ТАТЬЯНА ШЕРЕМЕТЕВА. Ангел легкокрылый
ГЛАВА ИЗ РОМАНА “ВКУС, ЗНАКОМЫЙ С ДЕТСТВА”
Сегодня в семь утра позвонила моя сестра Галка и сказала, что хочет увидеться со мной. Это означает, что этот день для дел пропал. Ну что же, надо готовиться: летает она на своем здоровенном внедорожнике даже по нашим дорогам, как легкокрылый ангел по заоблачной выси. Будет второй завтрак, обязательно. Ей же не нужно следить за сантиметрами и килограммами. Это я вечный заложник борьбы за свою красоту. В детстве наши отношения не складывались, слишком разные мы были с самого начала. Когда Галка родилась, для меня рухнул мир. Подозреваю, что своим рождением она обязана родительской неосторожности. Мама, скорее всего, не ожидала такой подлянки от своей репродуктивной системы. Короче, просмотрели они, потом затянули с решением, а потом уже стало поздно. И на свет появилась моя младшая сестра.
В детстве она была беленькая льняная девочка. А потом выросла и стала, как отстиранная в отбеливателе. Красок почти нет, ресницы прозрачные, волосы слишком светлые, тоже почти бесцветные, руки-ноги, как вермишелинки. А черты лица остались детскими – мягкими, чуть размазанными по лицу. Широкий мягкий нос, широкий рот. Почти круглые забавные глаза. Наш последыш.
Взрослые мужики начали на нее реагировать когда она была еще школьницей. Я много раз думала, почему она так нравится мужчинам. И потом поняла, что ее внешность задевает, наверное, их самые чувствительные и потаенные струны. Они ее вожделеют не только как взрослую женщину, она, мне кажется, будит в них какие-то Гумбертовские комплексы, прости господи. Она для них одновременно и взрослая, с которой можно, и девочка, с которой нельзя, и от этого еще больше хочется. Короче, Галка наша получилась испорченной девицей. И поди ж ты, ведь и ей тоже нравились не одноклассники, она их вообще не замечала. Ей с четырнадцати лет стали нравиться совершенно взрослые мужики.
К учебе моя сестра рано потеряла всякий интерес, она рвалась во взрослую жизнь.
Вступительные экзамены в ветеринарную академию она провалила, но горевала недолго. И вскоре торжественно объявила моим бедным родителям, что это все не беда и что есть хорошая специальность – водитель такси. Она сама видела объявление таксопарка. Заодно и машину водить как следует научится. Думаю, что свой первый инфаркт мой отец заработал именно после этих ее слов. Она очень хотела быть самостоятельной. И поэтому, пока родители искали ей преподавателей для подготовки в пединститут, отнесла свои документы в педучилище. Ей засчитали тройки, полученные на экзаменах в академию и зачислили на дошкольное отделение. Родители понадеялись, что там, среди девочек, она будет в относительной безопасности, и сдались. Скоро она уже выгуливала малышей на детской площадке детсада, а всех родителей профессионально называла «мамашами и папашами». Да, к сожалению, там были и папаши. То есть оказалось, что острота проблемы снята не была. И вот сейчас моей сестре почти сорок. У нее все такой же по-детски мягкий нос и большой рот, который охотно, при первой же возможности, расползается в улыбке, джинсы на тощей заднице и почетный первый номер наверху. За что ее до сих пор любят мужики – непонятно.
Из детского садика она давно уволилась. Все ее бывшие мужья, каждый по очереди, готовы были кормить и одевать свою бывшую жену, а она, несмотря на это, начала свой оригинальный бизнес. Ну не любит моя сестра легких решений. Галка стала расписывать деревянную мебель, а потом – все, что попросят.
Началось с того, что однажды она приперла с помойки домой большой старый сундук. Отшкурила его, прогрунтовала и нарисовала на его стенках и крышке фантазию на тему какого-то там жития святых. Не знаю, как это правильно назвать, но ангелы ее были ужасно трогательные и все, как один, похожи на саму Галку. Иногда мне бывает стыдно перед нашими родителями. Они всю жизнь ездили на работу полтора часа на метро в один конец, в обеденный перерыв мать бегала по продуктовым магазинам, вечером с сумками возвращалась домой. Отец тоже изо всех сил старался для своих «девочек», как он называл нашу женскую троицу. Но ему все время мешали бабы, а он не мог им отказать. Галка пошла в него.
Наши с сестрой жизни нельзя сказать, что так уж удались, родителям особенно гордиться было нечем.
Младшая теперь уже надолго одна, это точно. Но, правда, хорошо зарабатывает, заказов хоть отбавляй, опять же бывшие мужья почему-то ее не забывают и регулярно подкидывают вспомоществование.
Старшая дочь – это я. Для мамы я Манечка, а для Галки – Мака. Моя сестра с детства называет меня только так. С моим именем это не имеет ничего общего. Мака – это производное от «макака»: в детстве Галка тоже не очень любила меня. Я уже давно привыкла к этому имени, и оно мне даже нравится. В нем я слышу отзвук нашего детства, тем более что про первоисточник никто, кроме нас с сестрой, не знает. У меня жизнь тоже сложилась, на мой взгляд, по-дурацки. Но с Галкой мне не по пути. Я пошла не в папу, а, скорее, в маму. Тайны мироздания для меня открываются не через половые органы. Я, что называется, не по этой части. Додумать про себя я не успела. Галка прилетела еще быстрее, чем я думала. У ангелов своих, наверное, научилась. Загремели ворота, зарычала ее звероподобная машина, залаял в восторге Ванька, дом наполнился шумом и ароматом дорогих духов. И я перестала злиться.
У Галки, как только она переехала еще к первому мужу, всегда жила какая-нибудь живность. У нее лечилась галка (с маленькой буквы) с подбитым крылом, был попугай (конечно, Кеша) без лапки, собаки и кошки выглядывали из всех углов ее большой квартиры. Сейчас она приперла с собой маленькую Жулю – хитрую, умную, кудрявую, неопознанной породы собаку. Жуля и Ванька начали носиться по снегу, а мы с Галкой уселись на кухне.
Ну и зачем она привезла эти эклеры? Мы с детства любили их больше всего. Раньше они были длинненькие, плотные, немножко хрустящие, а крем там был по всей длине. Это по нынешним воровским временам начинку туда почти не кладут. Ну ладно, в конце концов, один раз в жизни можно. И какая уже разница, одно или три? Они же совсем маленькие… Десять пирожных ушли до обидного быстро. Поэтому мы открыли плитку черного шоколада, а потом заполировали все маминым малиновым вареньем. Вот за это я Галку просто ненавижу. Она сидела, положив тонкую ножку на острую коленку другой ножки, и прозрачными пальчиками запихивала в большой рот ложку с вареньем. Глаза ее весело круглились, нос от улыбки расползался на стороны. Она опять была похожа на ангела со своих росписей – только не на печального, а весьма довольного жизнью.
– Ладно, хватит жрать, давай рассказывай, – сказала я, демонстрируя свою отстраненность от этой оргии, которую позволила себе, конечно же, под Галкиным давлением.
– А что рассказывать?
– Ну не чаи гонять ты сюда приехала?
– Ну нет, в смысле да… В общем, у меня новость.
– О, боже, у тебя все новости на одну тему. И кто он?
– Он – областной кукольный театр.
– Чего?
– Мака, мне предложили сделать декорации к их спектаклю. Расписать задники сцены и переднюю стенку. Представляешь? Им нужны мои ангелы. Мне позвонил их главный и так и сказал: «Галина Кирилловна, нам нужны ваши ангелы». Детям нужны и взрослым. Потому что они – это добро и свет. Потому что они – это дети. Потому что я – похожа на них.
– Это они похожи на тебя.
– Хрен с ним, пусть они похожи на меня. Знаешь, что он еще сказал?
Галка сделала паузу и на нервной почве поскребла столовой ложкой по дну банки.
– Он сказал, что главную куклу они хотят лепить тоже с меня. Им нужны лупоглазые глаза, нос носопыркой и рот – от уха до уха и что-то светленькое и жиденькое на голове. Чтобы смешно было.
Галка торжествующе посмотрела на меня. По-моему, она ждала оваций.
– Галочка, тогда точно с тебя лепить будут. И к бабке не ходи.
Галка растроганно улыбалась. И действительно была похожа на ангела, того самого, смешного.
– Молодец, умница. Как творческий процесс в целом? Заказы, кроме этих кукольников, есть?
– Да. Полно! Знаешь, я хочу, если разбогатею, открыть собачий приют. И еще кошачий.
– Ну не дают тебе покоя ветеринарные лавры. Ты лучше скажи, кто там у тебя из интересных заказчиков сейчас? Опять Рублевка?
– Да, там пара клиентов с Рублевки, один ничего – адвокат, богатенький, жена молодая, бэбик, нянька и все такое. А другой – редкий козел. Ударился в православие и говорит мне, что у меня не библейские ангелы. Я ему объясняю, что мои ангелы – это дети с крыльями. Они плачут и смеются, они просятся на ручки, их надо защищать и любить. А он мне опять свое: рисуй шесть крыльев и чтобы все прилично и без шалостей. Я ему предлагаю, давайте лучше я их вообще без крыльев нарисую. А хотите, нарисую просто крылья? И у каждого крыла будет свой характер и судьба.
Галка шмыгнула носом от полноты чувств:
– Я о них в последнее время очень много думаю.
– О клиентах?
– Об ангелах.
Она «дуя», как когда-то она обзывалась. Наш последыш. Но я понимаю, что без нее и без ее глупости моя жизнь была бы намного беднее.
– Как твой зоопарк?
– Ой, отлично! На той неделе позвонили, на дороге брошенный бультерьер сидит. Его хозяева к столбу привязали, сволочи, и сами уехали. Записка на ошейнике: Зовут Октан. Привит.
– А чип?
– Они что, дураки? По чипу хозяев мигом можно отыскать. Чипа нет. Зато собака есть. И теперь с ней будет все в порядке.
– Ты что, его к себе взяла?
– Ну взяла – просто на передержку. Хотя он такой хороший, просто очень несчастный. Я Юрку попросила, чтобы он сегодня с ним посидел. Ну и всю остальную мелюзгу покормил.
– Юрка – это твой третий?
Я прекрасно помнила, что он был четвертый муж. Вредная я все-таки баба. И завистливая.
– Да какая разница? Знаешь, они все теперь мне, как братья. Я как-то совершенно по-другому к ним относиться начала. Не как к мужьям.
– А жены их нынешние тебя не раздражают?
– Особенно нет. Две девчонки вообще мне нравятся. Мы даже немножко дружим. Они меня про своих расспрашивают, я им советы даю, как с ними лучше уживаться. Хотя главный мой совет, знаешь, какой?
Галка улыбнулась, рот разъехался от уха до уха, нос расползся по щекам, и она опять стала похожа на своего веселого ангела.
– Главный мой совет, только я им об этом никогда не скажу… Так вот, главный мой совет: не ходите, девки, замуж. Вообще. Сами живите, сами зарабатывайте, сами за себя отвечайте. Это так здорово! Ну кто бы мне позволил четыре кошки и две собаки держать? И еще Кешу? И разве бы начала я писать? Я ведь, не смейся, пожалуйста, почти настоящий художник. Я уже документы в Союз художников подала. Ну и главное – я сама зарабатываю. И распоряжаюсь своей жизнью и своими деньгами как хочу.
Я заглянула в банку. Никаких признаков варенья там не наблюдалось.
– Ну хорошо, ты все сама. Не считая твоих мужей, которые тебе всю жизнь помогают. Ладно, не будем об этом. А я вот все не сама. У меня все – муж. И я за ним, как сама знаешь в каком месте. Ржать не надо, пожалуйста. Я не о том. Но скажи мне, что у нас ценится больше? Собственные женские завоевания или удачный брак? Ну ведь сколько бы одинокая баба ни билась, сколько бы наверх ни карабкалась, все равно ее будут жалеть. Потому что важнее быть замужем, чем сделать свою карьеру. А самое хорошее – это сделать карьеру мужу. Потом и сама можешь ползти по этой лестнице вверх. Если ноги себе не переломаешь.
– Конечно, я всегда знала, что живу не так. А ты у нас – образец для подражания. Деньги, семья, творческая работа – как бы. Слушай, Мака, скажи честно, тебе твой Чернов еще не осточертел? Столько же не живут. Во всяком случае не живут вместе. Я же помню, какой ты когда-то была. Тебе совсем другие мужики нравились. Да и работа твоя – что-то непонятное. Ты хоть один сценарий продала? Про твои, так сказать, благотворительные проекты я знаю, ты рассказывала.
– Ну все. Ты меня разозлила. Сиди теперь тихо и слушай. Любовь-морковь меня давно перестала интересовать. Для меня гораздо важнее другие радости. И потом, у меня есть зависимость. Да не пугайся ты так, это не героин и не водка. Это зависимость от статуса. Ужас, как звучит, но это правда. Разные глупые девушки, типа тебя, думают, что, научившись зарабатывать или сделав карьеру, они обрели этот самый статус. А на самом деле его способен дать только мужчина. Статус мужика всегда будет цениться выше, чем статус любой одинокой женщины. А статус жены такого мужика будет цениться еще выше, чем его собственный. Здесь как бы кумулятивный эффект срабатывает.
– Чего-чего?
– Потом объясню. В школе надо было хорошо учиться. Так вот, без мужа все ее личные завоевания будут вызывать немножко зависти, а все остальное будет море жалости. Знаешь, как приятно жалеть бабу, которая сама всего добилась?
– Ага. Про статус поняла. Ты еще не сказала, что только мужчина способен придать женский жизни необходимый смысл.
– В общем, да.
– В общем, нет. Уж это я знаю лучше тебя.
Ну вот и поговорили…
Мы пошли гулять. Собаки бежали впереди нас, поминутно оглядываясь и проверяя, тут ли мы. Галка, выставив губы вперед, выдыхала морозный воздух, глядя на облачко пара, которое каждый раз принимало разные формы. Боже мой, сорок лет, а такая балда.
Надо будет как-нибудь съездить в эту задницу, где она будет спектакль оформлять. Интересно все-таки.
– Мака, скажи, ты папу вспоминаешь?
– Да. Часто. Знаешь, когда он был молодой, он был такой красивый! Ты уже это время не застала.
– Как ты думаешь, они с мамой были счастливы?
– Нет. Но они прожили замечательную жизнь.
– А разве так может быть? Я так не смогла бы. Я, сама знаешь, если что, сразу вопрос ребром.
– Так может быть. Сейчас я понимаю, как сильно она его любила. Ты знаешь, иногда я ей завидую. Ей это было дано. А нам с тобой – нет.
– Это почему это «нам с тобой»? Мне дано.
– Ну да, так дано, что на пятерых хватило.
– Не сметь! Это моя личная драма.
– Галка, драма может быть, если любишь одного и всю жизнь. Как наша мама.
– Как ты думаешь, неужели у нее кроме нашего отца, никого не было?
– Думаю, нет. А вообще-то, это не наше дело. Она была счастливый человек. Она любила, причем не козла какого-нибудь, а нашего отца. Я бы сама в такого влюбилась. Но сейчас таких не делают. Масштаб личности не тот.
– Ну, твой Игорь – не худший вариант. Нормальный мужик, со всеми присущими…
– А ты откуда знаешь, какие там у него «присущие»?
– Да с моим опытом это невооруженным глазом видно, понятно тебе, детка? Но ты не расстраивайся. Они все примерно одинаковые. Других, как ты выражаешься, сейчас не делают. И масштаб личности действительно уже не тот.
Мне стало обидно. Одно дело, когда жалуешься на своего мужа сама. И совсем другое, когда кто-то в твоем присутствии смеет замахиваться на святое.
– Меня и его масштаб, и его личность вполне устраивают. Мало кто из наших знакомых сумел добиться того же. Причем не надо забывать о его стартовых позициях.
– За это я его уважаю. Я за другое его не уважаю.
– Да? За что же?
– Сама знаешь, за что. Не люблю, когда на Москве женятся. Хотя это все уже мхом поросло. Старая история. Я это ему уже простила.
– Ну слава богу, главное, что ты простила. Теперь я за своего мужа могу быть спокойна.
– Не злись. Ты же понимаешь, я тебе скажу то, что никто не скажет. Даже мама.
– А зачем ты мне это говоришь? Ты думаешь, я сама об этом не думала? Неужели ты не понимаешь, что я этот крест будут нести до гроба? И никогда, никогда не получу ответа на свой вопрос.
– Мака, не надо. Ответ на вопрос ты знаешь. А на все остальное закрываешь глаза.
Хотя, наверное, так и надо. Зато у тебя есть муж, сын, дом, достаток, статус, который тебя так волнует. Ты свою семью сберегла. Ты ее вырастила. А у меня – ангелы. И мой домашний зоопарк, хотя я эту свою мелюзгу очень люблю.
– Ну ты же сама только что мне говорила, что жить надо свободно и независимо.
– Ну говорила. Все так говорят. Мака, прости меня, это я по своей стервозности тебя мучаю. Знаешь, обидно видеть, как у других получается то, что у тебя никак. Это мои комплексы кусаются.
– А я думала, что комплексы у меня.
– А у тебя какие?
– Ну ты что, не понимаешь? Тебя мужики всю жизнь любят, даже после развода. А как бы Игорь ко мне относился, если бы мы расстались? Не думаю, что занавески ездил бы со мной выбирать. Ты успешная, вон в Союз художников вступаешь. Самостоятельная, независимая. Молодая, в конце концов.
– А мне кажется, что это ты успешная. Чтобы одного мужика всю жизнь рядом держать, много чего нужно.
– Ну ты же понимаешь, что Игорь держится не только за меня. Я – это только небольшая часть его мира.
– Ты – это часть вашего общего мира. Вы этот мир вместе построили. Вот он за него и держится. А потом сейчас, когда он поднялся, поменять тебя на какую-нибудь «Алису в стране чудес» ему совсем несложно.
– А почему Алису?
– Не знаю. Они почему-то все или Алисы, или Кристины. Или Анжелы.
Галка ткнулась мне холодным носом в щеку и громко, со всхлипом, вздохнула.
– Мы не будем больше ссориться? Ладно? Ты меня простила?
– Нет.
– Почему?
– Потому что ты дуя.
Глава из романа “Вкус, знакомый с детства”
Волчок
Сегодняшний день еще не начался, а я уже на него обиделась. В нашем большом доме, который мы с моим мужем построили для себя и нашего сына, я живу сейчас одна, не считая, как у Джерома-Джерома, нашей собаки. Сын уже взрослый и здесь бывает редко, муж полгода назад куда-то переехал, точно даже не знаю куда.
Центр притяжения нашей семьи ушел от меня куда-то хорошо в сторону. А может, я никогда и не была этим центром? Я хожу по пустому дому в пижаме и изо всех сил стараюсь забыть свой сон.
Всю ночь я искала выход. Но его не было. Я пыталась вырваться из замкнутого пространства, но везде натыкалась на таблички «Нет выхода», «Нет выхода».
Говорят, психологи настоятельно рекомендуют заменить эту формулировку на другую, с позитивным смыслом, где бы говорилось о том, что выход, конечно, есть. Просто он в другом месте. Хорошо бы еще понять, где.
Я бегала по нашему дому, в моем сне он был почему-то бесконечно огромным. В конце каждой комнаты оказывалась следующая. И везде таблички: «Нет выхода»…
Почему-то я упала и поползла, подтягиваясь на руках, а ноги мои, как у тяжело раненого, беспомощно волочились по полу…
На рассвете я проснулась и, как всегда, стала думать о своей жизни. Подруг у меня давно уже нет. И не потому, что я, как Людмила Прокофьевна Калугина, их «извела», а потому что просто не нужны мне они. Есть сестра, приятельницы, с кем можно поболтать или сходить куда-либо, куда мужчины ходить не любят. А они, вообще, никуда ходить не любят. За исключением тех случаев, когда они находятся в активной половой фазе. Как Луна в фазе роста. По-моему, именно в это время она похожа на кружок от буквы «Р».
Вот и мой муж часто бывает как та самая буква, когда в очередной раз растет и на моих глазах крепнет его очередной роман. С кем сейчас – какая уже разница?
Все проходит. С годами понимаешь, что проходит плохое, проходит и хорошее. Надо уметь смотреть дальше. Это как необходимый навык водителя – уметь смотреть вдаль и широко по сторонам одновременно. Я, кстати, люблю такую вещь, как боковое зрение. Оно мне часто помогает. Ну например, боковым
зрением я замечала, как мой муж читает сообщение у себя в телефоне. Потом он незаметно кладет телефон в карман своего шерстяного халата, который я когда-то ему подарила на Новый год, и идет в туалет. Правильно, комнат в нашем доме много, но единственное место, где он может закрыться на законном основании, – это туалет. Так было еще недавно. Но сейчас это уже меня не касается, мы разъехались, вернее, Саша ушел от меня.
Странно. Моя профессия – сценарист. Мой удел – неуспешный сценарист. Я окончила сценарные курсы, но по моим сценариям фильмы не ставят.
В своем воображении я пропустила через себя сотни чужих судеб, я поднимала людей с пепелища их порушенной жизни, сводила их вместе после предательств, разлучала как бы навсегда, а на самом деле на год, бросала их друг к другу в самый неподходящий для этого момент и иногда разрешала им просто пожить спокойной человеческой жизнью. Хотя так бывало редко.
Зрителей не интересует чужая хорошая жизнь. Им интересна чужая плохая жизнь. Проверено на себе, ни одно животное не пострадало. Конфликт – альфа и омега человеческого внимания к чужой жизни.
Мои сценарии заворачивали многократно и по-разному. Иногда мне казалось, что их даже не читали. Пять лет назад меня свели с одним очень известным человеком. Это был почти блат. С одной стороны стоял мой сценарий, а с другой стороны – продюсер и, как мне сказали, хороший человек. Для своих Волчок, а для меня Иннокентий Модестович.
Я отвезла рукопись и оставила ее у секретарши. Мне казалось, что если почти блат, то выйти на связь он должен скоро. Но это случилось через три месяца, когда я уже перестала ждать. Позвонила, как обычно, очередная девица и сказала, что Иннокентий Модестович хотел бы со мной увидеться.
****
«Придет серенький Волчок и укусит за бочок»… Говорят, что его так зовут не потому, что фамилия, а потому что кусает больно.
Он худой, почти седой и весь в морщинах. Я его раньше видела по телевизору и в фотохронике. Матерой волчьей стати нет, он не волк, а «волчок». Впрочем, это не мешало ему пользоваться успехом. Правда, бабы у него, как я слышала, были все мусорные – из профессионального окружения. А какое там окружение, мне хорошо было известно: за роль или даже за озвучку… Что? Сами знаете, что. Не говоря уже о сценарии, принятом в работу.
Я решила сделать так, чтобы ему сразу стало ясно, что я тоже могу, если захочу, но я не из тех, я – другая. Свой внешний вид я продумывала так тщательно, что даже забыла, зачем, собственно, я встречаюсь с этим Модестовичем.
Строгость и ненавязчивый сексапил, холодноватая отстраненность настоящей леди и свобода творческой натуры – это были главные краски, которых я решила придерживаться. Одно должно пробиваться сквозь другое, провоцируя интерес и желание задавать вопросы. На которые я не даю ответа.
Брючный костюм отменяется, потому что «остообрыдл». Люблю этот качественный эвфемизм. Мини тоже не хочу: не в тему и коленки уже не те. У меня будет удлиненная юбка-карандаш и светлая блузка. Блузка будет чуть расстегнута, но безо всяких намеков и «дорожек между грудями», просто, чтобы подчеркнуть небрежность общего облика. Погоду сделают, как и всегда в моем случае, аксессуары. Это будет коньячного цвета сумка и такой же ремень со здоровенной, золотого цвета, пряжкой, который должен свободно болтаться у меня на бедрах, ни в коем случае не затягивая талию, или вернее то, что от нее осталось.
Встреча была назначена на пять пополудни. В тот день я встала в шесть утра, проводила мужа на работу и только после этого начала готовиться, потому что не хотела, чтобы он знал о предстоящей мне встрече. Если получится, – будет сюрприз, когда я небрежно сообщу всем своим о том, что мой будущий фильмец оторвали с руками. А если не получится, то будет меньше соболезнований.
Итак: утренний душ, шампуни, лосьоны, фен. Маска на лицо, полежать, расслабиться, смыть. Основа под тон, сам тон, тени двух цветов (почему не трех?) и – растушовываем, господа, растушовываем, как говорит один известный визажист. Растушевали. А теперь все к чертовой матери смываем. С такой мордой только на углу двух улиц с профессионально обнаженной коленкой стоять.
Теперь начинаем все сначала. Только на этот раз уже очень умеренно. Светлый тональный крем, прозрачные серебристые тени, на губах – только блеск. Волосы на макушке демонстрируют дурной нрав, они не стоят, не лежат, они беспомощно опадают. Я старая жопа, и ничто мне уже не поможет. На пластику лица, омоложение шеи, силиконовый бюст и липосакцию всего, включая пятки, можно даже не тратиться зря.
Выходя из дому я, как предписывает примета, посмотрела на себя в зеркало. Только распоследний подлец и женоненавистник не заметил бы, что я была хороша.
****
Когда-то Иннокентий, наверное, тоже был хорош. Но это было давно. На сегодняшний день в активе оставались морщины, как у любимого Бродским Одена, в которые можно было засыпАть пыль времен, немного темных и много седых волос и длинные тощие конечности. Они ему явно мешали, он поминутно то скрещивал свои острые коленки, то крупными ладонями с неестественно худыми, как на рисунках Шиле, пальцами обнимал себя за предплечья, или что там находится выше локтя. Поза была выразительная. Его было много и мало одновременно. В ширину он уверенно стремился к нулю, вся энергия была сосредоточена на освоении новых высот. Может быть не только в прямом но и в переносном смысле тоже. Так за что же его так бабы любят? Я должна это понять.
Наш разговор еще не начался, а он уже попробовал меня укусить.
– Знаете, лучше ведь выпить кофея, чем не делать ничего, правда? А еще лучше чаю. Хотя это и не в рифму. Олеся, без сахара, но с лимоном. И не клади его в чашки, лапа. Мы сами справимся. Резать не как в «Аэрофлоте», а нормальными толстыми кружками. Как себе дома делаешь. Понял, цыпленок?
Ну, на мой взгляд, это был вполне оформившийся бройлер. Впрочем, какое мне дело? Стол был типично канцелярским, но с претензией. Чернильницы (а зачем они ему, хотелось бы знать?) – в виде двух женских торсов с соответствующими подробностями. Он перехватил мой взгляд и ловко ухватил одну из дам за бюст. Это оказалась крышка. Ниже было неинтересно – все заканчивалось талией.
Он сидел в большом, почти что тронном кресле с высокой спинкой (к бабке не ходи – комплексы свои лечит), далеко отодвинувшись от стола, перебрасывая ногу на ногу и скрестив длинные руки. Было тихо. Я решила, что ни за что не заговорю первой. Хорошо, что на мне был большой мягкий кардиган. Он, как броня, прикрывал меня, так что мне было почти комфортно.
– А давайте мы вон в тот уголок пересядем? А то, знаете ли, утверждают, через стол с посетителями говорить – последнее дело.
Да. Обидно, когда тебя называют «посетитель». А я так готовилась…
«Уголок» состоял из диванчика, двух кресел и журнального столика. Там действительно было лучше. Бройлер Олеся (я остановилась на этой версии) принесла поднос с двумя здоровенными кружками, лимоном, нарезанным в соответствии с указаниями («Аэрофлот» бы точно этого не пережил) и конфетами «Коровка», которые в этом кабинете, наполненном картинками каких-то актрис, фотографиями самого Волчка в бейсболке и за операторской камерой, чернильным прибором с сиськами, смотрелись неуместно по-домашнему.
– Конфетку берите. «Коровка». Помните: «Вкус, знакомый с детства»?* Знают, подлецы, как до сердечной мышцы добраться.
– Вы о чем?
– О конкурирующей фирме. Этот слоган дорогого стоит. Как они нас опередили, до сих простить себе не могу. Это должна была сделать моя компания. Я ведь еще и рекламой занимаюсь, может, слышали про мои проекты?
Перечисление брендов первого ряда объяснило мне многое. Ну конечно, это прежде всего реклама. Креатив, за который платят сотни тысяч долларов.
– Спасибо. Я действительно этот вкус практически только по детству и помню.
– Что ж вы так себя не любите?
– Напротив, очень люблю. Потому и не ем.
___________________________________________
*«Вкус, знакомый с детства» — рекламный слоган кондитерской фабрики «Красный Октябрь», разработанный сетевым рекламным агентством.
Можно было подумать, что я у нему приехала чаю попить. Вот сейчас лимон положу, конфетку съем и откланяюсь.
Волчков посматривал на часы. Меня просили не опаздывать, потому что день у него расписан по часам. Это я, как Пятачок, до пятницы была совершенно свободна.
– Давно пишете?
– Давно. А десять лет назад я высшие сценарные курсы окончила.
– А что так припозднились?
– Это мое второе образование.
– Да, а первое какое?
– Университет, филфак.
– Это что – философский?
– Филологический.
– А я уже удивился, как это вас угораздило, – деликатно хмыкнул в кулак. – Конечно, девочкам нужно поступать именно на филологический. Прекрасное образование. Супруга-филолог, да еще после МГУ – это красиво. «Жена – реклама мужа», – как говорит моя вторая бывшая. Что-то я на сценарном вас не припомню. Я там долгое время почасовиком подрабатывал.
– Я проходила дистанционное обучение. Питерский институт кино и телевидения.
– А, ну так бы сразу и сказали! Помните Скотти, нет, ну вы не можете этого не помнить!
– Какая Скотти?
– Ну Скотти Фицджеральд! Это же она говорила про обучение игре на фортепьяно по переписке!
Это была первая фраза, произнесенная им по-настоящему, а не для вежливости. Он с довольным видом скалился, и я начинала понимать, за что его бабы любят. А мне после этой фразы можно было уже ехать домой. Даже не допив чаю с правильно нарезанным лимоном и конфетой «Коровка».
– Так вот, Марина Павловна, что хочу вам сказать. Писательство это такое дело… Эх, как бы это вам объяснить… Здесь или голый бизнес или страсть. И то, и другое для здоровья неполезно. Кстати, и для фигуры тоже. Крайне тяжелый разрушительный процесс. Кто идет в бизнес, потом оплакивает свой запроданный талант. Кто отдается губительной страсти, подсаживается на наркотик: хочет славы, признания, а здесь, знаете ли, «ищущим» совсем необязательно «обрящется». Чаще нищета, запои и тяжелая форма мизантропии. А вот так, чтобы приятно проживать свою жизнь и писать между делом, – не очень получается. И не получится, голубушка, матушка, не знаю, как еще сказать, чтобы вы меня услышали.
– «И никакая я вам не матушка!» – я начитанно улыбнулась, давая понять, что даже в такой момент сохраняю чувство юмора.
– Ну умница! Я же вижу, что мы с вами на одном языке говорим. Так вот, «матушка», вы все о сильных потрясениях пишете, людей фэйсом о стол прикладываете, а страсти-мордасти у вас, заметьте, ненастоящие, вымученные какие-то. И знаете почему? Ну смотрите: вы девочка из хорошей семьи – семья ведь хорошая, правда? Университет, удачный брак, муж хорошо устроен, денег немножко больше, чем у других, а если и проблемы, то это «недвижимость подорожала», куда поехать отдыхать или супруг немножко пошалил на стороне. В общем, проблемы все серьезные, но из серии «жемчуг мелок». Не обижайтесь, пожалуйста, ведь это же так?
– Хочется попросить у вас прощения за то, что так получилось.
– Ничего-ничего. По-хорошему вам завидую. Это редко встречается.
– Вам виднее.
– Марина Павловна, я не хочу повторять пошлятину, насчет того, что «художник должен быть голодным». Ну разве что если он не бережет, как вы, свою фигуру. Но чтобы описывать чужие страдания, надо самому через многое пройти. С чужого голоса или по нотам тут ничего не споешь. Это не сольфеджио. И простите опять за банальность, но за все надо платить. В том числе и за благополучную, удавшуюся жизнь. Милочка, голубушка моя, не обижайтесь. Не мучайте вы себя и близких. Мужу-то, поди, по полной достается, когда вы в творческом поиске? Сам знаю, что это такое. Потому давно и прочно один. Формально, конечно. Ну это же невозможно без слез читать: у вас если героиня, то с грустными выразительными глазами и длинной шеей, на которой бьется голубая жилка. И если герой, то обязательно с брутальной мордой и перебитым в детстве носом. И кругом – сплошные руины, и все плачут на плече друг у друга. И вы плачете вместе с ними. А ведь самые ужасные трагедии – они из будничной жизни. И самые безысходные слезы – это те, что «невидимые миру». Кто это сказал? Правильно, Чехов. Да и вообще, что тут говорить? Надо просто читать классиков. Все уже написано до нас. Вы же это лучше меня знаете.
– А что тогда делать нам, несчастным?
– А нам сочинять рекламные слоганы. Например, как этот шедевр: «Вкус, знакомый с детства». Ну здорово, правда? Ах, ну почему это не я?
Перед тем, как распрощаться с Волчковым, я все-таки задала ему вопрос о нем самом. Уж больно хотелось узнать, как же ему удается пробегать между струйками.
– Иннокентий Модестович, спасибо за ваше время. Я, наверное, откланяюсь и пойду.
Волчков с готовностью закивал седой головой.
– Только вот хотела спросить на прощание, а как же вы сами занимаетесь всем этим? Вы успешный продюсер, а это значит – деньги, но вы и как режиссер успели отметиться. А это – какое-никакое, даже произносить неудобно, но какое-никакое творчество. Вы не производите впечатление человека, справляющего тризну на пепелище своей жизни. И подозреваю, «жемчуг у вас тоже мелок». Поделитесь, пожалуйста, опытом, как это у вас получается. Где вы? Там, где высокое искусство, или там, где «вкус, знакомый с детства»? Про мою рукопись забудем. Я про нее уже все поняла.
Волчков опять перекинул ногу за ногу и приобнял себя за плечи. Мелькнул «Брайтлинг» на костистом запястье, длинные узловатые пальцы легли на темно-синий кашемир свитера. В таких пальцах хорошо смотрелась бы сигарета, а еще лучше – сигара. Он молчал и смотрел мимо меня на стену. Я обернулась и увидела большую фотографию: он на каких-то самодельных подмостках, как судья на теннисном корте, сидит в развалившемся треухе и с матюгальником в руках. Изо рта идет пар, морда усталая, но еще нет этих оденовских морщин, и есть какая-то щенячья доверчивость во взгляде. Такими мужчины бывают, когда сильно влюблены. Я никогда не замечала это у тех, с кем имела дело сама, но видела такой взгляд у тех, кто был влюблен в мою сестру. И это одно из обстоятельств, которые сильно осложняют мои отношения с ней.
– Марина Павловна, вы извините меня.
– За что?
– За все. Я не знаю, что вам ответить: это все так сложно, так больно, что мне не справиться. Я и сам не знаю, что лучше и как надо жить. Открою вам страшный секрет, я давно понял, что этого не знает никто. Все знают, как не надо, помните, как Евгений Онегин? Вот с тех пор ничего не изменилось. Я тоже знаю, как не надо, но сам живу именно так. И плачу за все по полной программе. И вот когда понимаю, что уже ничего не понимаю, что жизнь проходит, а выхлоп – ноль, что все лучшее, на что я был способен, в панике брошено и предано и что «поле битвы давно принадлежит мародерам», когда я вспоминаю вкус жизни, тот, который «знакомый с детства», я ухожу в запой. Господи, зачем я вам все это рассказываю?
Он потянулся к дверце в стене и достал бутылку коньяка.
– Хотите выпить?
– Я не пью.
– А я пью. И лимончик тут очень кстати. Не обижаетесь на меня? Вы очень милая женщина и выглядите исключительно привлекательно. Но я очень прошу вас – не пишите вы эти свои сценарии. Ну их! И никому не рассказывайте про дистанционное обучение. Говорите про МГУ, этого больше чем достаточно. Занимайтесь домом, семьей, мужем. Это счастье, когда есть рядом человек. Знаете, бывают такие суки, такие суки… Пока ты душу свою рвешь, на горло собственной песне наступаешь, друзей предаешь и с врагами водку пьешь, она, эта тварь за твоей же спиной такое делает, такое… Все. Все. Марина Павловна, Мариночка, вы мой наказ поняли? Ни-ни, не разрушайте свою жизнь, не занимайтесь вы больше этой тягомотиной, мягко выражаясь. Ну, хотите, я вас к себе в агентство креативным менеджером возьму? Нет? Тогда просто живите себе и радуйтесь.
Морщины его расправились, глаза подобрели. Он стал немного похож на того, который сидел за его спиной в развалившемся треухе со шнурками, смешно висящими по сторонам. Он не заметил, как я ушла.
Отрывок из романа «Жить легко»
(Bagriy & Company, Чикаго, 2016)
Действующие лица и комментарии:
– Горелов – писатель, автор остросюжетных романов
– Волковицкий – сквозной герой романов Горелова, его alter ego.
– Лилия – любимая женщина Горелова
– Ирина Даниловна – бывшая любовница Горелова
– Цезарь – собака Горелова
– Диалог происходит между Ириной Даниловной и автором романа «Жить легко»
Печатается с сокращениями.
****
– Слушай, Волковицкий, плохие новости…
Моя последняя, двенадцатая по счёту книга оказалась провальной. Ирочка, дотянувшись до моего уха, шёпотом и нараспев предупредила меня, что ещё один такой срыв, и мне можно начинать писать мемуары для краеведческого музея. Я почувствовал знакомый запах духов и промытого тела.
Теоретически парфюм мог быть ещё тот, подаренный мной, хотя вряд ли: много духов утекло с тех пор. Я знал, что до сих пор ей нравлюсь, а она знала, что я это знаю.
Когда-то нам было совсем неплохо в постели и находилось, о чём поговорить. Главная неприятность заключалась в том, что нам не о чем было молчать.
Ирочка любила носить у меня в гостях мои рубашки, и потом они долго ещё хранили аромат тех самых духов, которые я с ходу узнал. Да, Лилия права, память запахов – самая сильная. Или это Куприн… Какая разница, короче, если я подожду в кафе ещё час, то смогу забрать эту овечку с ласковыми глазами и волчьей хваткой к себе в машину. А там посмотрим…
– Я подожду. Спускайся в кондитерскую. Уточняющие вопросы типа «Ой, а где это?» и «А в какую?» можно не задавать.
Ирочка ничего не ответила и сделала вид, что не услышала меня. Но даже если бы она громко сказала «нет», я всё равно бы знал, что «да».
Впереди был целый час. Когда я делал последние правки перед сдачей рукописи, мне казалось, что это меньше минуты. Другое дело – тот же час в режиме ожидания. Я радовался, что неожиданно сам себе сделал такой подарок. Я не стану открывать за столом свои многочисленные девайсы, без которых нынче выходить из дому невозможно, а закажу себе самый большой стакан капучино с корицей, а может, и два – как карта ляжет, как моя левая нога захочет, потому что мне в голову что-то там ударило, в бороде моей седина, а в ребре – бес.
В бороде, если бы она у меня была, седины действительно много, но я всю жизнь бреюсь и коротко стригусь, что, на мой взгляд, меня молодит и добавляет брутальности. Недаром девки из издательства зовут меня не Гореловым, а Волковицким.
Конечно, я и сам понимал, что в последней книжке мой герой получился менее убедительным. Есть чёткая, придуманная мной матрица, вот туда он и должен укладываться, как дитя малое в свою кроватку. Рассуждения о жизни и уж тем более о жизни современной России, рефлексии и внутренние монологи нам с ним противопоказаны. Волковицкий – человек дела, вернее, действия. Обвинения в том, что таких волковицких нынче можно найти под каждой глянцевой обложкой, считаю несправедливыми. У него есть своё лицо, своеобразное обаяние. Я бы сказал, что это обаяние интеллекта. И после того, как Волковицкий набрал силу, некоторые стали угадывать в нём меня. Что делает ему честь.
Когда-то давно мы говорили с Лилией о том, что есть для неё творчество, и потом, помнится, настал мой черёд. Ёрническая фраза «Творчество – это продукт жизнедеятельности человека» родилась у меня случайно и ей не понравилась. Хотя потом она мне признавалась, что я прав. А я переживал оттого, что нечто похожее вскоре обнаружил у своего любимого Бродского. Вернее, испытывал двойственное чувство. Приятно было осознавать, что я тоже могу, но, с другой стороны, куда ни кинь, все велосипеды уже изобретены и разобраны. «Всё уже сказано до нас»… А я и не говорю.
Тогда я был искренен и говорил Лилии правду, но, как обычно, не всю. Не вся правда – это полуправда, полуправда – это ложь. Неужели я всё время вру и даже не замечаю этого?
Находить верные смыслы безотносительно своей собственной персоны значительно проще. Вот ту сторону правды я обычно озвучиваю, что касается остального – моего личного и сокровенного – оставляю при себе.
Вторую часть моего ответа на этот вопрос Лилия так и не узнала.
Для меня то, что я делаю, – это ещё попытка уйти от себя, от того, что я в себе не люблю, от кошмара моего детства, где я всегда один и почти всегда проигрываю.
И то, чем я зарабатываю на хлеб и прочие продукты первой необходимости, это реваншизм чистой воды. Я пытаюсь взять реванш в своих фантазиях и потом конвертировать успех моего героя в свой собственный. Это, наверное, одна из самых больших проблем моей жизни. Я подпитываюсь чужими победами, и неважно, что этого человека выдумал я сам. Есть здесь какая-то шизофрения, это точно. Умненькие девочки из издательства это быстро поняли и с удовольствием начали мне подыгрывать.
Самой умненькой оказалась Ирина Даниловна, директор по маркетингу издательства, где приличными тиражами издаются мои книги. На момент нашего знакомства она была обаятельна, я – чертовски обаятелен. Скоро до нас дошло, что эта знаменитая формула – не аксиома, а теорема, которая требует доказательств в лабораторных условиях. Опыты прошли успешно, жертв и разрушений не было.
По утрам Ирина Даниловна, в моей рубашке, ещё не облачённая в гремящие сталью доспехи маркетинговых стратегий, была по-домашнему мила, и иногда мне даже удавалось забыть, что судьба моих жалких книжонок зависит прежде всего от неё.
Она любила меня кормить, и это был хороший знак. Приём пищи – достаточно интимный процесс, и тот, кому нравится наблюдать его в непосредственной близости от предмета своей страсти или же просто вожделения, что называется, попал. Теперь я знаю это по собственному опыту. Ирочка радовала меня лёгкими и красивыми завтраками, как из рукава вынимая яблочные розочки со взбитыми сливками, сырники с грецкими орехами и кофе с домашним песочным печеньем. Как же это было вкусно!
Моя модная кухня, по-солдатски вычищенная, но пропитанная запахами сосисок, пельменей и чего-там-полегче-сварганить, наполнилась ароматами ванили, корицы и «Женщины готовящей».
В те поры Цезарь в моём доме ещё не появился, я был мобилен, и первое, что мы сделали совместно, отправились кататься на лыжах в немецкий Гармиш-Партенкирхен.
Так получилось, что эти дни стали одним из самых счастливых воспоминаний моей жизни. Позже я понял, почему. Та неделя была наполнена безмятежностью – ощущением, напрочь изгнанным из нашей повседневной жизни, то есть идеальным балансом между желаниями, возможностями и отсутствием страха потерь. Мне было хорошо, но я знал, что даже если Ирина Даниловна вдруг исчезнет из моей жизни, то мою душу ещё долго будут согревать воспоминания о песочном печенье и прочих приятных глазу и телу подробностях.
Официантка принесла мне здоровенный, формата «три-икс-эл» стакан с капучино. Ко мне мы не поедем по многим причинам. Там стоит пианино Лилии, там Цезарь, который может не признать Ирочку… Короче, не надо себя обманывать: я не хочу приводить её туда. Не хочу – и всё. У неё есть квартира в конце проспекта так нелюбимого мной маршала Жукова, купленная в том числе благодаря успеху моего Волковицкого на рынке популярной коммерческой литературы. Ехать туда долго, но в компании с умной и красивой женщиной – приятно. Так что рванём к ней, я так решил.
Как-то я услышал от одной хорошей журналистки, что до тех пор, пока Ирина Аллегрова будет называть то, чем она занимается, «моё творчество», достойной эстрады в нашем многострадальном отечестве не будет.
С тех пор я закаялся всуе употреблять это слово. Я – не Ирина Аллегрова, хотя дистанция между нами, вероятно, меньше, чем хотелось бы думать.
Что-то мне надо делать с моим ремеслом: по-старому не хочется, по-новому не получается. Нет ничего более скучного, чем сериалы про Джеймса Бонда. После второго фильма уже понятно, что впереди опять погони, женщины, смокинги и техногенные катастрофы, но в конце всё будет хорошо. Мой Волковицкий, сквозной герой всех моих романов, погибнуть тоже не имеет права, его ждёт новый роман и новые подвиги, а меня ждёт гонорар.
Я же мечтаю о том, чтобы он потерял свою гуттаперчевую неуязвимость. Хочу заставить его страдать, ошибаться, а потом с удивлением обнаруживать, что есть ошибки, где назад не откатаешь и ничего уже не исправишь. Хочу, чтобы этот самонадеянный тип понял наконец, что есть женщины, которым он нужен ограниченно или не нужен вовсе. Хочу, чтобы он стал обычным человеком и чтобы полюбили его чёрненьким, потому что беленьким – уже неинтересно. Но есть законы жанра, и мне их не поломать. Это касается и Волковицкого, и Горелова.
Для Ирочки я – обаятельная сволочь, из тех, кого так любят женщины. Закон жанра позволяет нам встречаться и совокупляться, но всё остальное никогда не сбудется, пусть она даже не надеется. Я вспомнил о Лилии, но, поскольку думать о ней в данный момент было неудобно, сосредоточился на капучино.
А чем она, то есть Ирочка, будет сегодня меня кормить? Она обязательно придумает что-нибудь вкусное и красивое, я уверен.
Чего она ждёт, почему ещё не замужем, непонятно. Это на работе она немножко акула и чуть-чуть крокодил, не знаю, у кого там хватка сильнее. А дома она хозяюшка и плюшевая зайка, ну и всё остальное тоже в полном порядке. Главная её прелесть – это не глаза, успокойтесь, ради бога. Главная её прелесть, как раз наоборот, это маленькая, чёткими полукружиями задница и близко-близко растущие из неё стройные ножки. Выше – очень приличная грудь и длинная шейка. И к этому богатству прицепом – быстрые мозги, настоящий, а не совковый «эм-би-эй» и пристрастие к нестандартным позициям в постели, для которых я – никогда об этом она не узнает – уже староват.
Я вспоминал, как это было, и уже передумал заказывать второй капучино. Вскоре у меня появилось подозрение, что время в той кондитерской остановилось. Я вставал, выходил к дверям, безуспешно высматривая через стекло фигуру в светлом плаще и высоких замшевых сапогах мышиного цвета, которые обычно с такой охотой обливают грязью проходящие мимо грузовики, и понимал, что был полностью готов. В прямом и переносном смысле слова.
Ехали мы, вопреки моим ожиданиям, на разных машинах, но в одно и то же место. Садясь за руль, женщина сразу отвоёвывает себе право на самостоятельность и даже маленький бунт на корабле. Но Ирина Даниловна и тут была на высоте: своё решение ехать отдельно от меня она запрятала в кружева трогательной неуверенности, звучащей в ключевом вопросе: «Могу ли я тебя попросить?» Вот так и дурят нашего брата.
Тянуть время мне не хотелось, я и так ждал целый час в кафе, а потом ещё час пробирался сквозь пробки. Поэтому я сразу пошёл в душ и уже по дороге в девичью спальню цвета лаванды с молоком заглянул на кухню. И напрасно это сделал, потому что до кровати мы добрались очень нескоро. Ирина Даниловна была большой любитель смелых решений, и больше всего я боялся, как бы не посадить её на горячую плиту. К счастью, до этого дело не дошло, зато все другие посадочные места мы с ней успешно освоили. Мерзавка. Она только притворялась, что шла за мной, на самом деле она делала только то, что было нужно ей, но делала это с таким упоением, с такой свирепой нежностью, что, казалось, только так и должно было быть. Я терял всякую волю к победе, растворяясь в том, что предлагали её руки и рот. «Боже, – пульсирующими строчками проносилось где-то за ушами, – теперь понятно, почему она не замужем. Она же маньячка! Хорошо, что я не повёз её к себе, там бы она точно забралась на пианино и прошлась бы своей маленькой задницей по всем клавишам».
***
– Ирина Даниловна, ты здесь ненадолго. Пока Горелов спит, давай поговорим.
– А почему это вы со мной на «ты»? Мы ещё не пили на брудершафт.
– Потому что ты – плод моей фантазии. И если бы не я, не лежала бы ты в постели с моим любимым главным героем.
– Я вас об этом не просила.
– Вместо того чтоб грубить, могла бы сказать спасибо. Посмотри, у тебя приличная работа, я подарила тебе квартиру в хорошем месте, фигуру тебе нарисовала, какой у самой никогда не будет, и Горелова бросила к твоим ногам. А он, между прочим, до тебя долго держался и своей Лилии не изменял. Тебе должно быть это приятно.
– Плевать я хотела на вашего Горелова и на Лильку вашу тоже плевать. Можно подумать, я не поняла: «А мною заполняют перерыв…» Зачем вы меня с ним столкнули? Завтра он обо мне и не вспомнит. Жизнь проходит, мне замуж давно пора, а я до сих пор не могу вытащить себя из той истории. Это жестоко.
– Зачем он тебе? Он же писатель, а тебе нужен нормальный серьёзный мужчина.
– Был нормальный, и не писатель, а член совета директоров. Только, знаете, лучше совсем без мужа, чем с этим членом. Это не вы, случайно, мне его подсунули?
– Боже упаси, это до меня. Тебя тогда в моей книжке не было.
– А где я была?
– Наверное, где-то в другой истории. Жаль, что у тебя ничего не получается, но Горелов – не твой человек. Вы с ним как «бедная рифма», знаешь такую? Совпадения есть, но по минимуму – только в пределах твоей уютной кроватки.
– Любят не за совпадения.
– А за что любят?
– Не знаю. Ни за что. Когда понимаешь, что только он и никто другой не нужен.
– Понятно. Ну а замуж-то зачем? Мало ты слёз из-за него пролила? Он для семейной жизни не лучший вариант, тот ещё подарочек.
– Так я бы его перевоспитала.
– Ну, никак не ожидала, что ты так хорошо сохранилась: «Уж сколько их упало в эту бездну»… Никогда никого не пытайся перевоспитывать. Или бери такого, как есть, или ищи дальше. А Горелов ещё и нарочно будет всё делать наоборот, знаю я его.
– Конечно, знаете, вы же сами его и придумали.
– Придумала, а теперь жалею. Зря я связалась с писателем, можно было кого попроще для главного героя найти. Получился закомплексованный тип с непомерными амбициями. Да что я тебе рассказываю, ты на таких у себя на работе насмотрелась.
– Насмотрелась. Но Горелов – другой, и мне кажется, он какой-то несчастливый. И нравится он мне до сих пор. Очень. Я же почти вылечилась, почти стала его забывать, а тут всё сначала. Вот он уйдёт, и я опять буду тихо пропадать. Ну, зачем вы это сделали?
– У тебя был выбор. Помнишь, ты стояла позади него и смотрела на его спину? А потом подошла и дотянулась губами до его уха, а перед этим в свой кабинет душиться бегала. Горелов, кстати, в этих штучках неплохо разбирается, так что насчёт того, что ты бедная овечка в волчьих лапах, намекать ему не стоит. Когда он проснётся, покорми его, ладно? У него дома собака лучше питается. Видишь, какой он тощий?
– Он не тощий, а в самый раз! И плечи у него широкие, и руки такие сильные, а живот, как стиральная доска, весь в поперечных мышцах, и всё такое волосатое, как я люблю… Всё-таки он несчастливый человек, я это чувствую. Что-то у него в жизни идёт не так. А что с ним будет дальше?
– Ещё не знаю, посмотрим. Если честно, была бы я помоложе, я, может, сама бы в него втрескалась…
– Да вы ещё вполне ничего. Видно, конечно, что подношенная, но это же естественный процесс. Не исключено, когда-нибудь я тоже стану такой. А вам бы я посоветовала сделать пластику.
– Пластику чего?
– Всего.
– Мерзавка.
– «Я вас услышала», как говорят сейчас в бизнесе. Ну а если он вам так нравится, что же вы его так валяете? Он у вас и трус, и воображала, и бабник, и безответственный тип, и детство своё тяжёлое каждую главу вспоминает, а сам уже взрослый дядька, мог бы внуков иметь. И вообще, он предатель. Живёт с женой друга, с Лилькой этой, и хрен ему по деревне. Извините меня, пожалуйста, это так, вырвалось. Я, вообще-то, не ругаюсь.
– Ну, я же говорю, что мерзавка. Ты ничего не поняла. Попробуй заглянуть в душу любому, и ты там обнаружишь вариации на те же темы. Те же невидимые миру слёзы, те же детские обиды, страхи плюс разные комплексы. И есть ли на свете человек, кто ни разу не предавал? У каждого на совести есть какое-нибудь пусть маленькое, но предательство. И самое тяжёлое, что потом ничего не изменить, не исправить, я по себе знаю. Остаётся вопрос, как сам человек к этому относится. Если мучается и помнит, значит, шанс есть, что не гад. Но большинство даже не мучается и находит миллион причин для того, чтобы себя оправдать.
– А у тебя, Ирочка, ничего подобного никогда не случалось? Можешь не отвечать, я и так знаю. И сколько такого в жизни любого человека набирается, никто ещё не подсчитал. Но каждый из нас при этом считает себя хорошим и ждёт по отношению к себе как минимум уважения. А психологи советуют учиться себя прощать.
Горелов не хуже и не лучше других, и в душе он такой же «последовательный и принципиальный», как все мы. Но мне он не врёт, а когда человек с тобой искренен, ты многое готов ему простить. И потом, у него, действительно, всё так здорово… это ты правильно сказала.
– Та-а-к, вы за нами подсматривали?
– …
– А ещё – авторша. Короче, он ко мне вернётся?
– Нет.
– Точно?
– Извини, но так надо. Он здесь главный, а ты – проходной персонаж.
– Так не должно быть, я не проходной персонаж. Чем я хуже других, той же Лильки? Тоже ещё, мировая скорбь, «Муза плача»…
– Нисколько ты её не хуже, а где-то даже лучше, только это мало что меняет. И почему жизнь назначает одного главным персонажем, а другого – проходным, не знает никто.
– Это жизнь, но вы-то автор.
– Да я автор, и это мой роман. Ты тоже можешь написать свою книжку и там командовать. И вообще, будешь спорить, я твою главу удалю или сделаю тебя тёткой с непромытой головой. Ты же знаешь: твой Волковицкий воспринимает только ухоженных.
– Нет, не надо! Пусть уж будет как есть. Вы ведь не станете отнимать у меня этот вечер?
– Когда он проснётся, дай ему, пожалуйста, пожрать.
– Зачем вы напоминаете? Думаете, я его голодным оставлю?
– Это я так, на всякий случай… Ну что, счастливо?
– Пожалуйста, не гоните меня… Мы больше не увидимся?
– Нет, не увидимся. И знаешь, мне тоже жаль. Всё-таки никогда не нужно привязываться к тем, кого сам выдумал…
– Не переживайте. Я ещё вернусь.