ЮЛИЯ ЛАЛУА. Две истории
Ореховая сказка
Вечер падает на плечи лёгким пуховым платком, паутиной перекрещенных нитей, столбиками с двойным накидом крючковатых веток на фоне темнеющего неба. Шуршат под ногами листья. С каждым днём их всё больше — между машинами на стоянке, между белыми щербатыми бетонными бордюрами, из ромбовидных клумб которых поднимаются пятнистые стволы с толстыми пластами коры.
Успокаивающе занимаются первые фонари. Ветви с остатками листьев смешиваются с облаками, облака с сумерками, физическая реальность со скользящими где-то в пространстве мыслями.
После рабочего дня мышцы хранят в себе сжатые пружины. Они ещё не получили сигнала «вольно».
Вокруг так непривычно тихо, и лишь чуть свежо, пустынно и спокойно. И ничего особенного не происходит. Просто ещё один день прошёл. Он пробеган, прослоён стрессом и нервами, требованиями заказчиков, настроениями подчинённых, реакциями начальства, правилами поведения, нормами обращения, восприятием происходящего и поминутной адаптацией к непредвиденным ситуациям, плановыми встречами, повседневными обязательствами…
Просто водружён ещё один кубик в пирамиде недели. И есть ещё место до верхушки — выходных. Завтра будем строить дальше!
Как эта на две трети опустевшая стоянка не похожа на утреннюю, полную нервной настороженной возни в начале рабочего дня. Ни на обеденную, когда со всех сторон спешно заводятся моторы, хлопают дверцы, динамично звучат повеселевшие к перерыву голоса, шуршат колёса.
В голове гудит усталость. Плечо оттягивает сумка, в руках папка, которая мешает искать ключи, узкие носки туфель и каблуки посылают ритмичные сигналы и жужжат в сознании назойливой мухой — снять, снять, снять.
А срывающиеся листья хрустят как засахаренный арахис. И те, что ещё на ветках над головой, висят скрюченные, подсохшие, как цукаты. В свете фонарей, которые на глазах уже полностью заменили дневной свет, так уютно-празднично манит эта корочка. Ореховые трубочки, обсыпанные сахарной пудрой? Ореховый пирог? Или просто грецкие орехи, залитые мёдом? Чищеные орехи, пощёлкивающие на раскалённой сковороде? Их подрумянивающиеся рельефные половинки так напоминают это сухое курчавое небо, эту шуршащую землю. Этот тёплый не по сезону вечер. Это домашнее спокойствие, в котором хочется раствориться так, чтобы чаши весов внутри и снаружи нашли равновесие, а колбы сообщающихся сосудов заполнились умиротворяющим эликсиром. Это тот редкий благодатный миг, когда впору перемещаться во времени, устанавливать связь с другими мирами, телепатировать в пространство, познавать гармонию мира… Расслабиться, наконец… Раствориться… в листьях, в орехах, в домашней атмосфере, подумать о чём-то приятном. О хрустящих рулетиках ореховых трубочек… Вот с них ссыпается сахарная пудра, и хочется облизывать пальцы. Трубочки белые, лежат горкой на блюдечке, из-под них выглядывает подстеленная на дно красивая бумажная салфетка с золотыми завитками. Всё так празднично. Надо бы испечь как-нибудь. А ещё стол накрыт, и закуски ждут своего часа в хрустальных салатницах, а в них воткнуты серебряные, по случаю, ложки, и расставлена нарядная посуда, две бутылки с вином на равных расстояниях, розовый графин с некрепкой настойкой для женщин, зелёный «тархун» для детей. Витает аромат запечённого в духовке мяса. Курица? Наверное… Тонко нарезаны сулугуни и салями, копчёная грудинка. Фигурные дольки болгарского перца и помидора украшают блюда. В салаты вставлены веточки укропа и петрушки. Рядом овальный поднос со свежей зеленью: в ней выделяются сиреневые листья рейгана. Хлеб на доске, ромашки в вазе на подоконнике. Открыто окно, и ветер колышет тюлевый занавес. Совсем скоро придут гости. С шумными приветствиями, улыбками и цветами. С орехами? С цукатами? С шуршащими листьями? С папками? С узкими туфлями? С ореховыми трубочками?.. И так тепло, и пахнет ванилью и корицей, ещё чуть-чуть горячей выпечкой… застольем, приятным вечером, душевными разговорами и жаркими спорами, нестройными песнями, витиеватыми тостами под звон вилки о рюмку и беспричинным хохотом, детской вознёй…
Уууу-аааа-ууу-ааа! — громом взрывает пространство стремительно приближающаяся сирена. Внезапно ослепляющая отчаянно-ярким синим светом мигалка яростно вертится на крыше кареты скорой помощи.
Машина несётся по соседней улице: ууу-ааа! Разит тишину резким тревожным воем: ууу-ааа! Внезапно озаряет дома мечущимися отсветами: рассту-питесь, пропу-стите, дайте-дорогу!
Я вздрагиваю, прижимаю к себе папку и съёживаюсь, кубарем слетев в тартарары чужого страдания.
А деревья с засахаренными листьями растерянно разводят руки…
Сваровски
Солнечные зайчики бегают по полу, по стенам, по столу. Никак не пойму, кто же их пускает. Ведь в комнате пусто. Уж не сосед ли какой из дома напротив?
Ой, а вдруг в меня кто-то тайно влюбился и это сигнал? Да нет, это была бы странная мысль, мы же не в школьном классе, где можно играть циферблатом часов, отсвечивая бликами от окна с последней парты, через все ряды, на стеклянную дверцу шкафа у противоположной стены. Вряд ли зайчик может скакать через всю улицу. Но тогда откуда? Вот он опять побежал наискосок! Что за наваждение! Кто меня разыгрывает?
А, вот они откуда! Это люстра! И никого больше здесь нет — ни сзади, ни сбоку, ни напротив. А я и не подумала даже, совсем не поняла! Ну вот, а она как живая! Стёклышки покачиваются, поворачиваются и пускают зайчиков!
Красивая всё-таки! Она мне тогда сразу понравилась. В магазине их висело три разных на выбор. Все Сваровски. Но эта была одна, вот именно такая — тонкая, изящная, в редких хрупких подвесках, которые так нежно искрятся, поблёскивают, струятся вниз каплями с золочёных осей, с чашечек канделябров. В этой модели хрусталя не пригоршни килограммов, нагромождённых многоэтажным тортом, а лишь отдельные кристаллы, развешенные на расстоянии друг от друга. Чтобы взгляд падал на каждый в отдельности: как на редкую жемчужину, как на кулон из драгоценного камня на бархатной шее безголового манекена в ювелирном магазине. Свет преломляется, и у каждой подвески появляется индивидуальность. На них даже какой-то номерок выгравирован, фигурка такая, как проба на кольце.
Но самое интересное начинается обычно вечером. Только бы не спугнуть. Лишь бы в этот момент муж не заорал из соседней комнаты от телевизора: «А что у нас на ужин? Не пора ли нас кормить?!» Или сын с голодными глазами не проскочил на кухню с хрустом отламывать половину батона — действовать психологической атакой на совесть. Тогда придётся всё бросать и ставить на плиту кастрюлю под макароны и шипеть на сковородке мясом, солить-перчить, закрывать от запаха двери, приоткрывать окно, греметь тарелками, выискивать в посудном шкафу одинаковые ножи и вилки, накрывать на стол… Ну а там вдобавок и телефон зазвонит!
Нет, надо, чтоб не так. Тсс! Выключи эту орущую по радио музыку. Это даже и не музыка, это звук. Подними глаза, задержи взгляд, затаи дыхание. Видишь? Смотри на большую подвеску, прикрученную по центру. Она как маятник, да? Покачивается! Но это не гипноз. Это… Ну вот сейчас, сейчас, чувствуешь, вот — смотри!
Раз-два-три, раз-два-три: кружатся в вальсе пышные платья, разлетаются лепестки роз, и приподнимаются кружевные юбки, и мелькают маленькие туфельки на фигурных каблучках, и выбиваются пряди из причёсок, и теряются как бы случайно обронённые надушенные батистовые платочки с вышитыми инициалами, и взмахивают гофрированные веера. Шуршат по паркету лёгкие шаги… Горят глаза…
— Кто эта прелестная незнакомка? Она так и порхает!..
— Впервые вижу, однако она, безусловно, обворожительна! Так свежа и нежна…
Партнёры меняют партнёрш, для поцелуя протягиваются новые руки в перстнях, опускаются новые поклоны.
Часы бьют полночь. Их подхватывает какой-то воздушный водоворот вроде американского торнадо. А в нём крысы, тыква, тонкий силуэт, растерянным вихрем слетающий по лестнице…
А может, это и не зеркальный зал, а сцена. Смычки в оркестровой яме, партитура Прокофьева. Мягкие складки в драпировке занавеса. Чуть ниже, на заднике декорации, сотня лакированных туфелек на шпильке, а ещё ниже — тщательный перебор пуантов и миниатюрная прима-балерина в лёгком струящемся шёлке, почти как Суок или та, что сгорела со стойким оловянным солдатиком… Крепкие руки партнёра на талии. Воздушные, отточенные до совершенства па в такт музыке, туники в тонах пастель…
Ой, где это я? А, да… Вообще-то, если честно, сейчас эффект не в лучшем виде. Отблески на люстре не так играют, столько пыли насело. Просто заповедные места. Стыдно сказать, уже и не помню, когда я её серьёзно мыла в последний раз. Наверное, как минимум год прошёл. Как подумаю, сколько терпения и времени нужно, то всё никак не соберусь. Ну и мухи слегка засидели, конечно. Издалека-то не видно, вроде как всё красиво, всё блестит, а вот если встать на стул и наклонить люстру за цепь, не очень только, конечно, а то подвески сразу подозрительно дадут о себе знать. Пальцем если вот так провести внутри чашечек или по изогнутым снизу вверх золочёным осям — так сразу полетят вниз пушинки, если не хлопья.
Смотри! Снежинки. Вот они разлетаются, как узоры в калейдоскопе, и смешиваются с новогодней мишурой, серпантином и хлопушками, с воздушными такими сердечками и прозрачными, медленно расползающимися колечками, с аппетитными пряниками и кренделями. Что это? Неясные очертания игрушек на ёлке? Морозные узоры? Или тополиный пух? А может, облачка пара, из которых у Барбацуцы получаются волшебные причудливые зверьки, когда она мешает в котле огромной ложкой… В окружении заворожённых поварят в белых колпаках. Манную кашу королю.
Брр, голова закружилась. А пыли-то, пыли, хорошо, что никто не видит! Вот позор! Да уж!.. Нет, в этот раз мне никак не отвертеться. «Припёрта к стенке люстрой Сваровски»…
Спокойствие, только спокойствие. Спасибо, мой милый Карлсон!
Сейчас сделаем по уму. Сначала надо со стола всё убрать, газету постелить на всякий случай. Вот тазик, влажная тряпка. Несколько капель раствора. Боже мой, как же всё это муторно. Работа такая кропотливая, тонкая. И руки на весу. Изящно так кончиками пальцев подцепляешь каждую подвесочку и осторожненько протираешь, и обязательно не спеша — как бы не оторвалась. Они ж не припаяны, а прикручены проволокой. Сначала там маленькая круглая стекляшка, а в ней дырка и ниже гвоздик для остроугольной гранёной сосульки. Вместе они отсвечивают всеми цветами радуги. И металл оправы, если начистить, тоже заблестит!
А на потолке, прямо над люстрой, прикреплена гипсовая розетка из рельефной лепнины: листья, арабески и обручи закручены по кругу так искусно, совсем без совмещения по шву, просто без конца и начала. По часовой стрелке. Или против? Розетка трогается с места и плавно кружится, набирает ход, как карусель. Белые, пышные выпуклые фрагменты оживают под скрипки и аккорды фортепьяно, и вот уже открываются бутоны, рассыпаются фейерверками огненные фонтаны брызг, кавалеры подают руки дамам, взмывают ввысь белые кружевные манжеты, жабо, напомаженные парики, туфли с пряжками, икры в белых гольфах и банты… А где-то вдалеке в панике пятится Мышиный король, и как скорлупа ореха, на части раскалывается деревянный уродец с оскалом зубов, а конопатая девушка в белом переднике и тяжёлых уродливых сабо выпускает из рук метлу, стремительно уменьшается, складывается в трепещущий цветок лилии и летит на ладонь худенького молодого человека с огромными глазами, длинными ресницами и тонкой зубчатой короной на голове. Вот он тоже становится меньше. И как космонавты в невесомости, они протягивают друг другу руки, парят, и кружатся, и кувыркаются в хороводе красок.
Щелкунчик? «Вальс цветов»…
Да, если такая подвеска размотается, она, во-первых, сразу упадёт и может разбиться. Во-вторых, может даже поранить остро заточенным стеклом (например, клюнет в темечко, как Золотой петушок. Тра-ля-ля-ля пал Дадон — охнул раз,— и умер он…). Пушкин… И главное, я же ни за что не прикручу её потом на место. Не дай бог!
А если вся люстра рухнет? Вдруг она отцепится? Кстати, как она вообще там держится? Кажется, там какой-то крючок внутри внешней чашки. Какой-то цоколь… цокает. Цок, цок, цок. Как подковы арабского скакуна? А что это, кстати, такое, цоколь? Может, такую люстру и вообще не стоит наклонять, даже немножко? Кто его знает. Да, а вот так бы взять её за хвост, как пучок морковки, раз — и окунуть в таз с пышным мыльным раствором! И делов-то. Всё отмокнет зараз. А потом поднять, как Венеру, возрождённую из брызг. Вода торжественно стечёт Ниагарой в блеске сверкающих искр… Нет, конечно, это так, крамольная мысль из другого века. Нет. Продолжим по старинке. По подвесочке, по стекляшечке, осторожненько, медленно, деликатно.
— Ай! А! Тихо! Чуть со стула не навернулась. И так неудобно держать всё время руки на весу. А что если залезть прямо на стол? Он из цельного дерева, выдержит же? Не помню, как было в прошлом году. Ну-ка! Вот, точно, теперь лучше! Только теперь каждый раз надо слезать на пол, чтобы мыть тряпку. Физкультура Сваровски!
Снизу-то не видно, сколько тут микропятнышек, которые надо оттирать. Вот и заблестит скоро. Учёные подсчитали, что чистые лампочки экономят двадцать процентов энергии! Мы ж с ней, между прочим, чокаемся хрустальными бокалами, когда на Новый год приходят гости. Это уже ритуал такой. Ждём, когда наступит полночь, наполняем бокалы и — хрусталь с шампанским о хрусталь Сваровски! С Новым годом!
Да, сколько ей уже? Десять лет? Правда? Так это ж прямо юбилей! И в самую пору обмыть! В смысле не тряпкой с химраствором, конечно.
Ну вот, уже почти все подвески чистые! Уф, дело идёт к концу. Жаль, солнце зашло за тучу. Теперь здесь ни солнечных зайчиков, ни блёсток. И не проверить сразу качество уборки! А сколько времени понадобилось! И это только для того, чтобы вымыть одни подвески. Хоть они и есть самые трудные элементы, но между тонкими латунными перегородками ещё придётся чистить ватными жгутами. Или попробовать палочками для ушей?
Пока закончу эту операцию, будет как минимум шесть вечера, скоро сын вернётся, голодный, после тренировки, и муж заскочит на кухню с вопросом в глазах…
Пора уже, что ли, слезать со стола и творить фирменное блюдо, типа зимнее панаше из остатков сосисок и трёх видов злаков с двух сковородок и одной кастрюли? А там и глажки набралось, и на работу на завтра надо собраться, ещё и сапоги кремом натереть, а то их носки начинают терять цвет, и машину поставить стирать на программу «хлопок», да и хоть на какие-то письма ответить, ведь в почте полный завал.
…И всё-таки металлические детали в отделке люстры так похожи на фрагменты музыкальных инструментов! В них что-то явно от духовых и что-то непременно от струнных…
…Магазинчик Сверчков в одном маленьком городе. На улице Заколдованной розы…
Помните, когда Пан Теофас притрагивался смычком к своей скрипке, от её нежных нот в воздух взмывали прозрачные бабочки? А Пан Боло играл на трубе, и по всей комнате кружились бархатные маргаритки.
Но одним ранним утром, от надоедливых мух, они уехали.
А куда — не сказали.
На пане Теофасе был его любимый костюм табачного цвета, а на пане Боло — розовая жилетка с цветочками…
