МАРИНА РОЗАНОВА. Текст
Есть такое место, называется – александровская электричка. Едет из Москвы до Александрова часа два битком набитая. Негде в Александрове, наверно, работать. И вот они, хотела написать – люди, и призадумалась, ну, конечно, люди…лежат, сидят, висят вповалку, жуткие босховские образы. Спят с полуоткрытыми ртами, видно, что обессиленные. Тут же кто-нибудь жует колбасу, дико вонючую. Пара тройка колорадских ленточек на замусоленныъ пиждаках, как мошонка висят. Смотришь на них и понимаешь, скажи что не то – разорвут, как псы бродячие, попроси кусок их страшной колбасы – отдадут. В толчее, посреди этого ужаса стоит фея лет двадцати, в символично белом пальтишке, уткнувшаяся в айфон. Прическа – волосок к волоску, пальчиками наманикюренными в экран тычет, так вокруг нее даже какое-то свободное пространство в этой жуткой толчее, может, неосознанно, все-таки помять это диковинное растение опасаются. В метро, если вот так, как я здесь, начать людей рассматривать, тут же волна недовольства пробежит по физиономиям. С выстрелами злобно энергетическими – что пялишься? А эти – нет, они не замечают даже. Измочалены так, что и на ненависть сил не осталось. И как я даже при всей своей мизантропии могу их судить за «крымнаш», за «путингерой»? Вначале мысленно я определила александровскую электричку, как дорогу в ад. Какая там дорога… Ад и есть. То тут, то там читаю – «русские, они….» У мертвецов разве есть национальность?
Нина родилась в год кролика, он же – год кота. Только китайцы могли посчитать кролика и кота – одинаковым животным. Ну да, едят что ни попадя, не разбирая, кролика или кошку.
«Как у кота, — обычно начинала говорить о себе Нина, — у меня в характере….» Дальше следовали черты или привычки, придуманные минуту назад. Нина утверждала, что никогда не плачет. Я видела ее слезы всего один раз. Это было после того, как она навестила меня в Подмосковье. Вернувшись, я сидела, как обычно, рядом с ней на лекции и тоже по традиции развлекать друг друга коротенькими текстами, я передала ей свою записку – «Грустный кролик приезжал ко мне. Мы пили чай и даже смеялись. «У меня, как у кота…» — говорил мне кролик, и я улыбалась. А потом, когда двери электрички закрылись, у меня чуть не оборвалось сердце, потому что я испугалась, что дверями может зажать беззащитные кроличьи уши». Не бог весть, какой текст, но Нина разревелась. Нина умерла в 48 лет, в год кролика. Или кота, как она говорила.
У седой равнины моря тихо греется весталка.
Между морем и весталкой никакой особой связи
Связь у моря есть с гетерой, но и та недолговечна
Между тучей и гетерой гордо реет дуревестник,
Думая, что буревестник.
Он кричит так, что сирены – уши ватой затыкают.
В этом крике – жажда куриц.
Курицы, как чайки стонут.
И гетеры тоже стонут.
И весталки застонали.
Дура, пусть сильнее грянет дура!
Однажды Зевс чихнул сверх меры, и часть его души вселилась в новорожденного сына гончара. Уже минуты через две Бог стал устраиваться с комфортом. Послал гончару целую цепочку удачных событий, так что уже к шести месяцам мальчик мог жить в комфорте, достатке среди умиротворенной мамы и весело играющих братьев и сестер. В мастерской работали наемные мастера, а довольный папа не без преподавательского садизма раздавал инструкции по обжиганию, и тем самым родительский садизм по отношению к детям был сведен практически до ноля. Тем не менее, когда мальчику исполнилось 10 лет, папа в воспитательных целях решил обучить сына гончарному мастерству. «Боги горшки не обжигают», — мелькнуло в голове ребенка, и грустно вздохнув, мальчик вернулся на Олимп. Осталось при этом тело ребенка живым, или он предпочел умереть от простуды, история умалчивает, но дела гончара стали резко ухудшаться, так что пришлось ему снова усесться за гончарный круг. Не боги горшки обжигают.
Я, когда к мужу переехала в свое время, у него жили две кошки. С моим появлением их жизнь приобрела свои плюсы и свои минусы. Из минусов на самом деле только то, что нельзя ходить по обеденному столу. Довольно быстро они на это согласились, прикинув, что плюсов существенно больше — качественная разнообразная еда вместо холостяцкой мойвы. Но когда я начала варить суп из осетрины…Запах…Нам-то рыбий запах варящегося супа вообще-то не очень…, хоть бы и из осетрины, а для них….Сидят вдвоем бок о бок у плиты, нюхают пар из кастрюли, и морды,… забалдевшие как в кино, где китайцы опиум курят. Тут на запах из подвала вылезла крыса. Села рядом с ними третьей с таким же выражением морды. Кошки на нее — ноль внимания. У меня — столбняк. Барышни в таких случаях визжат ( я тоже в кино видела), а у меня горло перехватило, даже звука издать не могу, мужа позвать. Так в сомнамбулизме взяла я в руки старшую кошку Юту… и как кину ею в крысу. Юта нехотя изобразила что-то, напоминавшее позу охотницы, недовольная тем, что прерван процесс медитации. Крыса столь же театрально, медленно и лениво двинулась обратно в щель, обернувшись на меня с некоторым осуждением. Я даже что-то вроде вины почувствовала. Ушла все-таки.
После супа с осетриной Юта три дня грозила нам голодовкой, отказывалась есть что-то другое. А муж заделал щель под плитой, которую отказывался заделывать раньше, утверждая, что для этого потребуется капитальный ремонт не только нашей кухни, но и всего дома. Процедура законопачивания дырки заняла минут 10.
Мы уже развелись с первым мужем годам к 90-м, но как часто бывает, не разошлись до конца. То есть ключи от квартиры у меня были, я могла приезжать, но вещей там моих уже почти не осталось. И вот как-то попала я в сильный ливень, вымокла до нитки, а была поблизости, и решила зайти. Высушить одежду. А там какие-то иностранцы настоятельно зовут в ресторан «Пекин».
Я говорю – «куда ж я вся мокрая..» А они – «переоденьтесь..» — « Да не во что..- отвечаю, а они говорят – «пустяки, какая разница..» Тут я выпендриться решила – типа раз все равно вам, посмотрим, насколько все равно.. Нашла одежду сестры мужа, причем она размера на четыре больше меня была… И одежда специфическая, сестра оставила как бросовую. Так вот оказалась там юбка индийская, такая вся в хаотичных пятнах, зато до пола.. Чтоб не свалилась, я в талии ее пояском сгребла… Сверху блузка размахайка, и все это я по цыгански на талии платком подвязала… Получилось что-то вроде театра «Ромен» на гастролях… Но самое смешное – обувь… Туфли сестры 40 размера никак не проходили, сваливались, а вот кроссовки – вполне… И вот в таком наряде, под условным названием «цыганка на лыжах», я отправилась с зарубежными гостями в ресторан «Пекин». Но — по- английски разговаривала… Действительно, никто глаза на мой наряд не таращил.. деликатничали, вроде как, в порядке вещей. Мало ли психических по ресторанам ходит. В конце я слышу за соседним столиком русскую речь – «Вон видишь, брюнетка в пышной юбке? Я этот костюм в журнале «Вок» видела..и кроссовки, заметила? Это у них – последняя тенденция»… А как только музыка зазвучала, так что вы думаете? Наперебой ко мне бросились на танец приглашать… Последняя тенденция — это вам не щи кроссовком хлебать….
Жило тут неподалеку большое семейство. Папа – старый коммунист, покорная жена, две взрослые дочери и внуки. Еще собака, преданная коммунисту, как пес Понтия Пилата. Дом в стиле «дача большевика» с садом, огородом и курями. И вбрело в голову главе семейства, которого все соседи недолюбливали за занудство и морализаторство, сделать пристройку. Начли строительство.. После первого дождя по всей округе разнесся стойкий трудно переносимый запах ДУСТа… Того самого, советского, что против тараканов….Что, откуда, все носом водили, головами крутили… Наконец обнаружилось. Воняет от недостроенного мезонина коммуниста. Кто-то аккуратно поинтересовался – «Доколе?» Выяснилось, что это затем, чтобы потом мошкара вредная дерево не грызла…ну так, чтобы – на века. А воняло все круче. В соседних домах аллергики и астматики стали задыхаться. При определенном ветре за километр учуять можно было. Соседи чертыхались, коммунист ходил с гордой выправкой, жена его стыдливо отводила глаза. Мы удивлялись – если нам в пятистах метрах иногда трудновато, то как там они, они-то вообще внутри, в самом доме? Выяснилось, никак.
Семейство терпело недолго. Дочки, подхватив внуков, уехали, кто куда смог, жена загремела в больницу. Казалось бы, все ясно, надо исправлять этот ужас. Но коммунисты – не сдаются. Стоически распрямляя плечи, насколько позволял возраст, гулял ни на кого не глядя, старый коммунист. Рядом – преданный бульдог с печальными глазами, подкашливая. Здоровье собаки оказалось самым слабым, она умерла. Следом за ней, какое-то время спустя скончался сам глава дома. Шло время. Дуст слегка выветрился, чады и домочадцы стали постепенно возвращаться. После дождей дом, бывает, воняет и сейчас, спустя лет пять. Дети живут наездами. Проходя мимо их калитки, я вспоминаю собачью морду, высунувшую нос в щель у земли. Любящие умирают первыми.
