ПЁТР АЗАРЭЛЬ. Восхождение (фрагмент из второй части романа)

Часть II

Глава I

1

    Яков свернул направо и заехал на стоянку у входа на военное кладбище.

Там по улице катили автобусы и автомобили, шли по своим делам люди, а здесь, на Горе Герцля, за высокой, облицованной белыми плитами оградой было тихо. Над каменистыми склонами, над тысячами павших висела звенящая тишина.

   Вчера он договорился с приятелем о встрече. Яков не знал, где похоронили Ави, и просил подождать его у ворот. Он припарковал машину, и, увидев Юваля, направился к нему. Парни поздоровались и вошли на территорию кладбища.

   — Вот, надень, — приятель протянул ему чёрную кипу, — и давай поторопимся. Скоро начнётся кидуш*. Рахель с матерью уже там. Они прошли минут пять назад.

   — Спасибо, дружище. Я здесь впервые, наверняка бы заблудился.

   Они двинулись вместе по асфальтированной дороге, потом поднялись по лестнице и Яков увидел справа и слева множество расположенных ровными рядами одинаковых могил, покрытых сверху ровными травяными настилами и обложенных по сторонам блоками светлого пористого камня. Наклонные плиты у изголовий были испещрены надписями золотистого цвета, поблескивающими в лучах проникающего сквозь ветви деревьев солнечного света. Яков увидел впереди группу людей и взглянул на Юваля. Тот утвердительно кивнул.

   — Да это там. Месяц назад здесь было много народу. Сегодня пришли самые близкие родственники, друзья и его сослуживцы.

   Они подошли и остановились сзади, стараясь не привлекать внимание. Рахель увидела Якова, и горькая улыбка пробежала по её лицу. Её мать Шушана, которую он запомнил с брит-милы Давида, заметила их и её пристальный взгляд остановился на нём. Он поклонился ей и стал рассматривать людей, стоящих у могилы, на гранитной плите которой были выгравированы имя и даты рождения и смерти. Мужчины по другую сторону

 

*освящение ( иврит)

могилы были в гражданской одежде, но выправка и мужественные лица не

оставляли сомнения в их принадлежности к особой касте людей.

   Военный раввин в кепке и мундире цвета хаки с окладистой чёрной чуть тронутой сединой бородой затянул молитву. Яков услышал, как женщина, мать погибшего, зарыдала в голос, повиснув на руках мужа, поседевшего от горя мужчины средних лет. Раввин закончил, и собравшиеся невпопад произнесли вслед за ним «амэн». Потом на могилу стали класть камни. Яков нашёл возле себя камешек и тоже положил его на плиту.

   Приятели подождали, пока сослуживцы Ави попрощаются с Рахель и родителями, и подошли к ней.

   — Прими моё искреннее соболезнование. Он был замечательным человеком. Пусть будет благословенна его память, — сказал он, легко коснувшись её руки.

   — Спасибо, Яков, что пришёл, — чуть слышно произнесла Рахель.

   — Пора уходить, — прошептал Юваль и, повернувшись, направился к выходу. Яков поторопился вслед за ним.

 

2

  

   Смерть Ави стала невидимой чертой, разделившей жизнь Якова на две половины. В прошлом остались детство и школьные годы, учёба в Киевском политехническом, работа в проектном институте, репатриация, любовь к израильтянке и рождение сына. Последнее вызвало переворот в его сознании. Беззаботность задержавшейся до поры юности в те дни сменилась

новым неожиданным ощущением отцовства, особенно усилившимся после первых встреч в Парке независимости, когда Яков нашёл в младенческом личике Давида свои отдалённые черты. Любовь к сыну и Рахель не ущемляла его свободы, и счастье его было безоблачным, как голубое омытое весенними дождями небо над Иерусалимом.

   Роковой выстрел террориста повернул поток жизни Якова, впервые поставив перед ним вопросы, от которых он уходил с беспечностью молодости, ведь для неё всегда всё ещё впереди. Он понял, что до этого времени плыл по течению, уклоняясь от мелей и запруд, появлявшихся на пути. Теперь обстоятельства заставляли его принять решение, определявшее весь строй его будущей жизни. Любовь, рассуждал он, это основа и смысл существования. Но ещё и ответственность, которую нужно взять на себя, перед Рахелью, сыном и её дочерь, перед её матерью, родителями и самим собой.

  «Пройдёт время траура. И что я ей скажу? – думал Яков, стоя у открытого окна и посматривая на улицу. – Пора жениться, мне уже двадцать четыре года. Мама и папа здоровы, работают и неплохо зарабатывают. Они помогут воспитывать сына и Тамар. Её я удочерю. Но со мной не всё в порядке. Я не обрезан, а значит в их глазах не еврей. Семья Рахели это не примет, хотя и вида не покажет. Нужно зайти в раввинат и узнать, что нужно делать. А через полтора месяца меня мобилизуют в армию, что важно и для меня, и для неё».

 

   Месяцев семь назад он получил «цав ришон» – первую повестку из военкомата. В назначенный час Яков перешагнул порог призывного пункта и обратился к девушке в аккуратной, ладно сидевшей на ней военной форме.

   — Жди, я доложу о тебе. Тебя пригласят на собеседование. А через пятнадцать минут начнётся тестирование. В большой комнате напротив. Как у тебя с ивритом?

   — Надеюсь, неплохо.

   — Поскольку принимается в расчёт ещё и время, тест пройдёшь на русском языке. А пока выпей кофе и глотни свежего воздуха.

   Он поблагодарил девушку, вышел из кабинета, и, лавируя между призывниками, направился в кухоньку в конце коридора. Бойлер, стоящий на столе, обдал его жаром кипяченой воды. Приготовив кофе, он подошёл к окну и выглянул на улицу. Небо было чистое, и сентябрьское солнце грело по-летнему.         

    В комнате, где проводилось тестирование, вместе с ним находилось человек двадцать. Вопросы, касающиеся психологии, его немного озадачили. Их было много, и они оказались глубже и каверзнее тех, что предлагались при поступлении на работу. Тест продолжался часа три, и Яков помнил, что изрядно устал.

  После обеда, состоявшего из сэндвича с тунцом и овощами и бутылки кока-колы, его вызвал на собеседование психолог. Он отметил хорошие результаты теста, его интеллектуальный потенциал и рекомендовал служить в специализированной воинской части. В конце дня Яков прошёл медкомиссию, получил профиль 82 и отправился домой.

 

     Яков стоял у окна, вспоминая день регистрации и вдыхая прохладный воздух, приносящий из долины запах хвойных лесов.

     Родители в спортивных костюмах сидели на диване в гостиной, деловито надевая кроссовки. Они всегда отправлялись по субботам на прогулку после обеда.

   — Куда вы сегодня путь держите? — спросил он.

   — Мы договорились с Фирочкой и Женей пойти в лес. Ты же знаешь, он тут недалеко, — бодро ответила Ребекка.

   — Они нас уже ждут возле супера, — заметил Илья Зиновьевич.

   — Хочу с вами посоветоваться.

   — Хорошо, поговорим, когда вернёмся.

  Входная дверь с лёгким скрипом закрылась за ними.

  К вечеру родители вернулись, порозовевшие от ходьбы и горного воздуха, и бодрым шагом прошли к себе в комнату.

   — Яша, мы сейчас переоденемся, примем душ и поговорим, — услышал он голос отца.

   — Приготовь нам, сынок, бутерброды с сыром и салатик. Мы проголодались, — попросила Ребекка.

   — Будет сделано, мама, — оживился Яков и пошёл на кухню.

   Через полчаса они уже сидели за столом, с аппетитом уплетая свежий овощной салат.

   — Спасибо, Яшенька, всё очень вкусно. Ну, чем ты нас обрадуешь? – спросил Илья Зиновьевич.

   Яков давно собирался рассказать родителям о Рахели и рождении сына и не однажды готовил себя к этому, но всякий раз находил оправдание отложить всё на потом. Сегодня он решил разрушить возводимый полгода психологический барьер. Яков понимал, что для крутого судьбоносного поворота, обозначившегося впереди, ему необходима поддержка близких людей. Ребекка сразу же почувствовала нерешительность и волнение сына.

   — Яша, что бы ни случилось, никогда ничего не скрывай. Всегда говори нам правду.

   — Да, мама. Просто раньше я сам не был готов, — с трудом выговорил Яков. — Но я, наконец, принял решение и у меня есть, что сказать.

   — Так что произошло? – спросил Илья Зиновьевич.

   — У меня всё в порядке.

  Яков вздохнул полной грудью, напряжение, сковывавшее его, спало, и давно забытое ощущение внутренней свободы охватило его.

   — У меня есть сын, зовут его Давид, — выпалил он, улыбаясь. — Поздравляю вас. Вы теперь бабушка и дедушка.

   Недоумение на лицах родителей сменилось удивлением, смешанным с ни чем не сдерживаемой радостью.

   — Ничего не понимаю, ты женился? — спросил Илья Зиновьевич.

   — Ещё нет, но хочу. Тут длинная история. Я влюбился в замужнюю израильтянку.

   Яков рассказывал, то сидя за столом, то вскакивая со стула и расхаживая по гостиной. Ребекка Соломоновна и Илья Зиновьевич слушали молча, не отрывая от него взгляда. Когда он закончил, в комнате наступила минутная тишина. Потом Илья Зиновьевич медленно поднялся, подошёл к сыну и обнял его за плечи.

   — Яша, я не ожидал от тебя такого. Ты – менч*. Знаешь, что это значит на идиш?

   — Конечно.

   — Жаль парня. Настоящий человек, герой. Светлая ему память, — сказал он с горечью и уже не скрываемой гордостью.

   — А их девочка, что с ней будет? – спросила Ребекка Соломоновна.

   — Тамар я удочерю, — решительно произнёс Яков.

   — Следовательно, будет ещё одна внучка. Илья, у нас двое внуков, — с весёлой иронией произнесла она.

   — Яша, мы понимаем, что сейчас у Рахель траур. Но ведь на прогулку с ребёнком она выходит?! Попроси её прийти в парк. Мы с мамой тоже туда подойдём.

   — Я поговорю с ней. Только неделю назад положили плиту на могиле мужа. Она верит в Б-га, правда, без фанатизма. Поскольку речь идёт о весьма болезненной ситуации, она может обратиться к раввину за советом. И что он

скажет, предсказать трудно. Есть какие-то правила поведения во время

траура, — рассуждал Яков.

 

*мужчина (идиш)

   Илья Зиновьевич задумался. Человек высокообразованный и интеллигентный, он вдруг осознал, в какой социальной среде окажется его сын, если женится на Рахели. Но как ему это объяснить? Понимает ли Яков, куда приведёт его путь, на который ступил?

   — Яша, скажи, а её семья примет тебя? Ты не верующий, более того, не обрезан. Они не будут считать тебя евреем.

   — Семья её действительно религиозная, но они не ортодоксы и принимают жизнь такой, какая она есть на самом деле. Рахель вообще необыкновенная женщина без предрассудков. Она решилась на связь со мной, когда муж её был жив и здоров. Никто её не принуждал к измене. То есть, она пошла против положения вещей, которое диктуется верой. Потому что любит меня. Теперь обрезание… Ты прав, для них этот символ связи с Всевышним очень важен. А с тех пор, как Давиду его сделали, для меня тоже. Я обязательно пойду на обрезание.

   Ребекка Соломоновна от неожиданности вздрогнула и всплеснула руками.

   — Яшенька, это же операция! Зачем она тебе в твоём возрасте? Никому крайняя плоть не мешает. Илья, разве не так?

   — Мама, в Израиле прекрасные специалисты с большим опытом. А в Соединённых Штатах, да и не только там, обрезание рекомендуют делать всем новорожденным.

   — Рива, наш сын желает изменить судьбу. Не будем ему препятствовать. Предлагаю выпить что-нибудь покрепче. Кофе хорошо, но виски лучше, — произнёс Илья Зиновьевич.

   Он поднялся с дивана и направился к бару.

 

3

 

     Шушана и Рахель, постояв у могилы, вышли на дорогу и побрели к воротам кладбища. Дан, друг Ави, дожидался их на стоянке.

   — Спасибо, дорогой, — тихо произнесла Рахель, садясь в машину.

   — Не за что меня благодарить. Я был рядом с ним, но не смог это предотвратить. Террориста я уложил, но он успел выстрелить на мгновенье раньше. Наверное, он не спал, услышал наши шаги, дверь скрипнула. И был готов.

   Дан замолкнул, а потом с горечью произнёс:

    — Я очень сожалею.

    — Не вини себя. Это война. Всё может случиться, — попыталась подбодрить его Шушана. – Ты не Б-г, а всего лишь человек.

   Ехали молча, погруженные в свои мысли. Через полчаса машина остановилась возле дома на тихой иерусалимской улице.

   — Ты к нам не поднимешься, Дан? — спросила Рахель. — Выпьем, помянем Ави.

   — В другой раз, милая. Мне нужно Таль из детского сада забрать. Я позвоню тебе.

  Автомобиль тронулся, и мать и дочь смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду. Шушана открыла дверь, и они вошли в дом.

   — Я позову Лиат, чтобы она привела детей.

   — Подожди, не торопись, дочка. Я хочу тебя спросить. Сядь рядом со мной.

  Рахель взглянула на мать и, покорившись её воле, подошла к ней и присела на кожаную софу.

   — Слушаю, мама.

   — Скажи, кто тот молодой человек, который подошёл к тебе после церемонии?

   — Яков, мой сотрудник.

   — Я так и поняла. Красивый парень. Он видел сына?

   — Да, мы с ним встречались. Он его обожает.

  По бледному лицу Рахель пробежала гримаса боли и на её глазах появились слёзы.

   — Я прогневала Всевышнего, мама. Я виновна в смерти Ави, потому что изменила ему. Что мне делать? Тяжкий грех на мне, — всхлипывая, произнесла она.

   — Ничего нельзя изменить. Нужно жить дальше ради себя и детей. Они-то ни в чём не виноваты. Их растить и воспитывать тебе. Но у них должен быть отец. Без отца очень трудно. Я знаю это по себе.

   Шушана взглянула на дочь.

  — Он тебя любит?

  — Да, мама.

  — И что он собирается делать теперь?

  — Не знаю. Тогда он говорил, что хочет на мне жениться… Но сейчас я ему откажу.

  — Не торопись, б-г не такое прощает. Он-то видит, что ты потеряла голову из-за любви, — сказала Шушана, пожимая руку дочери. – Не совершай моей ошибки, выходи замуж. Только по любви, за нелюбимым замужем ты уже была.

  — Я подумаю, — произнесла Рахель. — Я посоветуюсь с раввином Шимоном.

  — Ты не рассказывай ему всю правду. Это должно остаться между нами, — резонно заметила Шушана.

   Рахель утёрла слёзы, поднялась и подошла к телефону. Вскоре квартиру огласил звонкий дискант Тамар.

  — Мамочка, мы гуляли на детской площадке.

  — Вам было весело? – улыбнулась Рахель.

  — Да. А Давидик плакал.

  — Спасибо, Лиат. Ты нам очень помогла.

  — О чём ты, Рахель? В такой день никто бы не отказал. А мы подруги с детства. Принимай сыночка. Он у тебя золотой мальчик. Я его накормила и переодела.

  Рахель взяла Давида из коляски, прижала к груди и сразу почувствовала биение его невинного горячего сердечка.

 

4

 

   В приёмной раввина Шимона было пусто и тихо и лишь из кабинета время от времени доносились отзвуки голосов и приглушённые закрытой дверью обрывки фраз. Рахель сидела на стуле у окна, изредка посматривая на улицу, на которой решительно и торжествующе вступала в свои права весна. Утром она отвела Тамар в детский сад, а Давида взяла с собой, и теперь он мирно сопел в коляске у стены.

   В кабинете послышался скрип отодвигаемого стула, дверь открылась, и оттуда вышел молодой человек в вязаной кипе со спадающими из-под рубашки кистями цицит*, предназначенными напоминать верующему еврею о соблюдении заповедей Торы.

— Будьте любезны, заходите, — послышался голос Шимона.

 

*бахрома (иврит)

  

  Рахель поднялась, и, толкая перед собой коляску, вошла в маленькую комнату, где за широким деревянным столом сидел смуглый мужчина в чёрной кипе и опрятной белой рубашке.

   — Садитесь, пожалуйста. Как тебя зовут, милая?

   — Рахель.

   — Да-да, я слышал о тебе. Примите мои самые искренние соболезнования. Как звали твоего мужа?

   — Авраам, Ави, — тихо произнесла она.

   — Теперь он оттуда смотрит на тебя и твоего ребёнка и просит за вас.

   — У меня двое детей. Девочке пять лет, сыну семь месяцев.

   — Да, сочувствую, тебе сейчас трудно. Так что тебя сюда привело?

   — Недавно исполнилось тридцать дней, как его не стало. Я хочу посоветоваться с тобой, как со знатоком еврейского закона. Что мне нужно делать? – спросила она после короткого раздумья.

   — Видишь ли, Рахель, положение вдовы почётное и уважительное в нашей общине. Вам будут оказывать всяческую помощь и поддержку. Твои права не ущемлены: ты наследуешь третью часть имущества, принадлежавшего супругу. Дети тоже получат, каждый свою треть.

   Раввин остановился и пристально, с некоторым лукавством посмотрел на неё.

   — Можно много об этом говорить. Но зачем тебе такая судьба? Ты молодая красивая женщина. Закончились дни траура, и ты уже не связана никакими обязательствами перед семьёй Авраама. Ты свободна в твоём выборе и следует подумать о новом брачном союзе. Найди человека, который тебя полюбит, создай новую семью, и у тебя будут ещё дети такие же прекрасные, как ты. «…Оставит мужчина отца и мать и прилепится к жене своей, и будут они единой плотью» — так говорит Тора. Создание семьи не только способ удовлетворения повседневных нужд человека, но и реализация Его божественного предназначения. Вот что я скажу тебе, милая.

   — Я тебе очень благодарна за совет, Шимон.

   Слова раввина не были для неё откровением, она услышала от него то, что ожидала услышать. Но её душу угнетало противоречие, порождённое ею самой. Оно было и оставалось тайной. Поэтому она и не рассчитывала получить от раввина ответ, как ей поступить, хотя в глубине души и надеялась на это. Сейчас Рахели стало очевидно, что найти решение проблемы ей придётся самой.    

    — А к кому мне обратиться? Я никогда не прибегала к услугам свахи. С Ави я была сосватана ещё девочкой.

    Лицо Шимона зарделось в широкой улыбке. Он выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда карточку.

    — Рахель, я советую тебе поговорить с Ханой Голан. Она опытная сваха и добрейшая женщина. Возьмите её визитную карточку и свяжитесь с ней.

    — Спасибо, рабби Шимон.

    Она взяла протянутый им плотный листок картона, положила его в сумочку, затем она умело развернула коляску, где беззаботно спал Давид, и вышла из комнаты.

    План её был прост и очевиден. «Я найду человека, которого полюблю, — рассуждала Рахель, толкая перед собой тележку, — и таким образом освобожусь от любви к Якову. Если он полюбит меня, то примет и моих детей».

    Рахель шла по освещённой утренним солнцем улице и идущие навстречу мужчины смотрели на неё с любопытством и вожделением.

   «Я, несомненно, нравлюсь им,  — с горечью усмехнулась она. – Вопрос только в том, смогу ли я полюбить кого-нибудь ещё».

 

5

 

    Яков откинулся на спинку кресла и перевёл взгляд от экрана компьютера на сидящего рядом с ним Юваля. Высокий молодой мужчина, выпускник математического факультета университета, он принадлежал к шестому поколению семьи эмигрантов из России. Не соблюдавшие еврейских заповедей, но помнившие о своих корнях, они вскоре после репатриации перебрались в Иерусалим, пополнив ряды здешней интеллигенции. Юваль с самого начала принялся опекать Якова, ещё не овладевшего языком в достаточной степени и на первых порах нуждавшегося в помощи. Израильтянин до мозга костей, субъект древней и в то же время молодой израильской культуры, он впервые сблизился с человеком, вызвавшим в нём интерес, как носитель духа великой северной страны и языка его предков.

Они подружились, всегда вместе сидели в столовой в обеденный перерыв и часто выходили вдвоём после работы. Юваль расспрашивал Якова о русской культуре и литературе, иногда ходил с ним на спектакли российских театров, с началом большой алии зачастивших в Израиль.

    Давнишний приятель Рахели и втайне влюблённый в неё, Юваль познакомил с ней Якова и вскоре почувствовал, что его друг увлечён не на шутку. Он позавидовал смелости и раскованности Якова при общении с женщинами и затаил на него обиду. Их отношения на какое-то время охладели и дали трещину. Потом, осознав, что ревность – проявление слабости и не стоит ссориться из-за женщины, он с Яковом помирился. Яков решил пока не делиться с другом тем, как далеко зашли его отношения с Рахель. Он знал о его симпатии к ней и понимал, что откровенность его может привести к разрыву между ними.

   Юваль почувствовал взгляд Якова и обернулся к нему.

   — Случилось что-нибудь?

   — Всё ОК, просто мозги перегрелись, пока отлаживал программу. Кажется, теперь всё работает.

   — Поздравляю. А вот мой модуль оказался крепким орешком. С ним есть проблемы.

   — Желаю успеха. Я выйду на пару минут подышать воздухом.

  Яков поднялся с кресла, с наслаждением потянулся всем телом и направился к выходу. Телефон-автомат на улице уже давно стал для него единственным местом, откуда он мог говорить с Рахель. Он набрал номер, в трубке раздались гудки, и металлический жетон с лязгом и скрежетом исчез в чреве аппарата.

   — Слушаю.

   — Привет, дорогая.
— Яша, ты уже вернулся на работу?

   — Две недели назад. Рахель, я очень скучаю по тебе и Давиду. Когда я вас увижу?

   — Приходи сегодня часам к пяти в нашу беседку.

   — Хорошо, я обязательно буду. Целую.

   Яков был счастлив. Сегодня после двухмесячного перерыва он опять встретится с ней. Мимолётный эпизод на военном кладбище он не принимал в расчёт. Там в окружении многих людей они не могли поговорить. Место скорби и упокоения не было предназначено для этого. Согласие Рахель показалось ему хорошим знаком. Она возвращается к жизни и всё будет так, как они пожелают.

    Он вернулся в приподнятом настроении, и Юваль не мог не заметить перемену в друге.

   — Что с тобой? У тебя с головой всё в порядке?

   — В таком порядке, в каком она никогда не была, — улыбнулся Яков. – Я её хорошо проветрил. И ты в этом сейчас убедишься сам. Я решил сделать обрезание. А ещё я проголодался. Как говорил поэт Владимир Маяковский, «слабеет тело без ед и питья».

   — Обрезание – твоё личное дело. Я человек светский и для меня оно большого значения не имеет. Ты приехал из тоталитарного государства, и никто тебя не упрекнёт в некошерности. А вот насчёт еды ты прав. Скоро обеденный перерыв, готовься.

   — А куда мне обратиться по этому вопросу?

   — Поговори с Шаулем. Он между прочим рав, учился в ешиве*. Если хочешь, зайдём к нему.

 

6

 

  Солнце ещё стояло высоко и его горячие лучи обжигали лицо и руки, когда Яков подошёл к беседке. Здесь по обыкновению никого не было, и прохлада тёплого весеннего дня затаилась под зелёным металлическим навесом. Он сел на скамью и стал ждать, взволнованный новой реальностью и предстоящей встречей.  Справа от него за стройными кипарисами и акациями возвышалась на гребне широкого холма громада гостиницы «Рамада Ренессанс»; изумрудные травяные газоны с разбросанными вдоль каменистых дорожек огромными бесформенными валунами по пологому склону спускались к Мамиле, скрываемой от его взора группой раскидистых деревьев. Вскоре он увидел её в очках с чёрным платком на голове, направлявшуюся к беседке и толкающую перед собой коляску. Тёмно-синее платье отлично сидело на ней, облегая её высокую стройную фигуру. Она шла по дорожке, а он любовался ею, не смея нарушить установленное ими правило – не выходить навстречу, чтобы его никто не увидел с ней.

*религиозное учебное заведение (иврит)

   — Ты прекрасно выглядишь, Рахель. Ни роды, ни смерть Ави не отразились на тебе. Траур уже закончился?

   — Заканчивается.

   — Когда я могу прийти и просить твоей руки? Мне иногда кажется, что ты изменилась по отношению ко мне.

   — Просто я ещё не готова, Яков. Мне нужно время, чтобы прийти в себя.

   — Я понимаю тебя, любимая. Тебе трудно. Потеря мужа, двое маленьких детей… Я буду ждать, сколько нужно. Я люблю тебя, — сказал он, стоя вплотную к ней и смотря на её бледное лицо и большие сияющие глаза. – Родители очень хотят познакомиться с тобой и увидеть девочку и внука.

   Он повернулся к коляске и поднял ребёнка. Сын засопел и доверчиво взглянул на Якова — он ещё не мог знать, какие повороты судьбы готовит ему жизнь.

   — Мне пора возвращаться, дорогой. Мама за последние дни очень устала. Работа, Давид, Тамар. Я должна приготовить ужин, накормить детей и уложить их спать… Не звони мне пока. Я потом сама. До свиданья, Яша.

   Рахель вышла из беседки и поспешила к выходу из парка, а он смотрел ей вслед, переживая какое-то отчуждение, которое почувствовал по отношению к себе и которому не мог найти объяснение. А Рахель с трудом владела собой, стараясь соблюсти дистанцию. Любовь к Якову, с которой безуспешно боролась, была слишком жива в ней. Она боялась потерять контроль над собой и броситься ему на шею и заплакать, и так выдать себя. Поэтому поторопилась уйти, попросту сбежала. Она устала от бессмысленного сопротивления женской природе, которая безошибочно, как компас в бушующем море, указывала ей единственно правильный путь.

 

7

 

  Яков не без удивления нашёл в почтовом ящике приглашение в раввинский суд. Он не сразу связал его с разговором с Шаулем несколько дней назад. Но ошибки быть не могло. Инициированный по его просьбе симпатичным ортодоксом процесс вызвал цепочку событий, которых Яков предвидеть не мог. Его повседневная жизнь была слишком далека от будней и забот религиозного иудея, но он всё же сообразил, что брит-мила, с точки зрения

 

Галахи, лишь часть гиюра*.

  Родителям он ничего не сказал, не желая их волновать, а на следующее утро показал приглашение Ювалю.

   — Ты что-нибудь в этом понимаешь, — спросил он. – Зачем я им понадобился?

   — Я знаю не больше тебя. Мне обрезание сделали на восьмой день, а бар-мицву устроили в тринадцать лет. Вот и вся моя иудейская история. Ничего больше от меня не потребовалось. Да и всё моё окружение такое же. Обычная жизнь, не принуждавшая меня к исполнению заповедей. По-моему, проживание в Израиле, а особенно в Иерусалиме – уже мицва*.

   — И что же мне делать? Идти на суд или нет?

   — Думаю, стоит пойти. Ты еврей и тебе не о чем беспокоиться. Скорее всего, это бюрократическая процедура, которую проводят перед обрезанием.

  Довольный собой, Юваль усмехнулся и углубился в работу.

  «Назвался груздем – полезай в кузов», вспомнил Яков поговорку, соответствовавшую его нынешнему умонастроению. «Принимай жизнь такой, какова она есть, и ничего не бойся», — решил он и, бросив на друга благодарный взгляд, уставился на мерцающий экран монитора.

   В назначенный день он взял отпуск и к дому на улице Хавацелет, где находился религиозный совет, явился заблаговременно. Улица прямой линией сбегала с покатого холма Русского подворья к улице Яффо, где ключом била жизнь, двигались автобусы и машины, магазины были открыты для покупателей,  рестораны и кафе зазывали гостей и шли по своим делам люди. А здесь метрах в двухстах было покойно и малолюдно. Лёгкий ветерок шевелил верхушки деревьев и касался его лица, унося с собой избыточное тепло жаркого весеннего дня. Яков перешёл на другую сторону дороги, постоял ещё несколько минут, собираясь с мыслями, в тени у подъезда, над которым висела доска с надписью «раввинский суд», и, распахнув дверь, поднялся по лестнице на второй этаж. Он оказался в коридоре, где за столиком сидел одетый в чёрный костюм мужчина с чёрной кипой на голове.

   — Я по приглашению, вот оно, — обратился к нему Яков.

   Тот взглянул на бумагу и заученным движением указал рукой в конец коридора.

* посвящение в еврейство (иврит)

* заповедь, завет (иврит)

    — Тебе туда. Там уже ждут.

Яков медленно подошёл к двери, на которой была привинчена табличка «Зал заседаний», и, приоткрыв её, спросил:

   — Можно войти?

   — Да, заходи, пожалуйста, — услышал он голос из глубины комнаты.

   Яков переступил порог и осмотрелся. Посреди небольшого зала стоял длинный видавший виды деревянный стол. Справа и слева вдоль него сидели одетые в чёрные костюмы и кипы мужчины, с любопытством взирающие на него. Председатель в белой рубашке находился в дальнем конце стола. Два небольших окна, одно впереди, другое слева за спинами членов суда, освещали помещение умеренным полуденным светом. Возле стен громоздились шкафы, на полках которых в беспорядке лежали и стояли многочисленные папки и книги.

   — Садись, молодой человек, — произнёс по-русски председательствующий и добродушно улыбнулся Якову.

  Он увидел стул на ближнем конце стола, уселся на него и посмотрел на раввина лет тридцати на противоположном конце стола.

   — Яков бен Илиягу Левин,- прочитал тот с листа бумаги, лежащего перед ним в заблаговременно открытой папке. – Расскажите о себе. Откуда вы родом?

   — Я родился и всю свою жизнь до репатриации прожил в Киеве, — проговорил Яков.

   — А я из Одессы, «жемчужины у моря», в Израиле с семьдесят первого года, меня привезли сюда в пятилетнем возрасте, — подбодрил его председатель. – Скажи, а какие еврейские традиции соблюдались дома?

  Вопрос поставил его в тупик. Детство, юность, студенческие годы – обычная жизнь советского человека, лишённого каких-либо национальных особенностей. Яков со школьных лет знал, что он еврей, об этом ему напоминали и мальчишки во дворе, испытывал известные трудности при поступлении в институт и потом при устройстве на работу, куда его приняли не без помощи отца: тот позвонил своему другу Альтшулеру, главному инженеру проекта, и попросил посодействовать сыну. Сознание принадлежности к гонимому племени заставляло его работать лучше, чем сотрудники-гои, которые, в общем-то, относились к нему хорошо. Да и карьера его сложилась удачно, и ему не пришлось вкусить горечь, которую испытывали многие его знакомые.

  — К сожалению, не помню, чтобы в моей семье что-то соблюдали, — неуверенно произнёс Яков. – Но я для того и приехал сюда, чтобы вернуться к корням.

  — Это очень хорошо. Алия* из Советского Союза для Израиля –благословение Всевышнего.

  Молодой раввин задумался и с весёлым задором посмотрел на Якова.

  — Ты там когда-нибудь ел мацу?

  — Конечно, — обрадовался он. – Однажды мы с отцом накануне пасхи пришли к синагоге на Щековицкой, нам сказали войти со служебного входа. И какой-то паренёк в ермолке вынес нам из комнаты, где стояла пекарная машина, пакет с ещё тёплой мацой. А в другой раз мы поехали на Оболонь, новый район Киева, нашли дом по адресу, записанному на клочке бумаги, поднялись на какой-то этаж и позвонили в дверной звонок три раза, так было условлено, чтобы хозяин знал, что это свои. Ну, к нам вышел человек, оглянулся по сторонам и впустил нас в квартиру. Он вынес отцу пакет, и мы, стараясь не производить шума, удалились. Дома мы несколько дней ели мацу вместо хлеба, мама готовила мацовую бабку, я мазал листы шоколадным маслом и пил чай. Было вкусно.

   Председательствующий негромко переводил сказанное коллегам, и те благодушно улыбались и кивали головами.

   — А еврейские блюда вы дома готовили?

   Яков задумался. Родителям о вызове в суд и о своих намерениях он ничего не говорил и сейчас решил не вовлекать их в неловкую ситуацию, в которой оказался.

   — Думаю, лучше спросить об этом тётю Розу.

   — Скажи мне её телефон.

   Яков назвал номер, который молодой раввин сразу же набрал – чёрный телефонный аппарат стоял на столе возле него.

   — Алло, здравствуйте, это Игаль из раввинского суда. Будьте добры, позовите Розу.

  Яков услышал доносящиеся из трубки обрывки разговора, а потом отдалённый голос тёти.

*репатриация в Израиль (иврит)

 

   — Мы тут беседуем с Вашим племянником Яковом… Да Вы не волнуйтесь. С ним всё в порядке. Просто, хотелось задать Вам несколько вопросов… Вы

говорите на идиш?  Да, я понимаю. А вы знаете популярные выражения и поговорки? Она учила идиш в еврейской школе до войны? Прекрасно.

  Молодой раввин замолчал, ожидая кого-то, и заговорщески подмигнул Якову.

   — Берта Рувимовна? Здравствуйте.

  Он заговорил на идиш, и его собеседница, насколько Яков мог понять по веселому настроению и доброй иронии раввина и улыбкам его коллег, с удовольствием поддерживала беседу. Кое-какие слова были ему знакомы, а упоминание «гефилте фиш» и «а гит ёнтеф» сразу же прояснило тему разговора. Минут через пять молодой раввин попрощался и положил трубку.

   — Замечательная женщина, эта Берта. Жаль, её поколение уходит. Вторая мировая унесла шесть миллионов евреев. Исчезает великая культура, цивилизация. – Он взглянул на Якова. – Спасибо, что ты пришёл. Мы дадим тебе рекомендацию. Жди приглашения.

    Яков вышел из здания и побрёл вниз в сторону улицы Яффо. Появление его в суде и весь ход событий натолкнули его на раздумья.

«У каждого человека, как и у меня, своя история и судьба, приведшая его сюда. Здесь такое разнообразие типов, мы так отличаемся друг от друга. Трудно поверить, что евреи собрались здесь сами по своей воле, без вмешательства высшей силы. В каждой из стран рассеяния происходило нечто, что заставило их подняться и бежать. Гриша остроумно заметил мне однажды, что в Израиле живут евреи разных национальностей. Надо бы с ним увидеться, узнать, как дела в танковых войсках».

    Гриша уже второй год служил в армии. Они встречались редко, больше переговаривались по телефону, когда его отпускали домой в конце недели. Да и самому Якову должна была вот-вот прийти повестка явиться на призывной пункт.

   По пешеходной улице Бен Йегуда Яков поднялся к общественному центру Жерар Бехар, где на стоянке оставил машину, и вернулся домой.

 

8

 

   В день операции Яков не стал задерживаться на работе, как это обычно делал, а сразу поехал в Рехавию.  Припарковавшись на подземной стоянке, он поднялся лифтом на пятый этаж и обратился к секретарю хирургического отделения поликлиники.

   — Шалом, у меня направление на операцию.

  Он протянул девушке письмо, полученное по почте несколько дней назад.

Симпатичная секретарь с плохо скрываемым интересом посмотрела на Якова, взяла протянутый лист бумаги и принялась что-то печатать на компьютере.

   — Я тебя зарегистрировала. Операция состоится минут через сорок. Пройди в комнату ожидания. Тебя позовут.

   — Спасибо, милая.

   Он вошёл в помещение, в котором стояло несколько мягких кресел и стульев, а в углу был установлен телевизор. Из окна открывался прекрасный вид на парк Сакер, благоухавший свежей зеленью деревьев и травы, над которым возвышалось на холме увенчанное флагом здание кнессета. Он сел на стул и принялся рассматривать висящие на стенах в простых белых рамах постеры картин Пикассо, Матисса и Кандинского. Минут через десять в комнате появился черноволосый мужчина в голубом халате.

   — Яков Левин? – спросил он.

   — Да.

   — Иди за мной.

   Вслед за медбратом он вошёл в хорошо освещённый зал, оснащённый медицинским оборудованием и разделённый на части разноцветными занавесями.

    — Раздевайся за ширмой и одень этот халат, — мужчина указал на аккуратный пакет на стуле. – Ты сегодня принимал душ?

   — Утром.

   — Вот и отлично. Потом ляжешь на постель, и я тебя побрею.

   Сообразив, что предстоит побрить, Яков снял одежду и, накинув на голое тело халат, растянулся на сияющей чистотой и слегка пахнущей стиральным порошком простыне.

   Медбрат вернулся и бесцеремонно взялся за дело. Закончив орудовать бритвенным станком, он обработал кожу спиртом и, подмигнув Якову, скрылся за занавесом. В паху покалывало и пощипывало, а испаряющийся спирт вызвал ощущение приятного холодка. Занавес раздвинулся, и к постели приблизился сотрудник в голубом халате, сопровождаемый медбратом.

   — Томер, пациент готов? – спросил тот.

   — Раздет и побрит.

   — Бери его.

   — Беседер, Идан.

   Томер, так звали медбрата, покатил его за шедшим впереди врачом. Яков, блаженно растянувшийся на мягком матрасе, пытался проследить, куда его везут. Выехав из большой комнаты, он оказался в коридоре, затем широкая дверь перед ним открылась, и он увидел заполненную сумрачным светом операционную. Его подкатили к стоящему в центре столу, и Томер помог ему перебраться на него. Огромная лампа над ним зажглась ярким голубоватым огнём. К Якову с другой стороны подошёл ещё один человек в таком же халате.

   — Молодой человек, как ты себя чувствуешь? – спросил один из хирургов.

   — Хорошо.

   — У вас нет аллергии на какое-нибудь лекарство?

   — Не припомню такого.

   — Сейчас мы сделаем тебе укол. Для обрезания нужна местная анестезия.

   Яков почувствовал, как тонкая игла вонзилась в мошонку, и содержимое шприца быстро разлилось в паху, сковав его холодом. Врачи склонились над ним и Яков, скосив глаза, наблюдал за ходом операции. Он не ощутил боли, когда один из них срезал кожу, собранную вокруг члена, а другой сшивал образовавшийся разрез. Вся операция продолжалась минут двадцать. Ему сделали перевязку, Томер помог перебраться на постель и выкатил Якова из операционной.

   Его доставили в палату с несколькими кроватями, стоящими вдоль белых свеже-покрашенных стен, и положили на одну из них. Он осмотрелся. На соседней кровати лежал мальчик лет восьми, а на других – мужчины в кипах, оживлённо переговаривающиеся между собой. Через некоторое время Яков увидел, что у одного из них обильно пошла кровь, и на простыне показалось большое красное пятно. Он позвал Томера. Тот, взглянув на залитую кровью постель, позвал врача. Мужчину положили на постель и повезли в операционную.

   Потом пришёл раввин и стал читать молитвы. В палате появилось несколько человек, наверное, родственников одного из мужчин. Он полулежал на кровати, лицо его светилось радостью, а люди в комнате, образовав круг, танцевали и пели вместе с раввином.

   — Как ты себя чувствуешь? – спросил Якова вошедший в палату Идан.

   — Неплохо, пока не болит.

    — Ну, тогда одевайтесь. Можно тебя уже выписывать. Если будут проблемы, ты знаешь, куда обратиться. Хотя, я уверен, этого не случится. А о девушках, пока не заживёт, не думай.

    — Я понимаю. Спасибо, доктор, — поблагодарил его Яков.

   Он медленно встал с кровати и подошёл к тумбочке, на которой лежали все его вещи. Одевшись, Яков попрощался со всеми и медленно вышел из клиники. Он спустился на лифте на стоянку и сел в машину.

   Яков припарковался возле дома, медленно поднялся по лестнице на второй этаж и позвонил в дверь. Он услышал шаги и чуть настороженный голос.

    — Яша, это ты?

    — Я, мама.

   Он чмокнул её в щеку и удалился в свою комнату.

    — Что случилось, сынок? – спросила Ребекка Соломоновна, и Яков уже не первый раз убедился в её необычной женской интуиции.

    — Я сегодня сделал обрезание.

    Теперь ему нечего было таить. Интрига, которую Яков вёл до сих пор, исчерпала себя и, вместе с нарастающей болью, он почувствовал удивительную внутреннюю свободу и гордость.

    — То-то мы с папой вчера говорили об этом, но решили не спрашивать тебя. Как прошла операция? – взволнованно поинтересовалась Ребекка Соломоновна.

    — Прекрасно. Правда, побаливать стало.

    — А на что ты рассчитывал? Тебя же резали. – К ней вернулось её всегдашнее самообладание. – Тебе нужно сделать тёплую ванночку. Советские евреи, которым посчастливилось сделать обрезание, пользовались простым, но надёжным методом лечения. Они разводили в кипячёной воде марганцовку, обладающую прекрасными антисептическими свойствами. Она убивает любую заразу. Не сомневайся, она там есть, просто мы её не видим.

    Ребекка Соломоновна деловито продефилировала на кухню и открыла шкафчик, где хранились лекарства, бинты и прочие предметы первой помощи. Она нашла маленькую бутылочку с розово-фиолетовыми кристаллами, и её лицо зарделось улыбкой удовлетворения.

   — Так сынок, снимай брюки. Я помою миску, она должна быть чистой, как первая любовь, и приготовлю раствор.

   Яков вздохнул и покорно поплёлся в ванную.

   Через час пришёл с работы Илья Зиновьевич. Он сразу же узнал специфически запах марганцовки и почувствовал особую атмосферу дома и приподнятое настроение супруги.

   — Чем это пахнет, Рива? – притворно недоумевая, спросил он.

   — Марганцовкой, Илья.

   — Ты что, порезалась чем-то?

   — Это, папочка, наш сын обрезался, — засмеялась Ребекка Соломоновна.

   — Ага, значит, революция, о которой твердили большевики, свершилась. Яша, ты живой?

   — А как же, папа. Вот только что прилёг.

   — Ну, ты конспиратор.

   — Не хотелось вас с мамой волновать.

   — Молодец, хороший мальчик, — сыронизировал Илья Зиновьевич. – Давай- ка мать, накрывай на стол. Выпьем, закусим. Это событие надо отпраздновать.

   Он взглянул на немного смущённого сына и спросил:

   — А как ты теперь на работу ходить будешь?

   — Завтра позвоню секретарше отдела Хемде и возьму отпуск. Думаю, недели две хватит.

  Илья Зиновьевич достал из бара бутылку добротного французского коньяка «Реми Мартен»  и разлил его по гранёным хрустальным рюмочкам.

     Утром Яков проснулся от не сильной, но вполне ощутимой боли. Родителей уже не было дома, они уходили на работу до семи, минут на пятнадцать раньше него. Обычно они будили его, но сегодня старались не шуметь и ушли, оставив его спящим и полагая не без основания, что и в этом случае сон – лучшее лекарство.

    Яков осторожно, стараясь не травмировать рану, поднялся с кровати и направился в кухню, где на столе лежала оставленная мамой коробочка с анальгином. Он запил таблетку водой и взглянул на часы. Время приближалось к десяти, и уже пора было напомнить о себе. Он вошёл в гостиную, сел в кресло, поставил на колени телефонный аппарат и набрал номер секретаря отдела.

   — Шалом, Хемда. Это Яков говорит.

   — Яшенька, ты где? Почему не на работе? — прогремел в трубке насыщенный баритонами голос.

   — У меня вчера была небольшая операция, и я хочу взять отпуск.

   — Подробней, пожалуйста. Что за новости? – забеспокоилась Хемда.

   — Я сделал обрезание, — после короткого раздумья выпалил Яков.

   — Брит-милу? О-хо-хо, да ты герой, Яша. Вот не думала, что ты не обрезан.

   — Хемделе, дорогая, если бы в Советском Союзе со мной сделали такое, родителей уволили бы с волчьим билетом.

   — Да, да, я понимаю, — вздохнула она. – Ну, молодец, я горжусь тобой. Сколько дней тебе оформить?

   — Дай-ка мне десять рабочих дней, — повеселел Яков.

   — Договорились. Надеюсь, у Йосефа не будет возражений. Ему придётся сказать правду. Но больше никому.

   — Спасибо, Хемда. С меня шоколадка, — сказал он и положил трубку.

   За открытым окном разгорался ясный весенний день, с улицы доносился неугомонный птичий гам, прерываемый иногда шумом проезжающих машин.

 

9

 

   После встречи с равом Шимоном прошла неделя, заполненная обычной жизнью вдовы. Рахель поднималась рано утром, будила Тамар, готовила ей еду, одевала и кормила Давида, а потом провожала дочь в детский сад. На обратном пути забредала в маленький живописный садик, где к тому времени уже собирались молодые и не очень молодые женщины с детьми и с колясками, потом заходила в супермаркет недалеко от дома. После обеда она вместе с Давидом забирала Тамар из детского сада, и они втроём направлялись на детскую площадку. Там Рахель встречалась со школьной подругой, первый муж которой погиб в секторе Газа во время первой интифады*. Общность судеб сблизила их ещё больше. У Эммы было трое

детей, старшего она родила от погибшего мужа, а теперь носила под сердцем четвёртого ребёнка. Она была счастлива со вторым мужем, и это укрепляло в Рахели уверенность, что и у неё всё получится и у Тамар и Давида будет отец, который примет их и полюбит, как своих.

    Вечером она нашла в сумочке визитную карточку, полученную от рава Шимона, и позвонила свахе. На следующее утро она с Давидом на руках вошла в её просторную квартиру. Хана оказалась миловидной женщиной средних лет с округлым ухоженным лицом и выразительными миндалевидными глазами. Её волосы, по тысячелетнему еврейскому обычаю, покрывал элегантный головной убор, сделанный из плотной блестящей ткани тёмно-синего цвета. Голубая блузка плотно прилегала к основанию шеи, а рукава заканчивались на запястьях, оставляя постороннему взгляду лишь красивые мягкие ладони и пальцы. На ней была одета длинная юбка, достигавшая тонких щиколоток, а на ногах – высокие синие чулки и пара чёрных лакированных туфель.

   Рахель ещё вчера, разговаривая с ней по телефону, обратила внимание на особую доброту Ханы, а сегодня её первое впечатление пополнилось лицезрением неординарной женщины, кипучая деятельность которой диктовалась не столько выгодой, сколько искренним радушием и милосердием глубоко верующего человека.

   — У тебя чудный мальчик, Рахель. Как его зовут? – спросила Хана.  

   — Давид, — ответила она, прижимая мальчонка к груди.

   — Есть ещё дети?

   — Дочь Тамар, ей пять лет.

   Рахель смутилась. В голове мелькнула мысль, что наличие детей может стать существенным препятствием при поиске подходящей кандидатуры. Кому нужна вдова с двумя малолетними детьми?

   — Я очень хорошо понимаю тебя, — сказала Хана, будто поймав налету беспокойство сидящей перед ней женщины, — но ты ошибаешься, милая – дети никогда не были помехой. Поверь моему богатому опыту. Ты красива, в тебе столько благородства… У меня нет ни капли сомнения: у тебя всё будет хорошо.

*восстание (араб.)

 

   Сваха поднялась с кресла и подошла к столу.

   — Скажи мне твой номер телефона, я запишу. Тебе позвонят через пару дней.

   Она взглянула на Рахель и Давида и улыбнулась.

   — Ты будешь счастлива, милая, вот увидишь.

   Через несколько дней в доме Рахель раздался звонок. Звонил мужчина, назвавшийся Хаимом. Он сказал, что её номер дала ему Хана Голан, и предложил встретиться вечером.

 Кафе «Арома» на улице Эмек Рефаим было знакомо ей издавна. Здесь она не раз бывала с сотрудниками и заходила сюда однажды с Ави и Тамар во время прогулки по Немецкой слободе. Не сумев найти никого из подруг, кто бы мог присмотреть за детьми, Рахель вынуждена была обратиться к Шушане, которая не скрывала своего несогласия с намерениями дочери.

   — Ты уже жила с нелюбимым мужем. Зачем же снова испытывать разочарование. Ты достойна лучшей доли.

   — А если я полюблю этого человека? – не сдавалась она.

   — Поступай, как считаешь нужным, — вздохнула Шушана.

   Рахель одела нарядное длинное платье, накинула на плечи лёгкую кожаную курточку и, обнявшись с матерью и поцеловав детей, вышла на улицу. Солнце уже скатилось за крыши домов, но воздух ещё был насыщен неярким золотистым светом, игравшим на стенах облицованных иерусалимским камнем домов. Автобусная остановка находилась недалеко, и вскоре она уже сидела в удобном кресле и смотрела на проносящиеся мимо городские пейзажи.

   Рахель сошла с автобуса и двинулась по мощёному плиткой тротуару к небольшому стеклянному павильону. У входа в кафе она заметила высокого черноволосого мужчину лет тридцати пяти с вязаной кипой на голове и подошла к нему.

   — Ты Рахель, если я не ошибаюсь? – негромко спросил он.

   — Да.

   — Я Хаим, мне будет приятно с тобой познакомиться. Давай-ка, выпьем кофе и поговорим.

  Он предупредительно открыл перед ней дверь и пропустил её вперёд. Они сели за свободный столик для двоих у стены. Девушка в фирменной униформе подошла к ним, приветливо улыбаясь, и положила на столик увесистое кожаное меню. Они заказали капучино с шоколадными пирожными. Хаим застенчиво посматривал на Рахель, не решаясь открыто взглянуть на неё, но ей было очевидно, что она ему нравится. Длинное бежевое платье мягко облегало её стройное тело, смуглое лицо, слегка раскрасневшееся от ходьбы и волнения первой встречи, было прекрасным. В отличие от него, Рахель, не смущаясь, рассматривала сидящего перед ней человека. Хаим не был красив, но высокий лоб придавал его лицу интеллигентность, характерную многим еврейским мужчинам. Серая модная рубашка с расстёгнутым воротничком спадала с плеч на широкую грудь, кожаный ремень надёжно охватывал поясницу, а аккуратные тёмно-коричневые брюки обтягивали плотные бёдра. Добротные туфли и одежда говорили о его хорошем вкусе и довольно высоком социальном статусе. Хаим перехватил её заинтересованный взгляд и, усилием воли преодолев некоторую скованность, произнёс:

   — Расскажу о себе. Я по специальности инженер-электронщик, работаю в INTEL на Хар Хоцвим, зарабатываю неплохо, — он сделал паузу, чтобы убедиться, что Рахель слушает его, и продолжил. – Я был женат, у нас родился мальчик, но жена год назад погибла. Она ехала на работу. На одной из остановок в автобус поднялся араб с поясом смертника. Его заметили, но было уже поздно. Он привёл в действие адскую машину. Яэль сидела недалеко от него. Взрывом автобус покорежило и разнесло на куски. Её с трудом удалось опознать среди погибших.

   Хаим вновь замолчал, борясь с комком горечи, перехватившим горло.

   — Я очень сожалею. Прошу тебя, не надо больше об утратах, — произнесла Рахель, наблюдая, как он старается справиться с волнением, нарушившим его душевное равновесие. – Мой муж тоже погиб два месяца назад. Как сотрудник секретной службы, он участвовал в ликвидации террориста под Хевроном.

   — Да, я слышал об этом от моего приятеля. Хана тоже мне рассказала.

   Он улыбнулся, сверкнув карими глубоко посаженными глазами. Подошла с подносом официантка и поставила на столик две чашки ароматного кофе и два блюдца с пирожными.

   — Выпьем капучино, Хаим. Здесь его хорошо готовят.

   — Ле хаим, Рахель.

   Он отпил глоток, и брови его поднялись, выражая удивление и одобрение.

   — Действительно, очень вкусно.

   Они пили кофе, закусывая пирожным, и разговаривали. Постигшая обоих жизненная драма, сблизила их, между ними возникло взаимопонимание и желание поддержать и утешить друг друга. Теперь Рахель воспринимала Хаима с симпатией, оценила его живой ум, общительность и чувство юмора. Она не могла не заметить, как горели его глаза, когда он смотрел на неё. Безошибочное женское чутьё подсказывало ей, что она ему очень понравилась.

  Правила сватовства людей религиозной общины требуют сдержанности от мужчины и скромности от женщины. Рахель это знала и понимала, как трудно даётся Хаиму контроль над собой и невозможность открыто выражать свои чувства. Он проводил её до остановки, попрощался, помог подняться в салон, и она видела, как он долго смотрел вслед уходящему автобусу.

   — Как прошла встреча, Рахель? – спросила Шушана.

   Она всматривалась в посвежевшее от прохладного вечернего воздуха лицо дочери, пытаясь прочесть в нём её чувства и мысли. Спокойствие и умиротворение, исходившее от Рахель, не оставляли сомнений в том, что свиданием она довольна.

  — Хорошо, мама. Он солидный, серьёзный человек, не красавец, но умница. Меня это вполне устраивает. Жена его погибла в автобусном теракте. Остался мальчик десяти лет. Работает, неплохо зарабатывает. Уверена, что я ему понравилась.

   — Ты красавица, Рахель. Ничего удивительного нет в том, что нравишься мужчинам. Только не торопись. Ты восприняла его рассудком. Но для женщины главное чувства, любовь. А до этого, наверное, ещё далеко.

   — Я никуда не спешу, мама. Повстречаюсь с ним ещё и ещё, пока не почувствую, что он мой мужчина.

   Из соседней комнаты выбежала Тамар и обняла Шушану за ноги.

   — Бабушка, бабушка, пойдём играть.

   — Сейчас, моя хорошая. А как там Давидик?

   — Он спит, бабушка.

   — Мама, ты не устала? – спросила Рахель.

   — Нет, всё в порядке. Сыночка я покормила и переодела. Он очень сладкий.

   Шушана замолчала, задумавшись о чём-то, и взглянула на дочь.

   — Вот ты сойдёшься с другим мужчиной. Но ты не запретишь Якову видеться с Давидом. А потом этот человек узнает, что сын твой не от мужа. Что он подумает? Будет скандал. Он же верующий.

   — Я поговорю с Яковом. Он не может не понять и не согласиться, — неуверенно сказала Рахель.

  На следующий день она позвонила Хане. Обращение к свахе предполагало обмен информацией, позволяющей ей принимать решения и предпринимать очередные шаги.

   — Шалом, милая. Скажи, тебе приглянулся Хаим? – услышала она в трубке её задорный голос.

   — Да, он достойный человек. Я хотела бы с ним поближе познакомиться.

   — Я говорила с Хаимом. Он в восторге от тебя. Всё прекрасно. Я ему скажу, чтобы ты готова встречаться с ним ещё.

   — Спасибо, Хана.

   — Будь счастлива, Рахель.

 

10

 

     В Саду роз было немноголюдно, как всегда бывает в рабочие дни. В воздухе стоял терпкий запах свежей травы, елей и кипарисов, смешанный с едва уловимым ароматом роз. Здесь, на гребне холма они в изобилии цвели и благоухали под ярким весенним солнцем. Снизу, с дороги, проходящей за кустами и деревьями, доносился порой отдалённый шум машин. Но в саду было уютно и тихо, и слышен даже гуд неугомонных пчёл, собиравших с распустившихся бутонов свою сладкую добычу. Новое здание Верховного суда с северо-восточной стороны и прямоугольное сооружение кнессета с огромным полотнищем над плоской крышей с юга создавали атмосферу торжественности и покоя. Вначале они прогулялись по петляющим дорожкам и зелёным газонам, спустились к покрытому лёгкой рябью пруду, а потом сели на скамейку в белой ажурной беседке, обвитой сверху длинными вездесущими побегами растений.

   — Мои родители эмигрировали из Польши в конце пятидесятых годов. Тогда руководителем страны стал Станислав Гомулка. Говорят, он не был юдофобом, а на изгнание евреев пошёл под давлением общества, больного антисемитизмом. Мне тогда исполнилось два года. Поселились в Иерусалиме. Когда подрос, меня определили в религиозную школу. Потом служил в армии и одновременно учился в военной ешиве. Женился на Яэль в двадцать четыре года. Я тогда заканчивал первую степень в Еврейском университете. Через год родился сын Матан.

   Рахель внимательно слушала Хаима, не без любопытства посматривая на него. С ним было интересно. Она сознавала, что он превосходит её в образовании и эрудиции, но не боялась этого, полагая, что такие его преимущества могут стать надёжной основой их отношений, его компенсацией за её практический ум и телесную красоту. У него, думала Рахель, много достоинств. Он интеллигентный человек, искренне желает создать семью, у него мягкий характер, он любит детей, с радостью примет Давида и Тамар, и наверняка никогда не будет изменять. И что важно, он влюбился, в этом нет никаких сомнений.