АНАТОЛИЙ ЕРШОВ. Избранное

Когда природное законно повеленье…

Вилла д,Эсте

 

Мы бродили в раю, где нарциссы себя осознали, –

Полюбили не тёмную воду недвижных прудов,

А уступчивый сад и текучие ленты с узлами

Тихозвучной воды, под ногами добрейших дубов.

 

Полюбили навеки высокие души фонтанов,

И широкий Нептуна умиротворяющий жест,

Обращённый к шатрам кипарисов, где вяхирь – в гортанном

Подражании гуннам, – выкликивал новую жизнь.

 

Да и как не любить полетевшие к небу террасы?!

Как не вызовут нежность зелёные мхи балюстрад?

Проявленья души так у сада земного прекрасны, –

Ими к женскому сердцу тропинку грешно не устлать.

 

А.Фет, 70е годы

 

Сад, мельница, охота, сенокос, –

Довольство. Даже дети не болеют –

Их нет. Есть аромат степи, волос,

Крестьянка, оголившая колени.

Легавые здоровы и умны,

Жена добра и просвещённа в меру.

Любовь? Она – стихи, как свет луны

В глазах у девушки. Примите всё на веру!

 

Стихи как замещение любви,

Как нелюбовь, как взлёты из подполья!

Не хочешь быть обманщиком, слыви

Измученным трагическою болью.

 

* * *

 

Чудесна женщина, чьи чувственные губы

Мундштук гобоя взяли не в заглот,

Кода поют орфические трубы,

А струнные уносятся в полёт.

 

Тогда жена да отведёт свой взор

От чистого мужского вожделенья.

Табу религии, морали, – ложный вздор,

Когда природное законно повеленье.

 

Диалог любви и благоразумия

  Тема 1966

 

– «Шубы, сани, коня, – и к зáимке!

Да со свистом нырливых саней.

Не печалься о дочке-заиньке,

Ты родишь двоих сыновей.

Солнце вспыхнет за санным следом,

Чаща страхов пойдёт на сруб.

Ты умоешься свежим снегом, –

Осушу тебя жаром губ».

 

– «Сыт не будешь любовью, книгами.

С мужем я не смогу порвать.

Славен конь в старой песне. Кликами

Сокол утку не может звать».

 

Тадж-Махал

 

Такая любовь в истеричном уме феминисток

Могла б их смирить с вожделением «грязных» мужчин?

Когда бы он с Ней еженощно бывал бы неистов,

Тогда бы их разум и сердце не знали кручин?

 

Четырнадцать родов подряд! Молодой умирая,

Шахиня могла ли об этой любви сожалеть?

В любви не бывает от века ни ада, ни рая,

А только отрада смешаться с огнём и гореть.

 

Гимн женщине

 

Признавайся, животное, разве не хочешь

Сицилийскую суку 20 века?

Опьянённый Италией, сразу и очень,

Без вербальных прелюдий, ты взял бы с разбега, –

И без мысли, что брак твой спокоен и прочен, –

Загорелое, стройное тело красотки.

 

У косатки, попавшейся в сети соблазна,

Грудь пульсирует страхом под кожей атласной.

У твоей же весталки – от страсти и спазма.

 

Это сказка, что женщина в страсти опасна.

Так прекрасна, противиться будешь напрасно.

 

* * *

 

Я брюки женщин не терплю, не потому,

Что стягивать их долго.

Природа терпит всё, но к полу одному

Нет выхода – задвинута защёлка.

 

Безумна женщина, чей малолетний сын

Как девочка в одежде, в поведенье.

Вражда к его отцу – вот этому посыл.

Война полов – дитя грехопаденья.

 

С дымящей сигаретою в губах,

В мужской одежде, женщина как Янус –

Не та, чем при рождении являлась,

Двуполая, она подложный бог.

 

* * *

 

Жизнь красива местами, как осень в таёжной деревне.

Каждый тянет судьбу, как с живою водою бадью.

Цепь гремит, холодна, серебристые капли смиренья

Убегают в рукав, обещая удачу на дню.

 

День за днём исчезает за лесом, горами и морем,

И подумаешь вдруг: что я ждал, да о чём я тужил?

Ведь могли бы вослед деревенские бабы промолвить:

Вон Петрович идёт, – работящий и гордый мужик.

 

Преданная любовь или собачья жизнь.

 

  Пёс и женщина давно жили вместе и привыкли друг к другу. Казалось, ничто не могло их поссорить, потому что вместе они избегли одинокости. Если одному из них нужна была ласка или тепло объятий, то другой понимал и давал их.

  Но однажды пёс убежал за пахучей сукой, и женщина рассердилась на его предательство, как ей казалось. Ведь когда долго живёшь с кем-то, то невольно и незаметно становишься собственником, но нет ничего более низкого и опасного, чем пытаться завладеть чьей-то живой душой и телом, как своей собственностью.

  Пёс не возвращался домой три дня, и, когда он вернулся, то женщина не пустила его в дом. Она была упряма и консервативна, как многие немолодые люди, и не пускала пса в дом – день, три, неделю. Она не понимала, чего ждёт от него, продолжала сердиться, и не страдала от своего своеволия, потому что была человеком и почему-то должна быть выше животного. К тому же она видела пса около дома, он был рядом, но не поднимался на крыльцо дома, не скулил, не скрёб дверь, – уж таким он был. Он лежал неподалёку на земле и, видимо, понимал и принимал её предательство. Иногда он уходил, но возвращался, лежал и смотрел на дом. Наверно, он просто ждал, что его позовёт та, что его приручила.

  Если бы женщина верила, что пёс понимает сложную человеческую речь, то она, верно, спросила бы его: «Разве ты не виноват, что убежал из дома, от меня, что ты пахнешь сукой, и я не могу больше обнять тебя?» И, когда бы женщина понимала его прощающие глаза, его молчание, то расслышала бы в нём: «Как жаль, что ты, веками причастная к соблазну и грехопадению Адама, не знаешь о голосе крови, который с переменным успехом всегда борется с голосом души. Всё живое терзается этой схваткой, в которой оно и жертва, и губитель».