ФЁДОР ВАСИЛЬЕВ. Стихотворения из книги ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МЕСТА
СТАНСЫ
Господи, сойди в меня, как в ад.
Остальное — только от фантазий.
Мой состав исполнен безобразий,-
как они Тебя вообразят?
Господи, сойди в меня, как в ад.
Господи, сойди в меня, как в ад.
Я утратил правильное зренье;
знаемых отравленные тени
растянулись до алтарных врат.
Господи, сойди в меня, как в ад.
Господи, сойди в меня, как в морг.
Патанатом, выйдя из запоя,
запирает изнутри замок,
сам уже без четверти покойник.
Господи, сойди в меня, как в морг.
Господи, сойди в меня, как в морг.
Ныне, отключая холодильник,
признаю, что никогда не мог
оживлять поставки частных клиник.
Господи, сойди в меня, как в морг…
На нашей улице слепой художник
он хочет чтобы я писал картины
а не стихи
Я говорю ему о том что вижу
а он хитрит стихи мои ругает
наверно плачет
Предупреждает что убийцей стану
отнекиваюсь мол уже убийца
он умоляет — вор пока
Искусанные губы, пальцы в краске
не так я плох ведь он тайком рисует
но все картины посвящает мне
Во дворце на семи холмах живет мой отец.
Серебриста его борода, как ручей, и легка его поступь.
Шелест ветра в кронах вечнозеленых дубов,-
таковы его речи святые.
Водопады —
его молчанье;
водопады на самоцветных скалах.
Могучий и добрый,-
нестерпим его гнев,-
живет мой отец
во дворце на семи холмах.
ЧЕТЫРЕХЧАСТНАЯ ФОТКА
«Ты победил, о Бледный Галилеянин,-
мир серым стал в дыхании Твоем…»
Алджернон Суинбёрн
Небо над Санкт Петербургом
такое же как небо над Лондоном
Достоевский нетождественно равен Диккенсу
«Серый» значит «не соблазняет».
Краски Грядущего Царства,-
только они — краски
Здесь и теперь
Иерусалим и Киев
Когда я тело успокою,
тогда в душе воздвигну храм,
и две руки, лиясь рекою,
сотрут в песок суетный хлам.
Дай, Бог, тогда подняться с места
и в час, когда сиделки спят,
дойти до Города Невесты,
ворчливым посохом скрипя.
Потом, глядишь, назад вернуться
и над Российския холмы,
пока сиделки не проснутся,
тревожа хладные умы,
ужо тряхнуть жезлом пророка:
сказать, что влажен,
одинок…
в пустыне Ближнего Востока
пылает полевой цветок
В объективах анализа — кал
вызывает смущенье и жалость.
Богу важно, чего ты искал,
а не что у тебя получалось.
Человек безотходен, как тварь,
и преступен — как ложь и блудница.
На каких его углях ни жарь,-
не сумеет в огонь претвориться.
Одолей алхимический зуд,-
ты не канешь ни в Лету, ни втуне,
и никто эти «опыты» в Суд
кочергой жития не просунет.
Батискаф, погружаемый в кровь,
глаз и мозг за стеклом микроскопа…
Не оплакивай жертвы потопа,
ибо грозный источник —
Любовь
ДИПТИХ
1
Край, бэйби, край
ничего плохого.
За горизонтом — воспоминания.
Ты думала: новый мир?
Нет, просто презерватив лопнул.
Свет изо всех щелей,
изнутри и снаружи,-
некуда больше жмуриться.
Секса (читается через «е») не будет.
Просто отойдут воды
и наступит весна священная.
Даром, что было больно.
Он до конца твой —
храм на краю света.
2
Ноша твоя не тяжела,
постоянство твое священно.
Постоянство — твоя молитва.
Перебиты твои колени.
У древних истоков древнего ручья
сладкую воду ты пьешь, не дыша.
Сладость ее горька с непривычки.
Но ты привыкла,
маленькая ослица.
Дни твои сочтены,
Да будут благословенны
дни твои как один,-
этот.
Времени больше нет.
ПО СЕРДЦУ
ПО сердцу мне Владимир Владимирович Маяковский,
инженер человеческих душ, ценю.
Разумеется, его убили:
надо же развеивать танатологическую брехню.
Не виню я его за ленина там, за партию,
кто не лажал — пусть в него бросает камень,
но если очистит Господь его стихотворную хартию
(что никому из пишущих не помешало бы),-
то-то светило взойдет над литературными веками!
То-то «память собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди» зазвучит свежО
под сводами музея политехнического!..
А то, что шел поэт, как Савл, на рожон,-
было преддверием обращения поэтического,
хочется верить
Душа моя, скиталица, молись;
наполни медом соты тех развалин,
в которых мы недоразобрались…
Смотри, как рыхлый профиль их печален.
Оставь Селену, это — не предмет
переживаний пред Лицем Христовым.
Сколь многих на лозе спасенья нет,
растерянных по партиям оптовым.
Да, Господи. Поруганным тряпьем
любимые лежат в харчевнях мира,
но помяни нас в Царствии Твоем,-
и по-иному огласится лира…
Все мифы мои, все легенды и сказки
острее сюжетов, победней финалов.
Я их извлекаю почти без опаски
из пыльных архивов, из прелых анналов.
Дремучие хляби волшебного леса
расчищены светом такой Редактуры,
что фавны и нимфы, дракон и принцесса
становятся детской улыбкой культуры —
предтечей прозренья. Так с Деда Мороза
спадают колпак и тулуп шутовские:
по синему снегу, простые, как проза,
с дарами идут чудотворцы святые.
ПОСЛЕДОВАНИЕ О ВТОРОБРАЧНЫХ
(В помощь кающимся)
Вот и нашлась
маленькая заезженная,-
уставала, но давала,-
пластинка
Кридэнс клируотэ ривайвэл
Блюз придорожной закусочной.
Все, что здесь нацарапано
пей до дна, пей до дна
долгим мучительным…
долгим мучительным…
прощаю и разрешаю…
прощаю и разрешаю…
прощаю и разрешаю… вз-жик!..
поцелуем.
Таинство совершилось.
Level up.
ПРАВДА
Гроб с телом отца
стоял на столе,
на котором когда-то пеленали меня, младенца,
за которым ели и до и после,
крошки сметая в руку,
писали стихи и письма,
сухо, не сочиняя.
Попросту, жизнь священна.
Стихи — это правда, правда.
Пыльными апостольскими тропами проходя
по мокрой после дождя земле
(скрытая рифма скрыта)
по черноземью и нечерноземью, — делов-то! —
многое можно увидеть;
увидеть можно
всякое такое,
чего братья недоглядели,
что ни Петру ни Павлу не снилось,
что Ивану не виделось,
а виделось, — так не открыл, открывая
(скрыл богослов рифму, скрыл).
Вот эту не лунную желтизну зрачка, например,
в яичном вдоль-пополам-разрезе
глаза
сваренного вкрутую яйца крашеного.
Эту, понимаешь,
физическую квинтэссенцию торжества
матерьяльную-матерьяльного
(ни хрена читатель не понял,
хорош кривляться,
умного из себя изображаешь,
хлебников тоже нашёлся).
Эту, я прям не знаю, короче, эту, когда
слово становится другим,
не тем-чем,
бруттом и неттом,-
извергая извергну извержением становится — не становится,
блингорелым, так даже скажу — не скажу..
Понимаешь ли ты, друг мой, о чем я говорю?
О матерьяльном, сугубо о матерьяльном
Heckoлько удачно взятых аккордов,
всего несколько удачно взятых аккордов
без примеси совершенства,-
и какой звук! какой голос!
бог ты мой — какой голос!
благовестие старой избы
старой мазанки
хаты,
где, по-видимому, никто не живет;
благовестие деревенщины,
галилейщины,
бог ты мой!
не ха эс эс какой-нибудь на кропоткинской
не симфония этого самого с этой самой
не гарант благодатного благодатствования благодати
не знаменный какой-нибудь распев в исполнении
эм или жэ, как его там? — хора…
всего несколько удачно взятых аккордов,
бог ты мой!
неужели вот так, в немощи
Сила Божия совершается?..
Жадный, жаркий, голодный, живой
опыт.
Символизм, как миропонимание, — исчерпан.
Господа нет нигде,
потому что
вот Он
там же, где ты и я,
там, где ад и черти.
СПАСАЯ МИР,- КРАСОТА.
Избегая красивостей, из,
избывая ресурс мирозданья,
дышит весь голубой антиминс,
весь — волнение в воспоминанье
Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа
LIPS
Просто земля,
которую ты — так,
любишь;
голубовата на цвет, если кто не знает.
Целовать бы её края, став на колени,-
губы не той фактуры,
огненные мои губы.
Значит, другое;
значит что-то другое
Божий дар не зависит от них,
от скудельных подробностей тела;
нежеланных, немолодых
он ласкает легко и умело.
В семиюбочьи убранных жит,
в семикофтьи скошЕнного сена
от его косновений дрожит
голубая, та самая, вена…
…Ну тут ещё должно быть про белые грибы, про девичью грудь,
про яблоки-паданцы с коричневеющей вмятиной на бочке…
Глубина Твоих Прикосновений
как-то глубже самого меня;
еле-еле: «Господи, Ты — Гений», —
так роса исходит из огня, —
(откуда бы ей там, в огне, взяться?)
булькаю в ответ. Конечно, — ересь,
простоты неслыханной конфуз,
ёшкин кот, неандертальский эрос!-
прям: гори-гори, терновый куст,
как звезда, потрескивая влажно,
не сгорая…
СХОДСТВО
У каждого своя
стопа стопы стопою
следы следов следам
не следовать следить
наречие ручья
пророчица рекою
без имени ума
бы Богу угодить;
не то, чтобы уж вот,
не то что «послушаньем
порадовать Отца
Небесного», но, все ж,-
жива живу живот
любовью любованьем:
не я, не ты, не он-
похож… похож… похож
Да, велика Россия, велика;
звезда за горизонтом зеленеет,
и где-то там кончается строка,
которая самой себя длиннее,
длиннее жизни, кажется, самой,
кончается,
но шар не описует;
за перевалом плоскости земной,
вплетенная в линеечку косую,
она уходит нитью за поля
и, в долготу вдыхаясь на излете,
кончается на выдохе: «Земля…», —
и вы знакомый берег узнаете
ЗА ДРУГИ СВОЯ
— Давид,
ты весь в крови.
— А чё они?..
(А «че они» — естественно известно,
и всех тошнит от этой хреновни,
с тех самых пор, как в люле стало тесно,
я не о том).
— Давид, пойдем домой…
В песочнице эпоха Соломона —
жемчужина истории земной,-
избыточествует неугомонно…
А ты, который не построил храма,
иди и помни: выше нет любви,
чем та, с какой тебя окликнет Мама:
— Пойдем Домой, Давид, ты весь в крови.
Как все вы красивы, друзья, верьте!
У каждого из вас — неопалимые крылья за спиной, верьте.
Какое там — «опалимые»!
Ваши крылья — само пламя!
Как прекрасно это ваше движение внутрь;
эта огненная река,
входящая в лоно заматоревшего мира!
Ад, где твое жало? смерть, где твоя победа?
Ничто не может противостоять вам, верьте.
Никто не может с вами поспорить.
Да
Ты победил мир.
Монументальнейшая хренотень
всех времен и народов
лопается, как перезрелая слива,
кишки материи выпуская наружу от жара,-
это жжет ваша плоть, друзья, верьте;
это — Тело Христово жжет
смерть насмерть
ад за адом
запятыми и точками,
знаками препинания,
даже без слов,
даже без междометий,
жжот
жжет.
Стоит лишь напряжённо подумать о друге,
как у друга появится прыщ на лице,
словно Оптина пустынь в районе Калуги,
в восемнадцатом, кажется, веке, в конце…
Друг не ахнет и зеркало об пол не грохнет,
парфюмерных экспертов на Кемь отошлёт;
и, пока этот прыщ сам собой не отсохнет,
будет Оптиной жить целый век напролёт…
ВМЕШАТЕЛЬСТВО В ЧАСТНУЮ ПЕРЕПИСКУ
«Дар напрасный, дар случайный,
жизнь, зачем ты мне дана?»
Это, милый Пушкин, — тайна.
Филаретова струна
перетянуто фальшивит,
медновыспренне звенит;
никого не осчастливит,
ничего не объяснит:
«Не напрасно — с назиданьем
жизнь от Бога нам дана,
перегружена заданьем
и на казнь осуждена…»
Православно, митропольно
убивает наповал:
«Ты, брат Пушкин, своевольно
зло из тёмных бездн воззвал»
(ничего себе, прикольно.
что, брат Пушкин, колдовал?
колдовал, колдовал,
подколдовывал)
Катехизис и диета —
получи, фашист, ответ!..
Внемлет арфе Филарета
перепуганный поэт…
СОНЕТ К ЖИЗНИ
Если правде смотреться в глаза,
сердцевина у жизни — другая,
беспонтовая, недорогая;
«против» численно больше, чем «за».
На слезу наползает слеза,
королева глядит, не мигая:
сердцевина у жизни другая,
позвоночник у жизни — лоза.
Беззащитна, безрука, безнога,
безработна, беспочвенна, без
перспективна, как поле чудес;
вся, как есть, — в никудышного Бога,
сердцевина моя, недотрога,
за деревьями тающий лес.
СОНЕТ НИЖЕ ПЛИНТУСА
Всё очень плохо — жизнь не удалась:
психушки, отчисленья, увольненья.
Случайно всё: работа, крыша, связь.
Одна лишь пьянка до позелененья
закономерна. И, на удивленье,
желанна, как лекарственная грязь,
как верное надёжно упоенье:
Которые тут временные? Слазь.
Мне чёрт — не брат, и сатана — не князь
и я не вижу в этом преступленья,
когда вот так вот жизнь не удалась…
Но только Та, Которая зажглась
от Света, облечённая в нетленье,
открыла мне назло такую сласть,
что завязать — не грех.
ВЫСОКОПАРНЫЙ СОНЕТ
Люблю я родину, грозу в начале мая,
любовное природы озорство,
когда земля, как мужа принимая
весенний дождь, ложится под него.
До боли обнажённая, родная;
святится возбужденьем естество.
А херувим, резвяся и играя,
небрежно соблюдает статус-кво.
Сверкает вакидзаси самурая,
гремят врата потерянного рая,
как будто не исправить ничего…
Но Та, что запалилась не сгорая,
громокипящий кубок собирая,
орлят с улыбкой кормит из него,
не галок.
JAGUAR
(Скоромное приношение сородичу-эскимосу,
убеждённому в том, что Христос побеждает не борясь,
по случаю его чудесного рождения в этот мир,
сопровождавшегося чудесными же знамениями на небе и на земле.)
Минное поле чудес,
кто-то рванул опять;
в нём, как обычно, — бес.
— Не было «не стрелять»
команды.
Где, вашу мать, огонь?
Я ли вас не кормил?!
— Этого только тронь,
вызовет из могил
подмогу.
Вот тебе и весна!
Вот тебе и цветы!
Выглядит, как война
(с вычетом красоты
нетленной).
Шура, ты пацифист?
Я-то, конечно, — да!
Треснули лёд и лист,
огненная вода —
не водка.
Да, нежность есть (апостольская что ль?);
и мужеству нисколько не помеха.
Тупая недоношенная боль
грядущего нелестного успеха
объединяет в зрелости мужей,
рассеянных прыщавой членомеркой.
Свежей рукопожатия, свежей.
Мерцают звёзды титульные, меркнут…
Да лЮбите друг друга! Торжество
причастности таинственной венчальной
и Евхаристия… и больше ничего
о прелести весны первоначальной.
И небеса цвели при нём
ракетами, как дивный сад
Хоббитский фолк
Это — тоже весна: эта роскисель дымчатой хляби,
этот серый портал, плевоокое это щеня,
плюновенное брение в региональном масштабе,-
эта влажность восходит к цветущей стихии огня.
Тростниковый, тропический, сладкий дыхательный порох
растворяется в паточной бледно-свекольной крови,
чтобы в этих псаломских широтах, в славянских просторах
вспышкой с фронта цвело арамейское слово любви,
вековой до небес опрокинув шумерский папирус,
византийского чванства петардой взорвав чиновнИк,
районируя так в эту плоть этот радостный вирус,
словно здесь и теперь он, зараза такая, возник.
Мне больно от того, что я не тот
кому всегда дано и не отнято;
мне ранит сердце каждый анекдот
про недруга не меньше, чем про брата.
О мне пояху пьющие вино,
смеяхуся жующие чизбУргер.
Мне кажется, что Богу всё равно,
ничто не интересно, кроме бури.
Мне кажется, что Бог неумолим;
такое дело — тьма в конце тоннеля.
Мы все умрём, умрём, а не успим,
мудрее всех Обломов и Емеля.
Я ничего не содержу в горсти
и ничего уже не обещаю.
Я не умею говорить «прости»,
но я прощаю, Господи, прощаю
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДИКОГО ПОЛЯ
Спи, моя радость. Жестокого жала
выведет сон чужеродное ство.
Мерзкая слизь, что тебя обижала,
тает медузой; уже ничего
не остаётся от грязной интриги.
Стой, моя радость, как дым над водой.
Пусть сновиденья слагаются в книги
и остаются себе под рукой:
триллеры, вестерны, сказки, кошмары…
Спи, моя радость, и это пройдёт.
Спят археологи, спят антиквары,
спит вымирающий нищий народ.
УТРЕННИЙ ТУАЛЕТ
— Как долго я спала! — Как скоро остывает
хрусталь, точнее, гипс постельного белья;
воздушный поцелуй таится, отлетает
за вертикали штор, которые стоят,
как ангелы стоят, как тени воскресенья,
которого всегда никто не ожидал;
смещённый календарь — дефакт землетрясенья —
пророчит будний день и плановый аврал…
Но выбравшая смерть откроет косметичку:
— Ша, зеркало, молчи. На свете всех милей
распятая любовь, вошедшая в привычку…
А зеркало в ответ: Дорогу в мавзолей
несущему состав из смирны и алоэ
охотно укажу. — Какое озорство!..
Какая новизна! Садовник, что такое?
Куда ты перенёс, где положил его,
её?.. Долой!.. долой!.. долой местоименья!..
Мария!.. оглянись!.. (Мария хороша!
пасхальный nature-morte румянит вдохновенье:
прекрасное лицо, прекрасная душа…)
Смертное море, здравствуй.
Маленький человек пришёл тебя приласкать,
не бойся.
Шали себе, шторми на здоровье
в медно-огненном диске ладони
любящего зрачка.
VERITAS IN…
(вырезано тонзурой)
Не предавай воспоминания;
живи и помни. Не живи
и помни, сколько было знАмений»
что — революция в крови?..
Оставив детские страшилки,
по вечерам, по вечерам
земельку со святой могилки
перебирам, перебирам…
И веют древними поверьями
нетленный чудотворный прах,
и риза с праздничными перьями,
и вздох благочестивый: «ах!»..
И ежедневно, в час назначенный,
со спутниками, но один,
дородный стан, шелками схваченный,
являет некий господин,
являя некое сокровище,
звеня доверенным ключом,
толпы стоглавое чудовище
деля властительным мечом
на чистое и на нечистое,
на недостойное и на
такое белое, пушистое,
конфетки лепит из говна,
благоуханье благодатное
распространяюще вовне…
Ты прАво, солнце бородатое:
похоже, истина — …
СВЕТ НЕВЕЧЕРНИЙ
Если вдруг ты почувствуешь: поздно,
поздно кричать в потухшее небо, —
не оглядывайся назад,
кричи,
кричи в потухшее небо,
будь идиотом.
День Господень — тьма, а не свет;
Свет Невечерний.
УСТАВНАЯ ЛИРИКА
Романтический прах над остывшей землёй
поглощает лучи золотого светила;
юный дворник застыл с трёхлинейкой-метлой…
— Рядовой, что за муха тебя укусила?
Что за бэ уколола тебя, рядовой?
Выгрызай беспощадно медовое жало.
«Рыбий жир ленинградских…», — не надо, не пой;
только детских припухших желёз не хватало.
Этот призрачный город, знакомый до слёз,
до прожилок, до полной потери сознанья,
никому ничего в подолЕ не принёс.
Эти серые, серые, серые зданья,-
облака, облака, облака, облака…
Отряхнись, рядовой. На «до завтра, до завтра…»
отвечай по уставу коротким «пока»
и пристёгивай царственный шлем космонавта.
Отец Небесный строг, но милосерд,
и то, что я скажу, запомнит каждый школьник:
Отец Небесный строг, но милосерд;
и, делая свой выбор добровольный,
подставься под оптический прицел,
чтоб сердце вправду этого хотело
и лоб кровавым бисером потел,
и каждый стих звучал, как в ночь расстрела…
ЭПИЛОГ
Когда я стану старым импотентом,
вы думаете стану я ворчать,
на пляже лёжа под линялым тентом,
что вот, мол, титьки всякие торчать,
бесстыжие… Не думайте, не стану;
открыта мне такая нагота,
что до неё и девичьему стану —
как царству Соломона — до Креста.
ЛЮБИМАЯ ДЕВОЧКА ДЯДИ ФЁДОРА
Любимая Девочка дяди Федора, кажется, никогда не спит,
чтобы не просыпать счастье, чтобы клавишей стаю кормить с руки.
Любимая Девочка дяди Федора — любуйся, кажется, и не замай —
идет по воде, как пишет, что в этом чудного — смеется, не понимает.
(Как же она смеется, мамочка, меня бьют!…
Горный ручей так не умеет в перекати-солнце.
Райские птицы, Господи, не так поют,
как она, даже и не поет, — смеется.
Что она со мной сделала, что Ты сделал с ней,
что натворили вы со мной с ней на пару?
Лопнула четь, рассыпались бусами четки дней,
телом вот за послушание ползаю по тротуару…)
Это — не точка, я покурю, а ты покачайся на запятых,
помня: Любимая Девочка дяди Федора — ты, только ты.
(Верите? Я иногда бываю совсем большой —
облако без штанов, с вашего позволенья;
мне тогда, что ни поэма — все Хорошо,
всякая тварь — лирическое преступленье.
Сущее в любой мизансцене: весьма, весьма,
только сказать, как говорится, — рванет нетленкой.
Все обстояния — как мудрецу тюрьма,
нижняя ткань Афродиты дымком над кофейной пенкой.)
Любимая девочка дяди Федора — держись: огонь!
пчелы стынут над чашечками цветов, когда она идет по лугам босая.
Пьяней, пленяйся волнами ее волос, но косы не тронь —
ревнивые насекомые всего в такой узор искусают,
что звездам будет стыдно смотреть сквозь ткань и стог,
на твой рельеф, проступающий мякотью помидорных облак.
Я трогал небо, я пил медовым глотком Восток,
но только та оставила под ребром осколок,
с которой хлеб преломить дороже, чем платье снять;
а вещее полотно твоего оргазма
расти, цвести начнет, чтоб тебе линять,
мой дядя Федор, формальный герой рассказа.
ОБРАЗ РОДИНЫ. ИКОНА.
Здравствуй, девочка.
Что же ты плачешь?
Золото волос твоих, Белоснежка,-
золото.
Обнаженные виноградины
капли солнца роняя в песочный толченый снег
молча
что же ты плачешь
молиться на тебя что ли
некому
***
О юникасте
Пресс-релиз или как там его?
Юникаст-сэйшн — совместный проект студии Арт-Станок и поэта-подвижника Фёдора Васильева — представляет собою малоосвоенный жанр поэтико-социального медиа перформанса, транслирующегося он-лайн. Главная задача — называние вещей своими именами, по Хайдегеру. Благодаря он-лайн трансляции создаётся эффект присутствия и непосредственной причастности зрителя, слушателя к происходящему. В статической, сценарной основе перформанса несколько декламаций, желательно с фоновыми видео музыкальными илллюстрациями и заранее сформатированных видеосюжетов. Динамическая составляющая предполагает резонансную дискуссию с участием зрителя(наподобие постинговых комментариев в жж или обратной связи в ходе прямого эфира). Мы можем говорить о создании целостного художественного произведения, образа он-лайн. Специфика в том, что это — не мастер-класс на глазах у изумлённой публики. Участником, можно сказать «причастником» творческого таинства становится каждый зритель-слушатель, сознательно подключившийся через сеть, не говоря уже о «телесном» присутствии в зале.
Называя вещи своими именами, мы проникаем в их суть. Будучи названы своими именами, «вещи» обнаруживают самоё себя и уже качественно бытийствуют в том дискуссионном пространстве личности, которое проще можно назвать «судьба». Отсюда, по проницательному выражению режиссёра и видеокомпоузера студии Арт-Станок Даниила Деведжиева, ясно, что какие бы то ни было социальные преобразования — целиком и полностью задача поэтов. Создание и презентация открытого культурного пространства где вещи называются своими именами(юникаст-сэйшн), приобщение к которому совершается напрямую, усилием сердечной мышцы — в противоположность общепринятым ритуально-посвященническим схемам — воздействует на общественное сознание исподволь, фактом существования. Как пишет Денис Новиков:
Есть иной, прекрасный мир,
где никто тебя не спросит:
» Сколька время, камандир?» —
забуревший глаз не скосит…
Юникаст-сэйшн делает этот мир осязаемым и очевидным, открывает возможность вхождения в него по факту желания и решимости. По понятным причинам, на этом этапе(step-3) очень важен разрыв с превентивно-московским видом на жительство событийной составляющей(есть ещё сетевая).
Третья ступень юникаст-сэйшна: поэтико-социальный медиа перформанас «ПРОШУ ТЕБЯ ЖИТЬ». Жизнь, как единственная абсолютная ценность, сейчас повсеместно в забвении — это ни для кого не секрет и это является главной и единственной проблемой т.н. «капитализма в России». Отсутствие этой Ценности в аксиологии рыночного общества очень агрессивно прессингует(прессует) самые даже чуткие и жизнелюбивые организмы и организации. В итоге наступает страшнейшая из аммортизаций: «покончить бы уже с этим(допустим — поднять бы детей, внуков) и умереть спокойно», как единственное воспринимаемое человеком поручение в атмосфере, когда ни жизнь вообще, ни его жизнь — тоже, кстати, вообще, не в частности — ничего не стоят и не значат. Все мы заметили, как обильна в последнии годы жатва смерти. Уверен, что многие скорбные даты не являются детерминированными корнями уравнений, а скорее — следствием усталости, нежелания жить здесь и сейчас. Убеждён, что если бы эти простые и искренние, как «люблю тебя» слова:
прошу тебя жить
нашли благодатную почву в сердцах, всё было бы по-другому. И сам я, и другие подвижники юникаст-сэйшна, очень хотим эти слова услышать и многим, очень многим хотим эти слова сказать. Память, собери у мозга в зале любимых неисчерпаемые очереди.
искренне ваш,
Фёдор,
патриарх всея Луны
