МАРИНА ЧИРКОВА. Над глубиной
оволс
думал вдруг живое да вдруг зерно
пригревал посреди листа
а оно разинутое окно
торричеллева пустота
продувной озон рассухой зако-
пан да вывалился в зенит
и летит невесомостью кверху дно
и звенит своё
извинит
неровное
человек человеку — почерк, две горсти букв,
мятный зелен лист письмеца и красная в нём строка.
азиатский шёлк подмышек, иероглиф губ,
гладкий воск обмана, клинопись-не-вникай.
человек другому — имя на запах, след
языка по нежным ямкам, меж пальцев рук:
белый волк по брюхо в снег заметён, слеп,
и позёмка стирает тропы… в полях, вокруг…
человек человеку азбука, ноты, счёт,
голый провод, палёная шерсть, потом-поймёшь-ерунда;
чёрный лось заходит в реку, небо пьёт,
поднимает голову… капает розовая вода…
человек между прочих — прочерк, пустой пробел.
не прошепчешь другим, что боялся вслух для неё.
белый волк темно оборачивается к тебе.
чёрный лось забредает в облако и плывёт.
смородиновый лес
а солнце — сквозь смородиновый лес
по тёмно-красным, розовым и белым
упругим бусинам прихваченным губами,
упрямым косточкам прикушенным легко…
(а там по краю: ива наизнанку
за пыльной тучей вскинута вдогонку
и от беззвучных судорожных молний —
которые одни и гонят ветер
вперёд товарняков и вертолётов —
уже знобит, метёт озон безумья…
и бьётся телефон — живой пескарик,
и оборвав натянутую леску
без плеска — в тишину, во тьму как в омут,
в расколотое зеркало как в сушь…
о нём, о немоте… в огне, во гневе…)
…утренним родинкам примятых летних ягод.
нет, мы другая половина неба,
где край листа двуручною пилою,
зелёным леденцом и двуязычным
блужданьем на просвет, на шёпот: слышишь,
садовник знает для чего привито,
а веткам незачем, им только дрогнуть
и прижиматься мокрым срезом к срезу,
и прирастать вживую, обнимая…
плести смородиновый лес… прилипших мошек,
мышей летучих с тонкими резцами,
грызущих нежный сахар полнолунья
и распускающих одежду у влюблённых
до нитки, до последнего, до «кто ты?»
над глубиной
…так и плывём над глубиной,
как щепки, белые на чёрный
ночной гудрон: уже без счёта,
без тонкой кожуры, больной
(черешно-шелковичной-наспех)
о том, насколько мы напрасны
с тобой…
не так: во снах, когда друг друга,
как из ручья, берём на руки,
на тяжесть бёдер, губ припой,
на слово — скрипкие качели
над лебедой —
«усни-поспи-приснись…» простой
язык. но здесь о языке ли?..
словами
1
наив или наитие иль смехом
и мёдом но на вкус неосторожно
(колючий плод каштана — сердцевина
и пульс, и ласка-хищник этот случай):
вдохнувши раз, не выдохнуть. аиром
или другою страстоцвет-травою
вросло… в сибирских реках, мне сказали,
во льду умеет рыба спать до лета.
а я чему училась? не пойму, но
как золушка по бусинке капЕльной,
по кровной ягодке рябиновые бусы,
по буковке нанизываю — имя…
…наив или наитие иль смехом и мёдом…
2
Всё потому, что слово — те же губы,
с которых оно шариком воздушным,
с которых воробьиной че[пушинкой],
пчелой болючей, брызнувшим гранатом…
Всё потому, что губы — те же страны,
а ст[раны] — это встречи, то есть у[час]ть,
родство, какое [боль]ше чем медвежий
косматый космос но и [мель]че крохи…
А наши кр[ох]и — те, кто нам острее
и нас самих, и самой близкой речи,
но даже к ним мы не плывём немыми
пока из губ дыханье, то есть слово…
Вот потому… [поэт]ому, вернее…
скульптор
Тяжкой дверной пружиной,
трещиной рта в слюде.
Жаркой иссохшей глиной
скалы брели к воде.
Долго — легла усталость
облаком на откос.
Ночь широко плескалась
в реках твоих волос…
Сажей лилось по жилам:
зябкой блестеть р(осой),
стёртым кружить винилом,
гнутой сшивать иглой
чудный, чужой, внезапный
левобережный пульс,
влажный как вдох, по капле —
мимо, не выдав вкус…
Снилось: ле(пить) на ощупь,
слепо вбирать чер(ты),
сон — значит можно проще-
нья не хотеть, шестым
слухом, чутьём к прорехам
звёздных медвежьих шкур
вспыхнуть — ножом и эхом!
кромкою льда во рту…
Небо горело стужей,
кралась краями тень,
правил резец всё глубже,
ноготь луны задев,
острые козьи тропы —
в самый зенит почти…
Мимо? И мим протопал
тапками, отпустив
красный закат усмешки,
вкривь, за рельефы лиц.
Скульптор — незряч, конечно.
Не разжимай ресниц.
Гизелле
1
Сквозь твои черты
прорастут цветы –
розы в сто шипов, раскалённый мак.
Дно стеклянных дней
(говори о ней),
об одной о ней, да не просто так:
золотая пчёлка отыщет щель,
проползёт бедром (а ужалить жаль),
а потоп – потом, а тепло – теперь,
остальное – шёлк, лепестки и май…
2
Гизелла танцует. Шаги будто дразнят споткнуться.
Шипы золотые на злых каблуках этой птицы.
Рисованой бабочки певчей, цветка перелётного.
Гизелла нежна обожжённо, а сальса опасная длится.
И тянутся ветви лесные к рукам её с гжельского блюдца.
Гизелла поёт. Шёлк и перец, торнадо и краеш-
ком — сл(ад)кая соль-не-просыпь из ресниц ошалелых!
У клетки витой, золо(той) есть открытая дверца — Гизелла;
Гизелла, Гизелла!.. — терзать твоё имя, пока обнимаешь…
Глаза: оп(рок)инутый обморок, лава и лёд их…
3
Нечаянный этот коктейль не похож на твои,
но он для тебя, о тебе лишь. Вот так с утра
покажется: рядом, руку лишь протяни,
и тянешь руку, и вздрагиваешь — вчера!
То памятной мяты уменье всплывать, тонуть,
кру(жить)ся чаинками, ткаться в узор ковра —
в глазах у идущих мимо теперь не хватает чуть-чуть:
гречишного мёда Ташкента, нью-йоркского серебра…
…И снится: гитара — пламя, а голос — волна (война!),
прозрачная рыбка — сердце, и пальцы — кривой коралл,
а моря опять не выпить, а надо до дна, до дна,
и слух уже не отнять, и век не сомкнуть, и стран-
но вдруг смешаю в ладонях — тебе, тебе:
три лёгких слова, слезинку хмеля, смешинку дня…
Дотронься кубиком льда до трещинки в нижней губе
и ты почувствуешь, как я целую тебя.
только начинаешь
только начинаешь понимать того медведя —
в сугробе протаяно дыхальце,
ноги-руки почти согрелись,
как — вот!
кот:
шагами охотника в камуфляже,
по-над головой крадучись, ищет-не ляжет.
пахнет дождём, листьями, больше всего землёй,
корой.
лютое кладбище полёвок, лягушек,
вытащенных из гнезда птенчиков.
беру поперёк пуза, укладываю к подушке,
слушаю.
запахи выдыхаются, приручаются на мурчательное,
мечтательное.
котики глазастые, похожи на младенчиков,
говорят, поэтому их и любят женщины.
верить?
снова белое по тёмному, и уже — медведица,
спи, кошенька-мышенька, няшенка-вишенка-хвостатик,
нам до весны хватит
снегу…
утренним апрелем загляну к прабабушкам,
прополю оградку.
держали таких простых-рябеньких
верно, и они. да всё остальное
нет, не другое.
