ИГОРЬ СИЛАНТЬЕВ. Три истории про поэта Петрова и критика Сидорова.
ПО ПЯТНИЦАМ
Поэт Петров обычно умирал по пятницам с двух до трех часов пополудни. В наглаженном выходном костюме и начищенных туфлях он укладывался в кровать, скрещивал руки и стеклянно глядел в потолок. В три часа дня в квартиру Петрова приходила домработница тетя Клава и заглядывала с пылесосом в спальню. Увидев умершего, тетя Клава крестилась и говорила: – Никак преставился наш Петров! – и звонила в полицию и вечернюю газету. Полицейские составляли протокол, а в газете появлялся некролог о том, что страна и общество потеряли безвременно ушедшего, с пронзительным голосом, одарившего сердца, обогатившего культуру и так далее. Утром в субботу выходил толстый литературный журнал с множеством неизданных стихотворений поэта Петрова и статьей критика Сидорова, в которой критик объявлял Петрова гением. А в воскресенье литературоведы проводили научную конференцию, посвященную творческому наследию поэта первого ряда Петрова, и публиковали про него коллективную монографию.
В понедельник утром поэт Петров выходил из дома и шел в кофейню, по ходу раскланиваясь с полицейскими, газетчиками, критиками и литературоведами. Полицейские составляли протокол об отмене протокола о смерти Петрова, газетчики выпускали опровержение некролога Петрову, литературоведы подвергали пересмотру концепцию творчества Петрова, переводя его в разряд поэтов третьего ряда, а критик Сидоров, повстречав Петрова, бурчал под нос: – Живой, сука! – и в толстом журнале обрушивался на поэта с разгромной статьей, обвиняя последнего в эпигонстве.
А поэт Петров доживал до пятницы и с двух до трех часов пополудни умирал. В наглаженном выходном костюме и начищенных туфлях он лежал в кровати, скрестив на груди руки, и стеклянно глядел в потолок. И в три часа дня в квартиру Петрова приходила домработница тетя Клава.
ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР
Однажды поэт Петров созвал просвещенную публику на творческий вечер, чтобы почитать этой публике стихи. Но не успел Петров исполнить и одно стихотворение, как критик Сидоров, сидевший в первом ряду, бросил в поэта шариком из жеваной бумаги. Липкий противный шарик угодил Петрову прямо в нос, отчего поэту стало весьма обидно и он метнул в Сидорова карандаш. Карандаш острым концом попал критику в лоб, будто петух клюнул, и рассвирепевший критик, пошарив в пиджаке, запустил в поэта портсигаром, на что поэт убедительно ответил критику графином. И так они сражались, а потом уже боролись продолжительное время, а после обнаружили, что просвещенная публика давно приступила к фуршету и уже доедает все и допивает.
Петров с Сидоровым бросились в фуршетную и схватили то, что осталось на столе – пару рюмок водки и несколько пустых хлебушков, колбасу и сыр с которых тоже съела просвещенная публика.
Выпив и закусив, поэт и критик вспомнили о нанесенных друг другу обидах и продолжили наносить их друг другу далее. Просвещенная публика тем временем разошлась, вполне себе довольная состоявшимся вечером. А поэт Петров и критик Сидоров долго еще возились под фуршетным столом, потом затихли и уснули в обнимку.
Утром уборщица тетя Клава наткнулась шваброй на Сидорова, отчего тот из-под стола вылез и тетю Клаву до смерти напугал. После критик нащупал и потолкал ногой поэта, отчего тот промычал что-то пятистопным ямбом и повернулся на другой бок.
– Живой, сука! – молвил Сидоров и пошел писать хронику о прошедшем творческом вечере.
БУТЕРБРОД
Поэт Петров любил в своих стихотворениях перевоплощаться. То напишет такое: «Я сизым ястребом преследую судьбу…» (хм), то вот такое: «Волком незнаемым плыл я в ночи…» (что бы это значило?), а то и вот такое: «Я мышью сирой пробегал по лунному лучу…» Мда. Только в рыбу поэт Петров еще не перевоплощался. Просто случай не представлялся.
И сидит как-то раз Петров за столиком в буфете вокзальном, а перед ним рюмка водки и бутерброд с килькой. Водка прозрачная, хлебушек черный, а рыбка бочком поблескивает и глазиком постреливает, как живая.
Ну а Петров вместо того чтобы честно выпить и закусить, принялся в голове стихотворение сочинять: «Килечкой робкой на ложе я хлебном лежу…» И как произнес это, так смотрит – а точно лежит на хлебушке и бочком поблескивает и хвостиком подрыгивает! – Это что же я, килька теперь? – хотел было воскликнуть поэт Петров, а сказать ничего и не может, только рыбьими губами шевелит беззвучно.
И неизвестно, чем бы закончилась эта история, только тут заходит в буфет критик Сидоров. Смотрит – а на столе перед ним ничья рюмка водки и бутерброд с килькой тоже ничейный, и нет вокруг никого, и буфетчица тетя Клава тоже отвернулась. Хлопнул Сидоров водочку и к бутерброду тянется. А Петров глядит на него с хлебушка глазиком, полным ужаса, и елозит и спрыгнуть пытается. – Как живая, сука! – молвил Сидоров и…
И ведь съел бутерброд.
