МИХАИЛ ЭТЕЛЬЗОН. С Бруклинского моста
Михаил Этельзон – поэт прямого высказывания, многие его стихи почти сюжетны, повествовательны, что могло бы послужить упрёком иному автору. В ситуации с Этельзоном эти качества текстов оборачиваются поэтическими достоинствами его творчества. Бытовой, житейский факт в интерпретации автора превращается в художественно осмысленное произведение. Броская рифма, богатая аллитерацией строка, экспрессия, публицистичность в её лучшем смысле – характерные приметы его поэтической речи.
Д. Ч.
ЭМИГРАЦИЯ
Это линия, черта, грань, граница, заграница,
за которой ни черта – всё кончается, кренится,
за которой ты никто, ты нигде, ты не родился,
ты преступник, понятой – сам собой распорядился,
соучастники твои по этапу, по цепочке,
в неизвестность на двоих – через цепи ради дочки,
оставляя мир и мор – и роддомы, и могилы,
объявляя приговор и чужим, и самым милым,
в немоту и глухоту, в темноту и наважденье,
всё меняя на ходу – жизнь, страну, идеи, деньги,
наконец-то не боясь, говоря о сокровенном:
из какой ты грязи князь, что за кровь течёт по венам…
Это новый материк и оборванные нити,
плач родных, таможни крик, жребий твой, а не планиды,
и в руке последний грош, и судьба, что ты кроишь сам,
и земля, где ты умрёшь, и родишься…
И родишься.
С БРУКЛИНСКОГО МОСТА
Въедешь в Манхэттен с Бруклинского моста,
ахнешь от вида, ухнешь по тормозам,
вот они – шпили, высятся на местах,
бьющие в небо, в нёбо и по мозгам;
вот они сети стритов и авеню,
жёлтые лихорадочные такси,
глотки витрин и вывесок – сome in, уou!
шоу бродвейских опиум и токсин.
И забываешь будни свои и дни,
втуне и тине тянущие на дно,
только откройся, звуки в себя втяни,
сотни наречий, расы, наряды…
но
не растворяйся, не исчезай в толпе,
с мира по нитке ткущих живую ткань…
пусть растворяясь, силы дают тебе
снова вернуться в бруклин – тьмутаракань.
МАНХЭТТЕН
Как допотопный ящер,
внушая миру страх,
уверенно стоящий
на лапищах-мостах;
вцепившийся в соседей –
Нью-Джерси, Бруклин, Квинс,
сквозь уличные сети
смотрящий в даль и высь;
шипами небоскребов
распугивая птиц,
кроя небес утробу
и облачный батист,
шипящий и ревущий,
на то и остров – остр,
на части часто рвущий
людские души – монстр;
запретный и заветный
и плод, и дикий зверь –
на въезде в заповедник
народов, рас и вер.
Не виниться мне перед Винницей,
не виниться ей предо мной,
всё иначе за далью видится,
да и сам я вдали иной.
Замурована в Муры Винница¹
и расписана по чинам,
словно жизнь моя, половинится –
Южным Богом рассечена.²
Коцюбинского или Порика –
с днём рождения и прощай:
обжигая меня без пороха,
город выбросил, как праща.
Над лесами и над болотами
долетел до чужих земель,
с перелётами-переплётами
и обиду забыть сумел.
Затянулись рубцы на памяти –
затерялись среди других,
но из прошлого не пропала ты –
там друзья мои и враги.
Строя новые над могилами
ставки, офисы, этажи,
не накажут и не помилуют –
исковеркав мою фамилию,
помянут, шо когда-то жил…
¹ Муры – стены иезуитского монастыря (1610г.).
² Южный Бог – древнее название реки Южный Буг.
НЬЮ-ЙОРК – СМОЛЕНСК
В. Лаврову
Письма медленные из Смоленска,
и оборванные в хвосте…
интерниточка – тоньше лески –
не выдерживает вестей…
И читаются с переводом,
открываются не всегда,
только в адресе есть – «Володя»,
рядом «Кара» – твоя беда.
Просмолённый, в сети посетуй
за Оку и за океан,
рассылая мольбу по свету –
грешен, брошен и окаян.
Я и сам бы, да не умею –
больше верю простым стихам,
как твоим, посвящённым Меню,
от которых я затихал.
Дошепчись, докричись до Бога –
до оглохших его ушей…
Не услышал… Помог Набоков –
вместе с Гатчиной он в душе.
От музея и встреч теплея,
я разглядывал потолок,
словно бабочка до дисплея,
изучал над собой «сачок».
И вещал, как в горах Синая
Моисей, получив Завет;
исходил у метро «Сенная»,
и шутил… но упрёк в ответ.
Распрямился тут без нагрузки,
разошёлся – чуть из дверей,
и смешно, и немного грустно:
я в Нью-Йорке – ну, чисто, русский,
ты в Смоленске – ну, прям, еврей.
Письма хрупкие из Смоленска,
оборвётся и «Травести»…
Вот и слышится «из Моленска»,
вот и пишется мне – «прости…»
МАЙДАН
Переведи меня через майдан…
В. Коротич
Переведи меня через Майдан,
он многим чужд, опасен, непонятен,
там дым надежд и сладок, и приятен,
там снова Сечь и вольное «Айда»!
Сменяют трон бандит и казнокрад,
одним – лафа, другим давно обрыдло.
Верхи не могут, повторяя – Быдло!
Низы – как быдло – больше не хотят.
Что мне дороже – Север или Юг,
какие реки наполняют вены? –
в одних Невы державной бег степенный,
в других кипит от боли Южный Буг.
Я тоже помню с детства имена,
где ложь и правду принял я на веру:
Богдан, Махно, Петлюра и Бандера…
Я помню всё – есть счёт и у меня.
Но как принять и не сойти с ума –
в который раз имперские оковы…
Владыки мира и солдаты – кто вы,
какая с Крымом к вам придёт чума?
Сжимая зубы, пасынок трёх стран,
за Украину, где родился лишним,
прошу – Судьба, История, Всевышний,
переведи её через Майдан.
Переведи её через Майдан.
ДО ВОЙНЫ
Я поехал туда до войны…
Тучи в небе уже нависали,
озирались с опаской вассалы
из-за Вислы, Дуная, Двины.
Обречённо искали навес,
продавая и межи, и вежи,
бронепоезд, полвека ржавевший,
ордена и знамёна – на вес.
Но косились с других берегов,
собирая орду за Амуром;
к ним послом засылали Амура,
за друзей принимая врагов.
Соревнуясь, стрелу за стрелой
запускали, безумно, за море,
где растерянно правил заморыш
неприлично богатой страной.
И дышать становилось трудней,
духоту объясняли погодой,
до войны оставалось три года,
а до лета всего пару дней…
И на небо никто не глядел,
даже если гроза и угрозы,
на чеку и чека, и угрозыск,
не исчерпаны нефть и берёзы,
много пива, весны и блядей.
Я поехал навстречу мостам…
Жизнь казалась беспечной – с экрана,
и спокойной, как глаз урагана,
где не веришь плохим новостям.
Но по трещинам стен и дорог,
по тому, как плывут облака там,
понимал – не кончалась блокада,
и не выучен страшный урок.
НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ
Западный – так же, без перемен…
новости на восточном,
это разминка, другим пример,
опыт, пока цветочки;
проба терпения, глоток, сил,
планов, детей подросших;
это ударивший в мозг токсин
нефти на бездорожье.
Это двуглавый, сорвав кольцо,
выпустив снова когти,
тянет обратно в гнездо птенцов,
крылья ломая, кости.
Время державе играть с огнём –
гордость опять задета,
время в Европу закрыть окно,
рядом создать Судеты.
Время империю городить:
с воплем рвануть рубаху –
рубище старое на груди
с дырами карабахов.
Время возврата и дележа,
выбора: «наши» – «ваши»,
на конституцию положа,
руку поднять в реванше.
Это сметающий ураган,
плач – «за страну обидно»,
вместе кричащие «смерть врагам»
нации цвет и быдло.
Это ведущая в никуда
та же тропа по трупам,
снова равнение на Китай,
жизни в обмен на трубы.
Время разделывать под орех
бывших друзей – поточно…
это на западном – помнят Рейх,
вспомнят и на восточном.
ТАМ
что случилось там – ничего почти. ничего. почти.
говорят, война и немного трупов. немного трупов.
не грузи себя, сочини стишок, у других прочти.
остальное лишнее – слухи, новости. сам ты рупор.
и труби в дуду, напевай, бубни, бормочи в ночи,
ни о чём плохом, ни о чём таком – не грусти, не надо.
о любви пиши, о красе пищи, о себе строчи.
далеко гремит, над тобою – тишь: ни дождя, ни Града
