ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК. Белое дерево

***

спешим к закату, как бродячие муравьи,

сползаемся к сладким ранам на кухнях,

навылет раненые усталостью,

багровыми пулями заката,

точно дозу терпкой смерти

нам капнули на шипящий мозг из пипетки

вперемешку с новостями, рекламой, сериалами.

не смертельную.

и каждый вечер,как на веере рулетки с магнитом,

нам выпадает один и тот же номер —

чуть-чуть недосчастливый,

на который мы поставили свои жизни…

а вот расшатавшийся диван-кашалот:

его кормят не кальмарами, но тапками. зевотой,

осторожными поцелуями, позолотой,

поножовщиной ног, супом, мурчанием, икотой.

наш вечер — счастливая пчела,

пусть она и застряла в песочных часах,

в липко-сладкой бутылке из-под лимонада.

мы с тобой измеряем вечность

тем, чем нам доверили: любовью, глупостью, обидой,

душевным теплом,  кайфом, заботой…

но иногда я выхожу в трусах на балкон,

смотрю на огни ночного города,

и чувствую себя обманутым муравьедом…

ощущаю голод судьбы.

может, завтра не вернуться домой?

Белое дерево

Т.З.

ты с классиками запанибрата,

точно стая вальяжных голубей с медной статуей

Гоголя в карликовом парке;

нервничает листва, взрыхленная порывом ветра,

вращается кусочками киви с молоком в блендере,

и выпуклы после дождя фрагменты ДСП под каштаном —

здесь старушки всегда кормят голубей,

куски ДСП похожи на старые папки, набитые нотами,

клювиками, лапками, а ты купила новое платье,

легкая инкарнация синей бабочки в зеленую,

что может быть проще и приятней.

что ты к моему творчеству равнодушна.

лисица, принимаешь душ из розовых перышек.

все что тебе нужно — я, как мужчина,

большая медвежья игрушка, а стихи — не смеши,

ты же чистокровный плохиш.

как же слизнями полезли твои глаза на лоб

«йо-мое, ну ты и пишешь,

а ведь никогда не подумаешь…»

да и кто мог подумать…. мы не прошли испытание времени

да и кто его проходит? мраморные изваяния?

видала, как гладят утюгом живых махаонов

до хитинового хруста спинного,

и что в голову приходит — сравнения, сравнения,

паломники из страны привидений.

ты мне напоминаешь белое дерево

с зелеными сосками, с фонарями на нежных ветках

а скворечники на запястьях пусты

и нужно сказать что-то нежное, теплое,

иначе скворцы твоих глаз умрут от голода.

расширенные зрачки — капсюли патронов

и случайная фраза молотком

готовит выстрел в сторону

разбитого сердца, приторной любви, фейерверка.

извини, помню тебя нечетко, частями,

породистую кобылу, разобранную для кентавра,

расплавленный силуэт, теплая ртуть,

нелегко задержать образ в душе,

ведь вся материя — тонкая и толстая — беззащитна.

это ежесекундное рождение и умирание

пока тебя достигают из лона,

ты успеваешь состариться — младенец с сединой,

с морщинистым ликом печеного картофеля.

так что же я оставил в твоей жизни?

бороздки для слез на пластинках мозга,

пыльно-шелковые парашюты воспоминаний

со слепыми пуделями — запутались в стропах.

нежность мангустом сигает в высокой траве слов,

ищет вкусных змей и ящериц.

что же мы оставляем друг в друге —

сколы, царапины, автографы душ,

знаки зодиака?

золотистый локон в блюдце с молоком,

и чеширский кот с больным клыком

неохотно идет к дантисту — к двери, где надпись «будущее».

мы прошли друг сквозь друга, как два дождя —

летний, луговой и осенний, северо-атлантический,

как две галактики, не стукнувшись лбами,

звездами, планетами

/мелкие сполохи ссор на кухне не в счет/.

на самом деле ты несешь меня на себе,

как гора — кривые деревья и стадо вертикальных баранов,

я несу тебя словно осенний парк —

лоскутное ожерелье тумана,

сизая паутина — жизнерадостные капли

из поливочного шланга.

влюбляясь хоть на четверть — ты меняешься навсегда,

ты уже никогда не будешь таким как прежде

и включив радио в капсуле-душе, ты

запрокинешь голову, чтобы отяжелевшие волосы

потянули назад,

и внезапно цветочный микро-ад перед твоим домом,

где мухи пчелы и жуки,

и Шерхан на вышитой подушке —

наглый трусливый кот, подобранный на станции —

все сплетётся в диковинный узор,

в искорки поцелуев,

просыпания в чужих спальнях — и это не репейники в волосах,

это звезды в черных небесах.

ты думаешь, что случайно вспомнила меня —

то прозрачный зародыш моей души в твоем сознании

шевельнулся, потребовал внимания.

***

клены на аллее — конные полицейские,

фыркают, перебирают ветвями, ерзают в седлах,

привлекают внимание,

хочется подержаться за зеленую треугольную гриву,

погладить мускулистый шелк шеи.

а каштаны привыкли к панибратству,

и второклашки с болтающимися ранцами

подбирают лакированные глаза,

сорока сквозь ветки чешет серый мундир многоэтажки,

а рябина, сбросив листья, повисла в воздухе, как ястреб,

похожа на газовую деву веснушчатую,

со следами насморка вокруг прозрачного носа:

терпкие кислые натертости,

и воздух, точно статуя святого Себастьяна

из подкопченного хрусталя,

прострелен уродливыми стрелами шиповника.

сад согнулся в непристойных позах.

и длиннющая, как жирафенок, мордатая роза —

темно-красная глаукома, жжённые кружева —

заглядывает в лица прохожим.

—

октябрь —  изловленный Пугачев-разбойник:

его тащат в стеклянной клетке через площадь в парк,

чтобы казнить бензопилой и сжечь на шашлыках

и рыжий пепел развеять — пушками, колоколами,

перелетными храбрыми птицами,

но в глазах самозванца сверкает твердая непокорность,

ядовитая синька вечернего неба в луже,

и, глядя на громадные атласно-пыльные облака,

на игру света, тени, серости, предельности

/будто видишь мир щеточками ленточного червя/

понимаешь: неразумная жизнь того стоила —

бунта, бесподобных глупостей и разочарований,

поиска собственных дорог и кладбищей.

и одноухий пес с ехидной улыбкой смотрит в меня:

жизнь больше не повторится. сражайся и погибай

или смиренно ползи, выбор за тобой —

даже когда не из чего выбирать.