ЮЛИЯ ЕГОРОВА. Трагизм обыденного в творчестве А.П.Чехова. Взгляд философа
Отклик, который находит А.П. Чехов в мыслях и мировоззрении современников, поневоле заставляет задуматься о причинах такого частого обращения к его творчеству. Дело здесь не только в стремлении избалованного техническим интеллектом современного читателя и зрителя к простоте и лаконичности чеховских произведений. Есть что-то таинственное в отбивании такта жизни в чеховских произведениях, какая-то притягательность иррациональной природы. Ритм, повтор, неизменность на новых условиях и основаниях воспроизводят здесь музыку шагов обыденности, абсурда повседневности. При всей нетенденциозности, отсутствии пафоса и трагизма такое восприятие не назовёшь спокойным, безмятежным и усыпляющим, потому что оно хорошо знакомо человеку двадцатого века, и особенно человеку российскому. Шествие обыденности, человеческого одиночества и бессилия, времени без героя было предсказано А.П. Чеховым, который предвидел последующую эпоху материализма и массовых обществ. Успех чеховской «Чайки» в России обусловлен тем, что Чехов в своём описании Тригорина выходит за рамки описания обычного кризиса молодого человека, известного и распространённого в литературе. Человек, по Чехову, совершает привычный для него круг. Обыденный план, где всё неизменно и человек не в состоянии разрушить привычных условий патернализма, переходит постепенно в состояние отпадения от мира, в совершенно иной пласт восприятия, который находится по ту сторону добра и зла.
А.П. Чехов услышал, как движется время, и приглушил все другие звуки. Если бы мы посмотрели на ритм капели без всяких пространственных привязанностей, то увидели бы чистую идею. И она будет без условий, безусловна, как «равнодушная природа» А.С. Пушкина. Безусловность повседневности, её тотальность и механичность есть нечто, что вызывает страх, это есть то, к чему привыкает обыватель. «Не люблю я жизни, запечатленной смертью, – воскликнул однажды Г. Сковорода и тут же добавил – Она сама (т. е. жизнь эмпирическая) есть смерть»1.
А.П. Чехов показывает пласты жизни, состояние снятия плевел с бытия. Его нельзя назвать писателем абсурда, он не пренебрегает истиной, но, в отличие от Н.В. Гоголя, он не был так открыто ранен истиной. Героическое не привлекало Чехова, и в этом одна из его загадок. Несовпадение героического и бытийственного у него обнаруживается как свойство повседневной жизни Он будто утверждал, что для того, чтобы вынести эту бытийственность, необходимо не менее героизма, есть героизм повседневного существования, сознания провала бытия, безвыходности положения и невозможности надеяться на лучшую жизнь. В этом смысле А.П. Чехов писатель эсхатологический. Отсутствие тенденциозности, ложного эстетизма, зачарованности странным не даёт оснований относить его к декадентам. Был ли он писателем «нормального человека»? Скорее, говорил об анормальности нормального, слишком человеческого. Так или иначе, но он начал разговор про наш век.
Диалектичность мышления Чехова проявляется в том, что он показывает часто героев как антиподов, и само столкновение этих образов, создает непроизвольно образ истины. Такими героями-антиподами оказываются, например, «вечный» студент Трофимов и предприниматель Лопахин в «Вишневом саде». В этой противоположности проявляется конфликт культуры и бизнеса. Лопахин – выходец из народа, первая цель его – получение прибыли, вторая – тщеславие, он выбился из мужицкой среды, а теперь вишневый сад – его. Он читал книгу, но, простите, ничего не понял и… заснул. Парадоксальная несовместимость Лопахина с книгой, подчеркивается Чеховым в финале, появляется Лопахин с книгой. Это будто чеховское напоминание и предостережение будущим капиталистам.
В творчестве писателя можно выявить два плана, один обыденный – внешний, другой – экзистенциальный, пограничный между бытием и небытием. Это похоже на то, как переключают часы с боем, и железные молоточки растягивают глухой стук. Он часто описывает состояние на грани, что напоминает тихое соскальзывание в воду тела главного героя в романе «Мартин Иден» Д. Лондона или перемещение Лужина в финале романа В.В. Набокова, когда тот беззвучно падает из окна. А.П. Чехов показывает кротость смерти. Он показывает смерть при жизни. Писатель расщепляет жизнь на ряд моментов, его герои совершают свой земной круг понимания, они по-хорошему предсказуемы, но не тем, что комически гротескны и закончены, как это было в ранних чеховских произведениях, а тем, что они понятны нам, так как событийность почти отсутствует, и всё действие переводится в пласт психологический, в пласт осознания своего существования. Ситуация может повториться, но уже как музыка – в новом регистре переживания и мировосприятия героя. Там, где-то за стенами амбаров и лабазов шепчет летний сад, какие-то голоса, где-то там находится свобода, есть краткие минуты присутствия света, всё это дает надежду на то, что есть выход из замкнутого круга. Пространство мира становится многомерным, принимает вертикальное измерение, будто становится больше воздуха.
Завод с жёлтыми глазами в рассказе «Фабрика» задаёт горизонты жизни молодой девушки. Она, дочь владельца фабрики, вдруг заболевает. (Похожий сюжет есть у Ф. Достоевского в рассказе «Кроткая»). Приезжает доктор, который должен помочь её излечить. Он идет по этой фабрике, наблюдает жизнь людей и понимает, что микстурами и порошками положению здесь не помочь. Социально-бытийственное влияет на здоровье человека. Понимание ДРУГОГО является как спасение и надежда, оно выступает как переключение в иной пласт – совместного осознания истины, а следовательно, и выхода за пределы абсурда повседневности и предопределенности.
Беспринципность, неразвитость, себялюбие, тщеславие, негуманность – вот набор тех качеств, которых нужно опасаться предпринимателям – драть, душить налогами и штрафами за работу, держать в непросвещенном состоянии, такими методами пользовались они для создания качества продукции и эффективности производства, и получения прибыли. Можно ли по-другому? Чехов интересовался судьбой Саввы Морозова. В повести «Три года» он создает образ капиталиста-интеллигента. Сначала он был совершенно безвольным и апатичным ко всему, женился без любви. Потом, через милосердие жены, которая вступает в конфликт с его отцом, прозревает. Он меняет бесчеловечные порядки на своей фабрике, рабочие и приказчики перестают жить во зле, благодаря ему. Так, непроизвольно, вырисовывает великий художник то идеальное, что является, на его взгляд, главным. Чехов не был равнодушен к идеальному, вот что он писал, отвечая на обвинения российского менталитета в идеализме: «Кто искренне думает, что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях вся наша беда, тому остается кушать, пить, спать или когда это надоест, разбежаться и хватиться лбом об угол сундука»2.
У чеховских героев возникает вопрос, который мучит нас и поныне: почему, в такой громадной и богатейшей по природным ресурсам стране, жизнь людей не становится лучше, но главное, сами люди не становятся «великанами», то есть не становятся лучше? Студент Трофимов, который Россию сравнивает с «Вишневым садом», говорит, что нужно работать, стремиться к высоким целям и думать о человеке. Человек – вот камень всех преткновений. И в финале в словах Фирса звучит сокровенное чеховское: «Человека забыли!»
А.П. Чехов явился предтечей обэриутов, нелогичность появляется как драма восприятия, несоответствия слова и жизни, как переход из смыслового и внутреннего во внешнее. Он пишет, что люди могут потерять ориентацию при жизни, и другие не в состоянии им помочь. Писатель показывает диссонанс, несовпадение состояний мироощущения своих героев, всё это возникает как соединение несоединимого: «Дядя Федя скоро умрёт, дядя Костя прислал письмо из Америки и велит вам кланяться, он соскучился… А дядя Алёша хочет есть» 3. По Чехову человек одинок, он ходит, что-то говорит, что-то делает, но он не делает при этом ничего. Герои Чехова не живут, они жестикулируют, это вроде пляски святого Витта нормальных людей. Может быть, поэтому Чехова так часто ставят на современной сцене. Творчество Чехова знаменует собой переход к литературе без субъекта, или о субъекте, забывшем о том, где он и зачем он здесь.
Ужас привычного, осознания возврата пустоты есть то, что роднит мировосприятие персонажей Чехова и читателя. У Чехова человек может быть мал и обычен, но у него есть свой внутренний мир, и есть ожидание чего-то большего, чем то, что дает наличное ему бытие.
*Обэриуты – представители литературного объединения «Объединение реального искусства», появившегося в 1928 году при Ленинградском доме печати. Туда входили поэты Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий, Н. Олейников; писатели Б. Левин, И. Бахтерев; к их творчеству были близки писатель Е. Шварц, художник П. Филонов и К. Малевич. Программа обэриутов включала концепцию нового понимания реальности, где реальность искусства считалась первичной. Для их творчества характерны алогизм, юмористический нигилизм, гротескность, парадоксальность, поэтика абсурда. Искусство обэриутов не вписывалось в рамки советской идеологии и обязательного требования создавать произведения в духе социалистического реализма. Многие из них были репрессированы.
Литература
1. Цит. по: Зеньковский В.В. // www.rusinst.ru . С. 2.
2. Цит. по: Э.Ф. Макаревич. Был ли Савва Морозов прообразом чеховского капиталиста?//Проблемы филологии, культурологии и искусствознания. – № 4, 2014 г. – С. 247.
3. Чехов А.П. Собр. соч. : в 12 т. М. : Художественная лит-ра, 1956. – Т.7. С. 299.
