АНАТОЛИЙ ЕРШОВ. Зимы суровые и светлые глаза
* * *
Зимы суровые и светлые глаза
Четыре месяца следят за нами.
Я о любви тебе всей правды не сказал,
Когда глядела ты жестокими глазами.
Нет, леденеть, сжимая кисти рук,
С надеждой расставаясь отогреться, –
Не так ли замерзает пруд,
Не так ли совесть сдастся непотребству?
Природы воля есть, и гнёт, и рабство.
А. Фету
Как хорошо! Конец дороги
С утра укутан в пух зимы.
Опять я слышу на пороге
Язык серебряной змеи.
Из дачи выйду с ожиданьем,
Что хруст морозного крыльца
Мне будет мил волненьем давним
И светом женского лица.
Помедлю. Белые ступени
Опять скрипят, и рвётся речь.
Да, всё что было, мы сумели
До новой встречи уберечь.
Великолепное безмолвье
Снегов и леса день за днём!
Вслед за соитием безволье
Ничуть не тягостно вдвоём.
Да полно! Разве это было?
Не плод уставшего ума?
Раз в жизни, но ведь нас любила
Природа, молодость, зима.
Крещенье 2019
Белые лапы сложив на заборе,
Ели безмолвно стоят.
Тонешь в снегах – позабудешь о горе.
Небо застыло, и сад.
Снег, тишина и двусмысленный холод
Душу и кровь молодят,
Словно питает чувственный голод
Неутоляющий яд.
Солнце январское выглянет ярко,
Как обещанье весны.
В даче удушливо пахнет огарком –
Страстью сгоревшей, недавней и жаркой,
Летним пожаром лесным.
* * *
Есть души: подайте им грусть иль тоску
О счастье, когда-то минувшем,
Прихлынувшем быстрою болью к виску.
Да, разве то счастье? Да, уж ли?!
Не так ли тоскует больной небосвод,
Укутавшись в серые тучи,
Которые кратко луч солнца прорвёт
– и скроется, словно измучен.
Прогулка художника в январе.
Когда струится снежная завеса
На чей-то одинокий силуэт,
На тропы по таинственности леса,
Я не вздыхаю: суета сует.
Не достаю и флягу с Темпранильо
(так оттого, что дома позабыл),
И не смотрю на лыжника умильно, –
Я сохранил и этот бег, и пыл.
Но в зимней роще я встречаю Зевса
И весь его желанный женский род.
Слетает Зевс, как снежная завеса,
В деревьев белотелый хоровод!
* * *
Опишу ли я страсть
Или страсть мой язык обеззвучит?
Признаю её власть
И она меня правде научит.
Ты не раб ли страстей? –
Вопрошает мёртвый философ.
Он не видит из мира теней
Как зацвёл его древний посох.
Разве разум – отец
Этой бедной трепещущей плоти?
Он лишь пастырь овец –
Слов в божественной позолоте.
На восходе веков,
Перед чудом нагой Афродиты,
Он овец потерял,
Родом изгнанный и побитый.
Вот уж тысячи лет
Он блуждает по землям.
Что ни скажет – то бред,
Признаётся уму непосильным.
Ночью разум в себе.
Словно леший в лиственных кóсмах,
Крепко держит во сне
Свой цветущий пастушеский посох.
* * *
День за днём снегопад, словно снежный потоп, –
Утопают леса и сады.
Парка спит, уронив белой пряжи моток.
Стали головы елей седы.
Утром выйдет старик, постоит, поглядит
На вселенскую вечную тишь.
Трижды вымолвит «чудо», – и дятел летит.
Он не спросит: о чём ты молчишь?
Не вздыхает старик, говорит: «Mon ami,
Tous passе, tous lasse,.. – все дела».
Вспомнит вдруг о дровах, про холодный камин, –
В дом уносит охапку тепла.
