ОЛЕГ ПРЯНИЧНИКОВ. Три рассказа

БОЛЛИВУД ОТДЫХАЕТ

1

Во всех автобусах эту остановку объявляли так: «НИИ имени Ломоносова!». И правильно делали, потому что в ста метрах от остановки действительно красовались свежевыбеленные, жёлто-белые корпуса НИИ имени легендарного Михайло Васильевича. Остановка представляла собой стандартный сарайчик из металла и пластика, вмонтированный в бетон. Внутри сарайчика по стенкам буквой П тянулись три лавки с деревянным покрытием. Сейчас эти лавки были забиты людьми, и вообще, внутри сарайчика, да и вокруг него было полно народа. А как же — подполз к концу рабочий день, и многим сотрудникам НИИ хотелось поскорей добраться домой.

Любовь Юрьевна, стройная, красивая женщина, тридцати восьми лет, хорошо и со вкусом одетая, по сезону (был конец апреля), стояла в стороне от общей массы людей и переминалась с ноги на ногу. Не то чтобы ей было холодно, а так – волновалась. Слегка. Она ожидала молодого человека. Она не выглядела усталой, её голубые глазёнки беспорядочно разглядывали то собственные сапожки, то сумочку, то розовые ладошки, а то, щурясь от солнца, бесцельно смотрели по сторонам.

К остановке подъехал, уже заполненный людьми, длинный автобус, из него выскочило пару человек, а в него ринулось несколько десятков. Из двух людей, покинувших автобус, один направился к Любови Юрьевне. Это был молодой парень приятной наружности, спортивного телосложения, голоухий, коротко стриженный, в лёгкой курточке и джинсах. Он улыбался, радуясь предстоящей встрече. В руках он бережно держал букет из алых роз.

— Люба! — крикнул парень, чем очень смутил Любовь Юрьевну.

Та сделала вид, что не слышит, мало того, она отвернулась.

— Это я, Коля! — громко объявил парень, подойдя к женщине.

Женщина обернулась со строгим выражением лица, но её голубые глазёнки блестели, ох, как блестели… Как звёздочки: со слезинкой и, я бы сказал — с хитринкой.

— Мы уже на «ты»? А цветы зачем? — тон её голоса, согласно выражению лица, тоже был строгим. Как у правильной училки.

— Ну как же? Прийти на свидание с девушкой и без цветов?

— Спасибо за девушку, — женщина приняла букет, — э…э…

— Да Коля я! — напомнил без обиды парень, опуская руки. Давай сумочку — подержу.

— Мне не тяжело. И всё же, Николай, я для вас — ну, хотя бы, если учесть мой возраст — не Люба, а Любовь Юрьевна.

— Нет, ты для меня — Люба, — упрямился излишне оптимистичный парень, — потому… потому что ты мне нравишься. И меня не смущает разница в возрасте.

— А меня смущает. Отойдём… Коля. Нам надо серьёзно поговорить. Кстати, только ради этого разговора я согласилась с вами встретиться.

— Что ж, отойдём и подумаем: куда пойдём потом.

— В смысле.

— Я приглашаю ТЕБЯ, Люба, в ресторан. Выбирай любой в городе.

Они направились вниз от остановки, в сторону института, вернее, в сторону пруда, что раскинулся недалеко от НИИ.

— Хорошо-то как! — вдохнул и выдохнул предвечерний весенний воздух парень. Он оглядывал покрытые зеленушкой берёзки, которые облюбовали беззаботные растрёпанные воробьи. Воробьи весело трещали.

— Я говорю: хорошо, птички поют. Ну же, Люба, улыбнись!

Люба улыбнулась. Сдержанно.

Они остановились у невысокой кованой изгороди, за ней начинался крутой спуск, похожий на бок огромного зелёного ежа, ну а далее кляксой лежал синий пруд. Под солнцем его вода играла солнечными зайчиками. То тут, то там, на берегу, стояли, либо сидели рыбаки.

— Николай, Коля, — женщина кашлянула в кулачок, — вчера, вы…

— Ты.

— Что?

— Вчера, ты… и — продолжай.

— Господи, как вы… ты… упрям. Окей! Коля, вчера ты повёл себя как настоящий рыцарь, я бы даже сказала: как дон Кихот. Я всю жизнь буду тебе благодарна, но… пойми…

— Кстати, вчера путь до твоего подъезда был настолько короток, что я не только не успел забить номер твоего мобильного, но я даже не успел спросить тебя: ты замужем? Если да, то почему твой муж отпускает тебя одну так поздно гулять по городу?

— Я гуляла не одна. Просто, я поругалась со своим спутником и…

— Он смылся.

— Ну, можно сказать и так…

Да, действительно, вчера, поздно вечером, Любовь Юрьевна возвращалась домой из гостей с неким Игорем Павловичем, её любовником. Любовник этот был давно и счастливо женат на одной симпатичной домохозяйке, растил трёх детей, и всё это, отнюдь, не мешало ему благополучно ходить на сторону. Короче, любовнички разругались — неважно из-за чего — и вот, красивая, ещё молодая женщина стоит одна-одинёшенька посреди ночного города. И хотя до её дома было рукой подать, без приключений не обошлось: трое подвыпивших парней прицепились к ней, они, не шутя, обступили её, выхватили сумочку. И тут, откуда не возьмись, словно Терминатор в ночи, возник наш Коля-Николай. Он профессионально накостылял охламонам и проводил напуганную женщину до её подъезда.

— А ты здорово надавал этим трём бугаям, — на этот раз широко улыбнулась женщина, показав свои ровные белые зубы. А глазки её заблестели ещё ярче и…хитрее. — Каратэ увлекаешься?

— В общем-то, я люблю заниматься спортом. Но драться в армии научили.

Парень вдруг рассмеялся:

— Вспомнил, как ты визжала вчера – нет, это просто — ужас! Я на твой визг и примчался.

— А что же мне, по-твоему, было делать? Драться я, как ты, не умею. А они, мало того, что они отобрали у меня сумочку, я решила, что они хотят… — Щёки женщины налились вишнёвым соком. — А чего это ты так на меня смотришь?

— Люба, ты очень красивая.

— Николай, — вновь официальным голосом обратилась к парню Любовь Юрьевна, — спасибо вам ещё раз за то, что вы меня спасли от хулиганов, но поймите, у нас с вами ничего не получиться. У нас большая разница в возрасте, мы — люди разных поколений. Что у нас может быть общего?

— Так ты замужем?

— Нет, я не замужем.

— У тебя кто-то есть?

— Со вчерашнего дня — никого. Эй, прекратите мне устраивать допрос.

— Люба, — парень подошёл к женщине близко-близко, он смотрел на неё, что говорится, во все глаза. — Люба, я не знаю что со мной, только я вижу в тебе родного человека, я…

— Сколько вам лет, молодой человек?

— Двадцать. Слушай, разговаривай со мной на «ты». А иначе… я тебя обниму и поцелую.

—Так, Коля, брейк, два шага назад.

— Есть! — парень по-армейски отсчитал два шага назад.

— Фух-ххх! Ты работаешь?

— Работаю. И учусь. На вечернем, в нашем металлургическом.

— А что так поздно поступил?

— Я в армии служил, Люба. А ты, я так понял вчера, работаешь в этом НИИ имени Михайло Васильевича.

— Работаю. Причём, я старший научный сотрудник, возглавляю отдел и имею научную степень.

— У-у-у! Любовь Юрьевна у нас большой учёный! Нет, я рад, Люба, что тебе удалась карьера. Искренне рад. Ну что, махнём в ресторан?

— Ресторан отменяется, Коля. Короче, Коля, спасибо тебе за всё, за цветы, они прекрасны, но между нами ничего не может быть. Извини, мне пора, прощай.

— До свидания.

— Не поняла.

— Я встречу тебя завтра, после работы. На этой же остановке.

— Коля, я ненавижу любые остановки, и я ненавижу общественный транспорт. Я предпочитаю передвигаться по городу на собственной машине, она, кстати, возле института припаркована. Да, может тебя куда подвезти?

— Вот же я дурак! — парень долбанул себя кулаком полбу. — Назначить свидание девушке на остановке! А я подумал: тебе так будет удобней.

— А я подумала, что так удобней тебе. Коля, ты молод, у тебя всё ещё впереди. Прощай.

Любовь Юрьевна развернулась, чтобы уйти и уже шагнула и уже пошла. Только шла она неестественно медленно. Так не уходят, когда хотят сжечь все мосты.

— Люба! Ну, куда же ты? — парень нагнал женщину. — Ну, не принимай ты скоропалительных решений. Ну, что мне для тебя сделать? Хочешь, я рассмешу тебя. А ты знаешь, что моя первая фамилия была Остановкин?

— Как? Остановкин? Правда? А почему — первая? — заинтересовалась, почти смеясь, Любовь Юрьевна.

— Так меня же, двухнедельного, на остановке нашли, да-а, в нашем же городе, нет, не на этой, на конечной — родная мамаша оставила. А в «Доме малютки» сотрудницы прикололись и наградили меня фамилией — Остановкин. Представляешь, до шести лет я носил фамилию — Остановкин. Коля Остановкин — согласись, смешно!.. Люба, что с тобой?

Цветы и сумочка упали в мутную лужицу. Парень протянул руки к женщине, но та отстранилась, давая понять, что её лучше не трогать.

 

  2

— Эх, в самую лужу, — досадуя, нагнулся парень. — Он «выудил» сумочку и начал обтирать её прямо рукавом. — Затем нагнулся за цветами.

— Коля. Оставь цветы, — очевидно приходя в себя, прошептала женщина.

Их глаза встретись, в его взгляде по-прежнему: молодость, интерес к противоположному полу, озорство, а вот её глаза потухли, но потухли они только на мгновенью, потому что тут же наполнились… болью.

— Ну, вот что ты наделал, смотри: всю свою курточку вымазал, — посетовала тихо Любовь Юрьевна.

— Да чёрт с ней, с курточкой. Люба, тебе нехорошо?

— Со мной всё… нормально. Коля, расскажи подробней про себя, про то, где и как тебя бросила родная мать.

— Люба, это грустная история, зря я заикнулся. Может, сменим тему?

— Если сказал А, говори Б.

— Да всё банально: родная мамаша младенцем оставила меня на остановке. Меня подобрали и сдали в «Дом малютки». Затем я оказался в детском доме, там я прожил шесть лет, пока меня не усыновили, и теперь я не Коля Остановкин, а Коля Соколов, рождённый, между прочим, в день Космонавтики. Коля Соколов — звучит?

— Звучит.

— Хватит обо мне, а? Люба, раз ты на «собственном автомобиле», поехали в ресторан.

— В ресторан? Ресторан…

— А что ты думаешь: я мало зарабатываю? Да я могу не только старшего научного сотрудника накормить в самом дорогом ресторане, но и самого директора института.

— Так тебя, Коля, подобрали, как ты говоришь, на конечной остановке, в нашем городе?

— Так точно, на остановке — «Автотранспортная».

— И при тебе была записка?

— Да… В ней написаны были дата моего рождения — двенадцатое апреля, имя — Коля. И всё. Да зачем тебе это надо знать, Люба?

— Зачем? Ты говоришь, тебе двадцать? Господи!

На женщину было жалко и страшно смотреть: её лицо стало настолько бледным и прозрачным, такие лица бывают только у мёртвых. Но она была жива.

— Коленька,- промолвила женщина. — Сыночек мой.

— Люба-Люба-Люба! Что ты мелешь?! Может «скорую» вызвать?! — парень серьёзно испугался за здоровье женщины.

— Не надо «скорой»… Коля, я та самая твоя родная мамаша…

— Люба, что ты такое плетёшь? Что за шутки?!

— Какие шутки, Коля. Да, это я тебя, двухнедельного, оставила на остановке. Но я тебя тепло укутала, тепло-тепло. И я дождалась, когда шофера пойдут с работы.

— Остановись, Люба!

— Мне было семнадцать, Коля, когда я приехала сюда из деревни. Сразу в институт не поступила, а тут любовь, я забеременела, но жизни семейной у меня не получилось. Я хотела учиться, Коля!

И тут до парня дошло: всё, что говорит женщина — правда. Он схватился за голову, он даже тихонько взвыл. Он кинулся к изгороди, облокотился на неё и уставился на пруд. Любовь Юрьевна осторожно подошла к нему, коснулась его плеча.

— Много лет я плачу почти каждую ночь, — всхлипнула она. — Я искала тебя, я искала, я уже тебя нашла, но узнала, что тебя усыновили.

— Значит, сначала выучилась, устроилась в жизни и только потом начала искать? — ни злости, ни ненависти не было в голосе парня, он просто констатировал факт.

Вдруг Любовь Юрьевна медленно сползла на колени.

— Прости меня, сынок, — женщина зарыдала.

— Чёрт! Такого не бывает! — парень не знал как себя вести, он совсем растерялся.

— Как видишь — бывает. Я родная мать твоя, Коленька!

Тут в кармане курточки у парня запиликал телефон, молодой человек встрепенулся, вынул его и приложил к уху:

— Да, папа. Что? Нет, да. Папа, я через пятнадцать минут буду дома. Да нет у меня никаких дел. Пока.

— Сынок, так ты простил меня? — скуля, спросила женщина, с надеждой глядя снизу вверх на парня, своего биологического сына.

— Мда… Болливуд отдыхает. Любовь Юрьевна, вы бы встали с колен, — пряча глаза, сказал молодой человек.

— Мы разве на вы?

— Ну-ка, — парень подал руку и помог женщине подняться. — Тут такое дело, Люба, Любовь Юрьевна, моя мама, настоящая мама, приболела и мне необходимо срочно домой.

Раздался характерный шум — к остановке подъехал очередной автобус и вскоре парень оказался в нём, а Любовь Юрьевна продолжала оставаться на месте. Красивая, стройная женщина тридцати восьми лет, заведующая отделом в НИИ имени Ломоносова, кандидат наук, стояла, не шелохнувшись, замерла, словно статуя. Никаких мыслей, никаких желаний. Она не чувствовала никаких запахов, она не слышала никаких звуков. Впрочем, некий звук, который с годами ей всё чаще и чаще мерещится, до неё всё же доносился — это плач младенца…

 

Валентин и Димка

1

В пепельном небе плавали бледные звёзды, дрейфующая среди них полная луна была такой же бледной, вдобавок — одинокой и безразличной ко всему, даже к себе самой. Дул ледяной ветер. Ночь обещала быть тёмной и холодной, бабье лето заканчивалось.

На пустыре рос репейник. А ещё, когда—то на этом прямоугольном, как футбольное поле пустыре кто—то собирался что—то построить, но потом те, кто собирались, передумали. Памятниками неудавшейся стройки стали: страшный по своей глубине котлован, заполненный дождевой водой и, торчащий на его берегу железный урод — ржавый экскаватор без внутренностей. Вот, двое людей прошли мимо него. Один из них скользнул по чудовищу жёлтым лучом мощного фонаря. Фонарь жёг Валентин. Валентин — высокий и худой двадцати летний парень. Он имел скверную привычку — не поднимать ноги при ходьбе, вечно ими шаркал, будь то по полу, асфальту, или земле. Длинноволосый, всегда с плохо выбритым лицом, он никогда не обращал внимания на то, во что был одет и как выглядел. Холостой и беззаботный Валентин жил с родителями—пенсионерами, особенно их не доил, но без стеснения кушал за их счёт. Чуть позади Валентина шёл его дружок — шестнадцатилетний Димка. Димка уступал Валентину ростом, но в противоположность тому был крепок и следил за собой. Димка — единственный кормилец в семье. А семья такова: мать—алкашка, приходящие «отцы», семилетняя сестрёнка и пятилетний братик. Обыкновенная семья, такие сплошь и рядом.

Наконец, пустырь был пересечён путниками и они ступили на тропу. Тропа горбами привела к смешанному лесу. Лес шуршал листьями, которые уже желтели и обречённо падали. Куда же шли наши путники? А шли они на городскую свалку. Зачем? Да ещё на ночь глядя? А воры обычно «работают» по ночам. Ведь в сущности двое друзей шли для того, чтобы заняться воровством, правда очень трудоёмким и весьма необычным. Итак, они шли на городскую свалку с целью… как бы это сказать поприличнее… с целью извлечь из её недр титановые отходы. Титан! Именно для него, родного, за спинами путников висели рюкзаки, похожие на большие сдутые мячи, и из них зловеще выглядывали орудия предстоящего преступления — укороченные штыковые лопаты, ломики, каёлки. По всему было видно, идти на это дело друзьям было не впервой, они шли без опаски: Валентин не тушил фонарь, оба смолили сигареты, громко общались:

— Дим, ты Пашку хромого знаешь?

— Да кто ж его не знает, это тот, который квартиру пропил.

— Не пропил, а в карты проиграл.

— А, ну это существенная разница.

— Вот. Так он, Пашка, на прошлой неделе на пять тыш титана сдал. За раз накопал. Повезло мужику.

— Не свисти! Одному столько титана не унести.

— А у него тележка есть. Удобная, я тебе скажу, штука. Она не очень большая, но… — далее следовало подробное описание чудо—тележки.

— Да-а, вот бы и нам такую, — мечтательно вздохнул Димка, после того как дружок закончил описание тележки Паши хромого.

— Сейчас бы пивка, — мечтал уже о другом Валентин, смачно облизнув губы. — Накопаем, попью импортного. И девочку сниму. — Валентин на мгновенье обернулся к Димке, заговорщицки подмигнул и заблеял:

— Се—е-ердце—е—е, тебе не хочется поко—о—оя—я!

Димка сплюнул:

— У меня дома жрать нечего, мать, зараза, нашла деньги на продукты и пропила, а он — пиво, девочку…

Валентин не слышал слов Димки, он продолжал блеять:

— Се—е-ердце—е, как хорошо на свете жи—и—ить!

Вдруг друзья притихли, они, наконец, вышли из лесной местности и упёрлись в громадные склоны гор, созданных людьми. Горы смердели.

Вот она — городская свалка! Здесь, в этом огромном «пироге», состряпанном из мусора и отходов, хоронилась довольно дорогая начинка — титан. Дело в том, что в так называемые годы застоя сюда, на городскую свалку, с завода по производству титана, что находился в сорока километрах от города, свозились среди прочих отходов и отходы самого титана. После развала Союза поворотливый делец по фамилии Банщиков смекнул — на свалке можно заработать. Он арендовал свалку на много лет, нагнал сюда рабочих, трактора и не прогадал. Отходы титана выгодно сбывались по всей России, а так же зарубежом. Огромная свалка не была огорожена, но «извлекать» ценный металл, кроме нанятых Банщиковым рабочих, никому другому не рекомендовалось. Ну, о том, чтобы это проделывать среди бела дня и говорить было нечего, риск стопроцентный, тебя просто похоронят на этой же самой свалке. А вот ночью можно попробовать. Во—первых: охрана по ночам пила, во—вторых: их собак постепенно прикормили ночные копатели титана, в-третьих… а в-третьих: кто не рискует, тот не пьёт… импортное пиво! Так что находились отчаянные люди, по разным причинам нуждающиеся в деньгах, они с лопатами, ломами, каёлками, фонариками приходили к смердящему, но с ценной начинкой пирогу и рыли, рыли, рыли. А утром они уносили пополневшие рюкзаки на вышеупомянутый пустырь, где у ржавого экскаватора их поджидал «каблук» с конкурентами Банщикова. Тут же происходил взвез металла и денежный расчёт.

Валентин и Димка вскарабкались наверх. По свалке уже вовсю шарили жёлтые кружки фонарей.

— Здорово, мужики, — в полголоса поприветствовал Валентин группу людей, греющихся возле костерка, затем каждому пожал руку. Димка последовал его примеру.

Хорошо ли плохо друг друга здесь знали все. Вот этот угрюмый «шварцнегер», которого уважительно звали Михалыч, работает в строительной фирме рабочим, хорошо зарабатывает, интенсивно копит на иномарку, поэтому и «подрабатывает» по ночам. А вот у этого весёлого бородача — Виталика, отца троих детей, на работе плохо — полгода не выплачивают зарплату, и он просто вынужден копаться в дерьме. Ну, а вот этот прыщавый, с хитрыми глазками Борюся не может жить без водочки и таких здесь большинство. А вот и Димкин сверстник — Колян, ему хочется новые джинсы и кожаную куртку. Колян распечатывал пачку «Парламента».

—Угощай, — отпетый халявщик Валентин протянул руку. — Как улов?

— Пока одна мелочёвка. Ночь сегодня тёмная, а у моего фонаря, как назло, батарейки подсели, — пожаловался Колян.

— Батарейки я тебе дам, у меня запасные есть, — пообещал великодушный Валентин и тут же забыл про своё обещание.

Выручил Коляна Димка.

Что ж, чего зря время терять, инструмент вытащен из рюкзаков, надеты новые строительные перчатки — пока ещё беленькие, выбрано место копки, фонари включены и положены так, чтобы выбранное место было освещено. К делу!

Валентин и Димка рыли плечо к плечу. Выкопанные кусочки металла оббивали о кромки штыков и бросали, не разделяя, сначала в один рюкзак, потом — в другой. Валентин вёл себя шумно: радостно выкрикивал что—то в духе «Оп—па! Иди к папочке», выгребая на свет «коронки», «сопли», «кубики» (всё это титановые отходы), когда долго ничего не попадалось — матерился. Димка вёл себя сдержанней, хотя и был не менее удачлив. Впрочем, и он не удержался от всплеска эмоций, когда, словно крышечку бочонка с золотом, осторожно расчищал голыми ладошками гладкую поверхность синеного куска титана килограмма на три.

— Валька, зырь, зырь! — хвастался Димка, перекидывая из руки в руку тяжёленький титановый блин.

— Зырю, зырю, не потеряй, — ворчал завистливо Валентин. Хотя чему было завидовать, ведь всё шло в общий котёл — на двоих.

Притомившись, они курили, прикидывали на какую сумму уже накопали. После перекура вновь пристраивались фонари, вновь вонзались в мусорное мессиво штыки лопаток, взлетали каёлки, трещали на коленках штаны, руки, в уже грязных перчатках, смахивали со лба жирный пот.

За работой не заметили, как забрезжил рассвет. Где—то на другом конце свалки залаяли собаки — там, в вагончике опохмелялись охранники. Измученные, гружённые металлом ночные копатели потянулись к лесу. Спешно прекратили работу и Валентин с Димкой. Их «улов» был весьма не плохим. Они с трудом дотащили до пустыря свои рюкзаки. Приёмщики торопили: «Шевелите булками, вы последние.» Взвес и расчёт занял несколько минут. Хлопки дверц, напоминание: «Завтра в это же время, на этом же месте». И «каблук» с усиленными рессорами тяжело отчалил.

2

Итак дело сделано. Валентин увлечённо пересчитывал деньги. Он не видел, как у друга Димки вдруг побелели губы и расширились глаза.

— Спрячь деньги, — судорожно зашептал Димка. — Спрячь деньги!

Валентин вскинул голову только тогда, когда услышал шум приближающейся машины. Его рука инстинктивно скомкала деньги в кулак, он протянул их Димке.

— Положи к себе, у меня все карманы дырявые.

Димка сунул деньги в карман своей куртки. Чёрный джип мчался прямо на них.

— Бежим! — завопил Валентин.

Забыв про рюкзаки, друзья рванули обратнос. в лес. Замелькали стволы берёз, больно ударили по лицу лапы пихт. Овраг не овраг, горка не горка, бежали как от волков. А те, что выскочили из джипа и бросились им вдогонку были кровожаднее волков. Неожиданно Валентина подкосило на правую ногу и он упал на муравейник. Прихрамывая, на ходу стряхивая с себя жгучих муравьёв, он отстал от Димки. Димка вернулся за Валентином, обхватил того за тощую талию.

— Ну, ну. Поймают ведь. Крепись, — подбадривал Димка.

— Не могу, — задыхался, подпрыгивая, Валентин. — Давай на свалку, зароемся.

И вот они уже вышли к свалке, оставалось подняться по склону, а там спасительные рукотворные ямы, да целые катакомбы там! И вот они уже почти вскарабкались на вершину склона, но тут их ждал сюрприз — двое охранников в камуфляжах с избитыми мордами (доброе утро от Банщикова), держа на коротких поводках рычащих овчарок, выглянули с вершины и сказали ласково:

— Мы вас ждём. Лезьте к нам, ребятки, лезьте.

Валентин и Димка думали скатиться вниз. Но поздно, снизу на «ребяток» зло смотрели бритоголовые амбалы, гнавшиеся за ними по лесу.

— А ну вниз, щеглы! — отплёвываясь, приказал один из них.

Унизительными пинками их гнали к машине. Пузатый мужик лет пятидесяти, с равнодушными глазами на бульдожьем лице вальяжно стоял у джипа, жевал резинку и одновременно курил. Это был сам Банщиков. Он решил этим утром устроить внезапную проверку: объехал свалку, навестил охранников. Банщиков был возмущён, его титан, его деньги воруют! Естественно он не участвовал в погоне, он ждал её результата. А когда результат оказался в его пользу, равнодушные глаза наполнил нездоровый интерес.

— Чуть не ушли, — посетовал бритоголовый амбал. Он швырнул Димку к ногам Банщикова. Тут же другой амбал выгнал пинками из леса хромающего Валентина.

— Козлики, вы знаете кто я? — смакуя каждое слово, заговорил Банщиков. — Уверен, что знаете. Вы воруете у меня титан, козлики. Разве вас не учили в детстве, что воровать нехорошо?

— Учили, — подал жалостливый голос Валентин.

— Вероятно, плохо учили, козлики.

— Да я вообще в первый раз на свалку пришёл! — словно на похоронах, причём собственных, заголосил Валентин. — Меня дружок заманил! — он кивнул на Димку. — Да и не накопал я ничего! У меня и денег—то никаких нет! Вот! Вот! — Валентин начал выворачивать свои карманы. Димка не заметил ни одного рваного и покачал головой.

Бритоголовые амбалы наматывали на кулаки кожаные армейские ремни с латунными бляхами.

— Ну, скажи ты им, Димка! — заверещал Валентин.

— Он говорит правду, — глухо сказал Димка.

— А ты накопал? — прищурился Банщиков.

— …Накопал.

— Деньги где?

— …Выронил, когда убегали.

— В первый раз я! — не унимался Валентин.

Банщиков раздражённо кивнул и Валентин получил хлёсткий удар ремнём по лицу. Скуля и закрыв лицо руками, тот закатался по жухлой траве. Банщиков брезгливо сморщился.

— Это, козлик, тебе моё первое, а заодно и последнее предупреждение. — Затем, приказал: — Пацана в машину! Прокатимся.

Димку кинули на заднее сиденье. За стеклом джипа полыхал лес — рассвет становился всё ярче и ярче. Утро предполагало на удивление тёплый денёк. «Наверное, это будет последний день бабьего лета, — подумал Димка».

 

  3

Прошла осень, отползла зима, вступила в свои права весна: зачирикало, закапало, зазеленело. Димкины соседи по палате находились в холле — смотрели телевизор. Димка сидел на подоконнике и наблюдал за Валентином. Тот не изменял себе: в мятой рубашке, плохо выбритый, длинноволосый. Удерживая на лице простодушную улыбку, Валентин выкладывал из пакета на Димкину тумбочку гостинцы: литровую банку вишнёвого компота, красные яблоки, кулёк карамелек.

— Зря ты это.

— Лопай—лопай.

— Да у меня всего полно.

— С каких это пор? — Валентин не желал терпеть возражений. Выложив всё, что принёс, он скомкал пакет. Возникла пауза неловкости. Валентин отвёл глаза и наконец задал главный вопрос:

— Как всё было—то?

— Как—как… Обыкновенно. — У Димки на пару секунд задрожала нижняя губа, но только на пару секунд. — Били. На том пустыре. Затем бросили в котлован — тот самый. Хорошо, что мелко там, не утонул…

— Сам выбрался?

— Сам бы я не смог, отделали меня от души. Спасибо ночным копателям: услышали, вытащили. Не все ещё знали про проверку Банщикова, а то хана бы мне. Кто бы сунулся на свалку?

— Дим, но я же тоже пострадал: я ногу вывихнул, а ещё у меня такой бланш был, такой бланш, — Валентин приложил к щеке яблоко — получилось смешно.

Вдруг за окном раздался надрывный женский голос:

— Ди—има—а! Сыно—ок!

Димка высунулся в форточку, тремя этажами ниже стояла его мать. Она была в бедной, но чистой одежде, её волосы выбивались из—под вязаной шапочки. Прикрыв ладонью глаза от слепящего солнца, она болезненно улыбалась.

— Привет, ма!

— Привет! Скоро ты, сынок, домой—то?!

— Скоро! Сегодня на ренген ходил: всё в порядке, через день—два выпишут!

— Ну, слава богу. А я не стала к тебе подниматься, простыла я, боюсь заразить! Как я рада за тебя, сынок!

— Ты иди, иди домой! И чтобы лежала! Васька с Ленухой не умрут, поесть сами смогут.

— Там тебе пирожки передадут. С капустой!

— Спасибо, ма! Ты иди!

— Ухожу, сына, ухожу.

— Совсем себя не бережёт,- вздохнул Димка, глядя вслед матери. Он вздрогнул, когда услышал сзади циничный голос Валентина, хрустящего яблоком:

— Не пьёт?

— Не пьёт, — отрезал с какой—то злостью Димка.

— Ну, ну. Я же только — за. А я снова хожу титан копать, — прикончив яблоко, вдохновенно затараторил Валентин. На свалке бардак, Банщиков теперь за границей живёт, а за него какой—то олух командует, честное слово — олух.

— Валька, остановись! — Димка резко обернулся, в спину словно ударило током. То ли боль в спине отразилась на его лице, то ли другая, неведомая, не понятная его дружку боль.

— Болит? — искренне посочувствовал Валентин.

— Иногда.

— Отпустило?

— Отпустило.

— Кстати, Дмитрий, высунись—ка ещё разок в форточку.

— Это зачем?

— Ну, высунись—высунись. — Ни с того, ни с сего Валентин взъерошил на своей голове волосы и засучил рукава так, как это делают фокусники перед исполнением номера. Димка нехотя высунулся.

— Правее, видишь тополь?

— Ну.

— Рэкс! Пэкс! Фэкс! Что к нему пристёгнуто тросиком? Видишь?!

— Ух ты—ы—ы! Тележка!

— Она самая, чудо—тележка! Краса—а-а-вица! Это же наша с тобой мечта, Димка!

Валентин весь сиял от гордости за себя. И вообще он пребывал в диком восторге. Димка, забыв обо всём плохом, так же был рад. А ещё он подумал о матери, о братике, сестрёнке, он подумал о том, что как было бы здорово, если бы их жизнь стала лучше: интереснее, сытнее. Он спрыгнул с подоконника, рёбра выдержали.

— Так говоришь, Валька, бардак на свалке?

— Бардак, Димка, бардак!

— Хорошо. Заходи за мной через пару дней. Ближе к ночи. И красавицу нашу не забудь!

 

ИКОНКА

Ле-ето, ах, ле-ето, лето красное бу-удь со мной! Скоро, совсем скоро оно будет, и со мной, и с тобой, и с ним, и с ней. Вы — чу? А я — чу. Оно грядёт! Уважаемые дамы и господа, леди энд джентмены, товарищи! Ещё пахнет не так, звучит не так, видится не то, потому что ещё весна, но ещё немного, ещё чуть-чуть, ещё маненько, и ОНО грянет! Беременные и не очень, трусливые и не очень, жадные и бессребреники, лживые и правдолюбы, мажоры и те, кому не повезло, богом лепные и выродки, малые и старые, короче, люди, ааууу! Лето грядёт, не пропустите с ним встречи! А что касается людей трудящихся, то двойное ау. Потому что где лето, там и отпуск, а где отпуск, там и отпускные. Вот такое следует в связи с этим повествование.

В небольшом магазинчике города N подходил к концу рабочий день. Как обычно приехал хозяин магазина — за выручкой. Из выручки ухоженными, короткими пальцами он отмусолил продавщице Нюре отпускные. Под роспись.

— Везёт тебе, Анна, отдохнёшь, вернёшься на работу человеком! — шумно позавидовал своей работнице краснорожий, покрытый капельками пота, весь в родинках, толстый работодатель и вроде как пожалился: — А тут крутишься, вертишься, как собака в колесе, без какого-либо хоть маломальского отпуска. — И он отчаянно рубанул рукой воздух.

— Как белка, — осмелилась поправить хозяина магазина продавщица Нюра, убирая деньги в карман синего форменного халата.

— А? Действительно. И до белки можно докрутиться, — согласился толстяк и направился на выход.

По дороге он игриво ущипнул за попку другую продавщицу — Олесю (та, по совместительству, числилась ещё и старшей по магазину). Молоденькая, белокурая уроженка Луганска кокетливо взвизгнула. Толстяк подмигнул ей и напомнил по-хозяйски: «Магазин не забудь закрыть и сигнализацию включить, Леся с Украины». Подмигнул ещё зачем-то и Нюре, вышел из магазина, сел в свой джип и уехал.

Вслед за ним отправился домой, матерясь, вечно злой и вечно пьяный грузчик. Продавщицы остались вдвоём. Под низким потолком магазина на липучках закончилось место для назойливых мух, поэтому они, жужжа, липли к продуктам. За стеклопакетами темнело.

Худенькая, черноволосая и кареглазая продавщица Нюра двадцати восьми неполных лет от роду, расслабившись, сидела за прилавком на ветхом, деревянном стуле. Она мысленно прощалась со своим не очень-то любимым рабочим местом. Прощалась не навсегда, на месяц. Напарница Нюры, та самая Олеся, тоже находясь за прилавком, живо укладывала в свои сумки «сэкономленные» продукты.

— Эх, Анюта, зря ты от своей, — Олеся смачно принюхалась к копченой рогатине колбасы, — доли отказываешься. Тебе бы с мальчонкой не помешало.

— Леся, мы с сыном не бедствуем, ты делай своё дело.

— Аха. Ну, вольному воля. Ну, шо, Анна батьковна, завтра на Бахамы? — подковырнула Нюру уроженка Луганска.

— В деревню, Леся. На Алтай. Соберёмся с сынишкой и-и-и ту-туу… Через пять суток мы у моих родителей.

— Давно родителей-то не видела?

— Моему Андрюшке десять лет — вот столько и не видела.

— Фьююю-ть!

— Не свисти, денег не будет.

— Аха. Это точно.

Да-а. Десять лет назад появился в их деревне Забыловке залётный парень. Говорил, что студент, говорил, что глубинку изучает — учёный, блин. Полюбила парня школьница-выпускница Нюра, забеременела от него и уехала с ним в город N. Парень — что делает ему честь — женился на Нюре, но оказался не студентом, а вором. Медвежатником. То бишь сейфы вскрывал. Узнала об этом юная, на сносях, жена, ужаснулась, но любовь, как говорится, зла. Хотя, жили они не плохо, хорошо жили, богато. Пока парня такие же как и он бандюганы не грохнули. Мало того, вдову с малолетним ребёнком вынудили отдать им всё нажитое. И вот пришлось Нюре сменить пентхаус на комнату в коммуналке, а за сыном, вместо дипломированного педагога приглядывала теперь соседка по коммуналке — баба Вера.

Нюра, рискуя рухнуть на пол, качнулась на стуле, зажмурилась и увидела свою деревню — Забыловку, родительский дом. Сороки, эй, вы, сороки! Почти ручные, они трещали, прыгая по низенькому забору, ловко топтались на перевёрнутых стеклянных банках, радовались солнышку и корму, которым отец кормил куриц в загоне. Хватит и им. А в избе-то как хорошо: уютно и пахнет вкусным. Мама в белом платочке, опоясанная неизменным — красный, в белый горох — фартуком, стоит у непокрытого стола и шинкует капусту — на пироги. Капуста под ножом скрипит. Мама что-то говорит.

— Анюта, нас пришли храбить, — нет, это не мамин, это был голос Олеси.

Нюра распахнула глаза, перед собой она увидела двух отморозков в чёрных балаклавах. Тот, который направлял на Нюру стволы обреза, пропищал:

— Вставай, сучка!

Ему хотелось солидности, но сразу не получилось, поэтому во втором дубле он добавил в голос хрипотцу и ярость, а в предложение больше слов.

— Встать, сучка! Подними руки! — Затем он обратился к обеим продавщицам: Только попробуйте нажать на «тревожную» кнопку (где она у вас там?) — завалю!

Второй грабитель вёл себя так, как будто вовремя не сходил в туалет: он юлою крутился по углам помещения, размахивал ножом средних размеров, и без конца заглядывал в стёкла парадных дверей магазина.

Нюра и Олеся с поднятыми руками, бочком к бочку, прижались друг к другу. Вооружённый обрезом, грабитель кинул на прилавок пустой продуктовый пакет и велел:

— Складывайте в него деньги!

— Хоспода храбители, — дрожащим голосом залепетала старшая по магазину Олеся. И хотя её трясло от страха, молоденькая уроженка Луганска выдала всё-таки логичный, я бы даже сказал, остроумный монолог:

— Хоспода храбители, — смелее сказала она. — Ну кто ж приходит храбить махазин в конце рабочехо дня? Всю выручку уже забрал хозяин. Он все деньхи к себе в дом увёз. А там сейф и собаки. Поэтому мы, ну никак не можем выполнить ваше требование.

И пояснила уже отдельно Нюре, повернувшей к ней удивлённое лицо:

— Я один раз была у нехо в хате — по работе, потому знаю про сейф и собак.

— Чё это было? — чуть не выронил из рук обрез первый отморозок. — По-моему запахло разводиловкой! Ты чё нам предлагаешь — до какого-то грёбанного дома хилять?

И тут подлетел второй грабитель, да так близко стал размахивать своим ножичком от лиц бледных продавщиц и так страшно крикнул им в лица: «Деньги в пакет, дуры!». Что, к примеру, у Олеси, под форменной синей шапочкой её блондинистые волосы зашевелились от ужаса.

—Так хде же их нам взять? — тем не менее выдавила Олеся из себя и тут же пожалела об этом, жалящее лезвие ножа коснулось её нежной щеки.

— Вот, возьмите мои, личные! Других денег у нас нет! — вдруг выпалила Нюра и демонстративно швырнула на пакет все свои отпускные.

Тут снаружи магазина крякнула сирена полицейской машины. С ножом сунул деньги в пакет, схватил его, с обрезом вроде бы решил выстрелить в женщин, но ему хватило ума передумать. Отморозки чуть не вынесли двери, выметаясь из магазина. Уроженка Луганска тут же бросилась к своим сумкам, там лежал телефон.

— Звоню Ихорьку, — судорожно дыша, сказала она. — Ихорю Михайловичу звоню.

Нюра мешком с мукой бухнулась на стул, она с ненавистью смотрела на свои трясущиеся кулачки. Что-то ей подсказывало, не вернуться к ней её денежки, не сбудется её непреодолимое желание повидать родителей. «А о чём же ты думала целых десять лет, живя в этом городе?» — мысленно спросила себя Нюра. После, вслух негромко посетовала: «А кнопки-то никакой у нас и нет. И отпускных моих нет». И разрыдалась.

— Аннушка, ты шо? Ты даже не переживай, — Олеся приложила к уху мобильный. — Ихорёк не зверь, он тебе повторит твои отпускные.

«Ихорёк» приехал раньше полиции.

— Что с товаром? — был его первым вопрос.

— С товаром всё в порядке, — задыхаясь, ответила Олеся. — А вот Анюте нашей пришлось отдать злодеям отпускные, иначе они нас бы убили. Ихорёк, их было двое: один с ружьём, другой с кинжалом. Я так испугалась, Ихорь Михайлович. А ещё — мне щёчку порезали, — и она припала к плечу благодетеля.

— Ну, ну, — похлопал Олесю по попке сочувственно хозяин магазина и тут же отстранился от девушки. — Анна, ты в порядке?

— В порядке, — отозвалась Нюра. — Только… я хотела съездить к родителям, а без отпускных…

Наконец приехала полиция. После составлений протоколов и прочих процедур, Нюра, ломая руки, снова обратилась к своему работодателю:

— Игорь Михайлович, так как мне быть? Я ведь без денег осталась.

— Понимаешь, Анна, я не могу работать себе в убыток, — нехорошо начал потеющий толстяк. — Ты приходи как обычно, девятого, за получкой. За май… Можешь продукты брать в долг. А вообще, Анна, тебе не о чем беспокоится, полиция поймает грабителей и вернёт тебе деньги. Всё будет окей.

— Конечно, всё будет окей, гражданка потерпевшая, — подыграл толстяку небритый литёха. — Поймаем грабителей, отберём у них ваши деньги, будет суд и всё будет окей.

Это «окей» убило Нюру. Как она добралась домой?

 

  2

Прошла неделя с этого самого злосчастного случая. И снова был конец рабочего дня, и снова Олеся укладывала в сумки ворованные продукты, но на этот раз она пребывала в одиночестве. В магазин вошла Нюра. Она была одета в тёмный спортивный костюм с капюшоном, натянутым на голову, за её спиной висел школьный рюкзачок.

— О! — оживилась Олеся. — Привет отпускницам! А я тут за двоих вкалываю — за себя и за тебя.

— Привет! Дела идут? — кивнула на сумки Нюра и вплотную приблизилась к Олесе. От Нюры исходила какая-то особая, спокойная решительность.

— Ид… ут, — смутилась Олеся. И тут же затараторила:

— Жаль у нашей полиции они не идут — никак тех сволочей поймать не мохут.

Олеся замолчала, после некоторой паузы предложила:

— Слышь, подруха. Я тут подумала, одолжу-ка я тебе денех, съездишь к отцу с матерью, а?

— Не надо, — отрезала Нюра.

— Как, не надо? — опешила Олеся.

— А вот так. Слышь, подруха…

И тут Олеся поняла — сейчас её либо начнут бить, либо Нюра сделает ей какую-нибудь пакость. Но за что?!

— …Cлышь, — продолжала хамовато Нюра, — ты ведь не хочешь, чтобы я донесла хозяину о твоих делишках с товаром? А? Плюс о том, что ты покупателей обвешиваешь?

Уроженка Луганска хотя и была молоденькой блондинкой, но отнюдь не была дурой. Да и конченой трусихой она не была, как выяснилось в деле с ограблением.

— Не хочу, — просто и без боязни ответила Олеся. — Не хочу, Анушка. Но я же тебе доверилась, подруха. Как родной… А я скажу, что тебе долю давала! — Олеся попыталась засмеяться, но встретив стеклянный взгляд Нюры, спросила делово, я бы даже сказал, по-военному: — Шо от меня треба?

— А вот шо. — Нюра уж совсем вплотную приблизилась к Олеси и наступила ей на ногу. — Сейчас ты мне расскажешь всё, что знаешь о доме нашего хозяина: есть ли охрана, где гуляют собаки, где расположен сейф, а самое главное — когда его жены не бывает дома.

— Анюта, что ты задумала? — Олеся, морщась от боли, еле выдернула ногу, и в ответку топнула Нюре по кроссовку. Нюра ахнула. Олеся протянула ладошку:

— Мир?

— Мир, — проворчала Нюра, уяснив что перегибает палку.

— Охраны у Ихорька нет, только собаки? Но они же злые. Они — овчарки. Немецкие.

— С собаками я разберусь, — натянуто улыбнулась Нюра.

Тут Олеся перешла на шёпот:

— Но я не знаю кода замка сейфа?

— И с этим я разберусь, — подмигнула Нюра. — Зря я что ли жила с мужем-медвежатником. Научил кое-чему. Шутя-любя. А что я задумала, спрашиваешь? Заберу свои отпускные и только. Давай, Леся, рассказывай всё по порядку.

— Ну, во-первых, — прокашлявшись, Олеся заговорила привычным голосом, — жена нашего толстяка в это время года обычно на Мальдивах захарает, во-вторых, Анюта, я тебя понимаю и думаю, что этот хряк не обеднеет, если ты его слегка храбанёшь. Но уверена ли ты в себе?

— Уверена. Выкладывай, что знаешь, Олеся. И смотри — никому не проболтайся, особенно… своему хряку.

— Кому?! Ему?! Да с чего ты взяла, что он мой?! Таких как я у него в каждом его поханом махазине по штуке, а то и по две! Да я спала-то с ним всего один раз и то, для того чтобы за работу зацепиться. И вообще, он подкаблучник и скупердяй!

— Да, в последнем я недавно убедилась, — Нюра горестно вздохнула, вспомнив об ограблении.

— Вот от кохо не ожидала так это от тебя, Анька! — Олеся вдруг всплеснула руками и восхищённо уставилась на Нюру. — Ну, дивчина, ты — хлопец! Если нечаянно, ну, невзначай, прихватишь побольше деньжат, не забудь поделиться.

— Я возьму только своё…

Всё что знала о доме, о том, где расположен сейф, о собаках, всё, что знала о хозяине и его жене — всё это Олеся выложила Нюре. После такого общения женщины как будто действительно становились «подрухами», они тепло попрощались. Да, Нюра попросила ещё у Олеси палку колбасы. Та с радостью выбрала ей самую вкусную. Копченную. Выйдя из магазина, Нюра услышала шум подъезжающей машины, это был джип Игоря Михайловича. А вот и сам он. Нарисовался пузырик.

— Анна? Сегодня же ещё не девятое.

— Здравствуйте, Игорь Михайлович. Я так, к Лесе заходила, давно не видела её, соскучилась.

— Как отдыхается? Завидую тебе, Анна, зелёной завистью, лето ведь почти уже! А я, как ломовой бык, всё пашу, пашу, — хозяин страдальчески поднял и опустил руку.

— Как лошадь, — поправила его Нюра.

— Скорее, как конь, — ухмыльнулся круглый «Ихорёк». — Ну, пока. — И он навалился на ручку двери магазина.

— Пока, — сказала Нюра и добавила сквозь зубы:

— Не торопись, Игорь Михайлович. Собирай спокойно свою выручку.

Она зашагала к автобусной остановке. А вечера уже становились светлыми, до лета и правда оставалось совсем ничего.

 

  3

Игорь Михайлович Бабарыкин был бизнесменом средней руки — держал несколько продуктовых магазинчиков. Дом его нельзя было назвать дворцом, но двести с лишним квадратов внушали зависть и уважение соседям. На двух этажах располагалось — помимо кухни и двух туалетов — пять комнат, плюс ванная, плюс небольшая сауна и крохотный бассейн. К дому был пристроен гараж. И вся эта красота, обшитая сайдингом, располагалось на двенадцати сотках. Людской охраны не было, но по периметру, ограниченному трехметровым забором из крашенной в зелёный цвет рабицы, патрулировали две злющие и верные хозяину немецкие овчарки.

Как справится с собаками Нюра прекрасно знала из «Приключений Шурика». Она разломила палку колбасы, одну половину убрала обратно в рюкзак, а вторую побрызгала из пузырька снотворным. Затем эту половину разделила ещё на две части и кинула их собакам. Она опрометчиво израсходовала всё снотворное. Овчарки немного посомневались, а потом сожрали «Украинскую чесночную» и, слава Богу, заснули. Девушка ловко преодолела забор, подошла к дому. Здесь ей пригодился набор отмычек — наследство покойного мужа. И вот дверь в дом открыта, Нюра поднялась на второй этаж, зашла в спальню, включила свет и… обомлела… в кресле, рядом с роскошной, резной кроватью, сидела средних лет женщина в белом одеянии. Женщина открыто смотрела на Нюру голубыми, пронизанными вселенской добротой глазами, и девушка не могла сдержать этого взгляда, она опустила голову.

— А вы… кто? Жена Игоря Михайловича? — собравшись с духом, спросила Нюра.

— Его жена отдыхает за границей, — тихо, мягким голосом промолвила женщина.- И ты об этом прекрасно знаешь, Анна. Скажем так: я такая же незваная гостья, как и ты, с разницей — я пришла сюда не воровать, я пришла сюда отговорить тебя от воровства.

— Я хотела и хочу всего лишь вернуть себе своё, — сказала Нюра.

— Всё равно это будет воровством. Подумай, прежде чем совершать великий грех.

Спина Нюры вспотела, её лоб покрылся испариной, мысли путались в её голове.

— Зовут меня Ульяной, — представилась женщина, встала с кресла, подошла к Нюре и погладила её по щеке.

— Тётенька… Ульяна , — слёзы начали душить Нюру, — я так давно не видела своих родителей. Да, я, только я виновата в этом… Ну а мой сын, их внук, в чём он виноват? У него должны быть дедушка с бабушкой!

— Эх, Анна, заблудшая душа. Вот, — и женщина по имени Ульяна повесила на шею Нюре, прямо поверх капюшона и наглухо закрытого воротника спортивной куртки серебряную цепочку с маленькой иконкой. — Когда станет совсем плохо, прижми иконку к сердцу. А теперь, не очерняй свою дущу, Анна, возвращайся к сыну.

Нюра нехотя повернулась

— Иди, иди с Богом…

Объятая странными чувствами, подавленная, Нюра покидала дом своего работодателя. Ей было нехорошо, ой как ей было нехорошо.

Тёплый ветерок немного освежил её. Неожиданно проснулись собаки. «Что ж вы за животные-то такие? — почувствовав опасность, встрепенулась Нюра. —Да от такого количества снотворного слоны спали бы не менее трёх суток кряду». Она не верила своим глазам, но две паленого окраса овчарки-клоны, набирая ход, неумолимо приближались к ней. Нюра что есть мочи рванула к забору, благо до него рукой было подать. Вот она достигла его, но достигла она его уж очень неловко — она крепко приложилась лбом к стойке. Нюра, потеряв сознание, стекла по рабице на землю, покрытую стриженой травой. Скаля жёлтые клыки, злобно рыча, к ней, не спеша, подошли две овчарки, ещё секунда и они растерзают бедную девушку…

Но Нюра не слышала не их рычание, не клацанье их зубов, она провалилась в темноту и не испугалась этой темноты, потому что знала — сейчас произойдёт нечто хорошее. И точно: тяжёлая, беспросветная темнота вдруг стала звёздной и лёгкой, а затем на этом фоне появилось лицо той женщины, с которой она только что разговаривала. Глаза женщины по-прежнему светились вселенской добротой и всепрощающей, материнской любовью. И тут Нина поняла, что лицо женщины и лик на иконке — это одно и то же.

— Мне кажется, мы с тобой не договорили, сказала женщина по имени Ульяна тем же бархатным голосом. — Запомни, дитя. Из любого неприятного положения есть выход. Нужно только молиться Богу — господину нашему. Ты хотя бы одну молитву-то знаешь? Ты же крещённая. И крестик носишь.

— Конечно, ношу. Мой крестик — мамин подарок. А насчёт молитв… Помню что-то… А можно своими словами?

— Можно. Ты иконку-то прижми к сердцу и молись. Как умеешь — молись.

— Спасибо.

— Молись…

Лицо женщины улыбнулось и исчезло.

А Нюру вдруг прорвало:

 — Господи!- выкрикнула она. А далее, она выговорила всё, что у неё накипело, наросло за долгие годы. Она ругала себя, свою жизнь, свою судьбу, она жалела себя, своих родителей, своего непутёвого мужа. Она молила Бога за своего сыночка, чтобы был здоров, чтобы рос умным и праведным. Она просила у господа Бога прощение, она каялась, каялась, каялась…

Нюра очнулась. Она лежала вдоль забора на тёплой траве. Над ней нависло звёздное небо, а ещё над ней склонились две угольные морды овчарок. Собаки лизали ей лицо, они слизывали слёзы и жалобно скулили. Нюра еле разжала правый кулачок, сжимающий на груди иконку.

— Фу! — морщась, прикрикнула она на собак.

Овчарки отступили, заискивающи взвизгивая. Нюра встала на ноги, голова гудела, на лбу назревала огромная шишенция. Поправив рюкзачок, не сразу, но она перемахнула через забор.

— Умные собачки, — похвалила немецких овчарок Нюра.

Дома её встретили: соседка по коммуналке, баба Вера и Андрейка. Баба Вера, увидев раненную соседку, тут же пошла, причитая, за льдом, А сын принялся мучить её вопросами, что они будут делать в наступившие у него каникулы. Ещё он спрашивал: поедут ли они к дедушке с бабушкой. Нюра не знала, что на это ответить. Она презентовала оставшуюся колбасу бабе Вере, затем втроём они поужинали, а затем молодая мама с сыном отправились на боковую. Уложив сына, Нюра до утра вглядывалась в иконку и всё думала, думала, думала. Наконец сон одолел её…

 

 

 

 

  4

Последнее письмо из Забыловки Нюра получила больше месяца назад. Писала мама, передавала хорошие пожелания ей и внуку от отца. Отец был очень упрямым человеком. Мог ли он навестить дочь за десять лет, не звали ли его с матерью погостить молодые? Не хотелось ли ему повидать своего внука? Мог. Звали. Хотелось до болезней. Но не приехал и жену не пустил. А Нюре, что мешало ей навестить за десять лет своих родителей? Некогда было? Закрутилась?.. Что ж, прошло десять лет. Теперь, быть может, он (отец) и простил свою непутёвую дочь за раннюю (не в браке) беременность, за женитьбу без благословления, за — в буквальном смысле — побег её из деревни. Мама писала, что простил. Ещё она писала, что отец стал сдавать, годы брали своё. Кстати, Нюра была единственным, к тому же ещё и поздним ребёнком в семье, и отцу уже было под семьдесят, матери — за шестьдесят. Какая странность, но Нюра отчётливо увидела это письмо в сегодняшнем сне, мало того, прямо во сне, она ещё раз перечитала его. До последней точки. Да, мама сообщала одну радостную новость — недалеко от Забыловки начали монтировать железную вышку, и вскоре в деревне должна была появиться сотовая связь. Старики уже приобрели мобильный телефон, номер прилагался. В дверь комнаты стучались — барабанила баба Вера.

— Аня, тебя мужчина спрашивает. Выйди.

— Иду!

За порогом переминался с ноги на ногу «Ихорёк», он виновато улыбался. Нюра не могла сообразить как себя вести: сначала она хотела захлопнуть перед его носом дверь, убежать и спрятаться под кровать со спящим Андрейкой. Потом она решила признаться о своём визите в его дом — ему, а заодно и полиции. Только вот вызывать полицию сейчас, или самой туда отправиться? Или он («Ихорёк») её доставит туда? Поведение толстого владельца магазинов расставило всё на свои места.

— Анна… Аня, я сожалею, что так получилось. Держи. Здесь твои отпускные.

Нюра с удивлением уставилась на протянутый ей конверт. И на неё вдруг напала икота.

— Бандюганов… ик… поймали что ли? А как же… ик… суд?

— Никого не поймали. Бери-бери, я не обеднею.

— С-спасибо, И-игорь Михайлович.

— Водички попей. Ты давай отдыхай и выходи на работу, Аня. Олеся одна зашивается. А у меня в доме собаки спят без задних копыт. День скоро, а я разбудить их не могу. Мясо на носы положил, бесполезно, лишь слюни пускают.

— С-собаки?

— Собаки. Две овчарки немецкие. Эх, завидую я тебе, Анна! Лето! Почти уже. А тут… Деньги, деньги, деньги! Их надо делать. Их надо делать!.. Может, раньше из отпуска выйдешь — я компенсирую?

— Я к родителям поеду.

— Ну да. Завидую, — привычно красный и потный, не окончательно плохой, как оказалось, толстяк привычно рубанул рукой воздух и скатился вниз по лестнице.

А Нюра, без всякой икоты, истошно заорала вглубь квартиры и сама испугалась своего крика:

— Баба Вера, сварите кашу Андрею! Мне надо срочно на жэдэвокзал!

Баба Вера, понятное дело, тоже испугалась такого ора. Нюра кинулась к ней, зашептала, успокаивая, счастливая:

— Я быстренько за билетами на такси сгоняю, баба Верочка. Мы с Андрюшкой едем на Алтай, к моим родителям. В гости!

Билеты ей достались на завтра. На вокзале Нюра попыталась дозвониться до родителей — в тысячный раз, и, о чудо! в мобильнике раздался мамин голос:

— Доча, это ты?

…………………………………………………………………………………………………….

 

По дороге с вокзала Нюра остановила такси у места своей работы, печально известного магазинчика. Рабочий день был в разгаре, и поэтому покупателей хватало, и, тем не мене, Олеся с радостью увела Нюру в подсобку. Олесе не терпелось услышать новости от Нюры, а та загадочно улыбалась.

— Как… прошло всё, подруха. Храбанула сатрапа?

— Нет, не храбанула. Он сам мне «повторил мои отпускные».

— Ба! — Олеся плюхнулась на тот самый ветхий стул, и он со страшным треском развалился. Олеся заохала, а потом дико заржала. Захохотала и Нюра, но не забыла помочь подняться на ноги коллеге по работе.

— Неужто повторил?!

— Повторил.

— И ты теперь с сыном к родителям рванёшь?

— Рвану.

— Ох, — Олеся погрозила пальцем, — сдаётся мне, Анютка, вернёшься ты только за трудовой книжкой. Кстати, если надумаешь коммуналку свою продавать, имей меня в виду.

— Поживём, увидим. Я что зашла, Лесечка. Подарок у меня тебе, — и Нюра повесила на шею уроженке Луганска серебряную цепочку с иконкой. — Ты крещённая, Леся?

— Крещённая. У меня и крестик… где-то лежит.

— А ты носи крестик. И иконку эту носи, она тебя спасёт и поможет тебе.

Олеся сглотнула слюну:

— Что-то душновато мне как будто стало.

— Ничего, терпи. Всё будет хорошо… Ну, я побежала. До встречи!

— До встречи, подруха.

……………………………………………………………………………………………….

 

С грохотом столкнулись чугунные буфера, состав качнуло, где-то что-то там заскрипело, где-то что-то заскрежетало — ну! Наконец-то! Состав тронулся. И вот оно — фирменное — чух-чух, чух-чух! И полетели за квадратом купейного окошка столбы, деревья, поля, деревенские дома, городские… Чух-чух, чух-чух… Солнце с раннего утра слепило не по-детски. Летело и оно. И начинало свой полёт красное лето. Пусть летит на радость нам, людям. С наступившим вас летом, граждане!