СОФИЯ ПРИВИС-НИКИТИНА. Три рассказа 2016 года

ТРУСПА. (ДРУШБА).

Скоро мне идти к врачу с ногами. Раз в год проверка непременно! Такая зараза: на ногах ни одной венки, а внутри — труха. Одна только видимость. Атеросклероз обеих ног. Одна операция уже была лет семь назад. Парень мне попался замечательный! Эстонец. Огромный такой, как медведь. У него в ладошке вся моя стопа помещается. Сказал:

 – Уротофать ноки не путем! – В смысле: « Уродовать ноги не будем!»

Надо сказать, что у эстонцев, очень своеобразные отношения с русским алфавитом. Особенно со звенящими согласными. Буквы «зе», « же»- это -«эс» и « ша». А с буквой «эс» происходят иногда метаморфозы. Она вдруг превращается в «зэ». И так далее, а ещё иногда предлоги куда-то теряются. Очень загадочный народ, эти эстонцы, но за то- с юмором. Вот уж этого у них не отнять.

Но, несмотря на шипящие и звенящие, операцию сделали. Запустили зонд в самое начало ноги. Ой! Или конец? Ну, это как посмотреть… Скажем так: от бедра…Ввёл зонд и там на ощупь. Давление дал такое, что ассистент, на всякий случай, от него, как от хирурга, отрёкся. Но всё прошло успешно.

Натерпелся врач от меня по самую макушку. Прозвище в больнице у меня было: Наоми Кэмпбэлл! Но не подумайте, что за длину ног или стройность стана! Просто нога стала почему-то чёрно- синяя! И сам оперирующий доктор это прозвище мне и дал! Вот такой вот цинизм!

Но я тоже уже девушка взрослая, молью траченная, жизнью битая. Я ему так и сказала, резанула прямо:

  – Наоми, не Наоми, а если нога синяя останется, я с тебя сдеру бабок – Наоми ромашкой покажется!

 Ну, так день и прошёл после операции, а ночь- это просто мука мученическая!

Лежать в общей сложности почти сутки, недвижимо, с грузом на животе я не могла по роду своего характера. Нет! Если бы что-то болело, и я вся в наркозе там и адской боли, то – пожалуйста! Но у меня ничего не болит, настроение отличное. Проворочалась до рассвета.

 А только утро намекнулось, я – в душ! Цвет ноги посмотреть, освежиться, бровки, губки к обходу. И вдруг тут крик такой истошный:

  – Кте эта Наоми Кэмппэлл? Ф тусэ? (в душе) Ф каком тусэ? – Дальше шла непереводимая, но всем известная смесь русского и татарского языков , с преобладанием татарского. Молодой хирург владел им безупречно! И давай в душ ломиться. Я открыла, не сразу, конечно, и спросила:

— Что вы себе позволяете, молодой человек?

-Я тепя сисяс упиваю! (в смысле- убьёт он меня сей момент).

Потом три часа он же, совершенно разъярённый, читал мне лекцию о вреде курения. Даже покрикивал. А в конце разговора сказал: !

  – Ну это се противно! Курить! Фу! И вонисся такая!

Я засмущалась, боялась уже дышать просто.

 Потом, когда он меня выписал, я пошла к нему в кабинет за больничным. Его не оказалась. А там наша, советская бабка шваркала шваброй по полу в его кабинете. Спросила, чего я здесь трусь и что мне, задрыге, надо. Я сказала, что ищу доктора Такогото. Она прищурилась и спросила:

  – Титку что ли? (Тийт-его имя). Так он в курилке. Он завсегда там с девькями пропадает! Проаперироват и с девькями туда. И курют, и хохочут, и обжимаются, и выпивают! Господи, прости! А так-то он парень хороший, ничего плохого про его не скажу!.

 Я это дело усекла и на следующий день припёрла ему виски и блок сигарет. А он:

  – Ты ума сошла? Многа наркоса давал? Я се фсяток не беру!

  –Тогда мосет сяс, десь и выппем? Са труспу! – Подлизалась я.

  – Затись! – строго сказал эскулап. Пододвинул мне стул и продул стакан.

Так и трусым уже восьмой год. Жалко, что только раз в год…

И удивительное волшебство получается: вторая, толчковая, которая должна была идти на операцию вслед за первой, до сих пор нетронутая…Что-то там, какой-то процесс отступил. Всё же, труспа – хорошее дело!

11/04/2016.

ТАЛИСМАН.

Долго, бестолково и шумно спорили: куда поехать отдохнуть на пару недель, не выезжая за пределы Эстонии? Наконец, решили, что лучше Пярну места не сыскать. Но гостиницы не привлекали. Хотелось уединения, журчания речки, ягод, грибов, рыбалки и ужинов в беседке или на террасе. Надо определиться в частный сектор.

Пошли рыскать по объявлениям. Валентин делал вид, что интересует его только рыбалка. Но Ирина знала своего мужа, как свои пять пальцев. Чем тщательнее он готовил удочки, раскладывал по коробочкам поплавки, тем большей пьянкой оборачивалась его рыбалка. Валентин умел работать, но отдыхать он умел ещё гораздо лучше и основательнее, чем работать.

 Долго звонили по объявлениям. Но, то дорого, то нет поблизости водоёма или условия уж слишком приближённые к спартанским. Удобства во дворе, вода холодная из дождевой бочки. А хотелось совместить комфорт и отрешённость от бренности бытия. Сложно, конечно, но возможно.

На какой-то двадцать пятый звонок отозвался не траченный временем голос пожилой женщины. Женщину звали Ани, по-русски она не говорила. Но молодые финны, которых она принимала у себя в отдельном комфортабельном флигеле летом уже несколько лет подряд, наносили большой урон её хозяйству, лишали сна и покоя на всё время своего гостевания. Они с мужем пожилые люди, а эти орут, ну, прям, хуже русских!

– Пардон! Вы так прекрасно владеете языком. Я очень надеюсь, что вы лояльные граждане… Сколько вас? Пять человек? Пожалуй, впервые, но мы с Рейном, Рейн — это мой муж, рискнём и примем русскую порядочную семью.

Цены у мадам были умеренные, и порядочная русская семья : Ирина, дочь Катя, муж Валентин, зять Игорь и внук Максим, загрузились с харчами и пожитками в « Фольксваген» и попёрли на Пярну.

 Русская порядочная семья пришлась крепко пожилой эстонской паре очень по нутру. За две недели подружились так, что расставались со слезой. Несмотря, что Валентин несколько раз падал с обрыва в реку прямо с удочкой, и его из речки приходилось вытягивать и почти волоком прибивать к берегу. Потом бережно, на вытянутых руках, нести его во флигель. Переодевать в сухое и укладывать спать, предварительно укутав в несколько одеял. К Ирининому счастью, хозяева этого не видели. Из их окон флигелёк не просматривался.

Старики ожили. Их одиночество скрасила большая семья. По утрам красивая молодая Катя жарила блины, на которые званы хозяева были всенепременно, потом рыбалка, за ней, если, конечно, обходилось без внезапных трагических катастроф, да и независимо от них, летний тихий вечер на террасе.

Жена Рейна и Ирина надевали лёгкие соломенные шляпки, Ани вдевала руки в ремни трофейного аккордеона, и начинались песни. Для начала песенка весёлого пивовара:« Ма олен ыллэ пруулия, хыйса, я, я хыйса!» А потом уже, как бог на душу положит. Пели эстонские песни, Ирина исполняла русские романсы.

Но пили в меру! Так как в отличие от Валентина, Рейн пьянел свирепо и молчаливо. В отличие от жены, у него была возможность овладеть русским языком отлично в сибирских лагерях. Он вспоминал всё, чем насолила ему советская власть с её холодными бараками и не навязчиво, но весомо предупреждал, что на чердаке у него пулемёт, и в случае чего…

Гвоздём программы был вынос в беседку всего арсенала оружия Рейна и вежливое предложение пострелять. Стрелять никто не хотел. Рейн оскорблялся, церемонно раскланивался и уходил, гремя арсеналом по полу террасы.

Расставались уже родными людьми. Зимой созванивались, скучали. Флигелёк ждал приличную русскую семью и привечал восемь лет подряд.

А в тёмную колкую зимнюю ночь умерла Ани. Умерла, как свечу погасили. Быстро и неожиданно. Рейн остался один. Он звонил уже с апреля. Ждал. Звал. Разговора об оплате даже и не заводил. Никого не соблазнил дармовой отдых. Поехали потому, что не могли не поехать. Рейн в беде. И в его дом тянуло, как тянет на родину, когда там случилась беда.

Встретились, поплакали на груди друг у друга, а дальше всё вошло в свою колею. Рыбалка, грибы, ягоды. По утрам блины, по вечерам беседка. Хозяин сдал. И если пару лет назад его можно было назвать хоть и с натяжкой, интересным мужчиной, с замашками « супер-стар», особенно в фокусе бряцания оружием, то теперь он был просто супер стар, в смысле очень старый.

 Но вечера на террасе никто не отменял.

С веранды лилась непревзойдённая колоратура: « И в пламени твоей безумной страсти я вся сгорю, сгорю, как мотылёк…». Ирка делала глаза простреленной на вылет лани. Рейн холодел и млел одновременно.

Его уже слегка покачивало. Водка разливалась приятным теплом по телу, нежно лаская усталое сердце. Хотелось любить и дарить! Любить и дарить! Он разговаривал с любимой своей жиличкой, облокотившись на своё трофейное ружьё. Симпатия его хоть и была зрелой женщиной, но рождала в нём приятную молодую нежность. Он готов был протянуть ей на своей заскорузлой ладони весь мир. Но он был воспитанным человеком и знал меру в чувствах и в подарках.

  – Ира! Я дарю тебе талисман. Он охранит тебя от любых бед. Это патрон от « Вальтера». Надо просверлить в нём дырочку и повесить на цепочке на шею. И никогда… Слышишь? Никогда его не снимай!

Рейн слегка прослезился от своего великодушия. Ира со вздохом приняла дар и приготовилась бросить его в косметичку.

– Осторожно!- Взвыл Рейн.- Они иногда взрываются. Надо быть очень осторожной.

Ира похолодела.

Что-то давно нет мужа. Он отошёл к кустикам. Надо как-то впихнуть ему косметичку с патроном. Пусть пойдёт в поле и забросит её далеко — далеко- сколько хватит сил. И хрен с помадой за двадцать пять евро и с пудрой за пятьдесят — жизнь дороже.

 Мужа нашли в полночь. Его штаны были в полной боевой готовности для пописать и даже что посерьёзнее, но он не удержал равновесия, упал в кусты. И так и заснул, видимо от потрясения.

Молодёжь вела свои разборки на веранде. Ирина осталась одна. Наедине с неподъёмным супругом и опасным талисманом.

Когда всё стихло, проклиная горькую свою участь, вышла за калитку, ушла далеко от дома, только, чтобы не потеряться, и со всего замаху закинула косметичку куда-то далеко вон! Постояла, прислушалась. Нигде не рвануло, всё тихо. Ушла спать. Завтра в обратный путь. Рано вставать.

 Уезжали как-то в суматохе, в раздрызганности какой-то и нервозности. Валентин сидел за рулём, как манекен, боясь шевелить больной головой. Но вот уже и выехали, как там у них не знаю, но по нашему — за околицу, и тут в зеркале заднего вида Ирка увидела, что за машиной гонится старый больной Рейн. Машет руками, кричит. « Что-то случилось!»- рвануло в голове. Притормозили. Совершенно запыхавшийся, почти мёртвый, Рейн рывком открыл дверцу:

  – Ира! Ира! Ты потеряла свой ридикюль. А там талисман! Какое счастье, что я пошёл проверять лодку! И дверь захлопнулась…

Все живы. Патрон стоит в секции. Семья живёт под гнётом опасности. Но никто не смеет его выбросить! Город боятся взорвать? Или на волю случая положились? Кто знает? Да и готовиться надо морально к тому, что к следующему лету просверленный патрон должен висеть на цепочке, обнимая Иркину шейку и охраняя Иркину жизнь.

Сентябрь.2016.

ЯША.

Я тоскую по тебе, Яша!

Этот июньский день выдался муторным и скучным. Время тянулось, как резиновое, а над головой нависала липкая скука. Я сидела и думала: « Что подарить мужу на день рождения? Юбилей всё же…» Спрашивать у него- себя не уважать. Ответ год из года был один и тот же. Он саркастически мотал лысой посередине и кудлатой по бокам большой головой и со значением изрекал:

– Мне ничего не надо! Ничего не надо мне! Не надо мне ни-че-го!

В переводе это означало:

 – Ах, оставьте меня в покое! Я стою на краю могилы, я буквально заглядываю в неё, а тут вы со своими лицемерными волнениями. А сами только и ждёте…

 В конце концов, после долгих уговоров выяснялось, что у него нет приличной рубашки, что костюм холщовый, купленный три года назад (кстати, за чрезвычайные деньги) уже не актуален, да и с обувью у нас не сказать, чтобы Голливуд.

Покупалась ещё одна стопятидесятая рубаха, а то и костюм. Всё это занимало наш общий шкаф – ладошку не просунешь. Для моих блузок и всего того, что можно сложить– скомкать был приобретён комод, а муж , как был гол, как сокол, таким и остался.

 В самый разгар моих раздумий в магазин, где я работала, вошла дама очень мне знакомая. Буквально год назад её « изволили выйти вон» с работы за прогулы и систематическое пьянство. Но тётка она была добрая, незлобливая и весёлая. Колоритная была тётка. И сразу к моей кассе.

Мне кажется порою, что как только я оказываюсь в обществе, в любом, у меня во лбу не звезда горит, как у порядочных принцесс! У меня загорается транспорантик: « Не проходите мимо! Дура эксклюзивная! Лохиня – высший сорт!»

 Так оно и произошло. Тамарка сразу направила стопы ко мне, пахнула на меня « духами и туманами» вчерашнего происхождения и изрекла на цыганский манер:

– Соня! Детка! Возьми у меня котика. Мне некуда его деть! Сын принёс с работы, а муж, как напьётся, бьёт его, пинает, щвыряет об стену. Не могу на это смотреть, сердце изболелось. Отдаю бесплатно. Спаси животину– тебе зачтётся.

Но я проявила характер. Сказала:

– Тома, дорогая, это исключено. Отдай его в хорошие руки. У меня и без кота забот полон рот. У меня ремонт в большой комнате в полном разгаре! Ногу поставить некуда. Нет! Нет! И нет!

 Томка отчалила с оскорбленным лицом. И вот она уже у дверей, а в моём мозгу всплывает фраза мужа (он кошатник страшный), мол, Шуня мне бы котика. Так грустно одному. Ты целыми днями на работе.

Я тогда отказала потому, что зареклась. У нас было три неудачных и один трагический опыт. Об этом не хочу. Короче, отказала наотрез. А тут юбилей! И я, опрокидывая стул, выбегаю из кассы и буквально в дверях останавливаю Тамарку. Но лазейку для отступления всё же, оставляю. И говорю ей:

  – Томочка! Ты же рядом живёшь? Принеси мне его на смотрины. Если глянется– возьму, если нет- отдашь кому-нибудь у магазина. Но без обид.

Пока Томка мухой улетела за котом, я прокляла на свете все свои скоропалительные решения и вздорный свой нрав. Но чего резину тянуть? Подошла к кассе Тамарка и с видом бывалого наркодилера распахнула видавший виды ридикюль. Из ридикюля на меня смотрело существо размером с мышку и моргало голубыми (тогда) глазками. Ушки ещё были прижаты к темечку. На вид – недели три… Сердце в груди сделало опасный кульбит. Я погибла! Такой красоты я даже на картинках не встречала. И этот взгляд: « Люби меня!»

 Быстро запихнула его за пазуху и жестом отпустила Тамару. Потом вдруг вспомнила, что котика бесплатно брать нельзя, выпросила у цветочницы пять крон, догнала Томку и впихнула ей благородные деньги (бутылка водки и закусить).

Работать дальше не представлялось возможным. Из-за пазухи раздавалось жалкое и очень деликатное : « Мяу!» Я выбежала из кассы, на кухню. Там народ обедал. И понеслось! И « Если твой не захочет, то я возьму! Нет! Нет! Я первая ! Я возьму!» Сбежались жаждущие и сочувствующие. В торговом зале остались только покупатели.

На шум, раздвигая толпу дирижаблем груди, вплыла заведующая.

– Что здесь происходит? Вы с ума здесь посходили все! Кто в зале? Соня! Что опять ты здесь затеяла? Мне уже поперёк горла твои фенечки!– Виви (такое имя у ей) полоснула себя по груди ребром ладони. Шеи не было. Грудь сразу переходила в лицо.

И вдруг лицо просияло…

–А кто это у нас такое? Ты мой золотой! Иди ко мне, моя лапа! Да он голодный! Сволочи! У вас голодный котёнок!– Виви перевернула котика вверх тормашками, сунулась носом куда-то ему в пах и продолжила:

 – У вас голодный мужик! Что вы себе думаете? Нет! Прынц! Настоящий прынц! Быстро! Молоко! Креветки, молочные сосиски! «Данон»! Обязательно «Данон»! Для не сведущих: детский какой-то особый творожок.

Скоро котик был заставлен всем дефицитом, который в магазине нашем произрастал. Он очень грациозно попробовал всего понемногу, остановился на половинке крабовой палочки (скромняга) и заснул, её не доев. Просто упал на бок с крохотных ножек и уснул.

 Срочно стали готовить ложе для прынца. Как раз из прачечной привезли ароматную смену формы для кассиров и продавцов. В эту мягкую пахучую коробку уложили прынца и удалились задом, как и положено, удаляться из покоев принца крови.

 Говорить о том, что крохотный принц крови проссал, пардон, насквозь всё наше обмундирование аж до самого дна коробки, излишне. Бегала Виви, метала молнии и грозилась, что я лично всё это перестираю и переглажу, иначе мне, ну, вы понимаете, что… Но было не страшно, потому что параллельно, она объясняла принцу, какой он хороший. Жаль только, что попал к такой идиотке…

Поскольку все сразу поняли, что никому и никогда его не заполучить, начали оформлять котёнка в качестве подарка. Коробочку для пирожных пришлось сделать вдвое короче, иначе бы он там внутри катался бы до сотрясения мозга. На крышке художественно были проколоты дырочки, изображающие: « ПАЗДРАВЛЯЮ!». Назван парень был Яшей, что мало зависело от меня, но мне неожиданно это имя понравилось, и я согласилась.

 И вот Яша в красном банте в виде розочке водружён в коробочку, и я несу его в подарок мужу.

Открываю дверь, вручаю мужу цветы и маленькую коробочку. На лице супруга недоумение, смешанное с разочарованием. Ни приличная рубашка, ни туфли остроносые, ни, тем более холщовый костюм в эту аптечную тару не войдут. И тут коробка начинает шевелиться.

 Муж в панике, рвёт нарядные завязочки, спрашивает:

 – Хомяк?!– Лицо при этом обиженное. Хомячков он как-то не очень. Но крышку головкой Яша скидывает и встаёт во всей красе своего роста перед нами, простыми смертными. У мужа культурный шок. Руки дрожат, он хочет взять в руки это счастье, но счастье, видимо обременённое печальным опытом пережитого, когда его брали в руки только для того, чтобы швырнуть гранатой в угол, как-то уворачивается… и только мы его и видели.

Что здесь началось! Мы заглядывали во все углы! В комнате всё в коробках и не на своих привычных местах, ковёр скручен в колбаску и прислонён к секции с книгами. Себя не найдёшь. Но мы обезумели. Я кричу:

  –Яша! Яша!–с такой искренней надеждой, как будто он уже сто лет Яша , а не час- полтора назад. Муж, с риском для жизни начинает отодвигать диван, я пытаюсь помочь, и мы оба слышим жалобный писк… и тишина. Мёртвая тишина.

 Мы оба в уверенности, что раздавили Яшу. На мужа надвигается очередной инфаркт, я плачу и проклинаю себя, Тамарку и эту сволочную, жизнь. Муж проклинает почему-то только меня. Сидим на диване и спорим, кто будет доставать труп. Я уговариваю мужа, что, мол, справлюсь сама. Он охотно соглашается и умывает руки. Иду на кухню перекурить перед очередным шоком.

Возвращаюсь в комнату, бросаю стотысячный взгляд на секцию с книгами. А там– мой Яша. Почивает прямо на голове у Фёдора Михалыча Достоевского, сигнализируя мне хвостиком, как недалеко я ушла от Раскольникова.

И понеслась счастливая жизнь! Два раза Яша побывал в ведре, когда я мыла полы. Он заглядывал туда, как в бездну и потом сия пучина обязательно его поглощала. Я успевала его вовремя выхватить, завернуть в полотенце, ополоснуть, просушить феном, и жизнь продолжалась.

 Он пережил все возможные ремонты и перестановки в квартире, падал с секции, на которую запрыгивал прямо с телевизора. С Яшей ничего не делалось, но телевизор пришлось после того, как Яша окреп покупать новый. Старый его прыжков не выдержал и рассыпался на запчасти. Он утопал в тортах, бродил по плите, заглядывал в кастрюли.

Яша жил полноценной жизнью любознательного мальчишки и вырос в интеллигентного, добрейшего и самого ласкового в мире кота. Девять лет счастья и обожания (ну, несколько левых влюблённостей я ему простила). Прожил, так и не научившись шипеть и злиться, мстить, гадить в отместку за нашу частую вину перед ним.

Мне никогда не забыть его утренних робких поцелуев в глаза. Даже голодный, он ждал моего пробуждения, не издав ни звука. Он стоял, как статуэтка у кровати и ждал, когда я открою глаза и только потом начинал свой ритуал, но не с голодного « Мяу!», а с поцелуя в глаза. Мне никнгда не забыть его урчания на своём животе. Ничего я не смогу забыть. Никогда. Я люблю тебя, Яша! Я тоскую по тебе, родной мой. 

7 июля 2016 г.