КИРИЛЛ СУРКОВ. Десятов задание (исповедь непьющего алкоголика)

Я родился в странной семье. Отец был из рода священников, но сам стал партийным функционером и крайне негативно относился к религии. Мать же была дочерью члена чрезвычайной тройки, но всегда тянулась к Богу и в церковь. Вот такие вот противоречия.

Сколько я себя помню, мои родители всегда стеснялись меня. Каждый по-своему, но очень ответственно. Мама стеснялась, потому что меня нельзя было показать родственникам и знакомым и сразу же после демонстрации начать мной гордится, я совсем не соответствовал ее представлениям о хорошем мальчике, был болезненным, не слишком красивым и вообще плохо читал стихи наизусть. А отец, так как он сам всю жизнь занимался спортом, ожидал того же и от меня. Я, конечно с шести лет ходил во всякие спортивные секции (как это тогда называлось), но особенных результатов не добился, а то чего добивался, не выражалось в масштабе отцовской карты. Что такое первый взрослый разряд в 14 лет по сравнению с его участием в молодежной сборной Ленинграда? Отец так и называл меня, «болящий». В этом прозвище и в том, как он брезгливо прикасался ко мне только двумя пальцами (это я помню очень хорошо), ярко выражалось его отношение ко мне.

 После смерти матери, перебирая старые семейные фотографии, я понял, что жизнь отца и матери очень четко делилась надвое. До моего рождения и после. До — они веселые, молодые, в походах, с друзьями, с моей старшей сестрой. А после – взрослые, серьезные и практически без друзей. Почему? Я не знаю, а спросить уже не у кого. У меня нет претензий к родителям, они старались, как могли и как умели, проживая свои собственные жизни.

 Когда мне исполнилось пять лет, мама решила меня крестить. Да, вот именно так, единолично. Я жил в полной семье, но решение о крещении мама принимала одна. Отец был не просто против, он устраивал грандиозные скандалы с криком, когда об этом заходила речь. Поэтому меня увезли крестить тайно, в Вырицу, в церковь Святых Первопрестольных апостолов Петра и Павла.

Помню, как ехали в промерзшей зимней электричке солнечным утром. С мамой и ее подругой, моей любимой крестной. Помню тепло и незнакомый запах в храме. Помню ужас, когда я увидел, как крестят младенца, погружая его с головой в купель, ведь и меня, наверное, это ждет. Помню руки батюшки и его бороду, как лилась вода на голову, какими радостью и гордостью я был переполнен, когда ехал домой. Теперь у меня был крестик, на голубой ленточке, он висел у меня на шее. И это было прекрасно.

 А дома я по малолетству, восторженности и глупости поделился радостью с отцом. К вечеру у меня не было крестика. Поздно вечером, после грандиозного скандала, мама принесла его мне тайком в коробочке от кольца и велела не носить, но хранить.

А еще у меня была любимая бабушка, эстонка, лютеранка. У нее тоже был крестик, который она надевала, только когда уезжала из дома. Она научила меня первой молитве, детской и наивной. Каждый вечер я говорил «Спасибо, Боженька, за одеяло, подушечку и кроватку». Бабушка запретила рассказывать об этом родителям. Очень долго я других молитв и не знал.

Бабушка заботилась обо мне, бабушка воспитывала меня, бабушка была моим другом, нянькой и учителем. Родители были где-то там, всегда на работе, и приходили домой, как мне тогда казалось, только ругаться. А бабушка всегда была рядом, меня отправляли с ней на юг и на дачу, она учила меня делать самодельные игрушки, она рассказывала, как себя вести, объясняла, что хорошо и что плохо. Так было до десяти лет. Но слишком уж все было хорошо, это не могло длиться долго. Пришло время, когда мама договорилась со своей сестрой, что теперь бабушка будет жить с тетей и присматривать за ее детьми. Как будто передали из рук в руки вещь. Очень полезную, нужную, незаменимую, но вещь, а не человека. Бабушка не стала возражать и уехала. И мир моего детства померк, из него окончательно ушла радость. Тогда я, конечно, счел бабушку просто предательницей. Теперь понимаю, что жизнь в нашей семье была не сахар и у бабушки было предостаточно оснований поступить именно так.

 С этого момента я был предоставлен, в основном, самому себе. Часто болея, я все время читал-читал-читал. Среди горы журналов, которые выписывали мои родители, были пачки «Науки и религии» и «Атеистических чтений». Я прочел их все. Это было мое первое более-менее содержательное знакомство с религией в целом и с христианством в частности.

А жизнь шла своим чередом: родители работали и ежедневно ругались, отец пил, мать искала каких-то особенных занятий и знаний, меня они по-прежнему стыдились и пытались переделать, что бы было, кого с гордостью предъявлять миру.

Все это часто принимало анекдотические формы. Ночью родители поправляли рисунки, или переделывали контурные карты, или изменяли решения задач. Их сын, то есть я, не мог сдать учителям что-то несовершенное. С их точки зрения, конечно. Меня запихивали во всякие секции и кружки, даже не подумав поинтересоваться, хочу ли я этого. Это тоже бывало очень весело. Ну не сочетались фотошкола «Кадр» и школа олимпийского резерва, никак. Очень уж тяжело ровно держать фотокамеру, когда руки подрагивают после тренировки по тяжелой атлетике или боксу.

Я рос, набирался силушки, получал разряды, но мама все еще была одержима маниакальной идеей меня вылечить. От чего? Вопрос сложный. На мне вообще-то пахать было можно (и нужно). Но во врачах, которые говорили, что я здоров, как молодой бычок, она разочаровывалась быстро и навсегда. Увы, убедить врачей, что здоровый лоб страдает кучей неизлечимых недугов, маме удавалось нечасто, но меня она убедила. Все детство я провел с оглядкой, как бы не заболеть еще сильнее, а то и не помереть, сняв самовольно шерстяную шапочку в тридцатиградусную жару.

Когда я доучился до восьмого класса, встал вопрос, куда дальше девать эту потенциальную родительскую гордость? Гордость, то есть я, хотел в морской технический техникум. Но и тут меня никто не спрашивал. И я покорно потопал в ФМШ №30, знаменитую «Тридцатку», колыбель гениев. Это был принципиально новый этап жизни. Я самостоятельно (да-да, внезапно оказалось, что и здоровье, и разум достаточно крепки для этого) ездил через полгорода в школу на Васильевский остров. Каждый день! Да и вообще, я начал чувствовать себя полноценным человеком и, возможно, вскоре даже стал бы им. Но…

В это время я и начал сводить близкое знакомство с алкоголем. Если раньше это были обычные детские эксперименты, то со второго полугодия девятого класса дело приняло серьезный оборот. В тот год родители 31 декабря устроили традиционный скандал с ором и слезами. Старшая сестра была дома и подключилась к разборкам. Это стало для меня последней каплей.

Я хлопнул дверью и уехал к своим одноклассникам на Васильевский, высказав перед уходом родителям все, что думал и чувствовал по поводу происходящего. В тот раз был трезв до утра. Но, глядя на одноклассников, бодро наливавших рюмки, понял, что есть и такая форма сопротивления произволу родителей. Чем я, в конце концов, хуже других? Я тоже могу себе этот протест позволить! «И все заверте…»

В «Тридцатке» мы чувствовали себя взрослыми, крутыми и свободными. И после того Нового Года началось… Мы прогуливали школу, сидя в пивняке, потом отсиживались на Смоленском кладбище или на берегу Смоленки, трезвея и поблевывая на природу. Скажу честно, пить еще было трудно. Но, как говорится, лопни но держи фасон! Тошнит, разламывается голова, ноги не держат, но…не могу же я облажаться перед одноклассниками? И если бы только перед ними… Атмосфера в спецшколе способствовала нашему пьянству. Мы встречали у пивных ларьков «демократически» настроенных учителей и запросто могли побеседовать с ними за кружкой пива. Честно скажу, не весь педсостав был настолько лоялен к нашим поискам себя в бутылке, но двое-трое учителей запросто составляли нам компанию.

Разумеется, все праздники и дни рождения теперь отмечались по-взрослому, с крепкими напитками. Но и среди серых будней мы легко находили повод для праздника. После поездки в Москву на каникулах, например, было созвано экстренное родительское собрание, на котором про нашу компанию было сказано: «Сели в поезд, как в кабак, и пили до возвращения в Ленинград». Такие, отдельные, родительские собрания с участием директора школы по поводу нашего пьянства собирались неоднократно. Но нам все было трын-трава. Тем более, никаких особых мер к нам не применяли. Почему? Есть у меня отдельные мысли по поводу спецшкол времен излета социализма, но я сейчас пишу не об этом… Я вошел в эту школу домашним ребенком, мечтающим о новых предметах и знаниях, а вышел залихватски пьющим и курящим циником с опытом отношений, помешанным на своем «избранничестве».

В десятом классе я в первый раз подрался с отцом, попал в милицию, научился пить водку стаканами. Искренняя благодарю Господа за то, что я в это время прошел мимо наркотиков, не ввязался (наркота уже вовсю ходила среди учащихся городских специализированных школ) и за то, что это продолжалось всего два года.

Потом были абсолютно трезвые последний звонок и выпускной, поступление в отличный, хоть и неинтересный мне, ВУЗ, который снова выбирали родители, потому что они лучше знали что нужно, а мне… мне было все равно. Школьная компания развалилась, я старался учиться, у меня был трогательный платонический роман с хорошей девушкой, студенческая жизнь начала увлекать. Что-то начало меняться и вокруг и внутри меня. Но…

Но первый семестр закончился и как-то, совершенно внезапно, наступил Новый Год, встречать который мы собрались компанией школьных друзей. Незадолго до этого я прибился к театральной студии родного третьего факультета в студенческом клубе, откликнувшись на призыв профкома. А моя девушка, с которой мы уже строили и обсуждали далеко идущие планы, без предупреждения, не сказав мне ни слова, уехала в Израиль. Тогда все так делали, скрывали отъезд. Но мне от этого было не легче.

На тот момент у меня было уже две пьющих компании, старые друзья из школы и новые из студии. Для меня это значило только одно – попоек…извините, поводов собраться, стало в два раза больше. Но да, это были именно попойки, на которых народ надирался до скотского состояния. На одной из них мне вскоре объяснили, что слово «уехала» лучше заменить на «эмигрировала». Замена слова на более романтичное не помогла. Что помогло? Стакан…

Потом наш «театральный кружок при факультете» покинул и ВУЗ, и студклуб, став самостоятельным театром-студией. Сдерживающего фактора в виде надзирающего глаза институтского руководства больше не было (в то время руководителя легко могли уволить с формулировкой «без права работы с молодежью», поэтому в институте мы еще как-то пытались видеть берега). И мы стали выпивать сильно, часто и уверенно. Практически ежедневно. Единственным ограничением было отсутствие денег, но когда они были… Тогда я впервые надрался так, что бы упасть и уснуть.

Прошло время и я убедился, что моя девушка окончательно и бесповоротно не моя, к телефону ее в той далекой стране не звали, на письма (бумажные) она не отвечала, а Интернета, увы, еще не придумали. И тогда со зла я совершил непростительную глупость и ужасную ошибку. Я женился! Женился со зла, на первой подвернувшейся под руку девушке, согласившейся иметь со мной дело, толком ее не зная, с единственной целью – досадить, уязвить, отомстить. Этот был чудовищный поступок. Молодость и глупость – не оправдание. Единственное, что я могу делать и делаю, это молиться за здравие этой женщины, моей бывшей жены.

Театр-студия… Да, с этого момента в моей жизни появился театр. Странное было время. До сих пор думаю: как меня на все хватало? Наверное, молодость помогла и то, что алкоголь был еще в стадии «друга и помощника». Учеба в институте, до восьми репетиций в неделю, учебные занятия в театре-студии, пьянки, семья… Режиссеры, которые с нами работали, теперь руководят государственными театрами, один в Питере, другой в Приднестровье, некоторые коллеги по сцене стали известны, но тогда все это было далеким и неведомым будущим. Режиссерам не было и тридцати, а нам, двадцатилетним, они казались мэтрами. Нашу заштатную студию посещали народный артист и заслуженный, посмотреть. Зачем им это было надо? Странное время. А народный даже отдал в нашу студию свою дочь. Сцендвижение преподавал Черных, речь Петрова. Почему так? Не знаю, странное время. Были мысли бросить все и начать новую жизнь, поступить в театралку, эх…

Потом я закончил институт, у меня родилась дочь, театр-студия развалился, я пошел работать по распределению инженером на завод. Окончательно прервалась связь с семьей родителей. Они воспользовались моментом и после моей женитьбы выставили меня из дома с пожеланием приезжать не чаще, чем раз в месяц. А лучше — реже.

К этому времени моя опрометчивая женитьба обернулась не самой лучшей стороной. Хотя чего уж скромничать? У меня начался сущий ад на земле. Несмотря на то, что дочь была совсем еще маленькой, моя жена начала пить. Я не пытался ее изменить, я не пытался на нее воздействовать, я только пытался компенсировать потери. Десятки раз я срывался с работы и мчался домой, где малолетняя дочь была оставлена одна, или потому что жена звонила мне на работу, но совершенно не вязала лыка. Я искал ее по больницам, забирал из развеселых компаний, подбирал на улице.

 Каждые выходные я уезжал к сестре на дачу и там пил, пока не падал. Там все так пили. Дочку брал с собой. Дети (дочь, племянники, дети соседей, которые пили с нами) сами образовали коммуну и присматривали друг за другом, сами готовили, сами себя развлекали. Потом дочь отказалась ездить со мной (как я ее теперь понимаю!) и мне пришлось помириться и договориться с мамой, что бы она переехала к нам и присматривала за внучкой. К тому времени родители успели развестись, отец вскоре снова женился, маме было удобнее жить у меня, а не в одной квартире с молодоженом-бывшим.

Работал я в то время у своего институтского приятеля. Начинали в отделе большого предприятия, потом отделились и образовали небольшую фирмочку. Нас было семь человек, шестеро из нас учились в одном институте, так что компания была сплоченная и, недолго думая, мы стали пить все вместе. Сначала пиво в невообразимых количествах, потом перешли на крепкие напитки. Каждый день, заканчивая работу, мы собирались, чтобы выпить по паре рюмок самогона (снять напряжение) и шли все вместе с «Васьки на Гостинку» (чтобы проветриться). Но, увы, проветривались мы по соседним кабакам. В это период я освоил навык – накидаться за минимум времени до максимального эффекта.

Выходило, что по будням я пил на работе, а по выходным на даче у сестры.

Вот такая странная ситуация сложилась, дома я не прикасался к рюмке и ратовал за трезвость, а как только выходил за дверь, сам пил как извозчик.

Именно тогда (середина девяностых, время страшное) я стал заходить в церковь. По дороге на работу заходил в Андреевский собор или в храм Трех Святителей. Да, в то время я был не прихожанин, а захожанин, и то – с большой натяжкой. Но по Божьей милости я хотя бы стал хоть как-то молиться и бывать на службах. В храме мне было спокойно и отпускала ежедневная и ежечасная тревога. Стал пытаться соблюдать Великий пост. Ходил на Пасху в церковь.

 Потом меня пригласили работать в театр. Сказать, что для меня это было важно – не сказать ничего. Я так об этом мечтал! Мне оказали доверие, со мной как с профессионалом стали работать режиссеры государственных театров, я стал зарабатывать любимой профессией! Потом сезон я отработал в театральной академии на актерско-режиссерском курсе. Я стал думать, что может я все-таки смогу осилить обучение… Вроде бы опять началась положительная динамика. Но… В который раз уже это «Но» с троеточием? Я давно сбился со счета.

В этот раз все мои планы попутались потому, что жена объявила о смене сексуальной ориентации. Не скажу, что за эти годы я как-либо полюбил ее, но все-таки была привычка, та самая, по классику, «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». А, может, я тогда сам просто нашел наконец-то повод, чтобы..? Так или иначе, но я ударился во все тяжкие. Перечеркнул все, в том числе и привычку, стал свободным и…Об этом – чуть позже, сперва про театр.

 Думаете работа в театре остановила меня от ежедневного употребления? Нет. Я приходил на репетиции подшофе, я пил после репетиций с коллегами. Не говоря уже о праздниках, закрытиях и открытиях сезонов, премьерах, восстановленных спектаклях и любых других случаях, годящихся в поводы. Когда меня уличали в употреблении, что-то убедительно врал, меня прощали. Я косячил спьяну. И на это закрывали глаза. Потому, что наша художественный руководитель и была, в сущности, вдохновителем всего этого пития. Я убеждал себя, что все так делают, и совесть меня не мучила.

А, освободив себя мысленно от брачных клятв и обещаний, я ушел в жестокий мужской загул. Не буду вдаваться в подробности. Мне стыдно за все вместе и за каждый отдельный эпизод, и перед самим собой и перед всеми этими женщинами. Пришло время и я покаялся в каждом позорном случае. И я благодарю Господа, что Его милостью в один поистине прекрасный момент я остановился. И два года прожил в воздержании. И получил второе высшее образование. И стал зарабатывать приличные деньги. И поработал за границей.

И встретил мою жену.

 Ну, как встретил? Знакомы мы с ней с восемнадцати лет. Познакомились еще во времена студенческого театра-студии. Она была на моей первой свадьбе, а я на ее. Она сидела с моей дочкой, когда меня надо было отпустить. А я присматривал за ее сыном, когда она привозила его на работу. Мы работали вместе в трех театрах и были хорошими друзьями. Ходили смотреть фильмы Кубрика в видеосалон, Антониони в «Спартак», в театры, на концерты Чижа, Гребенщикова и дяди Миши. Я помогал ей справиться с электроникой, а она давала мне советы по отношениям. Она ставила спектакли, а я в них играл. Мы дружили, мы ссорились и мирились. В минуты душевной невзгоды я звонил ей и получал порцию дружеской поддержки. Но никогда я не думал, что такая блестящая женщина обратит на меня внимание. Но все в руках Божьих и это произошло. Первое время мы жили так хорошо, как и не бывает, наверное. По праздникам ходили в церковь, соблюдали посты. А потом я дал волю своим самым отвратительным качествам и свойствам, стал подозрительным и ревнивым собственником. Я пытался контролировать все, я нарушал ее границы и становился капризным тираном. Как она все это терпела? Я и представить себе не могу. Вернее, я бы так терпеть не смог. Как следствие, мы стали ругаться, появилось взаимное недовольство, росла напряженность и мы, чтобы снизить накал и найти пути примирения, стали вместе пить. Сначала понемногу, но все ускоряясь и ускоряясь, все увеличивая и увеличивая ежедневную дозу. В этот период было два длительных перерыва у потреблении спиртного, оба связанные с серьезными недугами жены. Я не пил за компанию. И это было что-то новое, когда-то давно я мог пить только за компанию, а теперь могу не пить только за компанию. Это начинало пугать.

 Второе изменение того времени. Если раньше я встраивал алкоголь во все события, то теперь я события переделывал под него. Если я был на концерте, то дома должно было быть. Если нет, то я либо уходил раньше с концерта, либо выбегал в антракте в магазин и закупался. Если раньше я мог отказаться от алкоголя ради общения с друзьями, то теперь отказывался от друзей ради алкоголя. Я мог отказаться от любого предложения, если мне пришлось бы отказаться от употребления даже на день. Я не обязательно напивался в хлам, но выпить свою норму не забывал никогда. Что могло прервать употребление? Только если происходило что-то плохое и срочно требовалась экстренная вмешательство в события, кто-то заболел, кому-то плохо, где-то требуется помощь. Но… потом, когда событие плохое заканчивалось, я наверстывал упущенное с удвоенной силой.

Единственное, что привело к сокращению возлияний — дочь отказалась встречаться со мной, когда я выпивал. И все. Жена была собутыльницей, старенькая мама тоже выпивала со мной и на мое употребление смотрела благосклонно, а больше я ни с кем уже и не общался. Друзья сначала превратились в собутыльников, а потом и вовсе стали исчезать.

Дома пить оказалось дешевле и безопасней, компании начали сокращаться. Гости престали к нам приходить и я перестал ходить в компании и к друзьям, реже стал выбираться на мероприятия. Я потерял работу и долю в бизнесе, перестал выходить на сцену. Родственников не видел несколько лет, включая самого близкого, сестру. Единственное, что я не потерял и что всегда было со мной — алкоголь.

Начало сбоить здоровье. Чем я лечился? Алкоголем! Стали посещать разочарование и уныние. Чем я их разгонял? Алкоголем! Алкоголь заменил почти все.

 Год и два месяца назад Господь сподобил меня прийти в церковь. В праздник Введения Богородицы во храм. Я подготовил и прошел генеральную исповедь, стал причащаться сначала раз в месяц, а потом и раз в две недели, стал соблюдать постные дни и посты, соборовался Великим постом, стал отмечать церковные праздники, регулярно начал молиться, впервые в жизни в первую седмицу поста был на Великом покаянном каноне Андрея Критского. Через несколько месяцев Господь сподобил причастить маму. Я позвал священника домой, к этому моменту она уже не выходила из квартиры.

Все становилось лучше и лучше и только одно мешало – я не мог перестать пить.               

В августе прошлого года дочь уехала жить за границу, в сентябре умерла мама, в октябре жена выгнала меня из дома. Я остался один. Нет, не так! Я остался один на один с алкоголем. Все мотивы ограничивать себя в употреблении всегда были внешними, они сдавались под давлением употребления, но они были! А тут…

Благодарение Господу! Я не просто испугался, я испытал животный страх неизбежного, я понял – все, приехали, конечная.

 Скажу честно, это был первый раз в жизни, когда я всерьез задумался о том, что мне надо перестать пить. Не для чего-то там, а для самого себя. Временные перерывы в счет не идут, там всегда была внешняя угроза, с которой надо было бороться. Иногда, в прошлой жизни, я говорил другим людям, в том числе и самым близким: переставай пить, смотри, что ты потерял. Но я никогда не говорил этого самому себе. Я всегда был молодец, ну или всегда мог бросить, если захочу, или совершенно не зависел от алкоголя и пил для радости, или у меня есть культура пития, или это прекрасно расслабляет и ничему не мешает… Много чего.

 А тут я ощутил, что стою на краю пропасти, там, внизу огоньки, салюты, музыка, все такое знакомо-приятное, радостно-обычное и я опять буду молодец! А в руках у меня бутылка.

 Да и в жизни меня уже особо ничего не держит, семьи нет, дети разлетелись, родители умерли, здоровье кончилось, карьера слита в унитаз, работы по специальности нет, дипломы можно повыкидывать, друзей не осталось, ученики забыли, родственники избегают встреч.

 Но как бороться? Опять на зубах, как много раз за эти годы? Но что-то резерва сил физических и моральных, поддержки, опоры я не замечаю. Алгоритмов обычного, ежедневного, поведения в трезвости, и тех нет! Как было в одном развеселом фильме про пьянку: «Теперь можешь отчаиваться!».

 Вот тут и произошло Чудо. Откуда-то выпала смятая бумажка… На ней телефон и имя. Что-то такое знакомое… Месяц назад, вспомнил я с усилием, жена что-то такое мне говорила, куда-то она ходит, чтобы не пить, для алкоголиков. И телефон продиктовала… Помню, я очень скептически к этому отнесся.

 Второе Чудо не заставило себя ждать. Я впервые в жизни все понял и признал себя алкоголиком. Позвонил по номеру с той бумажки и сказал: «У меня очень большие проблемы, я один не справляюсь, мне нужна ваша помощь». Это было 18-го ноября, а 19-го я уже был на первичном приеме. Господь не оставил меня.

И вот я прошел первый этап, трехмесячный курс занятий в группе, и многое уже получилось, и со многим я справился. Но не один, а с ведущими, коллегами по группе и, самое главное, с Господом. Не могу сказать, что все просто и гладко, но оказалось, что одиночество — оно не навсегда, появились люди, готовые оказать мне поддержку, и которых я с радостью сам поддержу в трудную минуту, люди, которых я рад видеть каждый день, братья и сестры, коллеги и наставники.

Да и с женой мы сделали первые шаги навстречу друг другу.

Есть и первая радость, я прожил 4 месяца трезвым, но не это главное. Главное, что я не чувствую себя смертельно усталым от этого трезвого периода! У меня появился первый, пока еще крошечный, микроскопический, опыт естественной трезвости, без скрежета зубовного и мучительного ожидания, когда же эта пытка воздержанием закончится.

Проблемы есть и эти проблемы серьезные, зверь не исчез, зверь просто спит. И мое дело, чтобы он спал крепко и не пробуждался.

 Дальше все тоже будет не просто, а местами так и очень сложно, но, благодарение Богу, есть поддержка. У меня теперь есть план трезвости, который я намерен выполнить, описаны границы безопасности, которые я собираюсь охранять, я начал восстанавливать личностные границы. У меня есть Сам Господь, Который привел меня на реабилитацию, Который меня любит и Которому для меня ничего не жалко.

 Я буду молить Господа об укреплении в вере, чтобы в моей жизни больше не было этих самых пресловутых «Но» с троеточиями, после которых все летит кувырком и все надо начинать в лучшем случае с нуля.