СОФИЯ ПРИВИС-НИКИТИНА. Два рассказа

ЛЭЯ.

Пятилетней девочкой меня отвезли на лето к бабушке в Киев, гостевать и набираться витаминов. После вольготной, но цивилизованной жизни в культурном Таллине, я окунулась в романтику коммуналок ,в самом полном смысле этого слова. Мои киевские тётка и дядька жили в самом сердце Киева на Красноармейской. Были они уже крепко пожилые. Я приходилась им внучатой племянницей.

 Каждое воскресенье мы ездили к ним на обед с ночёвкой. На Красноармейской они жили в двух маленьких комнатушках. Зато, в задней комнате имелся телефон. Он висел на стене нарядный, чёрный с развратной трубкой на голове. Этот телефон был моим постоянным искушением. Достать до него было бы невозможно, если бы не батарея чемоданов перед ним. Я вскарабкивалась на эти чемоданы и звонила в никуда. Чемоданы были с острыми металлическими углами, одну зарубку от этих углов я ношу на колене по сей день. Но не это главное.

В комнате с волшебным телефоном проживала мама моей тётки, девяностолетняя Лэя!

Была она, по большому счёту, вздорной капризной старухой. Но внешность имела ангельскую. Легка была как пёрышко, с маленькой головкой в обрамлении облачка седых мягких волос, она напоминала одуванчик. Но характерец! Дочь перед ней трепетала, зять тихо ненавидел и боялся. А она раздавала команды, не вставая с широкой барской кровати.

Скупа была фантастически. Внуков и правнуков не любила. Не то, чтобы целенаправленно, сейчас я думаю, что, скорее всего, она не любила институт семьи вообще! Он досаждал ей постоянной, и часто лицемерной заботой. Но папу моего, фиалкоглазового Лёву, просто обожала. Говорила, что, когда заходит в комнату Лёвочка, вспыхивают миллионы лампочек сразу!

 В то лето, когда папа привёз меня к бабушке погостить, он, конечно же, нанёс визит вежливости и на Красноармейскую улицу. Лэя почувствовала его уже, когда он входил со мной в вонючий подъезд внешне приличного купеческого дома. Мы поднимались на второй этаж и долго шли по длинному коридору.

Коридор был узкий, слепой, нищенский. Квартиры в нём только назывались квартирами. Это были, видимо, в прошлом, какие-то меблированные комнаты свиданий. Ни кухонь, ни мест общественного пользования в доме не было.

Проблема решалась просто и незатейливо. В коридоре, у каждой отдельно взятой квартиры стояли огромные вёдра с нечистотами. Два ведра. На расстоянии равноценного кухонного стола друг от друга. На эти вёдра клалась огромная доска, на доску клеёнка, и обеденный стол, то есть стол для приготовления обедов был готов. Так и жили. На дерьме готовили, а под импровизированным столом копили дерьмо.

В конце недели к ресторану, что во дворе и из которого брали обеды, приезжала машина, забирала нечистоты из общего дворового туалета и из вёдер квартиросъёмщиков.

Наконец, сквозь вонь и ругань хозяек, мы добирались до заветной двери.

 Но успевали только войти в дверь, как Лэя уже кричала из задней телефонной комнаты:

  – Лёва! Счастье моё, Лёвочка! Иди ко мне, дай-но я на тебя посмотрю!

Поскольку любовь была взаимной, в комнату вбегал Лёва, выдёргивал, как редиску с грядки, Лэю из постели и кружил её в объятьях до полного умопомрачения.

  И в тот раз, не изменяя традиции, он выдернул тётку из кровати, сжал в объятьях. Лэя охнула и затихла. Диагноз — перелом двух рёбер! Трагедия была страшная. Фиалкоглазового Лёву хотели предать анафеме и отлучить от дома. Но тут вмешалась хрупкая Лэя, и всем пришлось заткнуться.

 Когда папа уехал, то тётка Вера, которая дочка Лэи, очень хотела отыграться на мне. Но не тут-то было! Лэя полюбила меня. Я ей напоминала Лёву. И хоть все считали, что я похожа на маму, но улыбка и глаза у меня были папины. Этого хватило, чтобы получить статус неприкосновенности, который гарантировало Лэино расположение.

Но на обеденных порциях это сказалось. После обеда я болталась практически голодная. Но в задней комнате жила Лэя и каким-то шестым чувством понимала, что ребёнок таки, недокормлен. Она зазывала меня к себе окриком:

  – Иди-на сюда, фэйгале моя! – и напихивала мой рот шоколадными конфетами, часто, сомнительной свежести и полной окаменелости. Я проталкивала конфету за щёку и полдня носила в своём рту послевкусие счастья.

После обеда нас водили гулять в парк Шевченко. Я ждала этого момента с самого утра. Тормозил процесс встречи с прекрасным мой троюродный брат, Женька. Он мучился над котлетой, просто физически не в силах себя заставить проглотить этот продукт ресторана. Еду брали оттуда. Получался круговорот дерьма в природе. Несчастные обитатели убогих квартир в самом центре Киева, питались дерьмом из ресторана, в конце недели ресторанному туалету это дерьмо возвращая.

 Я смотрела на Женьку и видела, что он не доест эту котлету до самого ужина, и прогулка накроется медным тазом. Подбегала к Вере и предлагала компромисс:

 – Тётя Вера! Давайте пойдём в парк! Я могу съесть котлету за Женю.

 – О! Я знаю, что ты можешь съесть за Женю, – саркастически замечала Вера, – но мне бы хотелось, чтобы котлетку съел именно Женя.

 Но гулять мы всё же, шли. В парке я обязано умудрялась в чём-то крупно провиниться перед наследственно скупой Верой, и меня предупреждали, что вечером я, таки, буду лишена чудесного воздушного бисквита. Это случалось так часто, что уже почти не расстраивало и не удивляло меня. Тем более, что вечером разносилось обычное:

  – Фэйгале моя! Иди-на сюда! – и проблема вечернего лакомства разрешалась куском бисквита и конфетами, к нему прилагающимися.

 Прошло полвека. Но я до сих пор помню старуху, отдавшую мне своё сердце раз и навсегда.

Похмелье – штука тонкая.

С утра побежала в ближайший супер-маркет. Время немного после десяти. То есть, время свободной продажи алкоголя. Конечно, очередь. И тут в ней, в очереди, нарисовался интересный контингент. Естественно, дыша духами и туманами…Пьяница и завсегдатай утренних опохмельных дел. Представил в кассу голимых две пол-литры и — НИЧЕГО! Ни тебе сырочка плавленного, ни огурчика солёного, ни даже и водицы, чтобы запить. Был он уже слегка похмелён с утречка, но не достаточно-ничтожно похмелён! И посему был строг, горд и тороплив. Водка была пробита на кассе, счастье было близко. Но денег он найти не мог.

Клиент стоял в безутешном горе. Он хлопал себя по карманам, выворачивал брюки прямо до исподнего, но денег не было! Постепенно до него доходил ужас случившегося. Клиент накипал. Но все судорожные поиски денег или карточки банковской( леший его знает, что он там искал!) результатов не дали. Он оскорбился и бросил прямо в нахальное лицо кассирши:- забирай на х… свою водку Не надо мне! И ушёл похмельем палимый.

Кассирша тяжело вздохнула, сняла с монитора платёж, поставила вниз две бутылки водки и продолжила свою работу. Водка мешала. Надо было выбрать время и отнести её обратно в торговый зал, а то ненароком заденешь ногой, потом вони не оберёшься. Причём, в буквальном смысле этого слова. То, что сейчас продавали народу, делала даже не ключница, а кто- то из семейства Медичи. Выживет не каждый.

 Прошло минут десять. Я уже собирала свои оплаченные продукты, когда стремглав примчался этот гусь, ну который « дыша духами и туманами». Весь такой победительный и небрежно — элегантный, щедрый хозяин жизни.

 Я передумала торопиться домой к плите. Назревала сюжетка для небольшой зарисовки. Совершенно игнорируя приличную очередь, бедолага подлетел к той же кассе, в пучину которой бросил свои две пол-литры, и молвил:

  – Подруга, дай-ка по быстрому мне мою водку. Карточка была в другом пиджаке.

Кассирша изумлённо надломила бровь. В наличие пиджака, да ещё « другого!» верилось слабо. Но водку всё же, стала пробивать.

  – И чё это ты мне по второму разу водку пробиваешь? Ин-те- рес-но!

Кассирша тоже была женщина не кроткого нрава. За словом в карман не лезла, но соблюдая приличия и строгие указания обязательного вежливого общения с покупателем, елейным голосом спросила:

  – А ты чё, Марчел Мастроян, мне по второму разу за неё плОтишь?

Марчел понял безосновательность своих претензий и миролюбиво буркунул:

  – Да пробивай! Одного живём!

Разрешил значит.

Кассирша пальчиком :«тук- тук- тук» , и дело в шляпе! Всё счастливы, все довольны. Кассирше не бежать в зал с двумя водками в руках, у клиента на душе светло и празднично.

Марчел вставил карточку в терминал, набрал пин-код и… тишина. То есть « Не правильно набран код». Парень заскучал. Пригладил дрожащей ручонкой грудь, откинул волосы с роденовского лба и повторил попытку. Результат тот же: « Не правильно набран код».

Клиент в тоске и растерянности. На кассира смотрит с подозрением. Что-то с ней не так. То дала водку, то отобрала, то по второму кругу пробила, и опять не слава Богу. Код у неё, видите ли не идёт. Какая-то она левая, эта баба! И взгляд такой ведьмачий! И чего он к ней попёрся?

 Клиент, он же Марчел, набрал в тощую грудь воздуха и решил попробовать снова. Конечно, рука уже не так верна, как вчера. Но вчера!? Вчера – это была песня, а не вечер! А сегодня утро, хмурое утро! Вчера решительно было лучше, чем сегодня. Марчел растерян, раздавлен и убит. Другого кода он не знает…И вдруг эта бестия ласково так ему и говорит:

  – Молодой человек! Если вы и в третий раз неправильно наберёте пин-код, то карточка заблокируется. И тогда вам никто не поможет, даже сам господь бог. Надо будет идти в банк, и разблокировать карточку. А поскольку сегодня — воскресенье… Вы ж понимаете?- и улыбается при этом лучезарно и доброжелательно, мерзавка!

 Молодой человек, он же Мастроян, он же клиент, крутил головой в сторону накипающей ненавистью очереди, возвращался взглядом снова к кассирше, с которой уже состоял сложно- сочинённых отношениях, и трагически восклицал:

  – А что делать – то теперь? Что делать? – меру беды этого парня может понять только тот, кто не дай Бог, познал такую наивысшую степень разочарование и беспомощности: водка здесь, карточка банковская здесь, друзья ждут, праздник души рушится на глазах.

 Но люди в большинстве своём жестоки и зациклены на своих проблемах. Надо детям молоко принести, мужу пиво, обед приготовить. Завтра – тяжёлый день – понедельник. И никому до Мастрояна не было никакого дела. Ничего, кроме раздражения этот пьянчуга в них не вызывал.

 Только девушка- кассир угадала, что назревает драма. Парень на грани психологического срыва. И она дала Мастрояну совет- ключик от его беды.

  – А вы попробуйте набрать код, как будто вы трезвый…

Повисла пауза. Девушку никто не понял. Но Мастроян уже был под её гипнозом и решился в последний, решающий раз набрать код, будь он неладен! И код прошёл!

Описать выражения его лица не представляется возможным. Лицо жило своей отдельной счастливой и одухотворённой жизнью. Через муки и немыслимые преграды человек пробился к заветной мечте. Клиент быстро схватил свою добычу, пропустил её( небрежно) между пальцами рук и уже, уходя, в полуобороте кинул кассирше:

  – А ты всё- таки ведьма! Как есть ведьма! И старая к тому же…

Жалобно брякнуло о цементный пол хрупкое стекло, по залу пошла вонь. Я вышла. Не могла смотреть на такую жестокую сцену. В спину мне неслось что-то популярное и татарское! Неслось криком отчаяния и болью обманутой души. А может кассирша та и взаправду ведьма?