СОФИЯ ПРИВИС-НИКИТИНА. Прыг- скок с пятки на носок и прочее.

Жизнь — река! Бурли! Пугай водоворотами!

Янка лежала в своей аккуратно прибранной комнате. Над головой тикали почти старинные часики, на душе было светло и грустно. Янка перечитывала Анну Каренину. Когда-то она рыдала над судьбой несчастной Анны. Но время нас меняет.

Это было уже четвёртое или пятое прочтение. Приоритеты уже были расставлены иначе. Анну Янка осуждала. Не надо было бросаться ни под какой поезд! Из всех самоубийств — это самое неэстетическое. А в гробу надо выглядеть так, чтобы даже туда, в мрачную неизвестность, за тобой готовы были броситься вдогонку. Да хоть тот же Вронский!

А вообще- надо было бросить к чертям собачьим этого несносного, заносчивого Вронского. Шла бы вон за Левина. Благо, отбивать женихов у Кити, опыт у неё был. А там бы ей полный почёт и уважение. Природа и мужское благородство. Рвала бы себе ромашки, жевала овёс и гречку, сынок рядом бы бегал. Здоровая семья и полная тишь и благодать на душе.

У самой Яны сейчас была полная благодать на душе. На дворе пятница, а у неё выстраданный, заслуженный выходной. Все отчёты сданы, балансы сведены. Три выходных дня! До пяти она может валяться, читать и делать замечания Анне Карениной.

В пять она заберёт своего мальчика из садика и поедет в центр города петь для почтенной публики столичного ресторана. Бабушка, конечно, бунтует и обзывается словами, но с правнуком останется. Правнук — её последняя и вполне себе сумасшедшая любовь.

Конечно, на многие жертвы приходится идти. Во — первых, Яна сдала все хвосты за первый семестр, поскольку рисковала вылететь с третьего курса, как пробка из шампанского. Во-вторых, перестала спорить с бабушкой по мелочам. Бабушка добрая, но с характером. За словом в карман не полезет: « Люди добрые! Вы думаете, что это она учится? Где вы взяли, что эта идиЁтка может учиться? Это я учусь! Это я каждый семестр харкаю кровью! Вэйзмир! Она может только петь для пьяных гоев с воткнутым в рот микрофоном! Моим врагам такая внучка и такая мать!»

Сегодня опять бабушка будет ворчать, что она уносится в ночь, в этот вертеп, в это гнездо разврата! Будет там вертеть хвостом, и всё в таком духе. Но впереди — длинный вечер с музыкой и друзьями. А суббота и воскресенье — это, конечно, семейные дни. На них Яна не посягала. Своими обязанностями не манкировала.

Но вот именно сейчас, в эту минуту она была счастлива одиночеством, общением с Львом Николаевичем и воспитанием склонной к самокопанию и истерике, Анны. Назойливая трель звонка сбила её с мысли: « Хорошо бы Анну познакомить с Курагиным. И тогда…» Про «тогда» додумать не удалось. В квартиру ввалился старший брат — Яшка и начал сыпать словами с порога:

– Читаешь? Ну, ну! Тебе за это, может быть, платят? Нет? Не платят? Странно! А чего ты тогда читаешь всякую муть, да ещё бесплатно? Ты совсем у меня дура, Янка? Ну что ты по кабакам разносишь свои байки? Они потом огранённые вставляются в рассказы и целые романы, которые уже не твои. И поди — ищи ветра в поле! Уж лучше бы уже сидела и молчала. Спела и отчалила! Так нет! Зависает она там! Вращается! Клубится! Дура! Села бы, да и записала. И писать не надо! У тебя же машинка есть пишущая! Тебе бы денег заплатили! А ты слепнешь над цифрами и сидишь в занюханной конторе. Что ты за человек? Не пойму я тебя!

– Ладно. Ты чего пришёл?

– Есть тема, ты в доле. Поможешь?

– Конечно, помогу! А что делать-то?

Вопрос этот Янка задавала больше для солидности потому, что в компании со своим любимым братиком она была готова на всё. Даже на преступление. Любила Яна Яшку просто до сумасшествия. Смотрела на него снизу вверх и никогда не понимала, как он умудряется жить по- королевски в советской серой действительности. Дом-Лувр в миниатюре. Жена одета с иголочки. Столы в доме закатываются барские. Одна машина сменяет другую. А там про всяческие Крымы и Сочи и говорить нечего! А Яшка продолжал:

– Завтра едем на банкет. Накрываем поляну питерским партнёрам. Ты не сестра мне, ты моя пассия. Усекла? Так что веди себя достойно. Я ревнив, как почти этот, ну как его?

– Отелло что ли?

– Ага! Ты там только слушай и занимай их умными разговорами. Поддерживай светскую беседу и покажи им своё красноречие! А потом, якобы по просьбе трудящихся, споёшь пару романсов под гитару. Так сказать для закрепления успеха. И шоб они все там от тебя припухли. Поняла? Вина много не пей!

– Не пей вина, Гертруда! – вздохнула Янка.

– Какая, блин, Гертруда! Не смей никого за собой тащить!

– Да пошутила я! Да и не поехала бы Гертруда ни на какие ваши посиделки! Хотя: кто поручится? – Янка тяжело вздохнула.

– А то ждут её там сильно! Знаю я твоих шалашовок!

– Не! Гертруда — она королева датская! Точно в ваш вертеп бы не поехала.

– Короче, хорош мне парить мозги! Королева! Из Дании! Проститутка что ли?

– Ну это, Яша, как посмотреть! Сын её так полагал. А вот: прав ли он? Кто знает?

– Допрыгалась! Собственный сын! Собственный сын так о матери! Это же кому рассказать! Вот будешь по кабакам своим с песнЯми таскаться — та же участь тебя ждёт!

Яна благоразумно промолчала. Яшка книг не читал принципиально. Это не оплачивалось. А задаром? Нехай их дураки читают! Яна даже представить себе не могла своего брата с томиком того же Шекспира в руках. Не компоновались они. Яша и книга. Яша и Шекспир. Но умён и изворотлив был Яша до гениальности! Он всё про всё и всех знал. Не только, что, где и почём? Как достать? Кому продать? Он был незаменим в любом бизнесе. Море обаяния, насквозь пронизан юмором, хитёр и ловок, как чёрт. А улыбнётся, и ты пропал. Такая искренняя неподкупная улыбка. И никто не догадается, что счётчик уже за эту улыбку включён.

Сейчас Яша как раз занимался книгоиздательским бизнесом. И, конечно, хотел, чтобы Янка писала. Она бы заработала какую — никакую копейку и без него, если бы не была такой пустоголовой. Ну а с ним ей все двери открыты! Это же какой надо быть дурой! Так бы и дал по роже этой смазливой! Блаженная, как есть блаженная. Выгоды своей не знает.

Короче, когда задание в пустую башку сестры было вложено, внушения и предупреждения повторены сто раз, осталось решить вопрос, как объяснить бабушке субботнюю отлучку. Потому- суббота – это святое. Пироги, обед, походы с сыном в кино. Эта суббота может крепко ударить по репутации сестры. Этого нам не надо! Было решено пригласить бабушку с правнуком к Яшке на обед с ночёвкой. Оба будут рады. У Яшки сын на год младше Янкиного, хлебосольная и гостеприимная жена. Всё складывалось отлично.

От такого предложения общительная и любящая хорошее угощение ,бабушка, никогда не откажется. Да и сынок рад будет в гости к любимой тёте Наташе и братику пойти.

Всё складывалось удачно. Вечер в компании питерских гостей мог бы считаться упоительным, если бы не неуёмная тяга Яшки к блондинкам. Его глаз зацепил среди гостей просто сногсшибательную блондинку, и братик на минуточку забыл, что он пришёл сюда с дамой сердца. С Янкой, то есть. Оставленная без прикрытия, Янка попала в лапы ленинградского гостя. Он кружил её в страстном танце и нашёптывал такие сальности, что Янку так и подмывало съездить выходцу из колыбели революции по уху.

Наконец, в курительной комнате удалось поймать любимого брата. Янка грозила карами небесными и полным разоблачением. Яшка неожиданно скоро согласился с её доводами и вернулся в её объятья. Все документы были подписаны, стол опустошён, можно было собираться домой.

Уходили с банкета сильно недовольные друг другом. Яшка совершенно выпустил из вида длинноногую блондинку, пока то да сё, её уже ангажировал питерский босс. Там уже для Яшки был полный непроходняк. Могли возникнуть никому не нужные осложнения. И Яшка сразу же, моментально вошёл в роль верного мужа и строгого брата.

– Расселась тут! Вино трескает! Поехали домой!

Сели в машину. Яшка сопел. Злой значит. И началось:

– Вот не понимаю я тебя, малая! Это же скока раз можно выходить замуж и, главное, всё не удачней и не удачней! Где ты их находишь, придурков таких? Специально ищешь что ли? Тебе нужен нормальный, положительный обеспеченный мужик. Сколько можно в страстях колотиться – то? У тебя же за душой ни копейки! С хлеба на квас перебиваешься!

– Зато у тебя всё схвачено, за всё заплачено! – Янка накипала. Она чувствовала себя обесчещенной и униженной. И всё это благодаря этому бабнику – Яшке! И он же сейчас ведёт среди неё воспитательную работу.

– Оглянись вокруг! На дворе конец двадцатого века. Прогресс! Новые технологии! Интернет! Хочешь я комп тебе куплю? Будешь щёлкать пальчиками, рассказы писать! Ну не хочешь рассказы, балансы там свои будешь сводить, сидя дома. А, вообще, давай я тебя выдам замуж за хорошего мужика. При деньгах, на него сейчас спрос дикий! Он в солидной фирме этим, ну как его…маструбатором… что ли состоит. НАРАСХВАТ!

– Что? Кем?- Яна опешила. – Яшка, ты сам-то понял, что сказал? Чем он занимается?

– Ну, реклама там, связи с общественностью, всякая фигня. Сидит за компом, находит поставщиков, заказчиков. Мозги у мужика просто золотые. Самый популярный сейчас у нас в городе мастру…

– Яша! Ты этого слова при людЯх не говори! Оно ругательное. А то, что ты думаешь, называется дистрибьютор! Я прошу тебя, запомни: ДИСТРИБЬЮТОР!

– А этот тогда, кто? Мастру…

– Яша! Тот, про которого ты говоришь — это онанист. Я надеюсь, ты ещё не сверкнул эрудицией в высших сферах? Ну что за привычка, употреблять слова, значения которых ты не знаешь?

Яшка притих. Если малая говорит, что дистрибьютор, значит так оно и есть! Умная всё- таки она девка. Непутёвая, но — мозги! Яшка скосил глаза на сестру. Янка сидела прямая и грустная.

– Слушай, Янчик, а зачем я тебя повезу домой, потом утром бабку с малым? Давай — к нам. Коньячку шандарахнем, посидим. А завтра я вас и домой доставлю.

– Не-не-не, пить я с тобой не буду! Ты заводной! Потом носись за тобой по городу дня три. Мне Наташка твоя голову оторвёт. Сиди уже в завязке и не начинай даже!

«Да! С бабьём этим каши не сваришь. Ладно! Ужо погодите у меня! Дайте только закончить срочные дела! Устрою я вам вырванные годы. Дистрибьюторы- маструбаторы, блин!»

И Яшка со свистом подлетел к подъезду. Мол, выметайся! Янка вымелась, взлетела на свой третий этаж, открыла дверь родного дома и поняла, что ночевать без сыночка не хочет. Вызвала такси и поехала за бабулей и сыночком, опять же , к Яшке. Там наслушалась про свою узколобую рожу. Яшка здОрово психанул:

– Сумасшедшая баба! Я же тебя звал поужинать, переночевать! Нет! Домой! Домой! Домой! И через двадцать минут примчалась на такси! Двенадцатый час ночи! Дети спят! Я устал, как собака! И вези прЫнцессу эту обратно! Взад! Едрёна кочерыжка!

Но пришлось везти « прынцессу обратно, взад». Уложили счастливого, сонного мальчика в свежую постельку. Он откроет завтра глаза, а мама — вот она! Рядом! Чудеса, да и только!

Потом Яна с бабушкой долго пили чай на кухне. Смеялись и плакали. Плакали и смеялись. Этот вечер живёт в душе у Яны уже много лет. Наверное, один из самых счастливых вечеров в жизни. Жаль, что тогда она этого не понимала.

Как-то незаметно река счастья, пусть даже и трудного, начала извиваться, вилять, течение реки стало агрессивным и упругим. Непредсказуемо жестоким. Река наполнилась колдовскими водоворотами, в которых пропадали любимые и родные.

Первой ушла бабушка. Дом осиротел. Янка срочно выскочила замуж, как оказалось, надолго, прочно, читай: НАВСЕГДА! По одному уходили друзья брата. Их забирала эмиграция. Покидали родину, на чужбине, почти молниеносно, обретали имя, славу, деньги.

Брат строил карьеру в новой маленькой стране. В стране свободной от социализма и от самых интересных и любимых друзей.

За бабушкой неожиданно ушла мама. Год в год, день в день за ней ушёл Яша. С уходом Яши душа чуть не умерла. Но выжила. С трудом, но выжила. Сын вырос, получил хорошее образование, остался в России. Там, где учился. Пошли уже внуки. Заболел муж. И эта дубина стоеросовая, эта мишигене, как называла её бабушка, вдруг взялась за перо!

Почему сейчас, когда ни поддержки, ни знакомств? Когда людям до балды все эти страсти- мордасти! Как говорится: «Не до жира, быть бы живу». На этот вопрос даже себе самой Яна ответить не могла. Просто проснулось в душе что-то, чего не было раньше. Вернее, оно было!( видели же другие!). Но в самой Янке оно спало. И вот: « Здрасти вам! Проснувши оне! Когда все места уже заняты и извольте болтаться в хвосте!»

Но Яну это мало расстраивало. Душа просила- она писала. А там уж, как пойдёт. Иногда от усталости наваливалась тоска. Янка ложилась на диван под плед, под тиканье почти старинных часиков, брала книгу и уносилась с ней в чужие жизни и судьбы. Иногда под руку подворачивалась злосчастная Анна Каренина. Янка опять учила жить порывистую Анну.

Но чему может научить женщина, которая вся опутана ошибками, как беседка плющом? А может эти ошибки неспроста? Может быть молодость дана для того, чтобы узнать сначала, какая это опасная река — Жизнь?

Ну и опасная… Ну и что? Бурли, бросай в водовороты. Не иссякай только. Пожалуйста, не иссякай!

 

Зачем люди врут?

Как-то мой маленький сын спросил меня:
— Мама! А зачем люди врут?

Я тогда была погружена в какие-то очень важные мысли и отмахнулась чем-то глупым и нравоучительным, типа: врут только плохие, а те, которые хорошие, говорят только правду, в особенности, маме.

Прошло много лет, и я стала задаваться тем же вопросом: зачем люди врут? Ну, там, ложь во спасение. Ерунда, конечно! Ложь всегда во чьё-нибудь спасение. От сумы, от тюрьмы, от ревнивого мужа, завистливых соседей. Мало ли во имя чего? Но врут!

Я врать не люблю. Мне это очень осложняет жизнь. Легче сказать, в крайнем случае — не сказать, вообще. Сплетничать не люблю тоже. Не то чтобы там совсем или никогда . Всяко бывало.

Но чужую тайну берегу трепетно и строго. Просто принимаю её и несу ответственность за эту тайну. Даже если она уже раскрыта по не зависящим от меня обстоятельствам. Всё равно, делаю большие глаза и говорю:

— Да что вы? Неужели? Первый раз слышу!

Так что считаю себя вполне порядочным и верным человеком. Но есть одно «но»… Когда дело касается моих тайн, то их как бы и нет. Я всё расскажу вам сама. Всё, про что спросите и даже не спросите.

Про меня даже сплетничать не интересно. Никто вам лучше меня не расскажет про все мои косяки и грабли. Всё расскажу о себе. И чтобы душу облегчить, и чтобы смешно и интересно.

В результате этого – я сама себе первая врагиня и есть. Потому что для красного словца я себя не пощажу. И рассказываю историю, в которой, скажем так, оказалась не на высоте, довожу её до абсурда. Зато смешно – животики надорвёшь. Всё смеются, довольны, я в центре внимания! Что ещё надо такой жизнерадосной идиотке, как я?

Проходит время, возникает какая-то спорная бытовая ситуация и тут – я! Со своими советами и доброжелательностью. А мне говорят : «Чья бы корова мычала, а твоя бы, Софья Львовна, молчала!»

Я бросаюсь в обиду и недоумение, а мне объясняют, что я сама про себя рассказывала такое… И я пристыженно
смолкаю.

Сижу и думаю: в чём феномен такого критинизма? Дешёвая популярность? Надежда на то, что люди сами разберутся, зная тебя, где правда, а где вымысел?

Нет! Не разберутся, а примут всё именно так, как ты рассказала. Так смешней, и не будет же нормальный человек сам про себя такое выдумывать? А если не полениться и учесть, что человек не совсем нормальный? Он доверчивый, и уверен в том, что, если вы ему улыбаетесь и говорите СЛОВА, то вы его любите.

Начало формы

Конец формы

 

Прыг- скок с пятки на носок и прочее.

У меня есть подружка. Из совершенных ещё юных пронзительно — счастливых несчастных дней. Зовут её Женька. Дама она  приятная во всех отношениях, но очень горячая и непримиримая в суждениях. А так… Хорошая тётка. Я бы даже сказала — мировая тётка. И вот стали у неё болеть ножки. Работа не из лёгких, возраст, не сказать, что пенсионный, но и не молодуха уже. Ходила она по врачам, деньги им отслюнивала. Отслюнивала, а ножки болят и болят. Да так болели, что уже одна искривляться начала. Такого она допустить не могла потому, что у неё в это сложное  время образовался претендент на её ногу, то есть, руку.

И вот добилась она серьёзного обследования, на котором ей сообщили, что она (!!!) все сроки запустила, ногу искривила, сама себе злодейка, и как её теперь спасать одному Богу известно. Поругали сначала, а потом намекнули, что, оказывается, не только Богу известно, но и врачам, слугам Господним. Но тайна сия… И пошло отслюнявливание уже очень серьёзное. Про такую мелочь, как коньяки там, конфеты, вообще, опустить надо за незначительностью их низкой котировки на бирже нашего здравоохранения.

Операция предстояла сложная. Надо было заказывать какой-то особый имплантат, потому как « у ей было совершенно возмутительное, неприличное искривление». Всё  это время моя темпераментная подружка много плакала, обводя карим еврейским глазом окрестности. Прощалась.  Я утешала её, как могла. Весной Женька легла на операцию. Несмотря, на все страшилки докторские, операция прошла удачно, если можно назвать удачным то, что умеют делать наши медики.  Но её выписали, поставили на костыли. Приказали быть осторожной и восстанавливаться не спеша.

Какое не спеша? Для женщины, у которой всё горит в руках, везде она должна успеть, всё проконтролировать, с соискателем руки-ноги поскандалить, помириться! Его же выгнать — принять, дров на второй этаж коттеджа занести, пирог испечь, на базар сбегать, позвонить мне и рассказать, какая она несчастная дура. А кругом все  сволочисволочисволочи!

А я же женщина спокойная, корректная, характер стойкий, нордический. И вот я со своим нордическим и стойким поехала в конце весны в Питер, в гости к сыну,  невестке и внукам. В Питере выясняется, что я не такая стойкая, как думало себе про меня немецкое КГБ! Я падаю и ломаю руку. ВСЮ! От предплечья до самой кисти. Питерский травматологический пункт оказал мне первую крепко платную помощь, сделал снимок. Снимок показал, что я ещё и целеустремлённая: порушены были все кости и косточки. Надо ставить титановую пластину. Короче, дали направление в больницу на операцию.

В больнице выяснилось, что моя страховка курЯм на смех. Эту бумажку никто в России серьёзно не воспринимает. Хуже и реже моей страны долги по лечению оплачивают только литовцы. Оставалось только порадоваться за свою страну, в том смысле, что есть ещё хуже. Платить сумасшедшие просто десятки тысяч  за операцию, страшные деньги за койкоместо, а потом ещё лечь посередине квартиры сына и требовать пресловутый стакан воды в мои планы не входило. Я ни минуты не сомневаюсь, что мой сынок пережил бы и это. Но с моей стороны именно это было бы окончательным свинством.  Такого бы не вынес даже мой, якобы  нордический и стойкий характер. Да и дома меня тоже дожидался, нуждающийся в  тщательном патронаже, муж.

Сын отвёз меня на машине до Нарвы, в Нарве меня встретил племянник. А наутро я уже была в приёмном покое таллиннской больницы. Там тоже меня крутили — вертели умники в белых халатах. Короче, завтра пластину вставим, а там уж, как приживётся… Случай трудный. Но у меня с собой было. И это было роздано всем кому не надо, как оказалось впоследствии.

Утром пришёл врач, прислонил к стеночке, дёрнул, тюкнул, гипс наложил, отправил на рентген и отпустил домой, восвояси.  Авось срастётся! А если нет, тогда уже сломаем грамотно и будем ставить пластину. Будущее вырисовывалось туманно, оно страшило, но манили и пьянили свобода с отсрочкой приговора.

И вот такая ситуация: я с рукой наперевес да ещё она (рука) в люльке. Люлькины ремни меня обхватывают со всех сторон. И подруга моя с костылями. А на дворе бушует лето! На работу не надо. Дом почти побоку, муж, оказывается, не так безнадёжен. И мы с подругой бросились в пучину разврата!

Светские наши тусовки происходили в облюбованном мною кафе —  ресторане « Сыпрус». Там зимой, осенью и весной мы всегда сидим в залах. Их целых три! И на первом этаже, и на втором. На втором с балкончиками — чудо! А летом открываются беседки в саду и шпенделяет фонтан. И я окончательно срываюсь с резьбы! Мне там всегда хорошо, как будто я у себя дома: и беседка эта моя, и фонтан мой. Ну и кухня у них, прямо скажем, солидная!

Вот стою я на остановке, встречаю свою подружку. А той пилить аж из Нымме. Район у нас такой в городе есть, кстати, довольно престижным считается. Мне со сломанной рукой туда — ну просто никак! А она, со своей  прооперированной, и с двумя костылями, вполне себе добирается. Довольно легко выпрыгивает из автобуса. Вся такая из себя и с мелированной башкой. Симпатяга, короче.

Парочка сложилась, сами понимаете, ещё та! Кот Базилио и лиса Алиса. Но мы нарядные. Все эти ремешки, перетяжки, всё  это, оскорбляло мой эстетический вкус, и постромки-то я отцепила. Риск, конечно, был… Но и выглядеть хотелось. Опять же – лето!

И вот сидим мы с ней бывалыча за бокалом вина и мясом на углях, и на жизнь-то свою горемычную жалуемся. И мужики-то наши козлы не доеные, и работодатели суки рваные, а врачи? Врачей всех лишить лицензии, расстрелять и всяко разно…

Через месяц таких посиделок подружка моя уже на свидание только с одним костылём приезжала, хотя предупреждена была, чтобы:  ни-ни! И не сметь отставлять ни  на один сантиметр от себя ни один костыль! Но она же тоже хотела выглядеть! У нас там пару кавалеров образовалось. А я так, вообще, без постромков выхаживала. Я их одевала только на приём к врачу. На очередной рентген. Рентген не подводил, постромки отправлялись в шкаф.

И опять вино, кино и домино… Справедливости ради надо сказать, что к вину подруга моя довольно безразлична. Может за парочкой бокалов до вечера просидеть. Но при условии полной халявы равнодушие к вину тает, тает, тает…. Женька у меня прижимистая. Но это у них- нас -евреев в крови. Я просто еврейка не полная и сильно бракованная притом. Подруга-то в этом не виновата! Бракованная — плати!

Я сначала за вино в ресторанное максовала,( это уже на эстонский я перехожу), а так по нашему — платила. Но это же деньги сумасшедшие! Я стала затариваться в магазине, вешала сетку на люльку с раненой рукой, а бокалы мне там по первому щелчку выдавали. Ихнему директору я глянулась. Так мне передавали. Может и врали, но, правда, как только я появлялась и в беседку заходила, грустный и немой фонтан начинал журчать и искриться. И домой не тянет, совсем не тянет. Что там дома-то?

Конечно, безобразничали мы не каждый день, а раза два — три в неделю. Во — первых, у неё сожитель, которого надолго одного оставлять нельзя по причине тенденции к выпивке припадать сильно и надолго! А на нём и транспорт и те же пресловутые дрова на второй этаж. Мы было повадились брать его с собой. А что? Тачка у него крутая.  Мы развезены по домам. Сам спокойный, представительный, и разговаривать не мешает. Эстонец.  Русским владеет, но мы же так трещим, да и словечки непереводимые вставляем. Не всякий русский поймёт.  Нацкадр ( национальный кадр, то есть) не успевает ни за мыслью, ни за темой . Сидит трезвый, как скальпель, скучает. Домой торопит. Там его премиальная пол-литра ждёт за безупречное поведение и извоз. А во-вторых, хобби не из дешёвых. Задаром нас там не кормят, а ещё чаевые. Кто же тебе без чаевых будет порхать и вскрикивать: « А вот и наши девчонки пришли!»

Но простора такого, как без него, и хохота уже не случается.  Его присутствие и кислое выражение лица сковывают и смазывают картину праздника жизни. Мы отказываемся от него. В итоге получается, что отказываемся от транспорта и «принеси – подай». Нагрузка ложится на мои в буквальном  смысле слова « хрупкие плечи». Эта Женька- плутовка шантажирует меня своей ногой, с которой ещё неизвестно что… А с моей рукой и плечом, значит, фигня, о которой и вспоминать не стоит. Мы на грани очередной последней ссоры.

Можно, конечно, поменять собутыльника. За мной каждая пойдёт. Но если собутыльника поменять не сложно, то с собеседником всё гораздо серьёзней, я бы даже сказала: глобальней. С Женькой весело, юмор хватает на лету. И скандалит ярко и талантливо. Неглупа, смысл сказанного просекает влёт. И, конечно, объединяет уже давно распрощавшаяся с нами юность.  Вот сидим мы – две потрёпанные, искалеченные жизнью дурочки, а рядом невидимая и озорная Юность подливает в бокалы вина и изучает совершенно противопоказанное нам меню армянской и грузинской кухни.

А Женька нарывается и нарывается! Звоню ей, а она говорит, мол, бери две бутылки красного вина. Одной бутылки ТЕБЕ мало! Вот судорога! Мне! А сама как за себя забрасывает! Я ей объясняю, что я хрустальная вся, у меня плечо на поворотах скрипит, а она мне всё про костыли и про неопределённость судьбы её драгоценной ноги. Я волоку сетку с двумя по 0,750- это полтора литра. А сумочка? А в сумочке? Расчёска, кошелёк, сигарет две пачки (одна для некурящей за свои кровные Женьки), зонтик, помада, косметичка, телефон, записная книжка, мокрые салфетки для рук, леденцы ментоловые, чтобы куревом не воняло. Да мало ли что? Это же « мало ли что» тоже вес имеет.

А погода! Берёзы шелестят на лёгком июльском ветру, солнышко ласковое пригревает. И я покоряюсь. Прихожу, занимаю беседку, беру меню, чашечку кофе, прикуриваю тоненькую пахитоску и жду эту, с костылём. В моём случае — почти с косой!

И вот она идёт, в новом платюшке, слегка припадая на правую, толчковую, но что-то в ней не так… Мама дорогая! Эта оторва с тросточкой уже! Взбирается в беседку, бухается толстой жопой на лавку и трагическим тоном мне сообщает, что скоро у неё контрольный снимок, и чует её сердце, что что-то там у неё в ноге не так. И током её, мерзавку, бьёт, и сна у ней никакого. А сама! Глазюки наглые горят, румянец на смуглой щёчке играет. И цветёт вся аж до неприличия! Короче из серии: «И кофе я нынче утром пила  НУ без всякого удовольствия!»

А меня жаба душит. У меня скоро тоже  очередная проверка, а плечо скрипит, и совесть тоже не чиста. Мне уже видится, как мне руку  отчекрыживают по самую шею за разврат мой и распитие красного вина в немеряных дозах. В воздухе повисает скандал. Сейчас мы опять будем друг другу доказывать, что «на грани смерти именно я!». Но пока приличия соблюдаем. Приносят бокалы, принимают заказ, мы выпиваем по разгоночному стопарю  и переключаемся на наших никчемных мужчин и несовершенство современной травматологии. Тема беспроигрышная.

Ближе к вечеру нас ангажируют с соседней беседки. Справедливости ради скажу, что обычно мы эти все « здравствуйте, барышни!» игнорируем. Нам оно не надА! А тут, как чёрт под руку подтолкнул. Настроение как перед расстрелом с этими рентгенами, опять же — вино. И мысль: «Однова живём!» И понеслось: тары- бары, растабары.

Незаметно как-то ухажёры перемещаются в нашу беседку на предмет познакомиться поближе, поговорить о сложных международных отношениях и всё такое… Эта шелуга, смотрю, клюку свою уже слегка маскирует. Ставит локоток на край стола, гривастую мелированную бошку свою наглую кладёт на изящную ручку, а на стол бухается её бюст пятого размера. И декольте открывается весомое и очень развратное. Смуглая кожа хорошего качества и этот вот пробор, который будит мужское воображение. А мне же хочется одеяло первенства на себя перетянуть. Ещё мужики как следует не рассмотрены, да и не нужны они нам по большому счёту, но азарт игры уже пошёл.

Я закидываю ногу за ногу и стреляю им в глаза кончиком вспенившейся белоснежной нижней юбки. Они уже ранены. Уже полностью у нас обосновались со своими коньяками, шашлыками. А нам ничего и не надо! У нас и вино, и мясо по — царски. Ведём себя с достоинством и независимо. Поскольку мы ничего не хотим, они заказывают нам кофе и мороженое соки. « Девочки! Ради Бога…» Девочки дают добро и с достоинством всё это потребляют.

Поскольку градус у соискателей выше,  за час выясняется, что ребята они бедовые. Мы уже званы на дачу для продолжения банкета. И главное, тот, что запал на Женькину грудь( черти её дери), как-то поскромней и поинтересней. А на мои прелести взволновали мужчину с сомнительной внешностью мафиози в релаксе. Лет так под полтинник. Красотой не блещет. Но гонору много. Женькин моложе и скромнее.

Вечер бушует. Страсти накаляются. Соискатели распалены. Они-то коньяк пьют! И мы уже в их зрачках джинамилолобриджидами отражены. Тут подходит официант, я пытаюсь оплатить карточкой наш с Женькой заказ. На мою ладонь ложится тёплая рука мафиози, карточку он вынимает из терминала, отдаёт мне, оплачивает, наше, ихнее и кое-что из задуманного на развратное будущее.  Мне этот жест нравится, он меня возвышает над мерзостями жизни.

Но мозги-то ещё при мне. И они мне шепчут о том, что дело принимает серьёзный оборот. Я чувствую, что надо линять. А как? Опыт « динамо» есть, но он предполагает отчаянность и манёвренность. Прихожу к выводу, что нам надо в туалет сходить и попудрить носики. Толкаю Женьку локтём в бедро. Она, я уже об этом писала, соображает чётко. И мы, не спеша, удаляемся в дамскую комнату. Но тут тоже незадача. Туалет в здании ресторана. Дверь в ресторан одна. Выходит прямо на беседку. И куда вошла, оттуда и вышла.

Подняться на второй этаж и выпрыгнуть с балкона не представляется возможным. Уговариваем знакомого официанта открыть нам балкон на первом этаже. На первом этаже  балконы без ручек. Их не откроешь. Одна, контрольная ручка у официанта и это мудрО! Потому есть опыт растворения в балконных проёмах сытых и пьяных клиентов. Поскольку мы за всё заплатили, да и, вообще, в фаворе, нас выпускают на волю. Мы оказываемся в палисаднике, огороженном штакетником. Он в высоту сантиметров семьдесят. Но их же, эти сантиметры, надо преодолеть. Я перешагиваю, и с той стороны жду эту лахудру. Лахудра вспоминает, что трость осталась в беседке. За ней не побежишь — ясное дело! И эта зараза, всем своим весом падая на моё многострадальное плечо, пытается перемахнуть штакетник! Бьётся об него трагической своей ногой, взвизгивает и нажимает на меня со всего своего центнера веса. Теперь уже приходит очередь визжать мне. Я понимаю, что у меня там уже порушено всё и навсегда. Кое-как мы штакетник преодолеваем, доплетаемся до парка с ручейком, падаем на скамейку и начинаем отчаяннно выяснять отношения.

– Ну, ведь знала я, знала, что с тобой связываться нельзя! Посидим! Покушаем! И трость там осталась! И почему с тобой вечно во что-нибудь вляпаешься? И что теперь с моей ногой будет?

– Сидела бы дома, вязала бы носки своему суженому! Чай, зима не за горами! А что с моей рукой будет, тебя не интересует? Дама-то ты у нас корпулентная! Один бюст на полпуда потянет!

– Завидуешь? Ты всегда такая была! У! Рожа наглая! Ненавижу!

Я ловлю такси и везу  эту шелугу, Женьку, домой. У дома она категорическим тоном мне объявляет:

– За такси плати сама! Тебе этот финик счёт оплатил!

Складывается впечатление, что на этом празднике жизни Женька присутствовала бесплотным духом, дуэньей в глубоком трауре. Во жучара! Я тащу её на второй этаж. Такси ждёт меня внизу, тоже не молча. Щёлкает. Спускаюсь вниз, еду домой с полным ртом ментоловых лепёшек и начинается второй акт марлезонского балета. Ночь на дворе! Муж только, что числится живым. А сам! На последнем издыхании. И где тебя носит? В аптеку заходила? Оказывается, заходила. Яблоки, бананы, сочники, чёрный шоколад не забыла? Оказывается, не забыла. Досада сводит судорогой благородное лицо супруга.  И тогда он на самом высоком регистре взвизгивает:

– Чего от тебя так чесноком-то прёт?

– Дак ить, я беляш купила. Съела. Не голодной же мне ходить?

– Так дома есть надо! С мужем! А не тратить деньги на всякое дерьмо. И сколько можно воздухом дышать? За окном ночь! Нам ещё массаж мне делать! О чём ты думаешь? Я тебя не понимаю! Да ты выпивши, кажись? Что-то происходит! Вернись в семью!

Про Женьку я, естественно забываю. У меня уже идёт совершенно другое кино.  Фильм называется: «Пьяница мать — горе для семьи!»

Утром  звонит Женька:

– Ты почему  мне не позвонила? Неужели тебе не интересно, как моя нога?

Про мою несчастную руку, многострадальную, никто не спрашивает. Ни муж, ни подруга – никто!

Короче, пободались мы с ней маленько, а через пару дней уже всё вернулось на круги своя.

Беседка, фонтан, вино, чай, кофе, потанцуем… Да! И клюка её нашлась. Девочки — официантки прибрали. То есть, всё у неё в ёлочку. И попилила она уже на контрольный снимок и осмотр, конечно, на двух костылях, которые ей уже нужны были только как алиби. Как немые свидетели её прилежания. Звоню, спрашиваю:

– Как дела?

– Нормально,– говорит,– твоими молитвами! И врач сказал, что я большая умница, всё аккуратно соблюдала, режим не нарушала. Можно уже пробовать по-тихоньку с палочкой прогуливаться.

– А палочка-то для чего? Чтобы через штакетник прыгать без помощи раненой подруги? А ты врачу-то сообщила, что палочка твоя в кабаке осталась. С двумя другими, не востребованными финскими палочками различных возрастов?

– Сволочь!- и «ту-ту…»

Но мы, конечно, помирились. И всё лето прошлялись вместе. И в лес, ногу её выгуливать, и попить – поесть у фонтана. Лето пронеслось быстро. Женька уже и на работу пошла. А всё хожу в гипс замурованная. И проходила так до конца октября. А в ноябре пришла на консилиум. Сделали контрольный снимок. Собралось их, эскулапов, в комнате штуки четыре. Предупредили, что рука моя подниматься не будет ни вверх, ни в сторону уже никогда. Но это при благополучном исходе. А если что… Так ломать. А я стою и думаю себе: « Как это не будет? Если я уже и окна вымыла, и потолок в кухне. Конечно, потягивает, постреливает, но не так, чтобы уже только для того моя рука годна, чтобы стакан держать!» Ну, а сердечко всё же неспокойно.

Всё обошлось. Снимок поразил даже мэтров медицины. Мой ортопед ( почему ортопед мной занимался- не знаю), стоит гордый и величественный, как Багратион. Ослеплённый успехом, он рискнул попросить меня ПОПРОБОВАТЬ развести руки в стороны и приподнять, если возможно вверх. Я развела, вверх подняла, опять развела — точное начало  Барыни». Они онемели. Меня похвалили за стойкость и чёткие соблюдения рекомендаций медиков.

И пошла я, свободная и счастливая. Прошла мимо наших, осыпанных жёлто — красной листвой, завёрнутых в полиэтилен беседок, размышляя о странностях судьбы. И что есть правильно? И что мы есть на самом деле? Сосуд хрустальный? Или всё же: лёд и пламень?

Декабрь. 2017 г.