, мне кажется, что вы оставили там тампон. У меня такие жуткие бо…

  – Что я оставил? Кто вам такое сказал? Сам тампон? – доктор усмехнулся саркастически – злобно и показал рукой на кресло пыток.

 Я вспомнила любимые лица, мысленно с ними простилась и присела, как на электрический стул. Трагично и смиренно.

  – Откройте рот! – Прозвучало как «Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит»!

Я покорно открыла рот.

  – А почему у вас изо рта одеколоном несёт? – Неделька поднял красиво изогнутую бровь.

  – Я рот полоскала тройным.

  – Полоскали, а потом проглатывали? – попытался пошутить Неделька. Но он не учёл с какой целиной непаханой имеет дело. Непаханая встрепенулась и озабоченно спросила:

  – А что, надо было?

Эскулап безнадёжно махнул на меня рукой.

 Тампон, действительно, к вящему удивлению Недельки, был там. Но он уже с надкостницей сроднился, прирос всеми фибрами матерьяла, скажем так. И началась вторая часть марлезонского балета.

 Но я осталась жива. Через пару дней опухоль спала, но под глазом образовался чёрно — фиолетовый синяк. А Неделька выписал больничный и продлевал, продлевал, продлевал…

 Только через месяц я обрела приличный, хоть и слегка потрёпанный вид. Выглядела как женщина с историей. В таком виде вышла на работу, полностью уже избавленная от священного трепета перед белым халатом.

Но я не обозлилась, всё забылась. Жизнь катилась, а катятся, как известно не в гору, а с горы. Пока летишь, много чего интересного узнаешь. И ещё не раз обратишься к врачам. Будут и разочарование, и счастливые воскресения. Жизнь. А что вы хотите?

 Образовалась новая, платная медицина. Она от бесплатной отличается только денежным эквивалентом. И там вполне могут тебя залечить до полной нищеты. Всё зависит от совести и образованности врача. Лотерея, короче.

История эта случилась давно, но я о ней вспомнила в связи с новой историей, которая случилась с другом семьи. Есть у нас с мужем такой. Поэт. Не Пушкин. Нет! Очень не Пушкин! Но многое, что свойственно поэтам в нём присутствует. Полная незащищённость, деликатность чувств и ненависть к разборкам и скандалам.

 И вот звонит нам на позапрошлой неделе поэт и говорит, что ноготь у него на ноге болит так, что ходить он не может. И спать он не может. Об творить, конечно, нет и разговора. Муж начинает заупокойную. Он у меня любитель на костях поплясать. Нет! Не жестокий! Просто считает своим долгом упредить человека про гангрену и про возможную ампутацию.

Я выхватываю телефон у мужа и в приказном порядке советую незамедлительно идти к врачу семейному, брать направление. И дуть к специалисту. Поэт мне подчиняется беспрекословно. Мы дружим. Он – не Пушкин. Я – не Улицкая. Шансы равны. И всегда есть о чём поговорить!

 И поэт пилюкает в поликлинику к своему семейному. Тот говорит, что делов тут на три копейки. Ноготь слова доброго не стоит. И щас мы – укольчик сделаем и к собакам его сорвём, как увядшую поганку! Удалим, выбросим и думать забудем.

 Поэт, который не Пушкин, покорно ложится на кушетку, весь в радужных надеждах на скорое избавление от мук. Анестезия сейчас моментальная просто. И доктор приступает. Но тут в кабинет врывается какая-то нахальная личность в шапочке медицинской сестры и требует доктора на выход немедленно. На пару минут. Доктор чертыхается, но бежит.

Возвращается, благополучно заканчивает операцию. Сестра, эта же, наглая, в шапочке(! ) делает перевязку, и поэт спасённый, и можно сказать, обновлённый хромает домой.

Анестезия хорошая, ничего не болит. Жизнь налаживается. В голове крутятся рифмы. Поскольку, не Пушкин, то что-то вроде посвящения врачу:

 Я болен был и я страдал!

 Ты боль унял и счастье дал!

К вечеру анестезия рассеивается, как утренний туман. Рана болит невыносимо! Ощущение такое, что болят все ногти сразу. Стихи писать уже категорически не хочется. Хочется лечь и умереть!

Он звонит нам. А куда ещё? Я посылаю его обратно к врачу. Поэт стыдится докучать и не идёт. Наступает вторая ночь страданий. И вот, когда уже боль через край, он в отчаянии, можно сказать, в агонии, сдирает бинты.

Смотрит на свою многострадальную ногу. Приговорённый ноготь на месте, а рядом зияющая рана от удалённого здорового ногтя. В ночное небо вонзается вопль отчаяния.

 Утром поэт звонит нам. Муж посылает его прямо в суд. Я опять выхватываю телефон и Христом Богом прошу его срочно ехать в поликлинику и показать врачу его творенье. Разборки будем устраивать потом.

Ну и что вы думаете? Он по сю пору страдает. К врачу не идёт, чтобы не расстраивать эскулапа и не ставить его в неловкое положение. Из дома не выходит. Добрые люди приносят продукты. А этот несостоявшийся Пушкин обдумывает, как бы поделикатнее сообщить доктору о том, что произошла ошибочка.

Конечно, я заставлю его пойти к врачу. Конечно, я поеду с ним , и разговаривать с доктором буду я. Но мне не даёт покоя вопрос: почему мы все такие простофили? Почему нас безнаказанно уродуют нерадивые и безграмотные медики?

 И где они? Настоящие врачи! Где? Ау!

Любит-не любит.

Мой  кот  Яша зверь необычайной красоты и притягательности. Хорошо воспитан, аккуратен, вежлив и не то, что незлоблив, а,  напротив, бесконечно добр. Он деликатен, покладист, не любит громких споров. Он и сам-то почти не мяукает, а там, чтобы шипеть или, не дай Бог, царапаться — об этом даже и думать не моги. И никакого горя я с ним не знала, пока он не вошёл в возраст.

Когда ему исполнилось девять месяцев, я его частично подвергла обрезанию. Муж был против такого варварства и кричал диким голосом про то, что это бесчеловечно и у кота инстинкты, и я — Гитлер в юбке. И так  он кричал, пока я не сообщила ему, что Яшка пойдёт, как эксперимент, а за Яшей уже его очередь. Вы знаете — притих. И даже начал высказывания озвучивать, типа: конечно, его выпустим, он дорогу домой не найдёт, ключом пользоваться не умеет, а эти соседи- судороги, без документа и в подъезд не пустят. Это он намекал, что сам-то дорогу домой знает и ключ у него в наличии. То есть Яшку, хрен с ним, под нож, а его не надо.

Провели операцию в хорошей клинике. Парень за вечер оклемался и вспоминать забыл, что ему там кой — чего отчекрыжили. И всё у нас пошло, как и было. Нежность за нами носилась из комнаты в кухню, из кухни в спальню.  Счастью не было конца. По утрам Яша целовал меня в глаза, и всходил новый, утопленный в нежности, день.

Но всё же гладко совсем не бывает. Мужчина. И женщин любит до потери самоконтроля. И не какой-нибудь там бабник неразборчивый, а  только, чтобы глазу было за что зацепиться. А уж как зацепился глаз, то он в любовь бросается, как с  утёса в морскую пучину.

Но, повторю, не на всех он бросается, хоть по сути своей и мужчина. Но не бабник без разбора. И если дама ему не глянулась, он и голову в её сторону не повернёт. А если дама нарывается  и начинает  всякие там: « Кис- кис! Иди ко мне, моё золотко!», то золотко в недоумении слегка поворачивает к соблазнительнице свою красивую голову с вопросом  в гибельном зелёном глазу: « На что же вы, мадам, надеетесь при вашей, пардон, невзыскательной внешности! Увы, мадам!» И уходит по своим делам.

Ну а если влюблялся, то стремительно и пылко. Как-то пришла племянница, Саша, и  Яша погиб сразу. Встал перед ней зачарованным странником, тёрся, тёрся о её ноги и … уже на руках. И каждый пальчик у племяшки прикушен страстно и нежно, и вылизан. Но мужчина он достойный и не прилипчивый. Ритуал сотворил, всё про свою любовь рассказал и пропутешествовал в коридор. Там лёг на туфли любимой и замер на них, как сфинкс, до самого момента прощания. Там пошли уже опять круги, прощальные поцелуи. Короче, племяша была очарована, я – озадачена.

Но ночью я, лёжа с любимым Яшей, приводила аргументы в его пользу. Саша, племянница. Похожа на меня. Поэтому он и влюбился. И так под утро себя уговорила, что даже как-то стала собой немного гордиться. Так бы оно и продолжалось, если бы через пару — тройку месяцев не пришла ко мне на чай соседка. Женщина симпатичная, очаровательная даже, хоть на меня ни грамма не смахивает. Совершенно другая опера. 

И начались брачные танцы. Яша ласкает, эта хохочет, просто бисером по кухне смех рассыпает, а я на подхвате: принеси- подай. Долго он там с ней влюблялся, потом  прошёл в коридор и лёг на её сумочку, прихватив в охапку и ароматные перчатки любимой.

Конечно, меня он целует чаще и жарче! Да и ночи он проводит со мной! Но начались сомнения. Может так происходит только потому, что я всё время под рукой? А за той, желанной, которая сразила наповал, куда в след бросишься? 
И опять же: кому он нужЁн с лотком своим благоухающим и завтраком « а ля рюсс». Подмороженная телятина, мелко нарезанная.  Только руками. Мясорубку не уважает. И кому нужны такие проблемы надолго?

Тогда получается, что кот почти,  как муж. Обнимает, целует, а что у него в голове, какие — такие нимфы им владАют?  Женщине знать не дано. Но ни для кого не секрет, что коты умные, и уж, во всяком случае, умнее мужчин. И кот понимает, что ни одна из любовей не примет его навсегда. А если даже в минуту слабости и заберёт, то скоро вышвырнет вместе с лотком и, никаких тебе « а-ля рюсс»!  Элементарно вышвырнет, как вышвыривают мужчин эти жестокие женщины: с носками их вонючими и с хилыми пожитками. Потому прикидывается любящим му…тьфу, котом.

И вот в таких метаниях проживаю я последние восемь лет, то есть сразу, как вошёл Яша в возраст. Любит? Не любит? А может только за заботу и харчи? Как ему верить? Он,  всё же, мужик, хоть и обрезанный. А им — то мы цену знаем!

«Клянусь, профессор, этот Яша… Я вам признаюсь, как на духу…»( М. Булгаков. « Собачье сердце»)

Похмелье – штука тонкая.

С утра побежала в ближайший супер-маркет. Время немного после десяти. То есть, время свободной продажи алкоголя. Конечно, очередь. И тут в ней, в очереди, нарисовался интересный контингент. Естественно, дыша духами и туманами…Пьяница и завсегдатай утренних опохмельных дел. Представил в кассу голимых две пол-литры и — НИЧЕГО! Ни тебе сырочка плавленного, ни огурчика солёного, ни даже и водицы, чтобы запить. Был он уже слегка похмелён с утречка, но не достаточно-ничтожно похмелён! И посему был строг, горд и тороплив. Водка была пробита на кассе, счастье было близко. Но денег он найти не мог.

Клиент стоял в безутешном горе. Он хлопал себя по карманам, выворачивал брюки прямо до исподнего, но денег не было! Постепенно до него доходил ужас случившегося. Клиент накипал. Но все судорожные поиски денег или карточки банковской( леший его знает, что он там искал!) результатов не дали. Он оскорбился и бросил прямо в нахальное лицо кассирши:- забирай на х… свою водку Не надо мне! И ушёл похмельем палимый.

Кассирша тяжело вздохнула, сняла с монитора платёж, поставила вниз две бутылки водки и продолжила свою работу. Водка мешала. Надо было выбрать время и отнести её обратно в торговый зал, а то ненароком заденешь ногой, потом вони не оберёшься. Причём, в буквальном смысле этого слова. То, что сейчас продавали народу, делала даже не ключница, а кто- то из семейства Медичи. Выживет не каждый.

 Прошло минут десять. Я уже собирала свои оплаченные продукты, когда стремглав примчался этот гусь, ну который « дыша духами и туманами». Весь такой победительный и небрежно — элегантный, щедрый хозяин жизни.

 Я передумала торопиться домой к плите. Назревала сюжетка для небольшой зарисовки. Совершенно игнорируя приличную очередь, бедолага подлетел к той же кассе, в пучину которой бросил свои две пол-литры, и молвил:

  – Подруга, дай-ка по быстрому мне мою водку. Карточка была в другом пиджаке.

Кассирша изумлённо надломила бровь. В наличие пиджака, да ещё « другого!» верилось слабо. Но водку всё же, стала пробивать.

  – И чё это ты мне по второму разу водку пробиваешь? Ин-те- рес-но!

Кассирша тоже была женщина не кроткого нрава. За словом в карман не лезла, но соблюдая приличия и строгие указания обязательного вежливого общения с покупателем, елейным голосом спросила:

  – А ты чё, Марчел Мастроян, мне по второму разу за неё плОтишь?

Марчел понял безосновательность своих претензий и миролюбиво буркунул:

  – Да пробивай! Одного живём!

Разрешил значит.

Кассирша пальчиком :«тук- тук- тук» , и дело в шляпе! Всё счастливы, все довольны. Кассирше не бежать в зал с двумя водками в руках, у клиента на душе светло и празднично.

Марчел вставил карточку в терминал, набрал пин-код и… тишина. То есть « Не правильно набран код». Парень заскучал. Пригладил дрожащей ручонкой грудь, откинул волосы с роденовского лба и повторил попытку. Результат тот же: « Не правильно набран код».

Клиент в тоске и растерянности. На кассира смотрит с подозрением. Что-то с ней не так. То дала водку, то отобрала, то по второму кругу пробила, и опять не слава Богу. Код у неё, видите ли не идёт. Какая-то она левая, эта баба! И взгляд такой ведьмачий! И чего он к ней попёрся?

 Клиент, он же Марчел, набрал в тощую грудь воздуха и решил попробовать снова. Конечно, рука уже не так верна, как вчера. Но вчера!? Вчера – это была песня, а не вечер! А сегодня утро, хмурое утро! Вчера решительно было лучше, чем сегодня. Марчел растерян, раздавлен и убит. Другого кода он не знает…И вдруг эта бестия ласково так ему и говорит:

  – Молодой человек! Если вы и в третий раз неправильно наберёте пин-код, то карточка заблокируется. И тогда вам никто не поможет, даже сам господь бог. Надо будет идти в банк, и разблокировать карточку. А поскольку сегодня — воскресенье… Вы ж понимаете?- и улыбается при этом лучезарно и доброжелательно, мерзавка!

 Молодой человек, он же Мастроян, он же клиент, крутил головой в сторону накипающей ненавистью очереди, возвращался взглядом снова к кассирше, с которой уже состоял сложно- сочинённых отношениях, и трагически восклицал:

  – А что делать – то теперь? Что делать? – меру беды этого парня может понять только тот, кто не дай Бог, познал такую наивысшую степень разочарование и беспомощности: водка здесь, карточка банковская здесь, друзья ждут, праздник души рушится на глазах.

 Но люди в большинстве своём жестоки и зациклены на своих проблемах. Надо детям молоко принести, мужу пиво, обед приготовить. Завтра – тяжёлый день – понедельник. И никому до Мастрояна не было никакого дела. Ничего, кроме раздражения этот пьянчуга в них не вызывал.

 Только девушка- кассир угадала, что назревает драма. Парень на грани психологического срыва. И она дала Мастрояну совет- ключик от его беды.

  – А вы попробуйте набрать код, как будто вы трезвый…

Повисла пауза. Девушку никто не понял. Но Мастроян уже был под её гипнозом и решился в последний, решающий раз набрать код, будь он неладен! И код прошёл!

Описать выражения его лица не представляется возможным. Лицо жило своей отдельной счастливой и одухотворённой жизнью. Через муки и немыслимые преграды человек пробился к заветной мечте. Клиент быстро схватил свою добычу, пропустил её между пальцами рук и уже, уходя, в полуобороте кинул кассирше:

  – А ты всё- таки ведьма! Как есть ведьма! И старая к тому же…

Жалобно брякнуло о цементный пол хрупкое стекло, по залу пошла вонь. Я вышла. Не могла смотреть на такую жестокую сцену. В спину мне неслось что-то популярное и татарское! Неслось криком отчаяния и болью обманутой души. А может кассирша та и взаправду ведьма?