ЕВГЕНИЙ ОВСЯННИКОВ. Стихотворения
ФОКУС
А снег в предчувствии воды
Плывёт легко и бестелесно
Сквозь арки, стройки и сады,
Ему ни солоно, ни пресно,
Он в кадре тёмного окна
Проявлен фонарём, разглажен
И взгляда закреплён фиксажем,
И блёсток пыль подметена.
А на площадке во дворе
Снег поглощает лепет детский,
Его съедает пёс соседский
со взглядом старого скопца
И, во щенячество впадая,
Он голубей сгоняет стаю
С перил ближайшего крыльца.
И, воплощённый в сизарях,
Испуг промелькивает в ленте –
В проёме чёрном октября,
В затвором пойманном моменте.
Чуть слышно секунды в эонах стрекочут-токуют,
За край ойкумены устало утечь потакая.
Кто в сердце таскает по свету итаку какую,
Не светит тому лет уж десять итака такая.
Что время? Циклоп, не сметливей слепца Полифема?
Ты славно провёл его, волче, в овечьем обличье,
То присказка странствий, она же, в девичестве, тема.
А рема – ремарка, и небо щебечет по-птичьи.
Портрет имярека не равен стал сумме деталей,
Плодимых эпохой, где квантами памяти – мемы,
А мнеме¹ цела, как в ракушке уснувшая гемма,
В шкатулке Елены (камео). Троянских баталий
Беззвучно кино, и сирены совсем безголосы.
Какое койне, где словарные гнёздышки свиты?
Как птицам, сидящим на ветке одной изоглоссы,
Кормить семенами птенцов своего алфавита?
Шагреневость карты, прокрустовость веры и правил…
Пройдя сквозь кротовые норы эгейского карста,
Находишь лишь то, что забыл, а не то, что оставил.
Она и причина расстройства, она и лекарство.
¹ Мнеме – память (греч.)
На промёрзлом дворе собирают вороны кворум.
Ценз оседлости птиц на повестке сегодня? Или
Раздраконена стая горластым, крикливым спором –
Оскудели ли руки, которые их кормили?
И кормилица здесь, но сегодня же вторник, верно?
И как пить дать, приедет, за так, за живёшь здорово,
Раздвигая пространство двора, с молоком цистерна,
Коей хочется думать, что нынче она – корова.
Эта очередь лиц из сословья видавших виды –
А постой с ними рядом – ещё и слыхавших слухи –
Перемелет в неспешной беседе печаль-обиды,
Полувздохи согреются в снежно-молочном пухе.
А потом час пробьёт, птицы смолкнут, и станет тише.
И блеснёт солнца луч, от стекла отразившись остро,
Анфиладою лет приближаться к последней нише
По домам разбредутся молочные братья-сёстры.
Мене, мене, текел, гелий, упарсин.
Много лет тому назад и много лун
Он созрел на ветке, цитрус-цеппелин,
И уплыл в туман, молочный, как улун.
Кистепёрым махолётам не чета,
Верхоплавкам атмосферным форы дал,
От падения спасает высота,
Сам икар себе и сам себе дедал.
На приколе, на прицеле, на цепи.
Что за ржа суда в сухой заводит док?
Водоплавай, не летай и не глупи,
Эй, сарынь, давай, на кичку, пар – в гудок.
Бродят в гавани бездомные огни.
« – Далеко вам?» – «Да на выселки, подбрось».
« – Эй, трансформер, коль свободен, то мигни,
Крибле-крабле, шестерёнка, полуось».
Как сказал один заслуженный семит,
Оказавшийся, к несчастью, не у дел,
«Этот локус даже полный безлимит
Превращает в оголтелый беспредел».
Шар снаружи, но амфибия – внутри?
Философским пароходом – за бугор!
Сколько ручку ты судьбе ни серебри,
Но её не объегоришь, кьеркегор.
Он заходит в порт с эскортом афалин…
Бортжурнал. Пока не полный, но абзац:
«Упадает беспилотно цеппелин,
Улетает мой бесплотный пепелац».
Иона думает о смерти
Как человек и китобой,
Он в микрокосме водоверти
Влеком, спелёнутый судьбой.
Заглотыш вкрадчивого духа,
Готовый в горле лечь костьми,
Его светлица – рыбье брюхо,
Сгинь ветер, море – не шторми,
Отдай добычу, рыба-чудо,
Срыгни скитальца, грозный кит:
Не для морского создан блюда
Тот, кто в нутре твоём сидит.
Мораль сей притчи всем знакома,
Продукт досужего ума:
Бывает – истина едома,
Но не усваиваема.
НИКОГДАБРЬ
Это месяц твой – Никогдабрь,
Это город твой – Навсегдад.
Это в горних чертогах – дождь,
А на твёрдой земле – вода.
Где листвы был обрушен флёр,
Амальгама сошла с небес,
Серебря зеркала озёр,
Паутинкой стянула лес.
То ли сплин в ребро, то ли бес,
бес – козырная дама тьмы,
С каждым вздохом теряя вес,
Испаряются наши сны.
В слюдяном окошке рассвет.
Час сиреневый. Всё как встарь.
Белый жемчуг далёких лет.
Это месяц твой – Никогдабрь.
ПУСТЕЛЬГА
Птица сокол-пустельга,
Глянь на волглые луга,
Где чадит густым туманом
Волга, моя берега.
Сторонясь прохожих мест,
Обозри пейзаж окрест:
В белом мареве кисельном
Тонет звук и вязнет жест.
Посиди на том юру,
Где, красна лишь на миру,
Смерть с живыми затевает,
Как напёрсточник, игру.
Не смотри в её лицо:
У неё твоё лицо
И вокруг зрачка-колодца
Жёлтой радужки кольцо.
По радио утром сказали: «Достигли дна» –
И город накрыло солёной морской шугой.
Вполне атлантидно под нами плывёт страна,
И мы кессонно не знаем такой другой.
Кто ласты клеит, кто жабры себе растит,
А солнце вверху в абажуре из снежуры.
Молчи, непечатных знаков копя петит,
Пока на соседних звёздах цветут миры.
Оксюморительно видеть сухим сырьё:
В подводном царстве нелепо играть с огнём,
Но только всё чаще ты слышишь, как ё моё,
Крепчая, становится этаким общим ём.
