АНАТОЛИЙ ЕРШОВ. Тяжёлая душа.

***

Все родники стекают вниз и лишь один родник
Всегда стремится только в высь – туда, где он возник.

Как виноградный сок в лозе, поднявшийся весной,
Как вихрь мощный при грозе, взлетевший над сосной,
Невидимый родник всё сущее питает
И дух к себе влечёт, и красотой пытает.

Он вечен, без него не стать самим собой.

***

С опорою на палки для ходьбы,
С лицом испуганным и напряжённым,
Куда ты?! Мы со смертью не храбры.
Не избежать её мужам и жёнам.

И всё вокруг древнее их стократ,
Подобно им, как эта тень у дыма.
Вон, как старик, в окно глядит закат.
Он угасает, но невозмутимо.

Говори, память…

В.Н.

Рождествено, река, велосипед
С фонариком горящего карбида,
Да юноша вторую сотню лет
Здесь катятся, и девочка Киприда
В сетях дождя, за белою колонной
Всё ждёт его и пояс теребит…
И вот он, мокрый и влюблённый,
С глазами ярче, чем карбид,
С тропинки, отороченной жасмином,
Свернёт, сойдёт с седла, протянет
Антоновское яблоко, – со смехом
Она вздохнёт, но есть его не станет,
Глаза закроет, будет целовать
Пылающими пухлыми губами
Мои солёные от памяти глаза…

Любовь, одна лишь ты могла сковать
Тончайшую, прочнейшую с годами,
Как старая и сильная лоза,
Цепь от Гефеста. Ей ли, золотой,
Не удержать любовников навек?

…Рождествено, под вечною листвой
любил не бог, а юный человек.

Priv? 1938г.

Брат арестован. Как же ты
поехал на футбол?
Брал прелести жены…
Да и была ли боль
утраты, если мог
ходить на пляж, писать,
оттачивая слог, –
бесчувственностью стать.

Но небо – не было синей!
Но ливнем шли слова…
Животное подчас сильней.
Душа подчас слаба.

***

Коснулась цветущею ветвью –
Приму как любовный укор:
Я был неотгаданной вестью,
Упавшею в русский простор.

Ко мне безучастен ответчик,
А я был наивен и глух,
Не веря, в быту человечьем
Душевный не надобен слух.

Узнал, что язык есть граница
Со множеством разных миров,
И не чему Слову гордиться
Пред сотней измученных слов.

Высокое – невыносимо,
И Слово смущённо смолчит
О том, что им невыразимо, –
Пусть музыка умно звучит.

Веве.

Ч.Чаплину

Ненастье Савойские горы примчали.
Над Леманом* сумрак, и через окно
Гримасы и слёзы вевейского Чарли
Мелькают на тучах немого кино.

Должно быть, не мог он в ничто обратиться.
Не в этот же бронзовый идол? Ни-ни!
Конечно же, стоит бродягой родиться,
Чтоб мир обрести в цезальпийской тени.

А если подумать, то много ли надо?
Всего-то лишь Быть. И, с известной поры,
Пульсировать вечно в крови винограда,
На каменном торсе горячей горы.

* Л?ман (Lac Leman) – Женевское озеро

Молодость

Терзания плоти, работа, да редкая сволочь – тоска.
Прекрасная молодость! Если б не книги, когда бы
Не женщина – бёдра, ложбины, осенняя спелость соска,
Когда б в ре миноре не грозные Баха октавы…

Восстать из невежества, праха, не это ли значит – судьба?
Не это ли стать или быть человеком по воле?
Прекрасная молодость, как же. Она уязвима, слаба.
Познание разве возможно без страха и боли.

Осень

1

Пришла, накинулась с дождями,
Влетела долгой серой мглой, –
Мы не такую осень ждали…
Стань ярко-синей, золотой,
С багрово-жёлтой оторочкой
Опушек и лесных дорог.

Не та, не та, чужой, непрочной
Вдруг стала жизнь. И лес продрог.

Дают не песню, так урок –
Всему свой срок, всему свой срок.

2

Да что ж ты глядишь исподлобья
На бедную землю, чуть свет?

С угрюмою скрытой любовью
Так старый живой домосед
Смотрел бы на женское тело;
Так тёмный глядит небосклон,
В котором всё ярче и смело,
Сквозь узкий прищур и сквозь сон,
Свет солнца всё шире над чащей…

И в этом просвете горящем, –
О чём только ни говорящем, –
Защита от горя, заслон.

3
Одинокий, пятипалый,
Цвета мокрого песка,
Не слетел и не упал ты,
А зима совсем близка.

Лист каштановый, огромный,
Встал, прижавшись ко стволу,
Не бросаясь в путь бездомный,
Со звездою на плаву.

Тяжёлая душа (1945г.)

З.Гиппиус

Американский чёрный рынок
Под сводами La Tour Eiffel:
Порнографических картинок
Досужий юношеский хмель,
Мясной тушёнки запах острый,
Богов бессмертье – шоколад,
И, пусть не красные, но звёзды
Жгут сердце и глаза болят.

…Она искала папиросы.
Курила много и давно.
Ах, вот они… Капрал курносый –
Из голливудского кино –
Сияет как освобожденье,
Ломает цену как делец…
В Париже – осень. Ну, а деньги –
Всего лишь деньги, и конец.

…Инсульт, но перманент со стрижкой,
но книжка, кофе, – тяжкий ряд.
И был её предсмертный взгляд
Нежнее осени парижской.

***

Поэзия, любовь, нет ничего на свете
Их бесполезнее. Искусство, красота?
Опаснее неукротимой смерти
Или безумства пьяного скота.

Да, праздные угрозы и утраты,
Им спутницею верное вино.
Не засыпал с какою до утра ты?
С кем вечности вертел веретено?

О чём они тебе не дошептали?
Как им позволил прорасти в себе?
Поверил, что никчёмные детали
Всего важнее в жизни и судьбе.

***

Очарованье старины –
Давно забытая морока.
И современнику без прока
Касаться головой Стены*.

Собрать друзей у фортепьяно,
На вечер Баха пригласив, –
Несовременно, даже странно,
Какой-то бзик, паллиатив.

Как может нравиться старушка,
Которой больше сотни лет,
Её манеры, букли, рюшки,
Удушье, пудра, полубред?

…Так просвещенье, если честно,
унизило высокий слог –
почтенье к прошлому исчезло,
как из кадильницы – дымок.

Оно в умах не часто тлеет,
Действительность к уму строга.
…Не оттого река мелеет,
что стали выше берега.

* Стена – Стена Плача в Иерусалиме

Золотая рыбка А.К.
(не автомат Калашникова)

Отчего, со счастливой улыбкой
Воздыхателя русских баллад,
Ты сидел, точно с пушкинской рыбкой
Повстречался полвека назад?

На каком человечьем наречье –
Инглиш, идиш? Увы, не латынь, –
Говорила, смотрела за плечи,
Обещая свой откуп? А ты?

Ты направо смотрел, на старуху, –
Не царица, но благо своя, –
И ладошку подкидывал к уху,
Не подругу ли благословя?

«Не печалься, ступай себе с богом,
изумлявшийся чуду судьбы.
Всё на свете выходит вам боком:
Вот корыто, землянка, – суть вы».

Omen aversum *

( Венчание Пушкина)

Кто загасил свечу у жениха
И на пол сбросил крест на аналое?
С отчаяньем любовного греха
Кольцо из рук его рвалось в былое.

Невеста же не поднимала глаз
На хищный рот и нетерпенье злое, –
И мрачности огонь угас,
И спряталось до времени былое.

Бог с ней. Но он?! Не мог же он считать
Убежищем сквозной шалашик брака,
Где стал бы он отважно сочинять
Иносказание дурного знака.

* Omen aversum (лат.) – дурной знак

***

Не слеза старика, не банальная катаракта,
Это туман любви, с рождения до последнего часа,
Где объятия тел – вершина любовного акта,
Как сорваться в пике для молодого воздушного аса.

Мы бродим в тумане, долго, вслепую и в муке, – блуждаем.
Не различаем даль, не желаем видеть, пожалуй.
То к ней, то от неё бросаясь, не понимаем, но знаем, –
Так осенью ветер пристрастен к огню и пожару.

Вроде жизни конец, а так и не хватает ума
Податься в киники, проглотить пошлое ce la vie.
Что за дымка в глазах – ушедшей любви туман
Или густой туман ожидания новой любви?