АЛЕКСЕЙ БАКЛАН. …В желтеющих закатах ленинграда
это образ чёрного июля
небо отражающее дно
летние обеденные стулья
по одной и снова по одной
Бог не выдаст мойка не отмоет
лишь бумага стерпит и простит
та что разорвут над аналоем
на крови на теле на кости
заменишь кого-то в помяннике
с заздравия на упокой
имбирные чёрствые пряники
в шкафу залежались на кой
надкусишь и сплюнешь и выбросишь
без чая засни и забудь
все те иероглифы-идиши
они и без нас как-нибудь
если будешь стареть то оставь седине
продлевать и затягивать нить
перед смертью так хочется наедине
говорить говорить говорить
как хотелось молчать из-под школьной скамьи
донести пустоту до конца
вот сейчас это облако нас окаймит
отрицать отрицать отрицать
Поздний август — серебро.
Золото — сентябрь.
Скоро осень заберёт
полностью тебя.
Чёрных ягод полведра,
красных — только треть,
так у смертного одра
двум цветам гореть.
Но пока про то забудь,
нагибайся, рви.
Прячь в корзину белый груздь,
чёрный изнутри.
пробовать на вкус остаток лета
первую рябиновую вязь
нет ещё оранжевого цвета
еле-еле горечью взялась
может всё же Господи три кущи?
облака прозрачны и чисты
но поднимет голову идущий
и увидит свет и загрустит
календарь с корабликом на шпиле
первое детсадовское лето
пуговицы с якорем нашили
на мою ветровку из вельвета
дальше всё забылось и сомкнулось
георгины хризантемы астры
помню только вечную сутулость
и тяжёлый ранец сине-красный
и ты пройдёшь свой город наизлёт
когда поймёшь что в каждом новом месте
ничто с тобою не произойдёт
помимо смерти и не интересней
помимо узнавания себя
в желтеющих закатах ленинграда
и ты пройдёшь спокойно не скорбя
когда поймёшь что ничего не надо
антоновка желтела к сентябрю
чернели сливы
мы пили тёплый тошнотворный брют
больны сопливы
мы оставались на какой-то год
всё в том же классе
и пели неумело мимо нот
что мир прекрасен
Включают гимн, а я не знаю текст
и если и стою, то где-то скраю.
Как похоронный строится оркестр,
но, так и не состроившись, играет
тягучий микс Шопена с блатняком,
про что-то недоступное, но наше.
Все слушают, и пасмурно кругом,
и журавли летят, и дети машут
вослед-вослед, в зелёную тоску,
в последний день прекрасного далёка.
Включают гимн, и шарики несут.
И облака. И журавлиный клёкот.
Мы рождены, чтоб нах@й сделать былью,
чтоб каждый год менять календари:
Гранада, Барселона и Севилья
с бессмысленными цифрами внутри.
Мы рождены дожить до самой низкой,
до самой неподдельной из пустот,
когда сидят перед железной миской
и ожидают, чувствуя: вот-вот.
