ИГОРЬ СИЛАНТЬЕВ. Три эклоги

27.04.2016

Заячий след несложно петляет,
Ныряет в лог, выводит обратно.
Снег в январе сладок, горек.
А если его сожмешь в ладони,
Жар доберется до самого сердца.
В комок соберет, не сразу отпустит.
И воздух схватит пустое горло.

Железное солнце с прищуром безумца
Рубит тени потухших деревьев.
Но бесполезно, они все длиннее,
Путают, ловят холмы, уклоны.
Вверх забираться на лыжах непросто.
Наст к вечеру стынет, крепнет.
Руки важнее ног в подъеме.

В ложбине река, и ты, сняв лыжи,
Бредешь в снегу почти по пояс.
К берегу до темноты нужно выйти.
А там еще полтора километра,
И ты на месте. Дачный домик
Смешон, несчастен в белой постели.
Во сне, неотличимом от смерти.

Но бог и хозяин жизни явился!
Затопал по выстуженным половицам.
В хрустящий патрон вкрутил лампу.
Электричество всколыхнуло душу.
Скрипнула створка ржавой буржуйки.
Значит, смерть только приснилась.
Тепло заиграло в древесном теле.

Человек, он сердце всему дому.
Вот закипел на печке чайник,
Вот на столе зашуршали бумаги,
Вот принесло табачного дыма,
Призывно булькнуло из бутылки.
Человек и дом – в ночи их двое.
Не в раз засыпает печное пламя.

Но тебе не спится. Тихонько, чтобы
Дом не проснулся, ты полуодетым
Выходишь на улицу. Вот оно, небо.
Далеки и, наверно, мертвы звезды.
Но прошлый свет на снегу оживает,
Нездешним тебя накрывает покоем.
И это умиротворение невыносимо!

Ты против черного неба навылет.
Ты против белого снега навзничь.
Ты против собственной жизни напрочь.
И вдруг перестает быть страшно.
Но совсем замерз, насквозь, настолько,
Что рук только дверь открыть хватает,
А ног – забраться в нагретую лежку.

Человек уходит, дом остается.
И остаются невыясненными вопросы.
Как преодолеть эту дерзость рассвета?
Как с утренней голодухи, с похмелья
Выйти к реке, вернуться к дороге?
Как заглушить всегдашнюю жалость
К терпящей холод мелочи живной?

Мыши в зимнем лесу сами страхи.
Невозможно быть самым малым.
Тельце в колком снегу тонет.
Чтобы продвинуться, нужно прыгнуть,
Себя показать хищному миру.
Ночью сове, днем рыжим лисам.
Машет рыжая смерть крылами.

Машет крыльями рыжий ветер.
Лес пригибает дыханием рваным.
Небо прячется, падают тучи.
Комьями снег изнемогает.
Вроде и знаешь дорогу, но все же.
Не видно даже ближних сосен.
Вьюга петли слепые крутит.

А ветер меняет цвет на красный.
Порывы ломают сосновые ветви,
Бросают поперек тропки утлой.
Дочери дерева никнут покорно,
Засыпают, засыпаны нежным покровом.
И манит, манит, – метель, смерть ли, –
Ложись, засни в немоте мерклой.

Бред же какой! Нужно встряхнуться.
Жар это. К жизни несущая воля.
Воля, что зимнему лесу присуща.
Ты это знаешь. Поэтому каждый
Возможный раз ты сюда стремишься.
С жизнью быть трудно. В лесу легче.
Непросто светлеет у ближней опушки.

Светло. Какое это нужное слово!
Ветер унялся, и ты, уставший,
К дороге по перемётам выходишь.
А на ум приходят разные смыслы.
Рыжий, красный, ржавый, железный.
Белый, отчаянный, свежий, вольный.
Все, что ты так непросто услышал.

Помнишь, как мышь строчила в овраге?
И ты мельтешишь к остановке неблизкой.
Ждешь, как саму бесконечность, автобус.
Трясешься по бесконечным кварталам.
Наконец, залазишь в квартирную норку.
Наконец, становишься самим собою.
До следующего вздоха, зимнего леса.

*   *  *

В порядке неявном тебя окружают
Простые предметы. Только не думай,
Что тебя спасет их перечисление.
Дело в другом. Возьмем, к примеру,
Монету, завалявшуюся на полке,
Или не пишущую старую ручку.
В их пустоте где-то ты спрятан.

Ну хорошо, ты можешь схватиться,
Уйти на кухню, включить чайник,
Кипящей воды терпеливо дождаться,
Опустить пакетик с заваркой в чашку,
Посмотреть на стол, посмотреть на стену,
Посмотреть в окно, обнаружить небо.
В его пустоте ты потерян где-то.

Забыв про чай, ты хлопнешь дверью.
Бросишься в город, как в воду с разбегу,
В  сентиментальным сердечном танце
Выискивать себя в пустоте улиц.
Но как это глупо и даже пошло!
Лучше подай объявление в газету,
Что готов поделиться лишней тенью.

Ночью фонарей удивительно много.
Они делят тебя на неравные части,
Наивно обнаруживая твою сущность.
Ведь ты никогда не был целым, как ваза
Или как цветок, что в ней скучает.
Или как стук упавшего камня.
Зачем ты поднял его, зачем бросил?

Камень полон собой. Ты полон
Своей пустотой. Дробясь на вопросы,
На которые не существует ответов,
Ты теряешь шаги, теряешь тени.
Камень прыгает по острому асфальту,
Встречая тебя последним стуком.
Прими его, это теперь твое сердце.

Прими в качестве последней меры
Необходимость вопреки потоку
Остановиться, иначе время
Отконвоирует тебя в старость.
Остановись и откройся кладке
Темных дворов, сырых подворотен.
Ушедшего дня сожми отпечатки.

Откройся, наполни себя шумом
Автомобильных горячих движений.
Мускулы, мысли, немые жилы
Пусть сплетутся с моторным гудом.
Откройся почерку крыш и окон,
Пишущих стихотворенье проспекта.
Найди себя в овалах витринных.

Приветствуй крутые ступеньки подвалов,
Где красной кожей обиты стулья.
Где пахнет пылью, где веет обманом,
Что прячется в бликах пивных бокалов.
Где Тутанхамон вырастает за стойкой
И топит память в зыбкой пене
Несбывшихся в срок тысячелетий.

О медные губы неоновых женщин,
Скучающих в кольцах собственных взглядов!
О заячьи души карточных пьяниц,
Терпящих ночь как средство от моли!
Сколько не пьешь, опьянеть не можешь.
Оставь этот флирт с потолочной лампой.
Оставь подвал. Ты уже на крыше.

Дана единственная попытка выжить.
Расправь не слушающиеся крылья,
Слежавшиеся, как реквизит театральный.
Проверить можно только в падении.
И это проблема. Да не то слово!
До рези и жара в животе страшно.
И до отсутствия воздуха в легких.

Вырвавшись из собственных рук, ты ступаешь
На непрочный карниз. Слой штукатурки
Валится вниз. И ты за ним следом.
Из сломанных крыльев торчат спицы,
Будто из зонтика. Сверху ты смотришь
На того, кто лежит на земле в раскидку.
На того, кто единственный существует.

Как-то вот так. И просто, и сложно.
Спустившись, разбитое ты собираешь.
В собственную грудь складываешь обломки.
Как в чемодан, обтянутый кожей.
На первых порах немного колет
И давит комом где-то под горлом.
Но есть надежда, что все утрясется.

Теперь ты самим собою наполнен.
Теперь пустота от тебя отступила.
Сложно и просто к себе привыкнуть.
К себе внутри и к себе снаружи.
К себе как образцово-показательной жертве.
Быть целым – это такая скука.
Будто яйцо катать по тарелке.

Вернись домой. Запри все двери.
Свет не сразу включи на кухне.
Вот перестоявшего чая чашка.
Его нужно вылить. А потом долго
Чистить посуду от пустого налета.
Но ветер в открытое окно приносит
Темные взгляды не твоей ночи.

*   *  *

Ночной вагон поматывает на стыках.
И тебя на проходе в купе сносит
К пустому окну с трепещущей шторкой,
Что на руки твои спадает вместе
С выскочившей перекладиной. Сколько
Раз это было и будет снова.
Громыхает колес покорное железо.

Как слепоглухонемой, на ощупь,
Поезд ползет по утлым рельсам,
Превозмогая стрелки навылет,
Как выстрелы без предупреждения.
Но ты не должен обманываться – метят
На самом деле в тебя. Звезды
Взяли тебя в перекрестье прицела.

Поэтому уйди от окна, если сможешь.
Укройся в душном купе. Спрячься
В привычной маленькой временной смерти,
Которую сном зовут по ошибке.
Впрочем, ночь чужда и прекрасна.
Страх и восторг сочетаются с кровью.
С ней едва справляется сердце.

Будто несобранный первоклассник,
Утро сбивается в счете разъездов
И полустанков. Только разгонит,
И снова сырым простуженным горлом
Протяжно гудят тормоза. Стоянка
Обычные две минуты, длиною
В две твои обычные жизни.

И к следующей придорожной планете
Из трех дворов и стрелочной будки,
Где баба в фуфайке гонит корову
К дому, а рядом бежит собака.
Четыре необходимейших элемента
Существования, четыре глагола –
Жить, рожать, есть, сберегаться.

Стоит у калитки, жмется мальчишка.
Шести-семи лет, в одежке неброской.
Ровно таким и ты был когда-то.
Встретившись взглядами, не отпуская,
Вы смотрите пристально друг на друга.
И целая жизнь вдруг пролетает.
Но еще остается одна минута.

Натужно, лениво скрипят вагоны.
Поезд уходит, и тот полустанок
Печным угольком западает в память.
А на тебя изнутри все смотрит
Какой-то мальчишка в неброской одежке.
Смотрит насквозь и тебя не видит,
Встречая острое первое солнце.

Глупость какая вспоминать детство!
На стол ставится бутылка белой.
Сосед в майке достает краюху
Плотного хлеба и кильку в томате.
Крепнет беседа от рюмки к рюмке.
Захватывает ловля рыбок в банке.
Станция! Полуодетым – на холод!

Проста на земле жизнь человека.
Ноги топчут пыль по дорогам.
Руки правильное делают дело.
Голова поднимает глаза к свету.
Грудь дышит и радуется жизни.
Душа из теснины рвется на волю.
Ты только себя найди в этом порядке.

Ты только найди в нем точку смысла,
Каплю росы на листве, иголку
Сосновую, застрявшую в паутине,
В древесной коре муравьиную тропку.
Чтобы не опрокинуться вверх ногами,
Чтобы не лопнуть воздушным шаром,
Чтобы не быть дождем смытым.

Тот, который в трико, на перроне,
Еще не пришедший в себя после водки,
Стоящий в шлепанцах прямо в луже, –
Это есть ты? Можешь врать другому,
Но не себе. Ведь ты точно знаешь,
Что тебя в себе осталось не больше,
Чем корочки хлеба, забытой в пьянке.

В этом, собственно, нет проблемы.
Мы все так живем. Взгляни напоследок
На дальнее небо. Поезд отходит.
Хмель уходит и стыд. Но зверски
Хочется пить и спать, и не слышать
Стука колес и сердца стука.
И отвернувшись к стене, исчезнуть.

В темном купе толкает в спину
Дед проводник, сонный и хмурый.
Пора собираться, скоро на выход.
Скоро станция назначения.
Да, пора. Ты выходишь в тамбур.
Ты открываешь с трудом дверь – и
Непонятно как залезаешь на крышу.

На покатую гулкую крышу вагона.
Как на спину реликтового носорога.
Звезды кружат в вагонных колесах.
Нет глухоты. Слепота пропала.
Голос открылся, как крик младенца.
Спи, проводник, сном безмятежным.
Ночь чужда, но она прекрасна!

0 Проголосуйте за этого автора как участника конкурса КвадригиГолосовать

Написать ответ

Маленький оркестрик Леонида Пуховского

Поделись в соцсетях

Узнай свой IP-адрес

Узнай свой IP адрес

Постоянная ссылка на результаты проверки сайта на вирусы: http://antivirus-alarm.ru/proverka/?url=quadriga.name%2F