ЕВГЕНИЙ МИНИН. Дверь (три рассказа)

Евгений Минин (Иерусалим)    

                                           ПАЛЫЧ

                                                                                                          Памяти Е. П. Верезубова

Жора Ширлиц был доволен жизнью. Спокойная жена, двое сыновей-сорванцов, хорошая зарплата в школе. Работа учителем труда на полторы ставки – это 300 с гаком рублей, еще подработка в домоуправлении – ведение всяческих спортивных секций – плюс 70 рублей к семейному бюджету. Даже когда вышел культовый фильм «Семнадцать мгновений весны» и все, кому не лень стали называть Жору не Ширлицем, а Штирлицем, тот никак не реагировал на новые регалии, по пословице – хоть горшком зови, только в печь не ставь. А летом в каникулы брал свое семейство и ехал работать в пионерский лагерь на две смены. И дети на воздухе присмотрены, и своим любимым делом занимаешься – выпиливанием-выжиганием с пионерами и октябрятами, опять-таки бюджету пополнение и путевки детям бесплатные, а уж как довольна школа – разнарядку выполнила и никого насильно посылать не надо, тем более, что основной контингент – женщины с детьми да внуками.

И жизнь была довольна Жорой. Никаких зигзагов и резких поворотов. Текла плавно и размеренно. В лагере Жора возился с детьми. На молоденьких вожатых из пединститута не заглядывался, спиртное терпеть не мог и всегда возил с собой не детективное чтиво, а  черненький том Монтеня с золотым тиснением – какая-то необъяснимая тяга была у Жоры к этому древнему французу.

И все бы ничего, но произошло событие, которое внесло сотрясение в Жорину плавно текущую жизнь. С утра отдежурив и разослав отряды на задания, Жора поспешил в столовую, которая уже закрывалась. Дежурные убирали столы, на посудомойке стоял грохот, но Жора услышал, как зашедший с черного хода сантехник Стась, которому не досталась пайка масла на утренний бутерброд, съязвил:

– Это все из-за этих городских, – и демонстративно ткнул пальцем в сторону Жоры.

– На работу надо вовремя приходить и начинать обход нужно не со столовой, – резко ответил тот. – И кормиться нечего здесь – живешь-то неподалеку, не персонал лагеря, значит.

Стась возмутился:

– Тоже мне начальник, мы таких в белых тапочках видали…! но Жора угрожающе приподнялся из-за стола, и сантехник, недовольно бурча, ретировался.

Позавтракав, Жора поспешил в свой в отряд, но за углом столовой его перехватил уже поджидающий Стась:

– Слышь, Штырлиц, а не поговорить ли нам с тобой? Пройдем?

– В лагере? При детях! – удивился Жора. – Приходи в конце смены, когда разъедутся дети – с удовольствием… побеседуем.

Ширлиц окинул взглядом щуплую фигуру Стася – ему, занимавшемуся в группе знаменитого тренера по боксу Бомы Брина, который принимал в свою группу всех, независимо от возраста, было немного смешно от вызова сантехника.

– За один раунд управимся, Стась, только не забудь, приходи! – бросил Жора.

Уже звучал горн, отряд старшеклассников уходил в лес, и следовало поспешить к своим пионерам и октябрятам.

Медленно и однообразно текли дни, пропахшие соснами, духмяным ароматом травы и слегка улавливаемым запахом сырости, от озера, на берегу которого располагался пионерлагерь.

В середине смены Жора был дежурным по лагерю. Сидел на скамейке-качелях, обдуваемый легким ветерком, и читал Монтеня:

– Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь подобна мировой гармонии, слагается из вещей противоположных, из разнообразных музыкальных тонов, сладостных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых..

– Ну до чего ж правильно! – расслабленно улыбался Жора. Вдруг качели остановились.

– Что за книжки читаешь, Штырлиц? – Стась был чуть подвыпивши, и, держась за качели начал покачиваться вместе с ними, глядя на толстую книгу.

– Монтень это, – лениво ответил Жора

– А… Ментень, – переиначил фамилию на свой манер Стась. – Это про ментов, что ли?

– Что-то вроде, – у Жоры не было никакого желания втягиваться в дискуссию с сантехником, а в данную минуту вообще ни с кем не хотелось общаться.

– Ну-ну, пока живой, читай, Штырлиц и про конец смены не забывай, – и Стась, покачиваясь и напевая про миллион роз, пошёл к воротам, откуда к Жоре во всю прыть бежал пионер.

– Что случилось? – привстал с качелей Жора.

– К вам – гости! На мотоцикле!

– Кто ж это мог быть – на мотоцикле? – удивился сам себе Жора и зашагал за пионером.

За воротами около черного, видавшего виды «Ижа», держа травинку во рту, сидел учитель физкультуры из жориной школы Евгений Павлович Верезубов. Увидев изумление на лице, Палыч, как его называли в коллеги в школе, закричал:

– Жора! Мне грустно! Я как проклятый вожусь на даче, кругом ни одной приличной рожи. Закуска поспела, а посидеть-поговорить не с кем. Слава Богу вспомнил, что ты недалече в пионерлагере – так что располагайся! – Верезубов открыл коляску мотоцикла.

Боже, чего там только не было – пухлые помидоры, огурцы с колкими пупырышками, свежевымытая красно-белая редиска с тоненькими морковинами, кульки из газет на скорую руку с клубникой, черной и красной смородиной, крыжовником.

– С ума сошел, Палыч, – охнул Жора. – Нас же кормят здесь совсем неплохо! Это ж на пол-лагеря хватит!

– А, что не съешь – детишкам и заберёшь! Здорово тут у вас – какой воздух! – Верезубов растянулся в теньке под сосной. Рядышком прилег Жора! Ароматно пахли помидоры и натертые солью огурчики.

Выпили по капельке, – Палыч не любил алкоголь, и использовал его чисто символически.

– За тебя, Жора! – Палыч облизал губы – А что ты не веселый, что за мысля тебя терзает? Небось на постороннюю даму глаз положил?

– Да при чем тут дама, Палыч! – возмутился Жора, и, улыбаясь, рассказал о перипетиях со Стасем. Верезубов слушал серьезно и внимательно:

– Ну и что, Жорик, думаешь управишься?

– Да без проблем, Палыч, два удара – восемь дырок. Я же боксировал когда-то у Брина. Разберусь!

– Ой, не скажи, не скажи, – запел Верезубов. – Деревенские – они хитрованы, ой хитрованы, – сам такой! Так просто не отделаешься! Как бы тебе восемь дырок не сделали. И на сколько дуэлю свою назначили, господа офицеры? На три? Отлично! Я приеду секундировать! Сварганим отличную спектаклю! А потом отметим твою победу за явным преимуществом. Я уже местечко на бережку присмотрел. Классное местечко. Ох, как отметим. Только без меня не начинайте – а то пропустим самое интересное.

Уже горнили подъем – окончание «мёртвого» часа. Жора поднялся. У него как-то полегчало на душе. Страха перед предстоящим поединком не было, но лежала тень на душе пренеприятная. Верезубов лихо развернулся, сверкнул своей, в пол-лица, улыбкой, поддал газу и затарахтел на стареньком драндулете обратно на свою дачу.

Конец смены проходил как никогда спокойно. Было сдано имущество – пододеяльники, полотенца, и море всякой утвари, набранной на складе за смену. В одиннадцать уже стояли автобусы. Дети плакали, расставаясь, педколлектив обсуждал, в каком ресторане они отметят закрытие смены. Раздался протяжный гудок автобусов – и караван двинулся в сторону города, и через несколько минут на опустевший лагерь навалилась непривычная мёртвая тишина. Жора услышал щебет птиц, стук бортов привязанных лодок и его вдруг снова потянуло к Монтеню:

– В истинной дружбе – а она мне известна до тонкостей – я отдаю моему другу больше, чем беру у него. Мне больше по душе, когда я сам делаю ему добро, чем когда он делает его мне…

Старик Монтень всегда приходил вовремя с нужными словами, словно сидел рядом и произносил короткие фразы, отчего на душе становилось спокойней и тише. Читая философа, словно разговариваешь с тем, кто и старше, и мудрее, и который всегда рядом.

Раздался легкий свист. У ворот стоял Стась, по-спортивному одетый, подтянутый, но как всегда – чуть выпивший.

– Эй, Штырлиц, заканчивай читать про своих ментов, пошли место искать. Я сегодня в спортивной форме – сам видишь. Как-никак, на праздник нарядился, так сказать.

Жора глянул на часы – без десяти три, и, помня просьбу Верезубова не начинать без него, стал тянуть время.

– Погоди минут пять, дочитаю до конца – махнул он Стасю, но чтение в голову уже не шло. Отсидев минуты три, просто так глядя в книгу – встал, заслышав вдалеке стрекот мотоцикла, подумал – видимо Палыч спешит, сунул книжку в спортивную сумку и, закинув ее на плечо, и пошел к Стасю.

Полянка, что облюбовал Стась, была в двух минутах ходьбы от лагеря, просматривалась часть озера и дорога, по которой где-то внизу пылил мотоцикл. Но у сосенки Жора вдруг увидел сюрприз – там стояли два мужика с кольями, и, не глядя в сторону дуэлянтов, обсуждали последние деревенские новости, грызя семечки!

– Это кто, Стась? – удивился Жора.

– Да, не обращай внимания, дружбаны мои это, всегда помогают, когда туго! – осклабился Стась – да не дрейфь, штурмбанфюрер!

Но Жора уже понял, что поединок может превратиться в побоище, и начал взглядом выбирать лучшую стратегическую позицию, чтобы не получить удар колом сзади. И вдруг, где-то боковым зрением, увидел, (что за чёрт, мерещится, что ли), их поляну окружали эсэсовцы. Жора потряс головой – что за чертовщина!

Нет, точно, два эсэсовца, в блестящих касках, щелкая на бегу затворами автоматов, заходили в тыл дружбанам Стася. Дружбаны побросали колья и хотели дать деру, но тот эсэсовец, что поздоровее, голосом Верезубова заорал: «Ахтунг-ахтунг! Хенде хох! Их бин гишоссен! – и дружбаны подняли руки.

– Это кто? – ошалевший Стась спросил у ошалевшего Жоры, – дружбаны твои, что ли?

– Ага, – только и смог от изумления выдохнуть тот.

– Послушай, Штырлиц, звиняй, – вдруг забормотал Стась. – Погорячился я, ляпнул фигню. Отпусти мужиков, на работу, уборочная у нас и коровы скоро с дойки припрутся, а…?

– Ладно, – как во сне выдохнул Жора, – мотайте отсюда!

Стась с дружбанами, побросавшими колья, рванули в сторону деревни.

– Финита блин комедия! – заорал Жора эсэсовцам, и те опустили стволы своих «шмайсеров» вниз. Верезубов смеялся, снимая каску:

– Ну как тебе, Жорик спектакля?

– Большой театр – ничто! Я-то думал – крыша поехала от жары. Представляешь – эсэсовцы в нашей местности. Даёте, мужики! Где вы взяли эту всю атрибутику, Палыч?

– Да племяш, Лёха, работает в театре, в костюмерном цехе. Попросил со склада, на выходные для домашнего спектакля.

– А чего гестаповцами вырядились?

– Так в нашем театре пьесы только про партизан! Была бы спектакля про мушкетёров, то я бы Портосом оделся и на лошадке прискакал. Ну, да ладно, как премьера, а?? Аншлаг! – Верезубов покрутил в руках кол, брошенный одним из дружбанов Стася:

– Ох, Жорик-Жорик!! Предупреждал же, чтобы поосторожней с деревенскими, хитрованы они – убить не убили бы, а лечился бы долго, вся зарплата пошла бы на таблетки. Да, ладно, чего не случилось – того не было! Садись, поехали, Лёха с утра мерёжку в нужном месте поставил, ох ушица какая будет!». Старенький «Иж» еле тронулся с места под весом трёх мужиков и покатился в сторону небольшого озерка.

 

А в это время в Слёзненском отделении лейтенант Друтько не находил места от злости. Сменщик по дежурству запаздывал, а через полчаса должна была начаться трансляция матча минского Динамо и московского Спартака. Лейтенанта распирало от негодования и злости, все выражения, в которых он был готов выразить свои чувства нерадивому сменщику, распирали его. Зазвонил телефон.

– Да, – строго произнес в трубку Друтько – Что? Какой Стась, какие эсэсовцы? Откуда?

Дальнейшую информацию по телефону изумленный Друтько расценил как издевательство:

– С автоматами? А Мюллера со Штирлицем с ними не было? – язвительно поинтересовался дежурный, и, услышав, что Мюллера не было, а Штирлиц был, и эти эсэсовцы – оказывается – его дружбаны, лейтенант не сдержался, его прорвало:

– Гады-сволочи, мать вашу, уборочная идет вовсю, а вы с залитыми зенками ходите. Раньше до чертиков допивались, а теперь до эсэсовцев. Я вам покажу Штирлица. Завтра наряд пришлем, всех, кому эсэсовцы мерещатся, враз на пятнадцать суток. Я вам, алкоголикам, устрою гестапо! Хоть воздух в деревне две недели чище будет! И тебе, Стась, покажу, как издеваться над дежурным при исполнении! Ты у меня еще попляшешь!

Дверь открылась, зашел сменщик:

– Лейтенант, чо орёшь!

– Эти алкаши кого хочешь доведут, гестаповцы им мерещатся, – Друтько уже выпустил пар негодования, и предъявлять претензии опоздавшему сменщику уже не хотелось, да и некогда было – вот-вот матч. Схватив фуражку, Друтько помчался домой…

 

А на берегу озерка потрескивал костер. Леха вытащил мережку, в которой забилось несколько щурят, крупные окушки, красноперка. Мелочь парень отпустил на свободу, а крупную рыбешку почистил и бросил в кипевшую воду, где уже в кипящей воде, словно подружки в танце, кружились морковка с луковицей. Запахло ухой. Палыч налил, как всегда – чисто символически – за дружбу. Потом втроем, Жорик и Верезубов и Леха смачно хлебали ароматную уху из алюминиевых мисок, глядя на созревающий закат, наполняющий озерко невиданной краской. Кружилась голова. Какое-то блаженство снизошло на всю троицу мужиков и хотелось, чтобы время остановилось. Чтобы так было вечно. Хоть немножко вечно, но…

Но через год Жора со своим семейством эмигрировал в далекую страну, находящуюся на другом материке, а Палыч через несколько лет уволился из школы и перебрался в деревню к своим родным тёткам – «поближе к земле». Все-таки исполнил то, о чем мечтал все время – работать на земле, а лет через пять Палыча не стало. Он был гипертоником и умер скоропостижно.

Узнав о смерти Палыча, Жора долго сидел на балконе, глядя на южное заходящее перезревшее солнце, стекающее тяжелой краской, от алой до пурпурной, с черепичных крыш, так напоминающую давнишний закат на озерке, а потом взял лежащий на полке все тот же потрепанный томик Монтеня и открыл наобум:

– Когда вверяю и препоручаю себя своей памяти, я цепляюсь за нее с такой силой, что чрезмерно отягощаю её, и она пугается своего груза…  

 

 

ГОЧА

 

Судьба, как написано в словаре, – это независимый от человека ход событий. Всевидящий и Всезнающий, составляющий наши судьбы, одному отводит жизнь долгую и счастливую, даёт умереть в своей постели, а другому – горькую и непростую, с трагическим концом, и конец приходит именно тогда, когда человек начинает верить, что судьба к нему благосклонна. Самая большая тайна – почему? Ведь у нас у всех одинаковые стартовые условия, все мы рождаемся неприспособленными к этой жизни беспомощными младенцами. И намного раньше паспорта мы получаем судьбу, которую смогут дочитать только пережившие нас люди, и в которой мы не сможем изменить ни слова. Эти строки я пишу, перечитав свой рассказ об обыкновенном пареньке по имени Гоча из маленького грузинского села.

Гоча жил в небольшом доме на краю села вдвоём с матерью. Отца никогда не видел, тот оставил семью, когда малышу был годик. Мальчишка рос сам по себе, учился давать сдачи обидчикам, воровал яблоки, гонял на дряхлом велосипеде. И случилось однажды то, что перевернуло жизнь мальчишки. В город приехал цирк, который расположился на пустыре, недалеко от дома Гочи. В общем-то цирк как цирк, обычный шапито. Джигиты, гимнасты, жонглёры и прочие артисты. Но был номер – метание ножей, под названием «Мистер Лазер». Гоча напросился убирать территорию после концертов, за что у него был свободный вход на все представления, и как-то во время уборки он набрёл на угол, где «Мистер Лазер» тренировался. На заборе висел портрет Сталина, и метатель бросал ножи точно в лицо вождю. Гоча кашлянул, и артист повернул голову:

– Пацан, притащи ножи, устал я малость.

Боже, что это были за ножи, – длинные гибкие лезвия, ручки маркированы буквой «S» с линией, перечеркивающей букву по вертикали. Гоча держал нож в руке, и рукоять словно прилипла к ладони. За такие ножи можно было отдать всё. Метатель аккуратно, по одному, взял ножи у Гочи и снова положил перед собой на маленький столик. Пацана не прогнал. А тот следил за каждым движением артиста – как он брал ножи в руку, как делал замах, как бросал. Потом мчался к забору, вытаскивал ножи и мчался обратно.

Гастроли подходили к концу, когда случилось непредвиденное – Гоча не смог отыскать один из четырёх брошенных ножей. Искали вдвоем с «Лазером», искала вся труппа, – нож как в воду канул.

Вечером огорчённый метатель обнял перед отъездом мальчишку:

– Гоча, найдёшь – храни до следующих гастролей – вернёшь. И тренируйся…

На следующий день Гоча вернулся к забору – он чётко видел, что нож не вылетел за пределы забора. Отметил десятиметровую зону поиска и начал внимательно прощупывать доску за доской. После третьего пролёта он нашёл! Нож! Тот самый! От удара нож развернулся и боком вошёл в щель между досками. Гоча нёс его домой под рубашкой, и сердце колотилось, словно перепуганный птенец в клетке.

Нож стал главным богатством мальчишки. Каждый вечер он ходил к забору и учился метать нож, повторяя приёмы «Мистера Лазера», – сверху, снизу, с ладони. При броске освоил правильный хват за лезвие или за рукоять.

Шло время. У Гочи появилась любовь – Софико! Они всегда вместе шли домой из школы. Софико жила в большом двухэтажном доме, почти в центре, и Гоча был рад, что она не видела халупу, в которой они с матерью жили.

Как-то вечером за Гочей забежал приятель – всех пацанов села собирал Андроник, которого одни звали бандитом, другие – бизнесменом. У белого «Мерседеса» Андроник раздавал пацанам отступные – по сто баксов – чтоб не ухаживали за Софико и сообщали ему, если какой-нибудь приезжий хмырь положит глаз на его даму. Гоча не хотел брать, но Андроник сощурил глаза и скривил рот – приятели зашикали, и он, смяв купюру в кулаке, как ненужную бумажку, сунул её в карман. На пустыре, полный злобы и отчаянья, прикнопил ассигнацию к доске и метал в неё нож, пока она не превратилась в бумажные лохмотья.

Через месяц белый «мерс» Андроника, в котором он вёз Софико из Тбилисского театра, бандиты расстреляли из автоматов с двух сторон. Шансов спастись не было ни у Андроника, ни у Софико. После похорон девушки жизнь для Гочи потеряла смысл, школу он навещал через день, уроки забросил. Жил, полный горя и отчаянья. Жизненным пространством для парня стал пустырь, где он метал, и метал, и метал свою единственную драгоценность – нож «мистера Лазера».

Однажды мать позвала Гочу к дядьке:

– Пойдём, попрощаемся!

– Что случилось? – всполошился Гоча.

– В Израиль уезжает, – вздохнула мать, – будет там теперь бизнесменничать.

– Но туда только евреи едут! – удивился Гоча

– А мы тоже евреи – по бабушке твоей. Ты что – не знал?

– Нет. А что – мы все можем ехать?

– Можем-то все, но что мне там делать – мыть полы? Так я могу это делать здесь. А язык мне не одолеть – не способная я к языкам. Пусть едут, кто сможет там пробиться. Может, кто-то и устроится там, а я как-нибудь доживу здесь.

После прощанья с дядькой, у которого узнал координаты Сохнута – агентства по репатриации, Гоча решил уехать. В Грузии после смерти Софико жить не хотелось.

Через полгода по программе «Наале» Гоча уже был в Израиле. Ещё через полгода его забрали в армию, в артиллеристы, в «тутханим», а уже после трёх лет службы он вышел из армии высоким статным парнем. Девушку не завёл – никак не могло время вытравить из памяти Софико. Снимал квартирку на окраине Тель-Авива, работал охранником, «шомером» в школе, – после армии молодых парней брали на эту работу без проблем и достаточно охотно.

Брёл как-то мимо блошиного рынка, что был возле старой автобусной станции, скользя полусонным взглядом по рядам, где было всё – от медали «За отвагу» до валенок. И вдруг как током ударило, – увидел на тряпице три ножа «мистера Лазера».

Ну не мог он ошибиться – то же самое перечёркнутое английское «S» на рукояти.

Гоча поднял взгляд на продавца – и узнал в старушке жену «мистера Лазера», продававшую в кассе цирка билеты. Боже мой, как старит людей жизнь.

– Вы меня помните? Я – Гоча, из Грузии! – закричал Гоча.

Старушка отрицательно покачала головой.

– А где мистер «Лазер»? Как живёт-поживает?

– Какой Лазер? А, это ты про Лазаря – помер он. Уже месяц как нет его. На похороны деньги получила, а на жизнь пособия не хватает. Вот распродаю его вещи, никому это теперь не надо.

– А почём ножи?

– Пятьдесят шекелей за нож. Наверное, недорого?

– Нормально, – Гоча достал двухсотенную бумажку, подумал о сдаче, вспомнил об утерянном «мистером Лазером» ноже в далёком детстве, доставшемся бесплатно. Вот вам за всё. Сдачи не надо.

– Спасибо-спасибо, – благодарно закивала старушка. – Возьми вот чехлы под ножи, они старые, может, пригодятся тебе.

Чехлы были связаны между собой кожаными шнурками, и эта конструкция, висящая на шее, располагала ножи вдоль тела слева и справа. Пара – по бокам, пара – на уровне бедер.

Дома, примерив чехлы на себя, Гоча убедился, что в самом деле Лазарь придумал толковую штуку – ножи легко вынимались из чехлов и при ходьбе не мешали движению.

Перед сном Гоча протёр ножи и сложил их крестом – острием к острию, и когда они соединились, словно голубая искра проскочила между ними. Братья-ножи встретились.

Жизнь потекла своим чередом. На работу иногда Гоча надевал чехлы, чтобы после смены на пустырьке за школой тренироваться на щите, специально сколоченном из брошенных досок.

…В этот день у Гочи был выходной. В планах было записаться на курсы психотеста: хочешь-не хочешь, учиться надо, быть всю жизнь сторожем, – это не дело. Но в десять позвонил сменщик Дани, просил подменить – жена родила первенца, какая тут к чёрту работа, когда такая радость.

Автобус ждать долго не пришлось – через полчаса уже был на месте. Издали увидел – ворота у будки нараспашку, что не полагалось по инструкции. Гоча напрягся. Подбежал к будке, рванул дверь и увидел мёртвого Дани, держащегося за живот, из которого торчал нож. Гоча всё понял – террористы в школе. План созрел мгновенно – проникнуть в школу незаметно можно только через дверь на крыше и через неё попасть на последний этаж. Он знал место, где школьники лазали на крышу за залетевшим туда футбольным мячом. Через минуту он уже пытался открыть дверь на крыше – она не поддавалась.

Вдруг Гоча услышал голоса и спрятался за угол – дверь открывалась изнутри. Первым вышел завхоз Меир, за ним следом – бандит. Он оценивал обстановку, держа Меира под прицелом. Гоча сжал рукоять ножа и когда террорист остановился у угла, левой рукой зажал бандиту рот, а правой ударил в сердце. Плавно опустил убитого на крышу, шагнул к завхозу. Того трясло.

– Меир, сколько их?

– Не знаю, – завхоз не мог придти в себя

– Меир, это важно, надо их убрать по одному, а то они взорвут всю школу вместе с детьми.

– Пять или четыре, – очнулся Меир. – Точнее, пять.

– Меир, ты шёл с этой тварью, вспомни, где они стоят? – тормошил Гоча завхоза. –  Тут же дети…

– На втором этаже в коридоре и на первом…

– Пошли…

В голове высветился полный план действий.

Гоча вернулся, снял куфию с убитого бандита и надел на голову.

– Надо замаскироваться, – подмигнул он трясущемуся Меиру. – Пошли!

На втором этаже выглянул из-за колонны – террорист стоял спиной.

Шаг вперёд – нож просвистел по воздуху мгновенно – бандит только и успел повернуть голову.

Главное – не поднимать шум. Вложил в руку третий нож и по лестнице спустился на первый этаж. Выглядывать опасно. Надо действовать неожиданно.

В два прыжка пересёк коридор и из-за противоположного угла метнул нож в бегущего к нему бандита. Тот упал с ножом в горле возле угла, где стоял Гоча.

Выхватив автомат, зигзагами побежал к учительской и столкнулся с главарём банды – невысокого роста парнем. На бегу сшиб его с ног, и тот, пролетев несколько метров, ударился головой об металлические входные ворота в школу. Удар ногой для страховки – и лежащий затих.

Из учительской выскочил перепуганный, с бледным лицом, директор школы.

– Скажите учителям, чтобы шли по классам, – скомандовал Гоча, – успокойте детей. Их надо организованно вывести из школы. А я открою ворота. Надо сказать, чтобы сняли оцепление и успокоили родителей. Представляю, что там творится за оцеплением с родителями детей.

Гоча отодвинул запор и начал открывать ворота.

Снайпер с балкона соседнего дома увидел террориста в куфие, открывающего ворота, видимо, с намерением улизнуть, прицелился, остановил дыхание перед выстрелом, как учили на курсах, и плавно нажал на курок.

ДВЕРЬ

Только что вернулся из Испании, если конкретно, то из Барселоны. Я давно мечтал побывать в этой дивной стране. Короткое путешествие не утомило меня. Но то, что произошло там, в этой неповторимой столице Каталонии, – потрясло меня. Однажды вечером я уселся поудобнее перед компьютером и записал эту историю…

Вообще-то я не верил в сны и прочую эзотерику. А оказывается, всё более чем серьёзно и глубже, чем полагал. В поиске подтверждения своих мыслей копаюсь в интернете, выискивая информацию о генетической памяти. Оказывается – это явление имеет право на существование. В основном оно проявляется во время сна или состояния измененного сознания (гипноз, транс, медитация), когда контроль сознания ослабляется. В бодрствующем состоянии у человека генетическая информация подавляется, поскольку может неординарно повлиять на психику, вызвав синдром раздвоения личности. Когда-то я обсуждал этот эффект с известным астрофизиком Песахом Амнуэлем, живущем в Израиле, а именно: возникновение условных параллельных жизней. Поскольку, если существуют параллельные миры – должны существовать и параллельные жизни. Я высказал предположение, что сны – это точки пересечения, когда мы можем увидеть, что с нами происходит в другой жизни. Надо отметить, что после недолгих сомнений Амнуэль согласился с такой гипотезой.

В тот раз я припозднился. Было полтретьего ночи. Ложился спать, не зная, куда перенесут меня сны на этот раз…

Она возникла неожиданно. Выплыла из мрака. Огромная железная дверь. Я стоял перед ней и не мог отвести взгляд. Железная. Огромная. В середине – ручка-кольцо, а вокруг неё, словно на циферблате, были вычеканены десять изображений каких-то стариков с бородами. Я тщательно пересчитал – их было десять. Я видел эту дверь чётко, словно стоял перед ней и рассматривал огромное фото. Вдруг больно заныло сердце. Видимо, я застонал, и жена испуганно затрясла за плечо, чтобы проснулся:

– Что с тобой, что с тобой?

– Дверь приснилась, дверь, дверь, дверь, – спросонок бормотал я, с трудом отходя ото сна.

Жена принесла воды. Я сделал несколько глотков и лёг.

Потом долго не мог уснуть – стоило закрыть глаза, как из бездны выплывала дверь. Какое-то наваждение. Но откуда взялась эта дверь? Нигде в реальной жизни я её не видел и не мог видеть. Со временем стал забываться сон о странной двери. Сны стираются из памяти проще, чем рисунок на бумаге ластиком, особенно в современной жизни, когда потрясения происходят одно за другим…

Как-то, откинувшись на стуле перед компьютером, я неосмотрительно произнёс:

– А неплохо бы слетать в Барселону.

Леший меня, что ли, тянул за язык. Жена-путешественница, уже побывавшая в Испании, услыхав моё пожелание, – а ей всё равно, куда лететь, лишь бы вон из дома, – обрадованно заволновалась:

– А чего, середина недели – ты свободен, у меня нет дежурств – полетим?

И вот мы уже бродим по барселонским нешироким улицам, вдыхая запах знакомого моря.

Барселона прекрасна. Мы осмотрели детище Гауди – Саграда Фамилия, которое строят и строят и неизвестно, когда закончат. Но архитектура Гауди не в моём вкусе, мне больше понравилась Барселона старая со своей строгой готикой. Покружили по Пласа де Каталония – по необыкновенной красоты площади. Прогулялись по широкой Рамбла. Медленно,  сквозь рынок Бокерия, дошагали до памятника Колумба. В музей восковых музей желания идти не было, а на двухэтажном теплоходике прокатиться не удалось – слишком много желающих оказалось. Мы остановились в недорогом отеле «Лаетана» в номере 405, с матовыми занавесками с большой фиолетовой полосой внизу. Потом взяли обзорную экскурсию с русскоговорящим гидом. На автобусе объехали все значимые места знаменитой футбольной столицы. Конечно же, прогулялись по Большому королевскому дворцу, покружили по Королевской площади. Но что-то давило на сердце, сжимало его, когда я ходил по серым каменным плитам. Необъяснимо. Я знал, что в тронном зале огромного величественного дворца – резиденции королей Барселоны – Христофор Колумб докладывал Изабелле Кастильской и Фердинанду Арагонскому об открытии нового морского пути в Индию. Но мне также было известно, что в этом зале правила свой суд жестокая инквизиция, и сколько жизней было отнято у ни в чём не повинных евреев святейшим трибуналом – никому не известно. Кровавое, лобное и позорное место Испании. Сколько боли впитали в себя эти тяжёлые каменные своды…

В день отлёта после обеда решили ещё раз прогуляться – я люблю спокойные неспешные прогулки, особенно по незнакомым местам. Шли по широкому тротуару, среди спешившего по своим делам людского потока. Вдруг захотелось тишины и безлюдья. Мы свернули на узкую, мощёную камнем улочку.

Да уж, две машины тут не разъедутся, подумалось почему-то.

Запахло свежими булками – видимо, где-то неподалёку располагалась пекарня. Подъехал мотороллер с кузовом – я не ошибся, и из жёлто-серого здания стали выносить пластиковые мешки с булками. Мы перешли на противоположную сторону улицы, и…

Я увидел ДВЕРЬ!

На миг показалось, что я потерял сознание – такой силы был шок. Ноги мои словно прилипли к земле. Да, это та самая дверь, что снилась мне несколько ночей. Вокруг отверстия для ключа виднелись старинные, но ещё четко видимые, чеканенные лица бородатых людей в ермолках. Я пожирал взглядом эту дверь.

Вдруг она, заскрипев, открылась. Из неё вышел – я!

То есть человек, как две капли похожий на меня. Я почувствовал, как пальцы жены впились в мою ладонь, – сходство было потрясающее.

Он был одного роста со мной, одет в цветную куртку моего любимого фиолетового цвета. Шляпа с узкими полями на голове, чёрные очки на лице и лёгкая трость в руке. Незнакомец окинул беглым взглядом нас с женой и, повернувшись в сторону магистрали, откуда свернули мы, пошёл лёгким шагом. Мы с женой своими взглядами, можно сказать, буравили ему спину. Пройдя метров десять, мой близнец остановился, несколько секунд постоял на месте – видимо, только сейчас он осознал нашу схожесть, – а потом, резко повернувшись, подошёл ко мне:

– Where are you from?

– We are from Israel.

– Do you speak Hebrew?

– Беводай! (Конечно!)

Наш собеседник заулыбался и представился:

– Хосе Миньянтес. Хотя в моей семье я просто Йоси.

– Евгений Минин, – представился я. – А моё израильское имя – Йоэль, полученное в честь расстрелянного под Смоленском деда.

– Миньянтес, Минин, – задумчиво произнёс Йоси, разглядывая моё лицо. – Ну что ж, рад приветствовать представителя потерянного ветви нашего рода Миньянтес, – и повернувшись к той самой, словно заколдованной двери, отпер её и церемонным жестом руки пригласил войти.

Я вошел вовнутрь. Поди догадайся, что это был шаг в глубь времени, в прошлое нашего рода и моей семьи.

Небольшой зал, уставленный по периметру пластиковыми стульями, намекал, что он легко превращается в небольшую синагогу. Тем более, что сквозь стекло стоящего в углу шкафа, так называемого «арон кодеш», что значит «святой ларец», я увидел свиток Торы.

– Это дом моих предков, – вздохнул Йоси. И помолчав немного, добавил: – И твоих. Вообще-то неподалёку у меня благоустроенная квартира, а эту храню. Как талисман. Она притягивает генетической памятью потомков нашего рода. Но как ты узнал об этой лачужке?

– Она мне снилась, эта дверь, – и я поведал новоиспечённому родственнику о своих снах.
– Идём, я тебе что-то покажу.

Мы подошли к «арон кодешу».

Внизу шкафа стоял сейф, откуда Йоси вытащил с десяток ветхих альбомов.

Мы уселись за стол. Хлопнула входная дверь.

– Это моя жена, Мануэла! Забеспокоилась, что я задерживаюсь.

Женщина была рассержена, видимо, её оторвали от каких-то важных женских дел. Она что-то сказала мужу по-испански, потом перевела взгляд на меня и онемела – она увидела копию своего мужа. Снова посмотрела на мужа, и снова на меня.

– Эли, – обратился Йоси к ошарашенной жене, – сделай нам кофе с фриголо. Немножко ликёра нам не помешает.

– Я добавляю в кофе амаретто, – вмешалась моя жена.

– Фуй! – скривился хозяин, – в Каталонии пить итальянский ликёр? – это ж нонсенс. Но прежде чем мы откроем альбомы, я расскажу историю, произошедшую более пятисот лет тому назад.

…Чёрные дни испанских евреев. Инквизиция. Аарона, еврея-менялу, после пыток отпустили умирать домой. Как и многие единоверцы, он успел превратить своё состояние в золото, хотя богатством эти небольшие унции жёлтого металла трудно было назвать. Вокруг него сидели, держа умирающего за руки, сыновья: старший – Матео, средний – Вито, и младший – Самуил.

– Бегите отсюда, – шептал умирающий Аарон. – Они не успокоятся, пока не уничтожат всех нас. Это уже не люди. Вчера сожгли моего брата Захарию, даже не потому, что еврей, не потому, что крестился, – этим тварям в сутанах понадобились его деньги, его богатый дом и его красавица-жена – для плотских утех. Они превратили её в шлюху… Этот дьявол Николас Росельи пришёл из ада, и прежде чем вернуться обратно, он устроит ад в Каталонии. То, что у меня было, я отдал вам – мне ничего не надо. Меня уже ждёт Элогим. А вы бегите, умоляю вас, дети… Бегите, не оглядываясь. Ты, Матео, иди во Францию, или ещё дальше – к немцам. Вито – через Геркулесовы столбы иди к туркам, они не трогают евреев и не мешают торговле. А Самуил пусть сам решит, за кем следом идти.

На следующий день большой обоз еврейских семей, среди которых были старшие братья, навсегда, навечно покинули Барселону, Каталонию, Испанию – родину, изгнавшую своих детей.

Барселонцы переживали трагедию еврейских семей, но остановить безжалостный маховик инквизиции было невозможно. Выход горожане видели лишь в одном, и они пошли на хитрость. Был оглашён указ – всем оставшимся евреям собраться у храма Саграда Фамилья. И как только началось оглашение указа, с двух сторон, издавая страшные вопли, выскочили отряды вооружённых всадников. На самом деле это были горожане, облачённые в доспехи воинов для пущей убедительности инсценировки.

Раздались крики:

– Все в храм! Быстро все в храм – там не тронут, не посмеют!

И как только за последним захлопнулась дверь – начался обряд крещения. Двери оказались заперты снаружи. Так все оставшиеся в Барселоне евреи превратились в выкрестов – марранов. Среди них оказался не успевший уехать – Самуил.

– Он остался в Барселоне со всей семьёй. Их не трогали, но совершать иудейские обряды запретили, однако никто не проверял и не следил, за исключением инквизиторского отребья.

– Самуил. Шмуэль. Это ж так звали прадеда моего отца.

– А как звали твоего отца?

– Арон.

– А детей как зовут?

– Дмитрий, Виталий, Максим.

Йоси хитро заулыбался:

– Теперь давай полистаем альбом!

Я листал страницы сначала с рисунками, потом с чёрно-белыми фотографиями, и видел знакомые лица, похожие то на лица сыновей и племянников, то на отца и его брата.

– Смотри, вот – Матео, вот – Вито, вот – Самуил. Твои дети, видимо, похожи на них, очевидно, как и мои. Генетика – сильная вещь, – улыбался Йоси. – Хотя и у неё бывают промашки – в каждом поколении были талантливые художники, а в последнем – нет.

– Как нет, – возмутился я. – А мой Виталий, посмотри в интернете его сайт.

– Ну, тогда у меня к генетике претензий нет. Очень аккуратная дама.

– Надо идти, – оторвала меня от альбома жена. – Самолёт рано утром. А мы не собрались.

– Я вас провожу, – вышел с нами на улицу Йоси. – Кстати – Испания меняется, медленно, но верно. Позавчера жители испанского города Кастрийо Матахудиос, расположенного на севере, решили избавиться от позорного названия города, «подаренного» во время инквизиции. «Матахудиос» означает «смерть евреям», и они решили вернуть городку его исконное название – Кастрийо Мота де Худиос (Еврейский холм Кастрийо). Да, и по нынешним законам вы можете получить испанское гражданство как потомки изгнанных из Испании евреев.

– Да ладно, хватит нам нашего израильского, – поднявшись, улыбнулся я, и мы пошли к выходу.

Начинало смеркаться.

Я оглянулся на дверь с вычеканенным миньяном – кто знает, когда я ещё буду в Барселоне. И буду ли. Будет ли сниться мне эта дверь теперь, после касания моей ладонью старинного холодного железа?

Через неделю приезжает Йоси с женой знакомиться с потерянным коленом рода Мининых. Думаю, и его ждёт немало открытий. Самое интересное: что скажет мама, увидев нас рядом?