ЛЮДМИЛА АГРЭ. Письма из Израиля (публикацию подготовила Елена Иоффе)

Людмила Агрэ серьёзно относилась к письмам, которые посылала в Ленинград. И действительно, её израильские письма читали не только близкие друзья. Они были известны в городе. Их ждали даже почтовые работники. Рассказывают такой случай. В центре абсорбции уже в Израиле друзья Люды произнесли её фамилию. Внезапно к ним подходит незнакомая женщина и спрашивает: "Это та самая Агрэ, которая писала письма? Вот бы она мне попалась! Ведь я из-за них сюда приехала".

Письма были адресованы Рите Фарка, но в значительной части из них она обращалась ещё к двум своим друзьям – Наташе и Льву Утевским. По моей просьбе Рита переслала мне то, что было написано Людой с 1977 по 1980 год.

 

Люда – моя подруга ещё со студенческих лет. И она, и я прибыли в Израиль осенью 1977. На 2 месяца раньше репатриировался её сын Саша. Весной 1978 я прожила два месяца у неё в комнате в центре абсорбции в Бат-Яме. Она выдавала меня за свою сестру, и все говорили: "Как похожи!" В то время мы вместе учились на курсах переквалификации инженеров в преподавателей технических дисциплин в Холоне, а моя семья оставалась в центре абсорбции под Иерусалимом. Переезд в Израиль был для меня шоком, я почти онемела, не могла найти себя. А в это время она писала свои замечательные трактаты, насыщенные яркими впечатлениями.

Я думаю, что Люда, сама не зная (а может быть, зная), создала в своих письмах настоящую повесть о своём врастании в новую действительность. В ней не только острое и свежее свидетельство новоприбывшего, не только невозвратимые черты молодого ещё Израиля, но также история души.

Небольшое пояснение. Письма с конца 1977 и по март 1978 относятся к периоду занятий в ульпане (начальная школа иврита). Начиная с апреля 1978, Люда занималась на курсах переквалификации, о которых сказано выше. Это были занятия по ивриту более высокого уровня, а также по техническим дисциплинам (материаловедение, детали машин, сопромат), и психология (ведь надо понимать израильских учеников). Все занятия велись на иврите. В ульпане и на курсах учились люди, приехавшие из разных стран. На курсах будущих преподавателей тогда занимались репатрианты из Союза и из Румынии.

Е. Иоффе

 

22.12.77

У нас зима. Для меня совершенно незнакомая, непривычная. Вообще явления природы здесь проявляются с размахом космическим. Уж если гроза и дождь – то такие, что начинаешь верить в грозного еврейского бога. Легенда о потопе – вовсе не легенда, и теперь мне понятно, почему она возникла именно здесь. И так несколько дней. Потоп, грохот, мрак. И вдруг – снова солнце, тепло, ясные небеса, все бегут на пляж, мягкое лето, как в средней полосе. Поэтому от зимы не устаёшь, её легко переждать, перетерпеть.

На улицах городов всё цветёт и зеленеет, чего нет летом (хотя в больших городах с этим справляются искусственной поливкой). Вообще страна зимой неописуема хороша. Вдоль всех дорог видишь пардесы (сады цитрусовых), сплошь сияющие золотом. Земля под деревьями вся золотая. С земли плоды не собирают. И я теперь тоже. Впрочем, я уже давно ничего кроме помидор, авокадо и бананов, не ем. Ужралась. Хлеба чёрного охота до ужаса. Всего остального тут до фени. А в сельском хозяйстве, заметьте себе, участвует 0,5% населения. И ничего в страну не ввозят, а экспорт гигантский.

Сегодня вернулась с семинара, который был в Кфар-Сабе. Там живёт Сашка, и я согласилась участвовать только из желания пообщаться с ним. Ничего другого я от этого мероприятия не ожидала. (Кстати о Саше. Он получил квартирку. Очень маленькую, комнатка всего 11 метров. Купил холодильник, стереоустановку. Мебель самую необходимую даёт Сохнут. У него хорошая, полноценная жизнь, общается с прекрасными людьми старше его из Южной Африки. Исключительно интеллигентные, респектабельные, англоговорящие ребята. Ему скоро в армию. Я рада, что его быт устроен и будет куда приходить солдатику 2 раза в неделю.) Так вот, ничего от этого семинара я не ожидала. А получила сильнейшие впечатления, приехала просто потрясённая: такая это новая для меня система получения информации – и какой информации! Такие семинары устраиваются для того, чтобы помочь олимам лучше разобраться в окружающей обстановке.

Читали о социальном устройстве государства (господи, если бы я могла вам рассказать! Писать об этом нет ни уменья, ни сил), о юридической стороне дела, о правовом управлении страной, о военном положении страны, о моральных проблемах иегудим. (Это я теперь – иегуди).

Евреи все, видимо, прирождённые ораторы. Ни один лектор не заглядывал в бумажки, а как говорили! Например, прокурор республики (еврей из Вильнюса, толстяк с носом как банан, в стране 15 лет) начал выступление словами:"В Вильнюсе я был адвокатом – и защищал "гоим". Здесь я прокурор и сужу "аидов". Такой парадокс!"

Другой лектор на вопрос: "Что думают американские сионисты по вопросам советской алии?" ответил: "Зачем мне знать, что думают американские сионисты, если я знаю, что я думаю о них". (А думал он о них довольно-таки сурово).

Очень многое во мне самой и вокруг стало мне значительно яснее. В первую очередь, какими нелепыми представлениями и чувствами руководствовалась я (и не только я, а почти все здесь) до отъезда. Мотивы, причины, чувства были мотивами, причинами, чувствами русского человека. Здесь отчётливо становится видно, насколько теперь я нуждаюсь совсем в другом подходе, в другой мерке. Прежде всего, это выражается в том, что я уже сейчас чувствую, насколько я заинтересована лично во всём здесь происходящем.

Здесь нет и не может быть безразличия, равнодушия к делам. А первое дело страны – алия. Поэтому не могу не смотреть на вас как на людей, которые манкируют своими обязанностями. Своим долгом помочь нам. Вы здесь нужны. Будут здесь евреи – будет мир, будет государство, не будут – всегда будет война и инфляция.

 

Я собой очень недовольна и себя очень разочаровала. Прошло уже три месяца, как я учу язык, а словарный запас мой скуден и увеличивается медленно и мучительно. Мне бы следовало сидеть и зубрить всё время, но хочется посмотреть Израиль, пока я не работаю, да и тянет к своим время от времени невыносимо.

Недавно ездила в гости к Лене Иоффе под Иерусалим. Это целый городок, где семьи селят в отдельные коттеджи. У них три спальни и салон. Домик прелестный, ландшафт из окон – умопомрачительный. Кругом тишина и сущая пастораль. Вообще – что такое краски – по-настоящему понимаешь только на востоке. И что такое музыка – тоже. Нигде она настолько не является существенной частью жизни. Ленка устроила по случаю моего приезда целый праздник, достала друзей с машиной и организовала мне Иерусалим и Иерихон. Описывать это бессмысленно. Ни слова, ни снимки, ни картины не могут ничего передать. Рот был разинут, челюсть отвалилась. А в башке только и было, что "какой был бы ужас, если бы жизнь прошла без этого дня!" Немыслимо теперь себе представить, что это могло быть и очень просто.

Самое обалденное, что я видела, — это пустыня. Это холмы, голые, округлые. Какие-то интимно обнажённые, гигантские. Что-то чудовищное и чувственное, и изумительное во всём этом есть. Самое удивительное, это то, что страна кажется очень большой, гигантской, бескрайней. Она такая величественная, всегда разная. Вот, чувствую, что впадаю в фальшивый тон преувеличений, а это так несвойственно здешним людям – говорить красиво. Сабров это шокирует. Не хочется пафоса, но как же мне попытаться иначе передать вам хоть часть моего богатства?

<….>

 

2.1. 78

Жизнь вошла в некую колею, которая сама по себе – задача со многими неизвестными. Однако же куда-нибудь приведёт. Появились монотонность, распорядок дня, неуклонные дела и обязанности. Язык мой понемногу обрастает плотью, и я даже иногда поражаюсь, что услышав где-нибудь обрывок чужого разговора, схватываю смысл. Немедленно переполняюсь восторгом и теряю нить. Объясниться на улице, в магазине или в банке – конечно, несложно, т. к. народ здесь многотерпеливый, доброжелательный и никому, даже детям, не лень и не смешно сто раз медленно повторить для тебя фразу. Что касается радио, телевидения, газеты – это для меня пока безнадёжно сложно.

 

Вчера был прекрасный тёплый день, как летом в Ленинградской области, и я экспромтом попала с друзьями в лес на грибы. Лес здесь (по-ивритски – яр!) очень похож на лес в Мурманской области: невысокий, сплошные камни, ёлочки, сосенки, но это только издали. А вблизи видишь, что хвоя совершенно другая на ощупь, вкус и запах, вместо мха – колючки, а камни с виду как в Карелии – белый мрамор. Но форма деревьев точь-в-точь, знакомая. Ходить в Израиле по грибы – это ходить по грибам. Подкатили на машине, выскочили на полянке, пали на колени и поползли – через полчаса у меня было три ведра маслят, т.е. их тут таковыми считают русские "олим", хотя я склонна скорее думать, что это моховики.

Насчёт нашего положения в мире – все комментаторы наши – крупные политики и государственные умы. Каждый толкует по-своему и считает себя единственным правым и способным судить здраво. Ругают главу государства и оплёвывают его действия. Уж они-то, конечно, на его месте поступили бы куда разумнее и дальновиднее. Моё неквалифицированное мнение весьма близко совпадает с официальной точкой зрения. Мне глава государства весьма импонирует, и его действия я одобряю. Мы все живём надеждой на скорое разрешение проблем и, тем самым, на процветание материальное, которое последует немедленно, если дело с Саадатом выгорит.

Ещё по телевизору необычайно интересны детские передачи. Их делают с любовью и пониманием психологии потребителя. Вообще, если в Китае культ родителей, то в Израиле – культ детей. Эта страна для них. Дети – сущие черти, сорвиголовы, но очень ласковые.

 

Недавно к нам в маон приходила экскурсия – смотреть на учащихся взрослых людей, которые лепечут, как дебилы. Сидели у нас на уроке. Дети были прелестные, непосредственные. После урока каждый выбрал себе взрослого, которого ему захотелось учить ивриту. Я собрала большинство, из-за моей кандидатуры даже вышла небольшая драчка. Отношу это за счёт моей безусловной победы в количестве ошибок. Тут и ребёнку ясно, что я в классе держу абсолютное первенство. Победила девочка по имени Варда, Отбив, она поставила меня в сторонку и попросила больше ни на чьи соблазны не поддаваться, а подождать её, пока она сбегает за своим хавером, т.е. товарищем, с коим она захотела мною поделиться.

Я их пригласила на "глиду" (т.е. мороженое), и пошла целая кодла, вызывая недовольство законных владельцев, т. е Варды и её хавера. Очень славно посидели, причём дети проявили полное незнание "дикдука", т.е. грамматики, но зато – страстное желание мне помочь. И помогли. Нажить головную боль. Прощались нежно и бурно. Все меня без конца целовали. И мальчики тоже, что странно, т. к. это несвойственно детям в 12 лет по моим наблюдениям за всеми доселе известными мне персонажами. Обещали вновь придти в шабат, чего я ждала, честно говоря, не без содрогания. Однако напрасно. Дети не пришли.

Пишу об этом детально, потому что не исключена возможность для меня стать учителем. 18 числа пойду на переговоры. Есть тут масса курсов переквалификации кого угодно и во что угодно. Хочу попробовать использовать свой диплом следующим образом: окончить 8-месячные курсы преподавателей в школах ОРТа, т. е. техникума, проще говоря. Если окончив их, я пойму, что это дело не для меня, то вернусь к постылому кульману. Но в процессе я подзубрю иврит и изучу терминологию, так что будет с чем являться на работу. Стипендию будут платить ту же самую – 1800 лир, и есть слух, что скоро она возрастёт до 2000 лир.

 

25.03.78

Поехали в Старый город, побродили по нему. Были у Стены Плача, ходили в Армянский квартал, гуляли по арабскому базару, устроенному внутри длинной древней стены. Яркое шумное зрелище, вонь, 12 век и чувство какой-то опасности, насторожённость. Очень хотелось ускорить шаг и уйти от арабов, но сдерживалась, стесняясь Женьки. А потом оказалось, что и он чувствовал то же самое. Они сейчас очень агрессивны к нам, особенно молодые, и приходится держать ухо востро.

Переночевав у моих друзей Сыркиных (это Лора, сестра Лены Иоффе, и Лёва, известный здесь художник-монументалист из Москвы), утром поехали в музей и посмотрели, как в нём праздновали Пурим.

В холле играла музыка. Играли три скрипача в жилетках, как на свадьбе моих дедушек и бабушек. У двери сидела раскрашенная девица и разрисовывала детишек. Тотчас же их, усатых, красноносых и краснощёких, подхватывали студенты-ряженые и плясали с ними. Уставшим давали бумагу и цветные фломастеры, и ребятишки разбредались по всему музею рисовать то, что им больше всего понравится.

Прямо на полу перед витринами сидели японки, ковбои, индейцы с луками и стрелами, домино, коты в сапогах, красные шапочки, клоуны, мушкетёры и многое множество королев Эстер. (Каждый раз в доме, где есть девочки, происходят драмы: все хотят быть Эстер-малка (царица), а родители отговаривают). И все эти дети с сосредоточенным видом рисовали. Ни шума, ни суеты, ни беспорядка. Посылаю вам картинки из тех, что раздавались детишкам в музее. Они выбирали себе любимый экспонат, рисовали, а уходя, получали свой рисунок, в отпечатанном виде.

Музей очень интересный и в смысле экспонатов, и в смысле архитектуры. В нём уютно, и обстановка совсем не подавляет ни величием, ни холодом. Всё устроено как раз так, чтобы легче и лучше воспринимать. Картинная галерея небольшая, но неплохая. Есть две картины Шагала, немного Пикассо и два полотна Ван-Гога.

Побывали там же на выставке-продаже девочки-художницы, израильтянки. Сущий ужас. Школы у них тут нет никакой и вкуса тоже, хотя талантливых интересных ребят много. Центром выставки была картина, где внутри нескольких чёрных прямоугольников был нарисован алый приоткрытый рот, и в нём глаз. Примерно так. Почему собственно рот, а не что-нибудь ещё из женских соблазнов? Глаз, впрочем, был написан очень искусно и живо. Когда мы выходили из музея, поток ряженых усилился, а вместо трёх еврейских скрипок играли молодые американцы, два банджо и гитара. И с детьми плясали тоже мальчики-американцы из Университета. Причём дылды с бородами и волосами до полспины. Резвились так искренне, что наши дети в возрасте 10 лет могли бы позавидовать непосредственности и весёлости.

Вот вам скупой, неумелый, конспективный отчёт о празднике Пурим. Иерушалаим слишком велик, и я жалею, что так мало успела посмотреть в нём в эти дни.

 

8.05.78

<….>

У нас сейчас идёт неделя, когда мы отмечаем дату еврейской трагедии. Годовщина восстания в Варшавском гетто. И надо сказать – любой невежественный марокканец принимает это так близко к сердцу, что диву даёшься, привыкнув видеть в окружающих безразличие и равнодушие, хоть небо обвались.

Разговорилась с румыном Конрадом из моей группы на курсах, коего наша сраная интеллигенция из русской алии на дух не переносит. Конрад– коротышка, голубоглазый, седой, толстенький. Ему лет 50. Ежедневно он опаздывает примерно на час, а потом вбегает, пыхтя, и волочит мешок жратвы. Усевшись, он снимает ботинки, качает коротенькими ножками в рваненьких носочках и дремлет, почёсываясь и, сквозь сон жуя. К середине дня он сжирает весь мешок провизии и в перерыв бежит в кафе за подкреплением. Если его разбудить, даже грубо, он не сердится. Он всегда услужлив, улыбчив, галантен. Очень любит предлагать дамам свои услуги по мужской части, а на отказы не обижается, просто бежит с той же целью в другое место. Крадёт всё, что плохо лежит. Например, в классе всегда стоял ящик с мелками всех цветов. И вдруг исчезли. Преподаватель стал искать, и тут Конрад, как всегда желая угодить, достал их из портфельчика, из спец. коробочки, а после лекции снова их туда положил, а коробочку, соответственно, обратно в портфельчик.

Спёр провод от проектора (не сомневаюсь, что и проектор ждёт та же участь), спёр из сортира рулон бумаги и рулон полотенец (бумажных). Словом, тип. На руке у него татуировка. Номер 13….Я спросила, почему. Оказалось – Освенцим. Попал туда уже в 44 году и пробыл 2 месяца (рекордный срок, там больше недели не держали, даже зондеркоманды уничтожали после месячной работы и заменяли "свежими"). На уроке, посвящённом этой теме, Конрад детально нам рассказал о себе. Эта повесть так невероятна, так страшна (и совсем не тем, о чём уже знали многие), что написать об этом я не сумею. Поняла одно. Это борьба маленького человечка против фабрики "Освенцим" открыла в нём такой запас ловкости, изворотливости, каких-то не человеческих, а крысиных сил, которых в заурядном существе быть не может. Я спросила: "Конрад, как вам удалось уцелеть?" Он ответил: "У меня очень верные рефлексы". Он оказался очень умным мужиком, который невероятно быстро ухватывает суть происходящего и очень о нём верно судит. Мне стыдно за наших болванов, которые морщат нос в его сторону.

Вообще, надо сказать, наши соотечественники здесь если чем и блещут, так это неповоротливостью ума, занудством и тупостью, которую они надменно именуют "честностью". Как правило, они не только не умеют, но и не желают "обкатываться", приспосабливаться под новые условия и представления. Оказывается, мы стали очень похожи на тех, кого боялись, ненавидели и презирали и от коих бежали. Этакая философия колонизаторов, которые не только в чужой монастырь влезли в грязных сапогах, но ещё и ожидают спасибо за это услышать. И декольте им здешние велики, и зачем, не спросясь, в шортах везде ходят и т.д. и т.п. Словом, охота кулаком постучать, а никто не боится. С другой стороны – все мы непоправимо и безнадёжно русские. И это уже навсегда. И никакое общение с приятнейшими людьми, но не русскоговорящими, той полноты и глубины, что с людьми своего склада, не имеет и его не заменит.

 

24.6.78. Бат-Ям

< …>

Риток, ты пишешь, что по твоим соображениям, я уже окончила учёбу. Соображения эти ошибочные, т.к. слушать лекции и сдавать экзамены (15 штук!) я должна в конце октября месяца. И если дело обойдётся гладко, то, получив диплом, весь последующий учебный год буду работать "вторым учителем", т.е. находиться в классе и помогать основному учителю, получая ставку не от школы, а от Сохнута. Школы любят это, т.к. им это ничего не стоит, а через год могут выпереть, чтобы не платить. Здесь это запросто.

За этот год нужно или самому найти работу, или утвердиться прочно на месте. Впрочем, до этого ещё далеко. Сейчас учусь, как никогда в жизни. Нагрузка на бедный слабый ум непомерная, да ещё на фоне 33-38 градусов с 7 утра. Живу на одном арбузе. Окромя него и сухофруктов ничего в глотку нейдёт. Слава Богу, этого тут до фени.

Вчера впервые давала пробный урок по сопромату. Пока для своих. Изучая этот предмет и ряд других теперь, после 17 лет работы конструктором, убеждаюсь в том, что это даже интересно. Урок промычала и проблеяла, иначе не назовёшь: с ивритом дело очень тускло. И с науками тоже халява, только по начерталке я иду среди первых. Надеюсь, что найду работу именно по черчению.

Школа и ученики теперь – постоянный предмет моих размышлений, может быть, потому что впервые после многих лет попала в неё и ничего в ней не узнала, кроме запаха: пахнет школой. Во всём остальном это пока ещё только "прелестные картинки". Роскошные помещения, красивые, свободные, естественные дети. Учителя – кто в шортах, кто полуголый, кто сидит в классе по-турецки на столе, давая урок, кто – в строгом английском костюме. Дети входят в учительскую, как в гостиную к папе и маме, когда вздумается, учителя распивают в ней кофе в вольных позах. И ещё одна особенность. Во всех школах – доска с фотографиями учеников этой школы, павших на войнах. Вместо доски почёта за участие в комсомольских делах.

Помимо основных занятий хожу на семинар по танаху. Слава Богу, что теперь уже понимаю всё, что говорит "морэ", т.е.учитель. "Мэа ахуз!" – значит 100%. Танах – невероятная книга. Только теперь становится ясным, какая безнадёжная эта попытка – понять что-либо в переводе, даже идеальном. Уж очень много в нём смысловых слоёв, и связано это с языком неразрывно. Слова в иврите очень ёмкие, имеющие много толкований. Наш учитель Танаха совсем молод, но калека. Поэтому в нём есть страсть к науке и её передаче непосвящённым Вчера он излагал историю жертвы Авраама. Он вошёл во все тонкости и оттенки чувства отца, который идёт на гору с сыном, чтобы принести его в жертву. Мальчику Ицхаку уже было 15 лет, и он всё понимал и боялся, но не убежал, чтобы не огорчить отца. А отец шёл три дня и молчал, потому что не мог говорить. "Не в этом ли вся философия еврейства, — сказал наш морэ, — не слушать ни сердца, ни разума, а только одного Бога? А иначе откуда взять силы, чтобы каждый день посылать наших Ицхаков в жертву?" "И кто больше герой – отец, посылающий сына, или сын, безоглядно идущий за отцом?"

Дорогие друзья, вы неверно поняли меня, если решили, что религиозный ритуал обязателен для всех. Вовсе нет. Можно вести любой образ жизни, только не навязывать его другим. Можно проповедовать любые взгляды. Саша Мизрухин писал очень верно о своём чувстве, что он единственный верующий в Израиле, т.к. местным людям разговоры о своём духовном багаже кажутся более неприличными, чем рассуждения вслух о консистенции содержимого своего желудка. Однако оно есть – это Нечто в местных людях, оно чувствуется, оно незыблемо и потому обсуждению не подлежит.

Никто из моих друзей, кроме Радовского, не надел кипу, не стал ходить в синагогу и не прекратил есть ветчину (она здесь великолепная). Но никто и не остался равнодушным к тем радостям, которые связаны с духовным омоложением. Это не сразу объяснишь, т.к. я сама ещё не разобралась в себе, только чувствую, что на месте той чёрной ямы, которая была у меня внутри, растёт что-то свежее, что-то нежное. И хочется петь и плакать, как раньше по весне.

Кстати, я слышала от Наташи Фришер, что во время войны Йом-Кипур здесь в Тель-Авиве был митинг арабов. Они говорили зажигательные речи о правах арабов на Иерушалаим и пр. Один оле грузинского происхождения не утерпел и набил оратору морду. Так сабры его отволокли в уголок и удивлённо вопрошали: " Ты что это? Ведь они только говорят, а ничего не делают!" А шла война – и какая!

Эта беспредельная терпимость, как и всё на свете – имеет и свою дурную сторону. Отсюда весь невероятный бардак, который происходит в учреждениях. Большинство американских евреев уезжают обратно именно в силу того раздражения, которое они испытывают от этого темпа жизни и работы, который здесь свойствен, от этого бесконечного толчения воды в ступе. А местным — хоть бы хны. У них нервы, как канаты. Психи их только забавляют. И никогда никакого порядка тут не будет, как не будет чистоты на улицах. Это ведь не Германия, и представления о чистоплотности и порядке очень своеобразные. Их нужно либо принимать и с ними мириться, либо уезжать. И многие на это идут.

Недовольных и неспособных врасти в эту жизнь – полно. И это большая трагедия, но я заметила вот что: человеку невыносимо ограничение той свободы, которую он знал. Ну, например, невозможность развестись или ездить в шабат на автобусе. Тех свобод, которые ему предоставляют взамен, он не знал никогда, от их отсутствия он не страдал, а обретая их, не пользуется ими. Если с детства слышишь "нельзя" – то, "нельзя" – это, то привыкаешь к этим ограничениям, как к тому, что нельзя вольно и открыто ковырять в носу. И ничего, живёшь. И даже нравится. И потом другим запрещаешь. Но вот отказ от дозволенного и освоенного – просто ужасен. Тут мы рвём на себе волосы и мечем икру. Так что задача сводится к тому, чтобы быть свободным по-новому. Освоить свободу и полюбить её. Это очень даже непросто, как ни странно. В своей группе, где я учусь, только и слыслышу: "Кто это им только позволил?!" (это об учителях, которые ходят по школе босиком и в декольте до …)

"Кто им это разрешил?!" (О детях, которые, входя в класс, когда учитель уже в нём, перелезают в свой ряд через парты предыдущих рядов).

А я в ответ: "Спросите лучше, а кто им это запретит?"

И вот понять это многим не по силам, а не поняв – смириться. И при том, что никто никому ничего не запрещает, сам ничего не принятого, тем не менее, не сделаешь. Все всё про всех знают, и очень трудно укрыться от взоров и суждений.

 

4.08.78

Дорогие друзья!

Наконец-то прерываю затянувшуюся паузу, такую неоправданную и непонятную вам, но такую логичную.

Скоро год, как я здесь, и я переживаю свой первый кризис. Во-первых, живу на пределе своих физических возможностей. Старт был взят слишком резко и темп задан отчаянный. Теперь "бегу" только потому, что отупевший ум не способен принять решение послать всё к е.м. или ещё куда. В иврите настал период, когда кажется, что с каждым днём деградирую. Ко всему, и русские слова иногда не могу вспомнить. А всегда под рукой малодушные формулировки вроде "Лечь бы на дно как подводная лодка…" и пр.

Вторая причина длительного неписания всем это то, что с приходом "второго впечатления", т.е. с углублением понимания вещей, с вживанием в окружающее как в своё собственное, а не как разглядывание "прелестных картинок", всё труднее перекинуть словесный мост, чтобы объяснить себя.

<…>

Меня и по сей день мучают вид цветущих деревьев, невиданных, птицы (райские) по форме точь в точь сказочные жар-птицы, силуэты, цвет, запах – ну словом, всё неразделённое с вами богатство. Но писать это – уже не получается, привыкаешь ко всему. Гораздо существеннее для меня было бы приобщить вас к своим чувствам и интересам другого рода, но как? Сущность вещей исчезает, когда облекаешь её в слова. И потом – я живу вещами, которых вам не понять оттуда. Например, вот: год назад пришла к власти партия, которая много лет до этого была в оппозиции. Пришла к власти путём победы на выборах. Прежняя правящая партия бьётся не на жизнь, а на смерть за то, чтобы вернуть себе былое влияние. Почти все мои близкие разбились примерно пополам в своих симпатиях. Я целиком на стороне "молодых". И надо сказать, что отношения мои с друзьями из противоположного лагеря иногда обостряются до хлопанья дверьми и оскорбительных выкриков.

Заседания в Кнессете (парламенте) показывают, как правило, по телевизору, и что это за зрелище!!! Евреи орут как резаные, вскакивают с мест, глаза горят, рубахи расстёгнуты до пупа. Бегин, наш глава правительства, – прирождённый боец. Он отбивает удары, сияя плешью и очками. Ну, например (из того, что я сама поняла): он приводил доводы по вопросу, не суть важно какому, и в связи с этим изложил, как аллегорию, рассказ о мудром ребе и его учениках. Вскочивший член Кнессета из оппозиции прокричал: "Совершенно нелепо! К чему этот сипур (анекдот, рассказ) о ребе?"

Бегин: "Но ведь я говорил об умных учениках. Причём тут ты?"

Вот и всё, что я могу. Описать сценку. Я не в силах посвятить вас в суть того, что меня интересует и чем я живу.

Народ здесь очень неоднородный, неоднозначный, сложный. Но и сложность его иная, непривычная. Иногда кажется, что это народ, способный на воплощение самых фантастических идей, самых невероятных вещей. Если бы вы учили, как я, историю Сиона, вы бы поняли, какой бредовой была идея еврейского государства, в голове безумца зародившаяся и на пустом месте вопреки здравому смыслу и всем человеческим возможностям воплотившаяся. А иногда кажется (и что куда чаще), что это безмозглые, ленивые, способные только к растительному существованию люди, а все эти пресловутые разговоры о "еврейском уме" – только измышления перепуганных антисемитов, которым евреи поверили.

(С удовольствием привожу фразу Бен-Гуриона, который на жалобы своего коллеги, что тому приходится работать с косными, упрямыми, глупыми евреями, спросил: "У тебя есть другие евреи?")

Одно только радует меня в евреях постоянно: незлобивость, отсутствие жестокости. Умение ударить в ответ на удар крепко, но без остервенения.

У нас тут недели не проходит без террористических актов. Вчера, например, в Тель-Авиве, в середине дня на центральном рынке рвануло. 4 убитых и 49 раненых. В основном, женщины. Всех присутствовавших арабов арестовали, выяснили "ху из ху" и вежливо отпустили. Никаких "народных расправ", "народного гнева" и пр. Вообще, к арабам, живущим и работающим в Израиле, ни малейшей недоброжелательности. Только "неслияние". Каждый живёт по-своему. По телевизору время с шести до восьми вечера занимают арабы. И говорят, что хотят. Поливают Израиль, как правило. Все израильские передачи имеют арабские титры.

Сашка уже в известных пределах болтает и по-арабски тоже. Английский в кино и разговорах тоже понимает и простой разговор поддержать может. Что до меня, то я совершаю преступление, ежедневно читая по-русски. Сил нет устоять перед богатством, потоком, величины которого я, конечно же, не представляла. Это очень мешает моему ивриту, но тут уж, я думаю, дело ясное: никогда я его хорошо знать не буду.

С работой дело пока тёмное. Сейчас искать её рано – нет диплома, а при окончании, боюсь, будет поздно, т.к. учебный год начинается в сентябре, учителя уже везде имеются, а я закончу только в ноябре. И нужны ли учителя в середине года? Правда, если ни одна школа не сможет или не захочет дать мне "часы", которые она будет оплачивать, то я думаю, что школу, которая даст мне возможность работать бесплатно, я найду всегда. А Сохнут доплачивает мне, как одинокой 2/3 учительской ставки., т. е. тысячи четыре примерно. Хорошо бы найти часов 8 неделю – черчения. Тогда я получала бы полную ставку – тысяч 6, т.к.полная нагрузка учителя – 24 часа в неделю.

 

"Одинокая" или "левади" – это совсем не то, что в России. В частном разговоре к этому слову всегда присовокупят "мискена" — "бедненькая", "бедняжка". "Левади" всегда дадут фору – льготы, послабления, как человеку неполноценному, больному, неблагополучному, и никогда не дадут забыть, что она в чём-то неполноценна. Не пригласят на семейный праздник, как не пригласили бы безногого на футбол – из такта. И все кругом хотят помочь. А помочь – это познакомить с одним приличным человеком. Спасает юмор. Как только они понимают, что тебе на это начхать и ты отнюдь не стыдишься своего статуса, а, напротив, живёшь-поживаешь и посвистываешь, они радостно удивляются такому новому взгляду на вещи.

В этом смысле, Риток, действительно, "всё внутри нас". НО. И очень существенное "НО". То, что вне нас – не менее существенно, а иногда роковым образом существенно. Читая поэтов-современников, любимых, как Окуджава, например, отмечаю строчки, которые казались неопровержимыми

Красивые и мудрые, как боги,

И грустные, как жители земли.

Здесь этот эпитет "грустные" – абсурд. Редко увидишь лицо без улыбки, чело, чем-либо омрачённое. Это не поза, не манера, не хороший тон, а сущность, философия. И людьми интеллигентными, т.е. такими, которые легко понимают и принимают чужую ментальность, это воспринимается очень быстро и естественно. Не то чтобы мы тут куковали и ворковали, а просто всей шкурой ощущаем, что жители земли всё, что угодно, — но не грустные. Ну не подходит этот эпитет! Он абсурден!

И всё здесь переворачивается с ног на голову. Смотрела на днях фильм Клода Лелюша "Жить чтобы жить". Он шёл у вас. Я его в своё время видела в Ленинграде. Помню чувство недоверия, восторга, зависти, когда шли эпизоды поездок героев то из Парижа в Африку, то в Амстердам, то ещё куда-то (на парочку деньков с прогулочными целями). Здесь этих кадров не замечаешь: для всех нас это часть жизни и только времени. Через 4-5 лет все уже достаточно состоятельны, чтобы путешествовать. Это очень принято. О Европе я не говорю. В основном, стремятся в Японию, Америку, Индию. И конечно же, я тоже поеду. Начну с Италии – и, может быть, уже на следующий год. Самое же дешёвое – это на Кипр. Но туда обычно ездят разводиться, чтобы избежать гнусной волокиты в местных властях – с синагогой. Туда мне просто рано.

Не подумай только, что жизнь здесь лёгкая. Нет. Ни материально (относительно, конечно), ни потому, что "до смерти четыре шага" – всегда. Но евреи – невероятно смелый, беспечный и душевно здоровый народ. Откинь все свои представления о евреях. Они верны только очень внешне. Атмосфера нравственная необычайно здоровая, живительная. В этом смысле все, кто едет мимо, проигрывают стократ. Все здешние трудности сводятся к тому, что надо вкалывать так, как мы не научились. Однако, "россияне" справляются, как правило, лучше других именно в работе и преодолении материальных трудностей, а не душевных. Наш брат истеричнее, злее, завистливей (тут мало народу из центральной России, всё больше из Молдавии и черты оседлости). Человеку же интеллигентному, как ни странно, легче принять Израиль со всеми его местечковыми и провинциальными особенностями, чем вчерашнему жителю черты оседлости.

Встречаю на днях бабу, что прежде жила со мной рядом в маоне. Она получила квартиру и переехала. "Как, — спрашиваю, — дела? Как живёте в новой квартире?" "Ох, ужасно! Такой жуткий дом, такая кошмарная публика! Сплошь черномазые: марокканцы, грузины, кишинёвцы!"

"А вы-то, — спрашиваю, — не из Парижа ли, часом?"

"Я, — говорит (зардевшись), — из села Волобцево."

А где это – даже не представляю. А замашки, а претензии! Среди этой публики хорошим тоном считается пренебрежительное отношение к "чёрным". И как это отличается от терпимости, снисходительности сабров! А уж им-то есть чем быть недовольными: приезжает такое говно и у них из под носа получает всё. Массу льгот, квартиру, деньги. Кому и тяжело, так это "чёрным": им не помогают, а у них, как правило, куча детей и низкий заработок. (Рабочие получают куда меньше нашего брата). Так что проблем полно, противоречий, трудностей, дел на много жизней. Но — не уныния. Не тоски. Не хандры.

Кончаю длинное нескладное письмо.

 

29.09.78 Тель-Авив

Дорогие мои ребятки!

Получила от вас долгожданное. Расцениваю это как выигрыш и как новогодний подарок: у нас ведь новый год! Шана това! (с новым т.е. годом!) Этот праздник полон для меня событий больших и малых. Во-первых, я перебралась из маона на частную квартиру – надоело ждать, пока получу свою. Сохнут платит. Живу в самом центре города, но в узенькой зелёной улочке, где на третий день мне уже все кланяются как своей – и сапожник, и хозяин цветочного магазина, и хозяйка маколета. Есть в этом шумном, грязном, суетном, но неотразимом городе такие уголки.

Район тихий – живут йеки: т.е. "немцы". Это целый мирок со своими странностями, склонностями, нелепостями и шармом. Мне нравится здесь безумно. Укрылась в своём новом доме и зубрю: начались экзамены. Кот Тяпа II перенёс переезд трагически и долго страдал – острая форма ностальгии по маону. Примирили его два балкона, выходящие в сад, где на деревьях у самого кошачьего носа порхает некто, вполне съедобный, но недоступный. Теперь квартира наполнена воплями восторгов и охотничьих неудач. Кот феноменальный – выучился открывать кран, когда вздумается освежиться водицей. Он у меня – русскоговорящий, иврита не любит.

Экзаменов осталось 4 штуки. Последний ровно через месяц – 29 сентября. Параллельно ищу работу. Параллельно нашла "хавера" (т. е. друга) "для освоения иврита в вечерние часы"

Вариант с саброй очень приятный. Опять же антураж: вся сижу в букетах, непонятная и таинственная. Есть, правда, и вторая сторона медали: он тоже непонятный и таинственный, но у меня задача чётко ограничена: иврит и витамины. А после нас – хоть потоп.

Главная же наша новость – мир! В день, когда подписали шалом – пошёл дождь! Невероятная в это время года вещь. Люди выбегали, подставляли лицо и руки, потому что дождь – благословение божие. Это был "знак" – "симан". Мир достался нам тяжело, и мы дорого платим за него. Есть люди, которые глубоко переживают это как поражение. Вопрос о подписании договора обсуждался в Кнессете с 8 утра до 4 ночи! Без перерывов. Бегин два раза терял сознание (он очень болен), потом снова и снова сражался. И наконец, всё-таки , мир подписан!

Мой приятель на все мои приставания – как он относится к ситуации, говорит: "Ты должна думать только о себе. И заниматься только собой и своим ребёнком. Чем лучше тебе будет, тем глубже ты внедришься в страну и укоренишься в ней. Это и есть твой долг. Будь благословенна и счастлива!" Не знаю, как это понимать: как высокопарные отповеди восточного мужчины или как мудрость. Мне это не дано.

Наша русская колония суетится и силится понять. Единства в вопросах отношения к существующему положению у нас нет. Даже с собственным сыном я спорю до хрипоты. Он, видите ли, максималист, разлюбил Бегина, поносит его за уступки. (А воевать не хочет!) Я верю, что другого пути просто не было. И вот уходим из Синая, уставленного могильными плитами солдат. Смотрю это каждый день по телевизору. Очень-очень горько. Сашка всё бросил и ездил на неделю "тремпом" (автостопом) в Синай – прощаться. А я так там и не побывала. Поеду теперь как туристка – в заграницу.

Целую тебя, моя родная, твоё письмо было мне как бальзам на раны, как мальвазия. Ты очень талантливый человек, Таша, тебе бы писать. В нём есть только одно лишнее слово – во фразе "мы знаем, что тебе трудно, и страшно, и одиноко" – это слово "страшно". Оно здесь не просто "не звучит", оно здесь непонятно. И я уже начинаю забывать, что оно значит. И если ещё сохранила страх перед смертью, то страх перед жизнью изжит совершенно. Удивительно это меняет характер, настроение, внешность. Во мне появилась устойчивость, что ли, внутренняя соразмерность. (Боюсь назвать "гармония", слишком серьёзная заявка). И это замечают окружающие. Это для них также привлекательно, как в своё время неприятно было смятение и разлад. Даже на улицах очень часто люди говорят: "Красавица!" и "Будь благословенна!" или просто щёлкают языком и пальцами. Это удивительно, ведь город полон подлинной красотой и грацией, и прелестью. Красивых людей так много, что все это считают за норму, а я вот никак не привыкну. И что я им далась – седая и в морщинах? Впрочем, старость здесь – особ статья. Если европейская жизнь — для молодых, то восток – это для старости. Он для неё оправа и колыбель. Он приспособлен именно для почтенных размышлений, неспешных бесед, покоя.

Бедность тут тоже имеет своё лицо, не такое отталкивающее, как в холодных землях. Кому нечего есть (или кто тратит деньги иначе), тот идёт вечером на "Шук Кармель" (центральный рынок) и берёт даром то, за что люди днём платят — и немало. Непроданное днём торговцы высыпают: ящики нужны, а товар не долежит до завтра. И вот почтенные пожилые люди, хорошо одетые, не спеша, вежливо и спокойно берут помидоры, яблоки, сливы, такие, каких дай вам бог иногда понюхать. Встречаю там иногда достойнейших старых дам, посещающих филармонию, билеты в которую стоят дорого, чего тратиться на помидоры. На одежду тоже много денег не нужно. Можно, например, покупать дивные вещи в благотворительном базаре за символическую плату. А "олимам" и даром дают. Правда, у кого есть гонор, те это считают стыдным, унизительным. А на мне – сплошь подарки, чудные тряпки. Нет у меня престижных соображений, я спокойно смотрю на это дело.

 

30.01.79, Тель-Авив

<…>

Позавчера была в Хайфе у Майки, на её дне рождения, где за всех вас пили и ели. Без Арье и тоста путного за нас сказать некому, так и живём не воспетые и не прославляемые (комплименты на иврите не в счёт, какая от них радость?) И вообще пора признать: лучшего общества, чем то, к которому я привыкла в Ленинграде, — не бывает. Самая-самая элита – это мы и есть. Здесь есть его немалая часть, т. е. тот же контингент, но люди другие. Всё же остальное очень интересно и приятно, но совершенно иным образом и по-другому.

<…>

В школу похаживаю по утрам с удовольствием, хотя устаю там, как каторжная. У нас тепло, солнечно, отчего весеннее томление ещё более остро. И бедную Музу вновь тревожу безвкусными рифмами. И хочется плакать и ходить, и висеть на шее, и я висю, но не на той. "Со мною вот что происходит".

Часто вижу во сне разные странные забытые разности: мой деревянный дом, что я там топлю печку и надо закрыть трубу, а я не знаю – где. Родителей. Наших детей в детстве. Очередь – сдавать бутылки, где я ссорюсь с кем-то из вас. И прочие нелепости. А как трудно это объяснить, рассказать на иврите, да ещё человеку "безграмотному", который понятия не имеет о настоящей жизни, например об очереди сдавать бутылки. И, наверное, по тем отрывочным сведениям, что черпает от меня, у него совершенно нелепые представления обо мне, о вас, о наших отношениях, о нашей жизни, словом, обо всём том, что составляло смысл и содержание наших 40 с лишним лет.

Что поделаешь, меж нами и между теми, кто окружает меня теперь, очень толстая стена воздуха. Моя жизнь, такая богатая и щедрая ко мне, так невероятно оскудела без вас. И это, конечно, невозместимо ничем. Таковы парадоксы эмиграции. Надеюсь только на Бога и на его милость ко всем нам.

Целую, обнимаю, всем-всем привет. Л.

 

9.05.79. Тель-Авив

Дорогая моя Ритонька!

Получила твоё письмо, которое счастливо проскочило в узкую щель между двумя нашими почтовыми забастовками. Ещё лежат горы неразобранной корреспонденции с первого раза, а эти б-ди пошли по второму кругу. Нету у меня на них терпения с их демократией. Хоть обратно в диктатуру подавайся.

Излагаю в начале письма свои обстоятельства. Я уже подробно объясняла, да не знаю, получила ли ты то письмо, что Сохнут покупал для меня квартиру на частном рынке. Эта операция "Ы", наконец, счастливо завершилась и оная куплена. Состоялось это потому, что ни один человек её купить бы не согласился: злачное местечко в нашем Тель-авивском Гарлеме. Население "чёрное", рядом центральная автобусная станция страны, т.е. следовательно – рынок. Шум и грязь соответствующие. Тем не менее, я радуюсь, хотя боюсь сглазить: как бы в Сохнуте что-нибудь не перепутали, да не вселили в неё кого-нибудь другого.

Вселяться я должна (по закону) месяца через 3-4, но хозяин квартиры, опупевший от радости, что сбыл хату, клянётся и божится всеми своими еврейскими клятвами, что уйдёт. В еврейские клятвы не верю, но слабая надежда где-то теплится. Квартира, где я жила и работала прежде, продана, поэтому я пока сняла комнату самого страшного свойства в таком вертепе, увидев который М. Горький со своим "На дне", мог бы просто утереться и зарыдать. Чем она меня устраивает: она находится в доме напротив моей будущей квартиры, стоит дешево, а кроме того, те подозрительные типы, что в доме живут, совершают свои подозрительные действия в абсолютной тишине. Живу вторую неделю, а ещё никого ни разу не встретила в коридоре (длиннейшем, с десятком, наверное, дверей). Никто в эти двери не входит и из них не выходит, и то, что я своей дверью пользуюсь, по-моему, воспринимают, как наглый вызов. Когда иду по коридору, то чувствую десятки сопровождающих взглядов. Сами они, я думаю, влетают в окно в виде разрозненных атомов, а потом сгущаются в неведомых кадавров. Моя "телесность", "плотскость" здесь неприличны и неуместны, а шумное вселение сделалось предметом пристального изучения через дверные щёлочки.

Надо сказать, что Израиль меня совершенно растлил в том смысле, что приучил думать о себе, как о красавице. Сначала я пугалась этого всеобщего заблуждения, потом стала подозревать, что издеваются, а теперь привыкла. Есть какое-то странное соответствие между их представлениями о женской привлекательности и моей рожей. И я уже привыкла. И поэтому оборотней не боюсь, пусть любуются через свои щёлочки. Сама я этого не разделяю. Вижу в зеркале старую мартышку, но другим не мешаю впадать в маразм.

Итак, квартирный вопрос решён более или менее. Занимаюсь поисками работы, а пока по-прежнему 3 раза в неделю хожу в школу (получаю 3,5 тыс. лир), а 4 раза в неделю, включая и шабат, работаю в отеле. Эту авантюру я подробно описывала. Называется моя должность роскошным словом "менахелет", т. е. директриса, но на деле это – "прислуга за всё". Мытьё посуды, уборка комнат и прочие дела. Тем самым имею ещё 4 тыс. лир в месяц. И живот, кстати, заметно спал. Играю роль Золушки с другого конца — превращения: из принцессы в замарашку. Отель презанятное место, между прочим. Уже писала о первых впечатлениях и ещё напишу.

В данный момент за мной увивается (с серьёзными намерениями) богатейший бизнесмен из Австралии, вдовец, приехал в Израиль жениться, да так и осел в отеле. Я бы, между прочим, за него пошла, да неохота уезжать из Израиля. Но я обещала к нему поехать в гости. Желательно поглядеть на этот материк. Пока что я от него несколько устала, он "русскоговорящий", а я уже привыкла к ивритскому варианту – немногословному.

Купила на днях том из БВЛ с испанской поэзией, открыла Лорку, и вдруг со страницы зазвучал Наташин голос:

"Когда умру,

Схороните меня с гитарой

В речном песке…"

Так живо вспомнила тембр голоса, все интонации, мимику лица, такой любимый, чуть заикающийся голос. И в голос завыла. Так-то вот. Карусель пёстрая, музыка весёлая, но что-то стоит в горле всегда непроглоченное. Иногда это чувствуешь безотчётно, иногда осознаёшь, а потом опять карусель. Обратно в прошлое не хочу ни в коем случае, но многое из него очень тяжело признать прошедшим безвозвратно. Слово-то какое страшное — безвозвратно. Бесповоротно. Необратимо. А сердцу не прикажешь. Оно помнит. И эта память сердца многое усложняет.

 

17.06.79. Тель-Авив

Дорогие друзья!

Видно, ничего-то вы от меня не получаете, т.к. письма ваши продолжают поступать по старому адресу – что плохо – по причине злостного нежелания нового владельца квартиры мне их отдавать. Впрочем, последнее моё письмо (для Наташи) было достаточно нудным, писалось в состоянии депрессии, и поэтому, может быть, даже к лучшему, если затерялось.

Когда я сюда прибыла и была свеженькая "ола хадаша", сущность моей абсорбции представлялась мне ясной и безмятежной. Поэтому я не вняла лекциям психологов и прочих …ологов, на которые охотно ездила. А говорили в один голос, что статистически установлено, что через два года абсорбции неизбежно наступает депрессия. И вот она, родимая, наступила – и именно почти в срок. А я готова к ней не была. У Майки и Ленки Иоффе она была с первых дней, и я считала их малодушными занудами. Теперь, похоже, они свою преодолели, а у меня порой "русская тоска", хочется то ли волком выть, то ли стёкла бить, и то только останавливает, что "не поймут". Помогает мысль, что это явление закономерное и временное и что общий подход к вещам у меня верный, а он-то хуже всего нашим братом понимаем: "Нужно меняться, нужно приспосабливаться, нужно стараться понять окружающий мир, а не требовать от него, чтобы он ко мне приспосабливался и под меня менялся". Будем считать, что у меня срыв по причине перегрузок, как при космическом полёте из моей любимой научно-фантастической темы.

Помогает ещё и то, что могу лечить себя так, например: вдруг хочу перечитать "Иудейскую войну" Фейхтвангера. Иду в магазин Болеславского, покупаю 7 8 тома из его собр. соч., иду домой и читаю. И никаких тебе там: "У нас нет!" или "Отдельными томами нельзя". Можно всё. Плати и получай. И даже в рассрочку. Только я теперь довольно состоятельная. В школе получаю около 6,5 тыс и в отеле – около 4 тыс.

Также сбылась мечта идиота о "светящейся корзине" (Помните, я себе сделала настольную лампу из старой корзины?). Приспичило мне и здесь что-то вроде. Тоска по шалашу ли, ещё ли почему. Заказала – прислали с Филиппин такую красивую! Денег стоило! Да и мы не дёшевы. И так себя врачую – и на время помогает.

Чтение же "Иудейской войны" было невероятно интересным, т.к. во времена оны, когда я с ней впервые знакомилась, я была такой дремучей невеждой, что теперь этому невежеству только остаётся удивляться. Книга делает честь автору, т.к. просто удивительно, как ему удалось "увидеть" страну, почувствовать её "фактуру" что ли. Может, он тут был? Но вот люди – не знаю. Очень чувствуется, что смотрит он на них глазами "ашкенази", глазами этнографа, со стороны. Это, кстати, очень соблазнительное занятие. Даже вот отклонюсь от темы и тоже изложу свой этнографический опус. Впрочем, темы и нет. Перо бежит по бумаге бойчее, когда никакой задачи себе не ставлю.

Так вот — на тему этнографии. Разумеется, понятно, что всех нас тут весьма занимают арабы, их ментальность, их сущность и характер взаимодействия между ними и иегудим (которых тоже непросто понять). Все олим хадашим их дружно ненавидят, а все местные отлично с ними сосуществуют и взаимодействуют. Разумеется, ненависть и прочие пылкие чувства у нашего брата никак на деле не реализовались по причине отсутствия личных контактов. Помнится, я арабов ещё в Л-де недолюбливала. Дети мои, например, с кровожадным подвываньем кричали, что всех бы этих … перебили подряд из автомата (Узнаёте школу?) Я же, киплинговский выкормыш, напротив, вещала, что колонист должен быть твёрд, но джентльмен, словом, и "милость к падшим" призывала.

Перейдём к личным контактам. Саша рассказывает, что в больнице, где он работает, он подружился только с одним человеком – врачом-арабом. Это человек замечательных способностей, тонкий, очень начитанный (по-своему) и, разумеется, неблагополучный. Само по себе положение человека, отошедшего от своего племени и не приставшего, вернее, не принятого теми, кто подходит по уровню и по ментальности, довольно безнадёжное. Кроме того, он несчастливо влюблён в девушку – "дати" (т.е. из религиозной семьи), что абсолютно глухо. Тут исключений нет. Эта печальная (и более чем тривиальная) история заставила моего героического сына отказаться от выкриков про всеобщее избиение из автомата, смягчила сердце и научила, что за всеми общими фразами – живые люди.

Я уже три месяца работаю в гостинице. Народ очень приятный: частично студенты, вот и я среди них, частично простая публика, но ведут себя все весьма достойно. Правая рука хозяйки – араб Ахмет (с ударением на "А"). Он исполняет при ней роль Фигаро – да он и рождён таковым. В отличие от красавцев-арабов, коих множество, он толстонос, глаза щёлочки, кудри вьются, рожа совершенно разбойничья. Фигаро-Ахмет вездесущ, всё может, всё знает, всё умеет, всё видит. Ужасно любит командовать, но немедленно отступает, если получает отпор (что бывает редко). Носится совершенно бесшумно, но как метеор. При этом вращает глазами, вращает бёдрами, приплясывает. Будучи совершенно невежественным, обладает невероятной памятью и способностью к языкам: знает 8 языков, включая идиш. Кумир стареющих дам. Все наши клиентки жаждут залучить его в постель. Не знаю – имеют ли эти поползновения успех. Очень ловок. Не даст себя поймать. Моложав. Думала, что ему лет 25-27, а ему 41, и у него имеется 7 детей, проживающих с толстенной мамашей в деревне, на территориях. Он палестинец. Всё хватает на лету. С ним держи ухо востро. Поскольку среди нас есть русскоговорящие, то он уже и русские слова наматывает.

На днях только успела позвать "Ахмет!", а он уже тут как тут со словами: "Где эта падла Ахмет?" При этом глаза как у кота. Щурятся. Интонация – моя! Спрашиваю: "Как ты думаешь, что значит слово "падла"? Отвечает: "Ну, наверное, ты хотела сказать, что я большой мамзер!" Совершенно точно схватил оттенок. Это слово, вовсе другое по смыслу, употребляют именно в таком контексте.

Его не любят, но не как араба, а как Фигаро. Он любимчик и он слишком удачлив: начал уборщиком, а сейчас владеет баром в отеле. Уверена, что откупит весь отель со временем. Во всяком случае, будет совладельцем. Держит его то, что он не гражданин Израиля. То, что нам даётся в первую минуту вступления на землю страны – для него, палестинца, невозможно. Он и жить здесь не имеет права, поэтому семья у него на "территории", а он, не имея жилища, ночует в отеле. И вот обратите внимание. При всей зависти к нему и неприязни – никто никогда не выдал. Более того, когда я пришла, меня предупредили (знают о нетерпимости нашего брата), что с ним нужно постараться быть очень деликатной, т.к. он очень чувствителен, как все арабы, ко всякой резкости и высокомерию.

Со мной у него сначала были поползновения командовать и посмеиваться над моим ивритом (чего иегудим никогда не сделают), а теперь, получив отпор (слава Богу, юмор доступен людям всего мира), вдруг ударился в любовь. Уже писала, что все тут просто ополоумели. Сперва, когда маятник настроения мотнул меня на маниакальные высоты, я уж даже стала думать, что вдруг я и в самом деле невесть что. Теперь, в депрессивной фазе, я чётко вижу, что мужики тут просто психи и извращенцы. Подавай им непременно старую кошёлку, да ещё и косноязычную. Ну, и наш араб не избежал всеобщего заблуждения. Тоже туда же. Теперь, вращая бёдрами и белками глаз, он ещё и распевает арабские мелодии – для соблазну. А мне это как серпом по… Не знаю, но предполагаю, что это нехорошо.

Между прочим, могу себе представить, почему у местного населения такие крепкие нервы. Знаю это, прежде всего, как учительница. Канаты. Стальные причём. Это всё потому, что с детства они натренированы слушать арабскую музыку. Интересно, какая музыка была в Спарте? Но вот что важно: когда я смотрю на наших солдат, как они дрыхнут в автобусах, побросав свои "пушки" под сиденья, или на улицах, или в автобусе утром, где ездят одни и те же люди, несколько мальчиков солдатиков со мной здороваются и беседуют – мне трудно представить себе их озверевшими, ожесточёнными. Это, несмотря на их форму, оружие и прочие регалии. Уж очень "очеловечены", доброжелательны – и очень близки. Ахмет же – законченный террорист. Чтобы мысленно увидеть его в этой роли, мне не нужно менять в его облике ни одну деталь. Иногда ощущаю его взгляд – как в джунглях, из-за ствола дерева. Это чужие и опасные люди. Я только против каких-либо мер по уничтожению или ущемлению (излишнему), но и помнить это надо.

 

Сегодня у меня важный день: давала показательный урок при директоре школы и прочей мелюзге из его свиты. Урок прошёл, к моему изумлению, прилично. Директор вписал меня в расписание на будущий год. Да я теперь учёная и никому не верю. Подвернись ему румын – и я полечу из расписания кубарем. Просто у него безвыходное положение, уволился учитель по черчению. Но важно то, что из трёх человек, проходивших в школе практику, прошла всё же я. А претендовали все.

 

4.07. 79 Тель-Авив

Ташенька моя, трудно, очень трудно представить, как удастся тебе распутать или разрубить узлы, узы, тебя сковывающие. Боюсь подстрекать тебя к этому, потому что, несмотря на безусловную, неизмеримую ценность приобретаемого, переходя в "мир иной" оставляешь позади так много, что не хочу брать грех на душу. И у всех это совершенно по-разному. Но если решишься и встанешь на этот путь, то дай тебе Бог сил и бодрости для этого, потому что кроме как от Бога ждать больше неоткуда. Боюсь даже спрашивать, в каком составе ты это себе замышляешь и замышляешь ли вообще конкретно, или только общий замысел реет над тобой и гнездится в сердце.

Подходя к концу второго года пребывания здесь и пройдя через первую ступень депрессии (говорят, что их бывает примерно 3-4), могу только сказать, что сделала правильно, что не свернула никуда по дороге, а приехала сюда, где среди евреев, которые в подавляющем большинстве жуткое жлобьё, чей уровень заметно ниже привычного – ленинградского, я всегда чувствую, что это говно – моё. И мне в нём и кувыркаться. А у чужих в доме, где чище и потолки выше, я только гостья и притом не всегда желанная. Это вот итог, к которому пришли одновременно и я, и Н.А.(близкая подруга, эмигрировавшая в США), изучая вопрос с разных концов.

Я вам уже писала, что её приезд и встреча с ней были для меня огромным потрясением. Это был как раз случай, когда заработала машина времени и необратимое стало реальным и обратимым. Ты ведь знаешь, как я к ней относилась: чувство моё к ней было алогичным и иррациональным, это была любовь. И я боялась за свою любовь, боялась, что спадут маски, исчезнет, изменится чувство. Слава Богу, обе мы в этом не оскудели и не изменились. Себя не видно, но как во всём, кроме её сердца, всегда боящегося разоблачения, боящегося быть в глазах ближнего уличённым в слабости, как она изменилась во всём остальном! Я её ведь не узнала, узнал её Женька. Потом, наблюдая, анализируя, я этому удивлялась: в чертах лица, в фигуре – всё прежнее, она даже не постарела за эти 5 лет. И – не узнала при встрече. Потом поняла: она – другая. Не внешность, а она. Человек сломлен и сломлен страхом. Страхом, вполне оправданным, как я потом постепенно поняла из общения с ней. Страхом своей ненужности никому, безразличия к себе и к тому, есть ты или тебя нет.

Это вот то, от чего мы здесь избавлены абсолютно. Есть многие другие отвратительные вещи. Например, отвратительно чувствовать, что твоя жизнь и жизнь вообще вокруг тебя вдруг стала двигаться во много раз медленнее, чем твой внутренний темп. Как в замедленном фильме. Иногда можно просто рехнуться от этого. Будто "кинщик", крутивший ручку, засыпая, делает это еле-еле. И так и хочется дать ему пенделя. Но нет. Приходится, скрежеща зубчатыми колёсами и прочими шестерёнками, резко тормозить свою телегу, а от этого она порой требует смазки и ремонта. Знакомо ли тебе чувство, когда просыпаешься в поезде ночью от какого-то неблагополучия, тревоги, беспокойства? Это поезд меняет скорость, тормозит. Тот самый случай.

Обратная история с теми, кто поехал в Америку. Там "кинщик", проснувшись, завертел ручку с такой сумасшедшей скоростью, что герои запрыгали, как обезьяны. И "прыгать" приходится рядом с теми, кто делает это лучше, кто натренирован на это, натаскан с рождения. Здесь же у нас неслучайно есть репутация "работяг", репутация людей, умеющих вкалывать. Видели бы вы, как это делают местные деятели! (разумеется, в госпредприятиях, учреждениях, школах, потому что в частном секторе эти же евреи такие расторопные, что в один миг обжулят нашего брата и обойдут на повороте).

Есть и другие аспекты, к которым по гроб жизни не привыкнешь: например, удельный вес денег в жизни человека. Они оправдывают всё буквально, даже самые, казалось бы, к деньгам не относящиеся вещи.

Но есть в евреях для меня так много подкупающих черт, какого-то шарма, что ли, что нет сил ему противиться. Во-первых, внешне, иегудим меня очень мобилизуют. Последние годы в Л-де я уже считала, что стала до того старой кошёлкой, что на манер бабки бубнила: "в старину всё было лучше, народ измельчал, а сметана стала жидче". А тут во мне пробудился восторг перед красотой человека. Глаза разбегаются. Это, кстати, не все признают. Большинство "русских" не выносят этот тип красоты. Я же просто гляжу взахлёб. Видимо, это мой тип людей. А ведь это счастье – жить среди людей, которые отвечают твоему эстетическому чувству.

Росту они, как правило, повыше ленинградских. И мужчины, и женщины. Прекрасная соразмерность талий, рук, ног. Очень тонкие, но не худые. При смуглой коже и чёрных волосах – почти безволосые торсы. А ведь ходят почти нагишом 9 месяцев в году, так что спасибо им за это. Кожа совершенно изумительная, волосы, глаза! Глаза не чёрные, а медовые, золотые. Господи, спасибо за это богатство, которое я не устаю вбирать жадным взглядом и всё не насыщаюсь. Сижу на пляже, как в ревю или в театре. Наши бабы, которые любили "сивых" бесцветных русских мужиков, этого не понимают, а я просто счастлива. Характер у них открытый, дружелюбный, весёлый. Иногда даже ненароком обижаешь кого-нибудь в силу непонимания этого. Например, сидела недавно на пляже (взяла за правило обязательно купаться после работы в гостинице, благо пляж прямо у входа в отель), сидела не знаю, сколько времени, а спрашивать избегаю и в силу неприличия давать повод для знакомства (а его только и ждут), и в силу своей ментальности, чего-то внутри меня, что мешает мне лишний раз обратиться к людям с вопросом. На улице, по крайней мере. Думаю, что и ты такая. Мы все такие. А рядом сидел парнишка с часами на руке. И я вертела головой с боку на бок, норовя подсмотреть время. И вдруг он обратился ко мне в страшной обиде: "Что ты крутишь головой – не можешь спросить? Брезгуешь? По-твоему, я стою дешевле моих часов, что ты во мне только их и увидела?" И демонстративно протянул мне часы.

И что ещё ценно в них. Я среди них ежеминутно ощущаю интерес окружающих к себе – и как к личности, и как к женщине. Сейчас, когда я живу в новом районе, весь район в волнении: откуда взялся новый человек? Кто он? Чем занят? Теперь меня уже определили, вычислили и считают за свою. Слава Богу, страсти улеглись, а то проходу не было: кто ты, да что ты, да откуда? Конечно, это от провинциальности, а только Америка ничуть не менее провинциальна, но без любви и интереса к тебе.

 

23.07.79 Тель-Авив

Фарка, родная моя!

Пишу срочное внеочередное, т.к. у нас инфляция, которая цветёт и пахнет, дала очередной скачок цен, а это, как правило, кончается цепью забастовок. Так как бы опять почта наша не прикрыла лавочку.

Из твоего последнего письма стало ясно, что вы там подзапутались в информации от меня с куплями-продажами квартир для меня. Наверное, я писала бестолково, будучи в упадке сил и в депрессии. "Дати", о котором я писала Наташе, купил Бэллину квартиру, где я жила и работала ассистентом (а больше сторожем). Теперь он живёт на ул. Мазе и зажиливает мои письма. А тип, который продал Сохнуту квартиру для меня, просто чёрный (в буквальном смысле слова. Он "таймани", т.е. еврей из Йемена) жулик, очень живой, энергичный и предприимчивый. Афёру свою он продолжает вести, т.к. дело его совершенно безопасное: купил у него Сохнут, а не частное лицо. А Сохнут не пойдёт на крайние меры, на которые в принципе купивший имеет права, т.е. выбросить его силой полиции, ибо по закону квартира уже не его. Таким образом, в го-не сижу я (а кто же ещё, разумеется?) И я же изверг, который требует выкинуть на жару малых детушек.

Начала оформлять заграничный паспорт. Решила, пока суд да дело, поехать посмотреть Австралию, а там видно будет.

Милая Ритонька, по тому, какие вопросы ты задала о нашей встрече с Наткой, поняла, что одно письмо вы не получили. Не помню, кому из вас, но очень подробно писала. На Сашкину свадьбу, имевшую место быть 26 декабря, она не успела – не готовы были её бумаги: она ведь ещё не имеет гражданства, и поэтому выезд из страны для неё сложнее, чем для меня, например. Приехала она гораздо позже – в конце марта – и пробыла почти весь апрель. Жаль, конечно, но с точки зрения возможностей смотреть страну – апрель месяц идеальный. И какое это счастье и наслаждение быть хозяином, показывающим свой дом близкому и всё понимающему и принимающему человеку. На Натке я проверила свои впечатления: не преувеличены ли они, не перехватила ли я в своих восторгах. И вот представьте, что молчаливая, сдержанная и трезвая Наташа, которая всё время в письмах посмеивалась надо мной с моими эмоциями, просто опупела. Она охала и ахала, и вопила, и прыгала похлеще меня. А ведь она, в отличие от меня, была отлично информирована о том, что ей предстоит увидеть, прочла кучу книг и посмотрела сотни фильмов и картин. Она человек основательный и готовилась два года.

Нелегко было разговориться о главном – после 5 лет разлуки. Всё перескакивали с одного на другое и ревели, и без конца расспрашивали. Кто да кто, да где, да с кем. Жизнь наша прежняя раскололась, как облако, имевшее одну форму, а теперь принявшее совсем другую. И "станцевались" в разговоре, чтобы вести его ровно и непрерывно, не сбиваясь, только где-то под конец. И, конечно, времени не хватило. Натке всё казалось, что я слишком легко и несерьёзно пришла к "решению" и слишком "играючи", невдумчиво живу в моей новой жизни. Её пугает и приводит в ужас отсутствие у меня страхов за будущее, то, что я не бегаю в поисках работы. Ей кажется, что дело кроется в коренных недостатках моего характера, легкомыслии и пр. Она говорила, что впала в панику и перестала спать, когда получила моё сообщение об отъезде. Она была уверена, зная меня, что я себя погубила, тронувшись одна, без опоры.

Из всего этого и многого другого я делаю выводы, как несладко пришлось там поначалу ей. Видно "Америчка" (так называют её одесситы, а они – все там, слава те, Господи) – далеко не сахар. Для жизни там нужно иметь склад характера спортсмена или бойца, жить на пределе сил, в напряжении. Не еврейское это дело, когда мир, а не война.

Мы тут – "дельцы-созерцатели". Как-то вот сочетаем в себе и то, и другое. Конечно, Израиль – бедная страна, и все мы тут просто нищие по сравнению с теми, кому повезло в "Америчке". Но Натка, пришедшая к тем же выводам, что и я, но совсем с другой стороны, сказала: "Прекрасно жить среди людей, у которых есть врождённое чувство красоты". И всё её поражало: "Гуляют! Просто пешком вечером гуляют под деревьями!" (Где уж американцам: и некогда, и негде. Даже тротуаров в городах нет. Только для машин).

"Боже! И никто не боится по вечерам выходить!" (У нас дети болтаются до ночи, а родители спокойны). "А сколько зелени, цветов! Сколько везде воды!" (Фонтаны, фонтанчики, "брызгалки" и прочие источники). И ещё непонятно: несмотря на взрывы и прочие террористические акты удивительное чувство покоя и безопасности, чувство уюта и дома. Этого издали не понять. Натку все отговаривали ехать. Говорили: не геройствуй, не лезь в пекло! У них там все сидят в полной уверенности, что кровь тут льётся рекой ("море крови!"), а публика сидит взаперти и бздит. А всё наоборот: мы гуляем, а они сидят взаперти.

И ещё поражает – чувство "корней", прошлого, преемственности, последовательности, что ли. Это что-то прекрасное, неведомое мне прежде, чему я не знаю названия. И во всём, во всём мы, такие разные, сошлись. И как же это было здорово! Натка признала своё поражение: ей казалось, что она лучше меня понимает Израиль, его положение и ситуацию с ним в мире и в себе. Думала, что это даётся только серьёзным изучением "материалов". Но приехав, поняла, что куда реальнее мой Израиль, о котором я ей писала. И вот теперь вы понимаете, что это просто невозможно сменить на самую замечательную, обеспеченную жизнь с хорошим человеком – в Австралии! Но я твёрдо решила всё-таки посмотреть, от чего отказываюсь. Но даже и это решение далось мне с трудом.

Помнишь, Фарка, как я бредила всякой экзотикой и путешествиями? А теперь я не понимаю, как люди уезжают на отпуск в Европу. Мне же не только не хочется, но и подумать тошно. И многие мне говорят то же самое. И говорят – это ещё года на три. А те, кто любит путешествовать, говорили мне, что контраст между Израилем и Францией, например, невероятен. Там до того не комфортно, до того одиноко, что через пару недель все израильтяне кубарем катят домой, а в обратном самолёте просто чуть ли не братаются. Французы презирают всякого, не говорящего по-французски. То же и итальянцы, которые живут за счёт туристов и их же ненавидят. Так быстро привыкаешь, что тебя любят, и так не хочется лишаться этого.

 

23.09.79 Тель-Авив

<…>

А депрессионные мои дни совсем не из-за квартиры или других житейских неладов, а из-за того, что они – показатель моей плохой учёбы понимать жизнь, моих реакций, словом, моей абсорбции. Именно понимание своих промахов (а не результат их) сводит порой с ума, пугает и подавляет. Сейчас нахожусь в подавленном настроении из-за начала учебного года через неделю. Чем ближе момент моего появления в классе в новом качестве (активном), тем больше хочется исчезнуть, рассосаться, "лечь на дно, как подводная лодка", словом, избежать этого любыми путями, и я этого настроения боюсь, т. к. придти в класс нужно во всеоружии, "собравшись" из этого хаоса и распада.

Правильно ли я сделала, влезши в это новое занятие, может показать только практика, никакие гадания и пророчества "до того" тут ничего не дадут, и опыт других людей тоже бессилен. В том-то и дело, что у нас тут во всём отсутствует общий случай и стандартная ситуация. Каждый крутится один на своей орбите, и отдалённость этой орбиты от ядра – это и есть твои внутренние возможности.

Ужасно была рада письму от давно молчавшего Арье. Отвечу на вопрос из-за моего нечёткого освещения фактов. Арье спрашивает, почему жулика, продавшего квартиру, получившего за это деньги и незаконно продолжающего её занимать, мы не выкинули силой. Объясняю. Квартиру купил Сохнут. Я должна была арендовать её у Сохнута. Пока договор об аренде не существует, я к ней не имею никакого отношения. Если бы я лично её купила, т.е. был бы договор на моё имя, он бы, голубчик, был выкинут полицией в два счёта, и за каждый просроченный день платил бы огромную сумму –"пицуим", т.е. штраф, компенсацию. О том, что эта квартира для меня, есть менее ответственная бумага – соглашение, по которой Сохнут обязуется, купив эту квартиру, отдать её именно мне, а не кому-либо ещё, т.к. именно я её нашла (будь я проклята).

Вот теперь я и толкую им, что раз нет договора на моё имя, то я от них ничего не получила и требую дать другую квартиру, а с этой пусть сами разбираются. А они талдычат, что, наоборот, есть соглашение, деньги уплачены, значит, я должна ждать результатов здесь. Получается миленький речитатив, где я тяну арию на высоких нотах, а Сохнут – второй голос, но вдвое быстрее. Не свихнуться бы мне только на классическом вокале, милый Арье! Слава Богу, что рисование твоё продолжается, и, слава Богу, что есть те 2-3 человека, как ты пишешь, которым это нужно и интересно. Ты себе не можешь представить, как это много, и как мне жаль, что я по воле судеб уже "вне", и не могу даже надеяться, что буду опять "в".

Спасибо за рекомендации к чтению, постараюсь перечисленные книги заказать, а пока купила себе, совсем, впрочем, из другой оперы, превосходные рассказы Фазиля Искандера (издание "Ардис"). Прелестный этот писатель предстал мне в ином, более значительном обличье, жаль, что вы никогда не прочтёте ничего подобного. Купила Шукшина, именно по его книге приятно вспомнить Россию, которая в силу своей сложности вызывает сложную гамму чувств. Но если их упростить предельно, звучат как цитата из Генькиного репертуара: "Немножко люблю, немножко боюсь и т. д" Купила трёхтомник Скотта Фицжеральда и восстановила в библиотеке любимую, но оставленную в Л-де по причине 193 какого-то года издания "Кристин – дочь Лавранса" Сигрит Унсет. Сейчас перечитываю изданный "Худ. Лит." 1978 года "Петербург" Андрея Белого – потрясающая совершенно книга, чего я "на брегах Невы" полностью не ощущала, хоть и читала с интересом. Настольная же моя книга – "Старые моряки" Жоржи Амаду, по дешёвке купленная.

На иврите читаю только учебники по черчению и начертательной геометрии, а также объявления в газете под рубрикой "Продажа и съём квартир". Да, ещё письма читаю на оном! И пишу (что легче).

 

7.09.79. Хулон

Дорогие ребятки!

Спешу сообщить свой новый, хоть всё ещё временный адрес. Звучиттак:

MrsAgreLudmila

Rh. Ha- Hashmonaim, 16/16, Hulon, Israel

Уставши ждать, пока дело с покупкой для меня другой квартиры или ещё с каким-либо иным решением моего жилищного вопроса прояснится, я сняла на частном рынке 3-х комнатную совершенно шикарную квартиру (А пошло оно в конце концов всё к чёрту. Ашкеназия я или нет?) в районе школы, где работаю. Денег стоит охуенных, но ничего меньше не нашла, а сидеть зимой в той хате было просто нельзя. К тому же там, в доме, (мутация, что ли?) вдруг развелось видимо-невидимо мышей на радость и потеху коту Тяпе, но для меня, со скрежетом зубовным терпевшей муравьёв, комаров и жуткой величины летающих жуков (тоже предмет охотничьих услад кота) это уже была последняя капля. Муравьи и жуки есть почти во всех квартирах. Когда я прибыла, это было причиной первого (после иврита) шока. Муравьи имеются всех размеров и сортов: и крупные чёрные и мелкие, вроде мандавошек, не дай Бог, если заползёт на тело. А жуков, говорят, развели учёные из института Вейцмана: завезли из других стран на предмет экспериментов – хорошо ли живётся таким особям в стране Израиль. Оказалось – до того хорошо, что теперь на каждого еврея их просто легион. Поначалу я всем жаловалась на фауну под моей крышей, на что один продавец спреев от муравьёв, продав мне предварительно оный, сказал, когда я выразила опасение, что он неэффективен: "Геверет (госпожа), ты ещё только приехала, а они здесь – живут!"

На новом месте пока тишь и гладь, никакой живности. Здесь буду платить 3500 лир, получая от Сохнута только 1500 лир. Думаю, что придётся по субботам мне работать в отеле на предмет пополнения недостающих мне 2000 лир (ещё 1000-1500 нужно на свет, воду, газ и оплату ухода за садом, чистоту лестниц и пр.) Зато блаженствую на своих 75 метрах, сожалея только об отсутствии телефона. До школы утром, пока ещё нет жары, иду пешочком полчасика.

Прежде, чем осветить вам, как началась моя карьера училки, закончу свой "сипур" (т.е. рассказ) про жулика – хозяина квартиры, думаю, вам это интересно. Пока Сохнут хлопал крыльями и кудахтал (сохнут на иврите женского рода), пытаясь снести яйцо мудрого решения, сей деятель посажен в тюрьму по каким-то другим делам. Теперь его уж оттуда не достанешь – сам закон его охраняет. А время идёт, доллары капают – в его карман. А тюрьма что? Дело привычное.

Теперь о моей новой школьной жизни. Началась она совещанием, чем-то вроде педсовета, где выступали директор и завуч. Ещё раз убедилась, что когда иврит выходит за рамки уличного и когда имеет место не диалог, а монолог – ни фига не понимаю. Была вся в мыле, тужась и напрягаясь, чтобы уразуметь. Дело, конечно, дрянь. Помимо стыда и страха маюсь вопросом: "Что же это будет?"

Между прочим, педсовет происходил не в такой обстановке, с которой ассоциируется это слово. Нас пригласили в большой зал, где заранее были накрыты столы (и не простынями или бумагой, а чудесными скатертями) с цветами, фруктами, холодными напитками и всевозможными угощениями. Первый учебный день – большой серьёзный праздник в стране. Ему уделяется не меньше внимания, чем приезду Садата в Хайфу. Вначале директор представил обществу новых учителей, нас оказалось 11 человек. Итого теперь в нашем ОРТ'е 75 учителей. Меня назвали первой, т.к. буква "алеф" также, как и "А" на первом месте. Я встала и раскланялась под дружные возгласы:

""Шэ тихии бриа!" – чтоб ты была здорова

"Ад мэа в эсрим!" – Живи до 120 лет

"Коль ха кавод!" – честь и хвала! Набор таких формул в иврите бесконечен.

Впервые я увидела всех учителей сразу, Женщины всё ещё в меньшинстве, хотя с каждым годом (и это не без горечи отметил в своей речи директор) феминизация всё больше распространяется за счёт приезжих из России. (Сам-то он, падла, румын).

Сразу же оказалось, что моё появление не осталось незамеченным. У меня уже есть враги, и образовались они заочно, ещё до того, как мы встретились. (Враг-заочник – это ново, свежо, но не заманчиво). Дело в том, что местные учителя, как правило, не имеют высшего образования. Только двухгодичные курсы, которые не дают права преподавать в классах с "багрутом", т.е. выпускных. За эту работу платят вдвое больше. И вот представьте парадокс: не имея учительской практики и не зная иврита, я имею больше, чем те, кто съел зубы на школьном хлебе. Натурально, им это не по нутру. Это создаёт дополнительные сложности в отношениях.

Прошла моя первая неделя в школе. Устала так, что впору на пенсию. Пока хромаю в методике: не могу рассчитать, сколько материала дети могут переварить за раз, а иногда намеченное кончаю объяснять слишком рано, тем самым давая себя на растерзание вопросами. А это-то и есть самое сложное для меня, т.к. я вопросов не понимаю.

Иногда возникают забавные ситуации: в классах есть дети, только что приехавшие из других стран, напр. из Франции, Аргентины, которые, как и я, не знают иврита. Они задают мне вопрос, что означает то или иное слово, тот или иной термин, и я должна (Господи Боже, с моим-то запасом слов!) объяснять на иврите. По большей части – показываю. Вот где пригодился опыт игры в наши "грузинские" живые картины. Это оживляет уроки. "Русских" же учащихся, выявив, я использую как толмачей между собой и классом. Пока всё безумно интересно, хотя и страшно, а уж утомительно так, что, придя домой, падаю мёртвая и засыпаю, чтобы через час-полтора вскочить и зубрить "уроки" на завтра. Сны мои сразу же наполнились школой. И ночью я там.

Сегодня меня познакомили с местной системой оплаты больничных листов. Каждый человек имеет право проболеть (со 100% оплатой) только 30 дней в году. Кроме того – прогулять 2раза по два дня без объяснения причин, не предупредив заранее. Не использованные по больничному в этом году, они переходят на следующий, а не пропадают. Это очень здорово, так как с возрастом надобность в таких днях увеличивается. Те, кто не болеют вовсе, через 12 лет имеют год больничного. Поэтому здесь с насморком дома не сидят, экономят дни на будущее, а врачи, наоборот, больничный дают очень охотно: хочешь сидеть отдыхать, пожалуйста, от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

Кончаю сегодня мой первый репортаж. Целую.

 

21.09.79

Прошу прощения за длинный перерыв в письме, но обстоятельства были таковы, что не писалось: получила известие от сестры, что с матерью моей очень плохо. Не исключено, что Ляля и по сей день в Ленинграде, около неё, так как она не транспортабельна для переезда в Мончегорск, а одну её оставить нельзя: судя по симптомам (пропала речь) у неё микроинсульт. Ужасно моё положение бессилия не только помочь, но просто присутствовать, быть около в эти дни. И очень жалко сестру, на чьи плечи всё свалилось.

У меня всё по-прежнему. Продолжаю накапливать опыт дрессировщицы диких животных. Только пока не я стою в середине и гоняю их по кругу, а они – меня. И несмотря на весь свой страх и своё недовольство собой – и в части того, как мне удаётся построить урок и по части поддержания порядка в классе – я не устаю сожалеть, что потратила жизнь на бессмысленное стояние у кульмана, а не на преподавание. Вся деятельность эта отвечает моей натуре: и постоянное непосредственное общение с людьми, причём это всегда импровизация – и в изложении материала, и в реакциях на поступки и вопросы детей, — т.е. такая деятельность, которая требует некоторой театральности и артистизма. И импровизация к тому же на чужом языке. Т.к. мой иврит не самостоятельный, а перевод с русского, то он часто бывает неожиданным для тех, кто меня слушает: иное построение фразы, незнакомые шутки. Словом, всё время какие-то находки и для меня и для них. Как мне и обещали мои коллеги и предшественники по учительскому опыту, меня ждёт тяжелейший год, а может быть, и два, но потом, если выдержать это, всё окупится ощущением музыканта, который владеет инструментом. Вот только вопрос: выдержу ли? Очень хочется пока. Если бы вы видели, какие они, сволочата, красавцы! Будет очень обидно не понравиться им.

О дополнительной работе в гостинице по субботам теперь нечего и думать: во-первых, дико устаю в школе, а во-вторых, полно проверки и подготовки к урокам. Впрочем, в этом нет нужды: всё время подворачиваются чужие уроки – то кто-нибудь болен, то мужики идут на "милуим" (ежегодная служба в армии по месяцу), а теперь прошёл слух, что один чертёжник (главный мой недруг и ненавистник) хочет выйти на пенсию. Половину его нагрузки я получу. Итого – своих тысяч 12 отсосу всяко, а этого мне хватит. С мужиками временно завязала: исчезла из своей халупы как, можно сказать, мимолётное виденье, как (простите) гений чистой красоты, не сообщив адреса. "Не до грибов, Петька".

Вчера пришла в новый класс. Начали детки, разумеется, с попытки (небезуспешной) сесть на голову. Пришлось прибегнуть к репрессиям: послала 5 человек в учебную часть, чтобы записали каждому в кондуит, что проштрафился. Стало относительно сносно, после чего довела урок до намеченного конца. А придя в учительскую и открыв сумку, увидела, что она битком набита порнографическими открытками с надписями детским почерком. Почерпнула из оных парочку глаголов (тоже, кстати, нужных хотя бы для эрудиции), а существительные я и без них знала.

Завтра у нас Новый год. Всех вас целую и поздравляю. Шана това! (Доброго года!) Хаг самеах! (Счастливого праздника!) Никуда, должно быть, не поеду и не пойду, а посижу попроверяю контрольные, заполню дневник, который я стала вести, записывая урок, чтобы был конспект на следующий год, и поучу терминологию.

В этом иврите даже общепринятые вещи, всякие там "синус", "косинус" тоже употребляются ивритские. Такие вот мы самостоятельные и независимые. И мне нехватает слов. Правда, дети подсказывают с удовольствием.

 

 

30.10.79 Хулон

Дорогие ребятки!

Обычно принято сравнивать искреннюю радость с радостью мальчишки, неожиданно отпущенного с урока. Почему никто не задумывался об аналогичной радости училки?

Только что вернулась из школы, где нам объявили, что занятий не будет по случаю жары 33 градуса. Оказывается, в хамсин, если температура больше 32 градусов, имеется указание, как в России зимой при минус 25 – не учиться. У нас уже совсем было наступила зима, т.е. были "холода" +25, +27, у всех баб (кроме русских) в сумочках появились кофточки, исчезли босоножки и прочие атрибуты лета. И вдруг хамсины – один за другим. Очень тяжело (совсем не то же самое, что просто 33 градуса. При хамсине не просто жарко, а невыносимо душно). И говорят, что с каждым годом будет хуже. Вроде бы вновь приезжие так не обезвоживаются, как аборигены. Приволоклась домой, приняла душ и лежу голая в салоне то бишь в большой проходной комнате (которую так и тянет назвать прихожей, т.к. именно в неё ведёт дверь с лестницы) и пополняю потерю воды посредством винограда.

<…>

1.11.79

Начала писать 30.10 в 33 град., 31 было 37 град, а сегодня всю ночь шёл дождь, и сейчас 28. Чудо как прохладно, и небо, наконец-то похоже на небо: на нём есть облака, а цвет его местами светлый, местами поярче, а не то, что всегда – абсолютно синяя бездонная чаша без помарок.

Чем я живу сейчас вдали от вас? Конечно, книгами, которых множество, куда больше, чем сил и времени для них. Жизнь вокруг — тоже предмет раздумий и наблюдений бесконечных, тут у нас только успевай-поворачивайся, не соскучишься. Нет той привычной монотонности, стабильности, к которой мы привыкли. Каждый день – задача, которую надлежит решить.

А главное – школа. Вот то, что вошло в жизнь самым для меня неожиданным образом. Теперь только понимаю, какая это сладкая отрава – сцена. Почему самый плохой актёр цепляется за неё до смерти. Когда урок мне не удаётся, я несчастна так, как только бывала в дни самых тяжких любовных поражений. Лежу и умираю. Но в дни удач – боже мой, я люблю весь мир и нахожусь в ладу с собой, какую гармонию я в себе ощущаю! Прихожу домой, ставлю пластинку и танцую – одна!

Здешние дети совершенно невозможны с наших позиций и с нашей точки зрения, но зачем же на ней оставаться? Для жизни между собой они подходят прекрасно и полностью отвечают её требованиям. А какие красавцы! Что до ума, то с умом у них плохо. Опять-таки в нашем понимании. Ничего от еврейских вундеркиндов в них нет. Редчайшие балбесы, которым теорему Пифагора не втолкуешь "ни при каких каках", но в практических делах всех нас заткнут за пояс.

Одно утешение, что они ласковы, неагрессивны, веселы (дай им Бог здоровья!). Впрочем, тут в Израиле даже собаки на улицах никогда не грызутся – климат, видно, такой. Меня, кажется, любят, но всерьёз не принимают. Сидят на голове. Немного погодя, когда почувствую себя с ними чуть поуверенней, заряжу фотоаппарат и сделаю ряд снимков. Сейчас это невозможно. Я должна научиться держать их в руках, а любая малость, любое отклонение от нормы в поведении учителя немедленно служит поводом для срыва. Здесь учитель держится формально, не позволяя никакой фамильярности, никакого сокращения расстояния между собой и учеником, иначе он тут же усядется на шею. И это мне труднее всего — почувствовать меру. Так не хочется быть полицейским, а нужно. Доброту наш брат еврей воспринимает как слабость, а со слабыми — никаких соплей и сантиментов! Такой народ.

Целую вас, у меня через час урок, хочу посмотреть тут кое-что.

 

18.12.79 Хулон

<…>

По-настоящему люблю только школу и своих кретинов-учеников. Жизнь в ней потихоньку из эксцентрической, так сказать, эскапады превращается в будни, коих, впрочем, мне с лихвой хватает. Острых ощущений, слава тебе, Господи, — как под куполом цирка: прыжок, переворот, ещё кувырок, а поймает ли напарник за ноги – каждый раз неизвестно. Бывает, и трахнешься мордой вниз. Благо – работаем с "сеткой". Есть в моей жизни и поражения и победы. Например, в самом моём страшном классе, где поначалу было хуже всего – неожиданный всплеск увлечения черчением. Все чертят, как одержимые, решают задачки, просят ещё и ещё. По утрам встречают у школы и сопровождают до учительской, скандируя: "Агра, Агра!" так, что из всех дверей выглядывают перепуганные коллеги.

"Победила" я их, надо сказать, способом примитивным, грубым и, откровенно говоря, не совсем честным. Там есть мальчик – Феликс Даян. Признанный лидер. Умён, красив, зол. (Ашкенази, разумеется. "Чёрные", как правило, добродушны. "У каждого, впрочем, свои недостатки". Они зато лживы, лукавы и крепко нечисты на руку. Нет у них табу в обращении с чужой собственностью. Когда кто-нибудь идёт в сортир, то вручает мне циркуль, цанги и прочие мелочи недорогие: "Посторожи, пожалуйста!" Обычное это для них дело). Так вот, Феликс Даян – смуглый, темноглазый, златокудрый красавец с лицом порочного ангела. Он меня буквально изводил спокойно и методично. Наконец после долгих корректных попыток его образумить я сорвалась: "Послушай, тебя зовут Феликс? Вот сейчас как дам в глаз, и будешь Моше!" Класс – умер! Что было! И всё. Кончилось его время. Видно, он им тоже надоел. Толпа, подчиняясь, накапливает "нечто" против главаря. При следующей его попытке нахамить я даже не успела ответить: он получил удар иголкой циркуля в зад. Тут уж я посмеялась.

Итак, по утрам иду, сопровождаемая криками, как известный футболист. Эта неожиданная популярность меня, надо сказать, пугает, хоть и щекочет приятно самолюбие, чего уж тут лукавить. Дело в том, что мне в моём положении человека временного лучше "не высовываться" — не привлекать внимание недоброжелателей, а их даже явных несколько, а сколько скрытых – Бог ведает. Это и понятно. Писала ведь уже, что получаю много больше каждого из них, т.к. имею диплом инженера и стаж 20 лет. Мне всё зачли. В Израиле существует понятие "постоянство" (квиют), не в чувствах, к сожалению, а на работе. Чтоб получить "квиют" инженеры и техники должны отработать год, а учителя – целых три, после чего их уже нельзя уволить (разве что по сверхособым причинам), а если уволить – то нужно платить огромные деньги – компенсации ("пицуим").Однако администрация, даже если она заинтересована в сохранении работника, боится обязательств, налагаемых на неё "квиютом" Куда удобнее иметь дело с человеком бесправным, поэтому незадолго до срока учителя могут уволить, а через 2 недели, когда стаж его уже прерван, снова принять. У нас в школе есть училка (русская, разумеется. Только с нами такие номера и можно проделывать), которая так работает уже 8 лет.

Мой австралийский претендент пишет мне и воет волком, умоляет приехать хоть в гости. Но я уже за одно то, что он понуждает меня к поездке, испытываю к нему нечто вроде злобы. В феврале он сам прилетит решать окончательно вопрос брака. Я этот вопрос решила давно – в пользу Израиля, а, значит, и безбрачия, т.к. он не соглашается на Израиль. Но он думает, что я ломаюсь, цену себе набиваю. Миллионеры – народ, к отказам не приученный.

Была в конце ноября в Иерусалиме у детей. Поехали на машине Ритиных родителей (очень симпатичных) прогуляться. Попали на вечернюю службу в православную русскую церковь. Посылаю вам открыточку с видом на неё. Монашки пели там так, что сердце обрывалось. Человек даже и не подозревает, до чего всякого разного в нём накопилось. Почувствовала себя русской до самых печёнок. Вышла перевёрнутая и поняла, что надо это "стирать", как магнитофонные записи, с ленты памяти.

Какое счастье быть цельным человеком, должно быть. Глыбой из однородного материала. При этом чего-то не понимаешь, чего-то не принимаешь, что-то, тебе лично не свойственное, считаешь дерьмом. И всё. И просто. Сохраняешь себя в своём качестве. А каково амёбообразным вроде меня? Я и русская, всё в них мне понятно и близко, я и иегудия – всё в них мне близко, хоть и не всё понятно, я и европейка – всё мне в европейцах понятно, хоть и не всё близко. Даже и арабы мне интересны, хоть и не близки и непонятны. Как это утомительно менять обличья. Так недолго и самоуничтожиться – износиться от этих перевоплощений, вроде героя Брэдбери "Марсианин". Теперь-то я поняла, как это убивает. И надо решаться на ампутацию.

Единственный мостик в Россию – вы. Его любовно укрепляю и цементирую, дабы течения не подточили фундамента. Но как хочется верить, что у нас ещё есть будущее, что я вам "пригожусь" здесь, когда вы приедете начинать всю эту мороку сначала, а я уже буду на ногах.

Но не уговариваю. Боюсь.

 

27.02.80

Не знаю, как хорошо вы информированы о том, что сейчас у нас здесь происходит. Знаете, разумеется, что в стране инфляция, опять таки знаете, в чём это, как правило, выражается, читали, слава Богу, всякие книжки. Но одно дело – читать "Волк среди волков" Ганса Фаллады – и совсем другое – день за днём вибрировать на спине потной, дрожащей, потерявшей разум лошади, несущейся невесть куда. Не хочу вас запугивать, но теперь, когда вам предстоит скачка такого рода, считаю не лишним помаленьку подготовить картину. Внешне страна цветёт. С нами – Бог, там, где дело зависит от него, он на высоте – не забывает свой народ.

В этом году столько воды (благодаря дождям), как никогда прежде. Все резервуары полны, Кинерет восстановил всё, истраченное за несколько предыдущих засушливых лет. По-прежнему сияют бездумно глаза, по-прежнему улыбаются лица. Магазины полны, только птичьего молока нет. Но теперь я уже вижу сквозь этот верхний слой, которым я упивалась первый год жизни здесь. Я и теперь продолжаю этому радоваться, это любить, ощущая свою – одновременно – причастность к этим людям и свою от них отторженность. Да и не могут они не нравиться – яркие, доброжелательные, полные жизненных сил, искрящиеся жизнью.

Но за всем этим – простейшая философия – "однова живём, хоть день – да мой". На этом они взращены и этим кормятся с рождения. Нам же эта философия даётся потом и кровью или не даётся вовсе. На приехавшего сваливается – и как ни готовься, всё равно готов к этому не будешь – отрезанность от людей в силу непонимания языка и в силу того, что мы из другого теста. Раз.

Поиски своего пути, работы. Никаких рецептов, общих правил – ничего. Пока сориентируешься, как правило, набьёшь шишек на всех местах. Это два.

И три – бюрократия. К этому никакие рассказы не подготовят. Это порождение Востока, помноженное на социализм. "Знатный получился кадавр". Хуже же всего, что всё это будет проистекать на фоне инфляции

Постараюсь изобразить по мере сил конкретно себя в этой общей пляске. Я работаю в школе – профессиональной, т.е. где платят больше, чем в обычной. Кроме того, мне зачли мой советский – инженерный – стаж (20 лет). Т. е. для школы я получила почти что максимум. Нагрузка у меня неполная, 20 часов в неделю из 24 возможных. Я получаю примерно 400 долларов – 450 долларов в месяц (нетто), т.е. ровно столько, сколько американский безработный получает, не делая ничего. За квартиру я плачу 120 долларов в месяц (лиру тут все видели в гробу), расчёт идёт только на доллары. Вчера один доллар стоил 40 лир, сегодня ещё не была на улице. Деньги мы получаем раз в месяц, причём частенько с опозданием, т.к. это выгодно правительству. Когда расчётный лист приходит, то деньги уже изрядно упали в цене. Вот и крутимся, кто как умеет. Некоторые крутятся на бирже, покупают бумаги. При умении+удаче можно хорошо заработать. Лично я покупаю доллары – в долг, т.е. предпочитаю платить в банк "ребит" (процент за то, что беру в "минус"), но забирать всё задолго вперёд и превращать в реальные доллары.

Недавно, после очередной забастовки учителей была одержана победа: "Верховный Суд Справедливости" (изрядные б-ди, доложу я вам. Им на справедливость начхать. Им бы только подпортить партии "Ликуд", что сейчас у власти, а сами они по большей части – "маараховцы" – из партии прежнего правительства.), так вот этот самый суд принял решение о прибавке для учителей. Всем ясно, что платить нечем, в государстве кризис, но коль скоро решение такое есть и оно гласит – "приравнять учителей к инженерам (по окладу)", то профсоюз инженеров, этакая здесь масонская ложа, жутко кичливая, тут же выставил встречный протест: если вы посмеете платить учителям как инженерам, т.е. поднимете их до нас, то мы немедленно объявляем забастовку с требованием – дать нам те же отпуска, те же социальные условия, что у учителей. И так всё время. Одни бастуют, а другие выжидают, что из этого получится, и эта цепная реакция не имеет конца. О пользе государства не печётся никто, вплоть до самого правительства: все увлечены личными, внутрипартийными и межпартийными сварами.

Цены скачут, как безумные, безработица растёт, а наш новый министр финансов, только что разродившийся денежной реформой (вместо "лиры" выпустил "шекель"), похож на слепую старуху, загоняющую кур в курятник: половину загонит, а вторую половину разгонит. На фоне этого балагана психуем только мы, русские, а местные евреи продолжают своё сонное существование, невозмутимы и самоуверенны. Жрут, плодят детей, пьют свой кофе по 50 раз в день, глазеют на баб, ржут у телевизоров и минимально затрачивают энергию на работе. Иногда эта медлительность, неторопливость сильно смахивают на тупоумие, иногда это и есть оно, но почти всегда это раздражает, если сталкиваешься лично – перестаёшь быть сторонним созерцателем. А они с усмешкой будут смотреть, как ты беснуешься с чувством собственного превосходства и некоторой долей жалости к этим глупым, нелепым неврастеникам – "психим".

В этой войне нервов они всегда берут верх. "Русских" здесь не больно жалуют, да и кто будет любить людей, которые не дают покоя, норовят вывести из равновесия и тормошат. Известно, что это пагубно сказывается на пищеварении. В свою очередь следует не забывать, что среди нашего брата – евреев из СССР – и в самом деле тут понабралось предостаточно дерьма. Оно-то и делает погоду.

Чувствую себя гнусной эгоисткой, т.к. знаю, какие трудности предстоят вам первые года полтора-два, но не могу не ликовать при мысли, что страшные "дырки" в душе будут закрыты и невозместимые потери со временем возместятся. При всех тех ужасах, что я вам здесь описала, нет ни одного часа и ни одной минуты (даже в дни тяжелейшей депрессии), когда я бы вспомнила Ленинград с сожалением или сочла свой поступок ошибочным. Спасибо тем, кто сделал мою жизнь там в последнее время невыносимой и тем самым вынудил к крайним мерам. Все здешние проблемы – тяжелейшие – это всё-таки проблемы жизни, а не смерти и гниения.

 

3.05.80. Бат-Ям

Дорогая моя Фарочка!

Волею благосклонной ко мне судьбы проснулась сегодня утром (впервые) в своём собственном доме (наконец-то!) в субботнее утро. Когда впереди ещё два выходных, крупные дела начинать страшно, а мелкие можно и отложить.

Проснулась это я в солнечное утро (странно было бы, если бы оно оказалось пасмурным) и снова возликовала, вспомнив, что являюсь обладательницей чудесной двухкомнатной квартиры, с кондиционером, коврами, ящиками цветов за окнами и …телефоном! И забытая мысль – со сна (не успела её задавить в зародыше) – позвоню-ка я Фарке! Не позвоню, конечно, но хоть напишу, хоть позову мысленно, чтобы объяснить, почему так долго не писалось и даже не "телепатировалось".

Все дела житейские сошлись в одну точку, завязались в один узел, и потребовались все силы слабого моего ума, всё терпение и все коммуникабельные таланты, чтобы их решать. Помог, разумеется, не ум, а везуха: было мне в гороскопе, на чистом иврите, обещано продвижение в карьере, провал в любви и успех в будничных заботах. И звёзды не подвели, закончилось давно затянувшееся, начатое ещё год назад, дело с покупкой для меня Сохнутом квартиры и, что ещё для меня важнее, мне продлили работу в школе на следующий год!

Что до любви – то пёс с ней, не до грибов, Петька! Излагаю по порядку. С квартирами тут с каждым годом труднее, инфляция своё действие оказывает и до всех сторон жизни добирается. Однако мне она скорее на руку. Т.к. цены растут как безумные, то существует такая вещь, как "надбавка на дороговизну", т. е. рост зарплаты, пособий всех видов и пр. Тем самым Сохнут, который год назад выдал мне специальное разрешение на покупку для меня квартиры на частном рынке, увеличил сумму ассигнованную на эту операцию, с 450 тыс. до 950 тыс. А цены на квартиры, наоборот, упали, т.к. все боятся ещё худшего положения дел и ничего не покупают: держат деньги в валюте или в бумагах на чёрный день.

И вот, абсолютно нереальная год назад покупка приличной квартиры, нынче совершилась. Я вернулась почти в ту же самую точку – Бат-Ям – с которой начала своё странствие по Тель-Авиву и его окрестностям. Это мой пятый адрес!

Бог, видно, помогает слабым умом. Помнишь твоё сакраментальное: "Если Бог хочет меня наказать, то он выполняет мои желания". Хорошо, что мои прошлогодние молитвы не были услышаны, хвала гнусному жулику, который, получив от Сохнута деньги, отказался освободить квартиру и таковые возвратить (он и по сей день этого не сделал, т.к. сидит в тюрьме по другому делу). Если бы не это — жить бы мне сейчас на "Тахане Мерказит", в самом злачном районе Тель-Авива, среди воров, наркоманов, проституток и профессиональных жуликов, т.к. за те деньги ничего другого купить было нельзя. А сейчас я просто в Эдеме.

Теперь о работе. Я уже неоднократно упоминала об отчуждении, даже враждебности между евреями из разных стран. В частности, наш директор – румын, падла падлой, терпеть не может своих сотрудников из России, а их в школе с каждым годом всё больше, да ещё (досада-то какая!) все с дипломами инженеров! Это тебе не Ленинград, где, куда ни плюнь – попадёшь или в инженера или во врача. Здесь всё ещё имеет место патриархальное восхищение людьми с образованием. А уж баба с дипломом!!!

Итак, нашей румынской мафии мой приход в школу был – как серпом по яйцам. У них тогда просто не было выхода: ушёл учитель на пенсию, а искать кого-либо получше меня уже не было времени. Да и не страшна я им была без "квиюта", без иврита и с тяжелейшим комплексом неполноценности по всем этим причинам. И они рассчитывали расплеваться со мной так же, как со многими до меня: уволить, лишить тем самым непрерывного стажа и права на "квиют", а осенью взять сызнова, если не подвернётся кто-нибудь получше. Дело обернулось, однако, всё той же инфляцией, а, значит, безработицей. В случае, если бы меня уволили, у школы отняли бы одну штатную единицу. Что же придумали эти суки? (Это я уже всё узнала postfactum). Уволить меня по графе "профессиональная непригодность". Тогда место за школой сохраняется, а то, что я теряю право преподавать, что моё будущее по этой линии сломано безнадёжно – то это, разумеется, мелочь, пустяки, но приятно.

На моё невероятное, просто можно сказать – беспримерное счастье на это заседание педсовета, где голосовалась эта резолюция, пришёл инспектор из профсоюза учителей. Он спросил, кто из голосующих за резолюцию "профнепригодность" работал со мной. Оказалось – никто. Он спросил, кто из работавших со мной против резолюции. Оказалось – все. И ещё оказалось, что ко мне, новенькой, в течение года ни разу никто не пришёл на урок! И не было акта, подтверждающего отрицательную оценку работы! Инспектор назавтра же пришёл ко мне в класс с целой комиссией. Утром, когда я вела урок одна в своём лучшем, любимом классе, они сидели минут 20.

Это был один из самых удачных уроков, когда у меня всё получилось как на сцене. Я была счастлива, хоть и не знала, кто и почему пришёл в класс. Просто чувство актёра, когда он "держит" зрителей. В перерыв они мне сказали, что хотят посидеть ещё два часа. А должен был быть урок, где мой маститый коллега ведёт класс. Я же только слушаю, отмечаю отсутствующих, проверяю работы – словом, занимаюсь бухгалтерией. И тот же урок даю по его схеме на следующем уроке в параллельном классе, а он меня после урока поправляет и объясняет недочёты. Так мне здесь помогают свои, "русские", дай им Бог здоровья. Комиссия, однако, решила дело по-своему: мне было велено читать урок, а Бориса – моего коллегу – даже попросили вовсе в классе не присутствовать. Я дала урок. На мой взгляд – средне. Одно могу сказать – страха я теперь перед любой аудиторией не испытываю. Вела себя уверенно, материал дала, но вот того чувства "полёта", чувства, что ты сегодня "в голосе", уже не было.

Жаль, что Бориса не пустили, он бы сказал со стороны, каково это было. Оценка была, однако, "мицуян" – отлично! И железная румынская когорта вынуждена была организованно отступить. Меня оставили на работе! Это самая большая победа, вернее, это победа, доставившая мне самое большое удовлетворение за последние 2,5 года.

Меня бросает в озноб при мысли, что было бы, не приди этот инспектор в школу в день заседания педсовета. Ведь я бы – точно – поверила, что я никуда не гожусь как учитель. Этот комплекс я бы уже никогда не изжила.

Хватит, впрочем, обо мне. Вернёмся к упомянутой мною проблеме, проблеме отчуждения, враждебности между евреями различных ментальностей. Она болезненна, тяжела, но так естественна и так понятна. Живя среди себе подобных, думаешь: "Какие мы все разные!" Живя в этом Вавилоне, понимаешь: "Как же мы все похожи и как мы разнимся от других". Мы другие во всём – у нас другие табу, другие реакции на происходящее и пр., и пр.

Вот пустячный пример.

На днях на улице одна молодая цабра, грубо нарушив правила вождения машины, дав задний ход, сбила с ног пожилую "йеки" (немку). Я была рядом. Набежала толпа. Я и старая йеки оказались в центре. Возмущённые мужики втолковывали нарушительнице всю непростительность её поступка. Возмущённые бабы во главе с пострадавшей (не сильно, слава Богу) кипели против молодого поколения, когда всё позволено. А мерзавка сидела с каменным лицом и даже не извинилась, даже не вышла из машины! Продолжая жевать свою резинку, она только и примеривалась, как бы улизнуть. И вот я, тихая еврейская женщина средних лет, совершенно взбеленённая этой наглостью, рванула дверцу машины на себя, а когда красотка высунулась её закрыть, со всего маху влепила ей по её наглой роже, переключив всё внимание толпы на себя. Образовался проход, и машина выскочила из толпы.

Никогда в обычное время не знаешь этого за собой – как поведёшь себя в стрессовой ситуации. И я поступила как всякий нормальный русский человек: если что не так – хлоп, и в рыло, ёбс — и в ухо. "И правильно сделала", — сказали мне вечером друзья, когда я рассказала о случившемся. Но видели бы вы реакцию толпы! Там, где табу абсолютной человеческой неприкосновенности, святости человеческого лица так сильно – вдруг столкновение с поступком, когда это табу так легко, так неоправданно нарушают! От меня отшатнулись. Я вышла легко, будто зачумленная. Никто не сказал ни звука! На меня смотрели как на дьявольское наваждение. Я им была омерзительна. Мой поступок намного перекрывал границы понимания. Даже сбитая тётка была против меня больше, чем против своей обидчицы – это было ясно без слов. И это общественное презрение было так выразительно, так убедительно, что я и сейчас его не забыла.

И так во всём – мы другие. И все нетерпимы к непонятным проявлениям и поступкам человека иной ментальности. И все склонны толковать непонятное как наглость, как подлость, как грубость, как жестокость, как хитрость и пр. Мы, русские, особенно нетерпимы и склонны свои правила игры считать за единственно приемлемые, а свои единицы отсчёта — единственно возможными. Остальные свою нетерпимость внешне не проявляют так явно, цабры и вовсе терпимы, хотя многие из нас, русских, склонны считать, что это не терпимость, а равнодушие и отсутствие интереса к чужеродному. Не знаю. Знаю только, что всё это и многое другое является препятствием к полноценному, глубокому общению между людьми и сводит таковое к чисто формальным, лёгким, ничего не значащим отношениям. Это всё, а также язык и возраст делают меня человеком всё более одиноким, хотя одиночество здесь переносится куда легче, чем в Ленинграде. Здесь оно естественно и не унизительно. Но как бы хотелось иногда его прервать – с вами.

 

 

22. 05. 80. Бат-Ям

 

<…>

Обживаю новую квартиру. У меня сейчас пятидневные каникулы – по случаю праздника "Шавуот", то есть праздника вручения народу Торы Моисеем и – одновременно – праздника урожая. Посвятила это время столярно-малярным работам. Сделала три дня назад – на зависть и удивление знакомым мужчинам – такой столик под телевизор – загляденье. На глупый вопрос "Из чего ты его соорудила?" – отвечаю: "Лучше бы спросили, как я распилила доски без пилы!" Я уверена, что, если мне приспичит, то могу сделать всё шпилькой для волос или зубочисткой. И тоже могла бы сделать подкоп, как граф Монтекристо, столовой ложкой. Чего бы я не могла на его месте, так это выучить иврит в номере и выплыть из морских пучин, когда бросают с пушечным ядром, привязанным к ногам. Без пушечного ядра, впрочем, тоже не могла бы: плавать я так и не научилась. Установила (сама!) в ванне новую раковину и унитаз (сраковину!) зелёного цвета – в память о ленинградском зелёном же.

Случайно приобрела жуткую популярность в школе тем, что однажды на уроке, когда под одним дитём развалился стол (в результате упорных усилий, приложенных им для этого: столы у нас металлические, накрепко свинченные и вцементированные в пол), то велела ему немедленно его собрать, а для этого достала из сумки отвёртку и гаечный ключ. Под смех и рукоплескания ("Вот это женщина! Ну и училка у нас!"), отвечая, а нет ли в сумочке изоляции для проводов, достала и таковую. Это были дни перед переездом, когда я по вечерам вкалывала в качестве монтёра.

Наверное, талант учителя – это нечто между клоунадой и укрощением диких животных. Главная моя удача – это работа. То, что мне её продлили на следующий год. От этой везухи по сей день опомниться не могу. Очень хочется совершенствоваться по этой части. Ни от какого рода деятельности не получала столько "нахес". Или на иврите "םיפוק" – удовлетворение.

Думаю, что и для тебя, Ташенька, с работой проблем не будет. Можно кончить курсы переквалификации в программисты, в учителя, в бухгалтера (очень здесь популярная и нужная профессия). С химиками, да ещё столь высокой квалификации, как Лёвушка, — сложнее. Тут нужно будет хорошо побегать и поломать голову, но неразрешимых задач не бывает.

יהיה בםדר!– будет всё в порядке!

Будет и работа, и крыша над головой. Бедный Лёвочка вообразил, что я сплю под пальмой, свернувшись под ней, как старая кошка. Здесь можно снять квартиру на любой срок и любой стоимости – зависит от статуса. По знакомым, во всяком случае, с этой целью не ходят: жрать не дадут и ночевать не предложат – в голову не придёт. И то, и другое – дело слишком личное. Засидевшемуся гостю любезный хозяин может предложить свои услуги в качестве шофёра такси и отвезёт домой, но ночевать! – до этого никто не додумается. Мы, русские, это по-прежнему любим и практикуем: жрать и спать в гостях, трепаться всю ночь, а утром сидеть на кухне со страшенными, помятыми мордами и доедать вчерашние салаты.

 

С содроганием думаю, что мне предстоит общаться с моим внуком на иврите и тем самым выглядеть в его глазах сущей дурой. Боюсь, что русский язык он не сохранит. Дети здесь противятся этому. У моей приятельницы Томар родившаяся здесь внучка на все её попытки обратиться к ребёнку на доступном ей языке (Томар 55 лет, и иврит ей не даётся) гнусная девица (1,5 года от роду) отвечает чётко:אני לא רוצה לדבר רוסית! С повышением тональности к концу фразы и ударением на "לא"Всё как надо. И вообще – любимая фраза любого здесь ребёнка –.אני לא רוצה И ничего никто против этого сделать не может: супротив воли ничего не делается.

Как идёт у Вас иврит? Я своим ивритом могу, как рычагом, сбить с ног Сашку: он у меня ужасен, груб, примитивен. Я ведь учусь ему в школе. Запас слов у меня в потенциале богатый, а употребляю я его редко. Говорю так, как говорила бы кошка, если бы вдруг обрела такую возможность.

 

27.06.80, 12.30 вечера.

Десять дней пишу это письмо, впервые этот процесс у меня так затянулся, но зато кончаю его ошеломительной новостью – я бабушка! Только что звонил Сашка. Родился мальчик (а я что говорила!?) 3 кг 50 гр. К сожалению, накладывались щипцы, Сашка говорит, что головка ребёнка деформирована, на носу – синяк. Спрашиваю – на кого похож, а Сашка отвечает – на баклажан. Через три дня поеду встречать Риту с внуком, Может быть, за это время успею привыкнуть к своему новому положению, пока ещё не сознаю это, хотя привыкала 9 мес.

Ну, целую, всем приветы и поцелуи. Принимаю поздравления как письменно, так и лично! Ваша баба Люда.

 

8.07.80 Бат-Ям

 

Дорогие ребята!

Получила на днях ваше письмо о 14.06. Отвечаю не враз, т.к., во-первых, недавно отправила вам большое многоступенчатое, многосерийное письмо, а во-вторых, была вовлечена в хлопоты и волнения, связанные с церемонией усекновения крайней плоти младенца. Слава Богу, всё позади, ребёнок почти не плакал, а Сашка не хлопнулся в обморок, хотя и был на волосок от этого. Стоял белый, как стена, и священные слова произносил невнятно, как паралитик – язык отказал.

Ребёнка нарекли именем Шауль (сокращённо Шая), чем меня несколько задели – ведь мальчик-то родился благодаря моей железной воле, моим молитвам, а я хотела, чтобы был "Цви" (Цвика), на худой конец Иешуа (Шуки). Увидев, что ребёнок жив-здоров, спит спокойно и не плачет, Сашка до того преисполнился гордости и веселья, что и смех, и грех. Ослаб умом парень: всем тыкал ребёнка в лицо и вымогал комплименты. Со мной расстался холодно, т.к. на его требования сказать ему прямо – люблю ли я внука – я не смогла не рассмеяться. Нужно было, конечно, поступиться каким-то глупым нежеланием говорить банальности и продекламировать ему пару красивых фраз про свои святые чувства. Но – не смогла, заело. Это бывает со мной. Сама знаю, что глупо, а не могу. И не то, чтобы я боялась соврать. Это со мной случается и не редко. А тут – заело. Забуксовала. А ребёночек и впрямь ничего, симпатичный, хотя красавцем — убейте – не назовёшь.

Вернулась вчера вечером из Иерусалима, а сегодня решила посвятить день письму вам. Всё чаще, садясь за письма, я ощущаю нечто близкое к отчаянию – от бессилия приблизить себя через письма к вам. Такое чувство, как будто я из лодки вытянутым веслом пытаюсь зацепиться за берег и только ещё больше отталкиваюсь от него. Разрыв между тем, что я пытаюсь "спроецировать" через письма и тем, что вы видите через них, всё увеличивается. Это я понимаю по ответным вопросам вашим. Остаётся только надеяться, что приехав сюда и пройдя те же ступени, те же стадии, вы придёте в ту же точку, что и я. Молю Бога, чтобы это было так и чтобы мы, собравшись вместе, не потеряли друг друга.

Начну с ответа на Наташино письмо. Ты цитируешь, Таша, строчки

На свете счастья нет,

Но есть покой и воля…

Наташенька, милая, как это ни глупо звучит – я счастлива. Это так. Есть счастье. В чём оно – не знаю. Оно или приходит, или нет. Может быть, дело в том, что при здешнем климате у меня нормальное давление, а не пониженное, не болят суставы, на улице солнечно, небо не давит, в комнате полно цветов, не нужно думать о деньгах (их никогда нет, но банк всегда снабжает меня ими; набирая долги, просто платишь за них известный процент), мысль о работе не угнетает, а радует, лица и смех людей на улицах действуют утешительно, умиротворяюще (а могло быть наоборот). Этого наперёд никто о себе не знает, как на него будут действовать местные люди. Очень многие впадают в тоску и депрессию при виде восточных лиц, глаз, при звуке их смеха.

Прости меня, Ташенька, ещё раз за это глупое заявление – я счастлива. Это не безоблачное счастье, не блаженная улыбка на устах, не прекраснодушие. Я часто плачу и тоскую, у меня бывают дни депрессии, но теперь уже можно сказать, что это отнюдь не худший вид счастья.

Должно быть, для меня счастье, это душевное равновесие (стыд-то какой, однако так), а оно пришло, наконец. И пусть мои ученики – тупицы, которые могут свести с ума своей инфантильностью непониманием самых простых вещей. Они дают мне куда больше: я вхожу в класс, как в сад, как в цветник – так они прекрасны и так я их люблю. Я не знаю, как это объяснить. Это какое-то животное ощущение, как если держать на коленях котёнка.

Живу тихо, всё меньше нуждаюсь в людях, но люблю их, пожалуй, больше. Это и есть в совокупности моя форма общения с Богом. Другой не приемлю.

Вопрос твой – а нет ли у меня желания соблюдать в какой-нибудь мере еврейский жизненный ритуал – не поняла. Какой ритуал? В какой мере? Перестать есть свинину, которую ем уже 45 лет? С какого дня? С понедельника? Или надеть чулки, парик, длинные рукава, не купаться в море вместе с мужчинами (а где такое море и есть-то?)? Или бросать камни в тех, кто ездит в субботу на машинах? Свечи по субботам я и так зажигаю – красиво, приятно. Но не слежу, точно в тот ли час зажгла, что нужно. Косыночку при этом на голову не надеваю – глупо. С чего бы это?

Если Бог и накажет меня, то не за декольте, мужиков и матерщину, я думаю. А сознательно причинять зло я всегда стараюсь избегать.

Юлиан, посылаю Вам сведения о Людмиле Агрэ.

 

Агрэ Людмила (1932-2007).

Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградскую Лесотехническую академию. Будучи студенткой, ходила на занятия в Лито Политехнического института, которым руководил Глеб Сергеевич Семёнов. В Израиле с 1977 года Публикации стихов и прозы в альманахах "Встречи"(Филадельфия), "Побережье" (Филадельфия), "Гнездо" 1998, 2003 (Иерусалим).