АНАТОЛИЙ ЕРШОВ. Бытования беглые дни…
* * *
Вы не ждите, что скоро я буду
Сокрушённым и жалким, – не факт.
Ум с достоинством светит покуда,
Как высочество носит фрак.
Ум, как ни был бы долго беремен
вольнодумством, не просит: держись.
Ум изменчив и несвоевремен,
Он растратил – испуганно – жизнь.
Отвратительны или прекрасны
Бытования беглые дни –
Горе, радость и слёзы, гримасы,
И слова из любой трепотни.
Утомительны, глупо отважны,
Плотоядны земные дела.
Ради них мне природа однажды
В ноосфере сказаться дала?!
Неприглядно, чтоб кто-нибудь видел
Изведённую жалкую плоть.
…В старом парке измученный дятел
потаённо исчез. – Исполать.
Из прошлого
С.Р.
Три года, трилистник судьбы.
Родство – словно за три столетья.
Любовью сквозь тучи борьбы
К тебе не могу не светлеть я.
Не в этом ли счастье: вослед
За хмурью, дождями и стынью,
Всегда будет ясный рассвет
Дышать клеверами,.. с полынью.
* * *
Льву Дановскому
Закрытый человек покажется нам внешне
Недобрым бирюком, – к нему не подступись!
Когда и ты таков, то вряд ли ветром вешним
Вас опьянит врасплох взлохмаченная жизнь.
Но дружба отрезвит, когда она случилась, –
Не мазать лестью, не рубить с плеча.
У сосен принята спокойная учтивость
И гордость помыслов как высшая печаль.
На высоте души открытым быть не больно.
Как жаль, что в юности я этого не знал.
Через полсотни лет, прости меня. Невольно
Я нелюдимостью обоих наказал.
Троодос *
1
Сосны Олимпа в поклоне стоят надо мной,
Вровень со мною, а ниже – уходят по склону.
Только в поклоне и жить на вершине земной.
Гордость отважно склонить, отдавая поклону.
Жить без вершины, и голову не подставлять
Бурям житейским, подобным пустынному гневу?
Дар Афродиты в беспамятстве не прославлять?
Верным возможно остаться лишь небу и древу.
Рёву морскому, безмолвию монастыря
Стану я равным по духу (о, нет, не по крови).
Сникни, глава честолюбия, сердце смири.
Я – на вершине, а сосны прямы и в поклоне.
2
Сжата пшеница, полей светло-жёлтые карты
К мирной готовы игре.
Друг, между бочек соломы напрасно искал ты!
У Афродиты – мигрень.
Ждут виноградник любви белоснежные пашни
На высоте золотой.
77 – это выдох, с Олимпа упавший.
Боги играют в лото.
* Троодос – горный массив Кипра, до 2т. метров.
* * *
Этой ночью шептались о жизни моей
Неизвестные сонные тени.
Я не смел понимать недомолвок, «ой-вей»,
Полуслов, полуправды сплетений.
Если может скучать, как ребёнок, мой сад,
Так, что утром вся купа намокла,
Не сирень ли с жасмином шептались не в лад,
Что я бросил их слишком надолго?
Не сынки ли мои, два дубочка и клён,
Ждут улыбки и рукопожатья?
Отчего я лежал, как дождём ослеплён,
Встать не мог, к ним не мог побежать я?
Что такого мой сад мог узнать обо мне?
Кто из нас и за что же наказан?
Если сердце тоскует о ком-то вполне,
Ты живой, – ошибается разум.
* * *
Прилетела синица, ходила по форточной раме.
Дорогая моя, и тебе одиноко летать.
Ты в природе своей – как безбожник в пустующем храме.
Насвисти, как с любовью прореху судьбы залатать.
Если нити любви, белоснежно суровые прежде,
Посерели и рвутся, – не хватит на пару стежков,
То смирюсь, пропаду, до весны затеряюсь я между
Алых клёнов и вьюги, с ожогом горячих снежков.
А чего же я ждал?! Повертелась – и порх! – улетела.
Только промелька свет, только отблеск дрожащий стекла.
Так наверно душа покидала любимое тело
И в ногах у природы, как осень, с улыбкой легла.
Рискóвый.
«Сегодня я выпил в Латинском квартале…
…О чём говорили мы с ним, о Европе,
Об Африке знойной в нужде и поту?
…А завтра шампанское в áнглийском клубе
С Курагиным выпить рискну, может быть.
Он жизнь эту, вздорный, по-своему любит,
Да только о чём же мне с ним говорить?»
А.Кушнер «Арион» №4, 2017
Да точно не надо об Африке потной! –
Вздохнёт, отвернётся, уйдёт Анатоль.
О силе спросите, свободной, природной,
Стремнине подводной, – в ней счастье и боль.
Курагин ответит, и просто, и смело,
На ваш потаённый, с заминкой, вопрос
О горьком борении мысли и тела.
Шампанское – пошло. Он пьёт кальвадос.
Natura не ищет ни смысла, ни славы.
Карьера, служение – путы страстей.
Нет власти сильнее природного права
Влюбиться. Любовь?! Сколько можно о ней?!
Вот-вот, ваша гордость духовного строя
Плетёт паутину притворных причин.
Курагин – соблазн, неподдельность, простое
Затмение женщин во власти мужчин.
Поэту легко антипода отбрить.
Да разве же не о чем с ним говорить?
Лев Толстой
В человечьей тёмной чаще
Что ни древо, то светец.
Мнит один: старик брюзжащий
И негоднейший отец.
А другой, умом светящий,
Скажет: мученик, мудрец.
Третий, троечник филфака, –
Самомнением силён, –
Возразит: Толстой, однако,
Просто почвенник, и он
Всё-то судит однобоко,
Без различия времён.
19й, 20й, –
сквозь века гляди – и твой.
Все с неволею и плáтой,
С рабской палкою простой.
…В Иудее ли распятый,
или – с именем Толстой.
Анна, Костя, Пьер, Катюша –
Эти жизни об одном:
Ум едва заменит душу,
А душа была умом.
* * *
Увлечения – это подделка страстей.
Наш писатель, с какого испуга
Восхищаешь нескромно личиной своей –
Со товарищи – ленту Фейсбука?
Ай, красавцы! Один – краснолиц, пучеглаз,
А второй – хитрован деревенский.
Он глядит, как вопит: мы, не круче ли вас?! –
Для мадам со щеками по-венски.
Что ни день, публикуя свой лик, интуит
Бессознательно прячется в область,
Где, с тоскою о памяти, молча стоит
Одинокости выцветший образ.
* * *
Хочешь горькую складку в губах,
А в глазах – отвердевшую силу?
Посмотри, как пылали в великих умах
Мысли с чувствами неугасимо.
Так сражались ахейцы в поэме слепца,
Меж собой и с богами в раздоре.
Только битва расширит мужские сердца.
Их сжимает любовь, а не горе.
Не читай мудрецов с юных лет до седин –
Потемнеешь в печали без меры.
Попытайся с собою один на один
Жить, себе самому без измены.
В этой буре, сжимая столетий печаль,
Словно ленты морской бескозырки,
Ты с трудом разглядишь свой надёжный причал –
Мир как вымысел, яркий и зыбкий.
