АНАТОЛИЙ ЕРШОВ. Бытования беглые дни…

* * *

Вы не ждите, что скоро я буду

Сокрушённым и жалким, – не факт.

Ум с достоинством светит покуда,

Как высочество носит фрак.

Ум, как ни был бы долго беремен

вольнодумством, не просит: держись.

Ум изменчив и несвоевремен,

Он растратил – испуганно – жизнь.

Отвратительны или прекрасны

Бытования беглые дни –

Горе, радость и слёзы, гримасы,

И слова из любой трепотни.

Утомительны, глупо отважны,

Плотоядны земные дела.

Ради них мне природа однажды

В ноосфере сказаться дала?!

Неприглядно, чтоб кто-нибудь видел

Изведённую жалкую плоть.

…В старом парке измученный дятел

потаённо исчез. – Исполать.

Из прошлого

С.Р.

Три года, трилистник судьбы.

Родство – словно за три столетья.

Любовью сквозь тучи борьбы

К тебе не могу не светлеть я.

Не в этом ли счастье: вослед

За хмурью, дождями и стынью,

Всегда будет ясный рассвет

Дышать клеверами,.. с полынью.

* * *

Льву Дановскому

Закрытый человек покажется нам внешне

Недобрым бирюком, – к нему не подступись!

Когда и ты таков, то вряд ли ветром вешним

Вас опьянит врасплох взлохмаченная жизнь.

Но дружба отрезвит, когда она случилась, –

Не мазать лестью, не рубить с плеча.

У сосен принята спокойная учтивость

И гордость помыслов как высшая печаль.

На высоте души открытым быть не больно.

Как жаль, что в юности я этого не знал.

Через полсотни лет, прости меня. Невольно

Я нелюдимостью обоих наказал.

Троодос *

1

Сосны Олимпа в поклоне стоят надо мной,

Вровень со мною, а ниже – уходят по склону.

Только в поклоне и жить на вершине земной.

Гордость отважно склонить, отдавая поклону.

Жить без вершины, и голову не подставлять

Бурям житейским, подобным пустынному гневу?

Дар Афродиты в беспамятстве не прославлять?

Верным возможно остаться лишь небу и древу.

Рёву морскому, безмолвию монастыря

Стану я равным по духу (о, нет, не по крови).

Сникни, глава честолюбия, сердце смири.

Я – на вершине, а сосны прямы и в поклоне.

2

Сжата пшеница, полей светло-жёлтые карты

К мирной готовы игре.

Друг, между бочек соломы напрасно искал ты!

У Афродиты – мигрень.

Ждут виноградник любви белоснежные пашни

На высоте золотой.

77 – это выдох, с Олимпа упавший.

Боги играют в лото.

* Троодос – горный массив Кипра, до 2т. метров.

* * *

Этой ночью шептались о жизни моей

Неизвестные сонные тени.

Я не смел понимать недомолвок, «ой-вей»,

Полуслов, полуправды сплетений.

Если может скучать, как ребёнок, мой сад,

Так, что утром вся купа намокла,

Не сирень ли с жасмином шептались не в лад,

Что я бросил их слишком надолго?

Не сынки ли мои, два дубочка и клён,

Ждут улыбки и рукопожатья?

Отчего я лежал, как дождём ослеплён,

Встать не мог, к ним не мог побежать я?

Что такого мой сад мог узнать обо мне?

Кто из нас и за что же наказан?

Если сердце тоскует о ком-то вполне,

Ты живой, – ошибается разум.

* * *

Прилетела синица, ходила по форточной раме.

Дорогая моя, и тебе одиноко летать.

Ты в природе своей – как безбожник в пустующем храме.

Насвисти, как с любовью прореху судьбы залатать.

Если нити любви, белоснежно суровые прежде,

Посерели и рвутся, – не хватит на пару стежков,

То смирюсь, пропаду, до весны затеряюсь я между

Алых клёнов и вьюги, с ожогом горячих снежков.

А чего же я ждал?! Повертелась – и порх! – улетела.

Только промелька свет, только отблеск дрожащий стекла.

Так наверно душа покидала любимое тело

И в ногах у природы, как осень, с улыбкой легла.

Рискóвый.

«Сегодня я выпил в Латинском квартале…

…О чём говорили мы с ним, о Европе,

Об Африке знойной в нужде и поту?

…А завтра шампанское в áнглийском клубе

С Курагиным выпить рискну, может быть.

Он жизнь эту, вздорный, по-своему любит,

Да только о чём же мне с ним говорить?»

А.Кушнер «Арион» №4, 2017

Да точно не надо об Африке потной! –

Вздохнёт, отвернётся, уйдёт Анатоль.

О силе спросите, свободной, природной,

Стремнине подводной, – в ней счастье и боль.

Курагин ответит, и просто, и смело,

На ваш потаённый, с заминкой, вопрос

О горьком борении мысли и тела.

Шампанское – пошло. Он пьёт кальвадос.

Natura не ищет ни смысла, ни славы.

Карьера, служение – путы страстей.

Нет власти сильнее природного права

Влюбиться. Любовь?! Сколько можно о ней?!

Вот-вот, ваша гордость духовного строя

Плетёт паутину притворных причин.

Курагин – соблазн, неподдельность, простое

Затмение женщин во власти мужчин.

Поэту легко антипода отбрить.

Да разве же не о чем с ним говорить?

Лев Толстой

В человечьей тёмной чаще

Что ни древо, то светец.

Мнит один: старик брюзжащий

И негоднейший отец.

А другой, умом светящий,

Скажет: мученик, мудрец.

Третий, троечник филфака, –

Самомнением силён, –

Возразит: Толстой, однако,

Просто почвенник, и он

Всё-то судит однобоко,

Без различия времён.

19й, 20й, –

сквозь века гляди – и твой.

Все с неволею и плáтой,

С рабской палкою простой.

…В Иудее ли распятый,

или – с именем Толстой.

Анна, Костя, Пьер, Катюша –

Эти жизни об одном:

Ум едва заменит душу,

А душа была умом.

* * *

Увлечения – это подделка страстей.

Наш писатель, с какого испуга

Восхищаешь нескромно личиной своей –

Со товарищи – ленту Фейсбука?

Ай, красавцы! Один – краснолиц, пучеглаз,

А второй – хитрован деревенский.

Он глядит, как вопит: мы, не круче ли вас?! –

Для мадам со щеками по-венски.

Что ни день, публикуя свой лик, интуит

Бессознательно прячется в область,

Где, с тоскою о памяти, молча стоит

Одинокости выцветший образ.

* * *

Хочешь горькую складку в губах,

А в глазах – отвердевшую силу?

Посмотри, как пылали в великих умах

Мысли с чувствами неугасимо.

Так сражались ахейцы в поэме слепца,

Меж собой и с богами в раздоре.

Только битва расширит мужские сердца.

Их сжимает любовь, а не горе.

Не читай мудрецов с юных лет до седин –

Потемнеешь в печали без меры.

Попытайся с собою один на один

Жить, себе самому без измены.

В этой буре, сжимая столетий печаль,

Словно ленты морской бескозырки,

Ты с трудом разглядишь свой надёжный причал –

Мир как вымысел, яркий и зыбкий.