ВЯЧЕСЛАВ ДОЛИНИН. На сыктывкарской…
НА СЫКТЫВКАРСКОЙ ПЕРЕСЫЛКЕ
В июне 1986-го я прибыл на Сыктывкарскую пересылку. Конвой доставил меня в тюрьму уже после отбоя и оставил на ночь в единственном свободном на тот момент помещении – в камере смертников. В этой камере нары и обеденный стол со скамейкой при нём были изготовлены из толстых досок и стальных швеллеров. Вся мебель прочно прикреплялась к полу, сдвинуть с места или сломать её не смогли бы даже самые буйные из заключённых. Окно закрывал железный лист, напоминавший решето, – в нём было пробито множество мелких круглых отверстий.
Я читал надписи, оставленные на стенах теми, кто сидел в этом скорбном месте до меня. В основном, это были имена узников и номера статей Уголовного кодекса, которые им вменялись. Преобладала 102-я («Умышленное убийство»). Около двери крупными буквами кто-то нацарапал слово «Прощайте!». Нашёл я надписи и на болгарском языке. В то время заготовкой леса для Болгарии занимались рабочие, командированные из этой страны в республику Коми. В последние годы своего существования Советский Союз активно использовал рабочую силу из «братских» социалистических стран. Некоторые из иностранцев умудрялись познакомиться не только с интернациональной дружбой и крепкими напитками made in USSR, но и с такими сторонами жизни нашего отечества, о которых в глянцевом журнале «Советский Союз» ничего не писали. Это знакомство оказалось малоприятным, но зато безусловно полезным.
Неожиданно в стену постучали. Как оказалось, в соседней камере сидели приговорённые к смертной казни. Все они с надеждой ждали пересмотра приговоров и замены расстрела на 15 лет лагерей особого режима. Старинная канализационная система тюрьмы была устроена так, что разговаривать с соседней камерой можно было стоя возле заменявшей унитаз дыры в полу. Смертники, несмотря на нависшую над ними угрозу расстрела, не утратили интерес к некоторым сторонам не знакомой им жизни. Они слышали о политических лагерях, но представление о них имели весьма превратное. Почему-то мои соседи считали, что политлагеря – это что-то наподобие курорта. Такие «параши» имели хождение среди «бытовиков». С удивлением узнали они, что политзэков не кормили ни чёрной икрой, ни даже красной, что «хавка» и распорядок жизни в политических зонах такие же, как в обычных «бытовых». Только изоляция этих зон от внешнего мира была более строгой.
Утром меня перевели в общую камеру, расположенную на первом этаже. В июне в Сыктывкаре стояли белые ночи, но в камере был полумрак. Установленные на окнах «намордники» (жалюзи из металлических полос) почти не пропускали свет в помещение. В камере были двухъярусные нары, я нашёл себе место на нижнем ярусе у стены. Сквозь щели в полу из подвала, заполненного водой, вылетали комары. Гудящее комариное облако заполняло всё пространство камеры, и приходилось непрерывно отбиваться от нападения кровожадных насекомых. Спать можно было только укрывшись с головой под одеялом. Никогда в жизни, ни до, ни после тюрьмы, я не подвергался таким массированным атакам свирепых комариных армад.
На Пермской пересылке политзаключённых держали отдельно от «бытовиков». Чаще всего в камере № 96. На нарах в этой камере сохранились многочисленные надписи, сделанные политзэками в 1970-80-е годы, и я тоже оставил там свой автограф.
В Сыктывкаре меня поместили вместе с «бытовиками». В пересыльной камере человек тридцать ждали этапа в лагеря строгого и особого режимов. Для большинства из них это была вторая или третья «ходка». Ранее на этапах мне уже доводилось общаться с подобным контингентом. В этой среде выработаны чёткие правила, которыми положено руководствоваться в тюрьме. Если эти правила соблюдаются, то никаких склок, никаких драк в камере не будет. Тюрьма приучает человека строго контролировать своё поведение и сдерживать эмоции. Любого «отморозка» бывалые зэки быстро поставят на место.
К политическим заключённым «бытовики» относились с уважением. На их сленге это называлось «уважухой». Меня обступили со всех сторон и начали задавать вопросы на политические и юридические темы. Мои сокамерники придерживались радикальных антисоветских и антикоммунистических взглядов и слово «коммуняка» считали ругательством. Иметь одежду или какие-либо предметы красного цвета для них было «западло». Надо отметить, что, в свою очередь, и советская власть в 1980-е уже не рассматривала «бытовиков» как «социально близких». Эту публику, в отличие от советских интеллигентов, не морочили всякими псевдонауками вроде исторического материализма или истории КПСС. Их мировоззрение базировалось на доступном им практическом опыте и на мифах, живущих в толще обитателей нижних ступеней социальной лестницы.
Прямо в камере на открытом огне варился чифир, но надзиратели не обращали на это никакого внимания. Для приготовления напитка сначала нужно вскипятить воду в металлической кружке. Такая кружка называлась чифирбаком. В качестве топлива лучше всего подходила хлопчатобумажная ткань. Идеальный вариант – полотенце. На жарком пламени горящего полотенца вода закипала почти мгновенно. Когда не было ткани, для варки чифира годился и факел из газеты, свёрнутой в трубку. Бумажные пачки из-под сигарет тоже использовались как топливо. Если спалить шесть пачек из-под сигарет «Памир», вода в кружке вскипает – это установлено опытным путём. В кипящую воду засыпался чай и настаивался в течение нескольких минут. Когда напиток достигал необходимой крепости, один из участников тюремной чайной церемонии брал кружку, делал два небольших глотка и передавал её соседу. Тот тоже делал два глотка и передавал чифир следующему, и так далее по кругу. И каждый ощущал, как снимается усталость и нервное напряжение, а камера наполняется светом и теплом. На одного участника церемонии приходилось примерно по две чайных ложки тёмно-коричневого, почти чёрного, ядовито-горького нектара, но для того, чтобы ощутить лёгкую эйфорию, этого количества было вполне достаточно.
По-настоящему оценить достоинства чифира можно только в тюрьме или в лагере. Организм зэка ослаблен скудной кормёжкой, тяжёлым трудом, непрерывным стрессом. В результате зэк становится восприимчивым к менее сильным стимуляторам, чем благополучный сытый человек, живущий в домашнем тепле и употребляющий такой эффективный допинг, как алкоголь.
Почти все мои соседи по камере курили. Окурки они не выбрасывали. Если собрать остатки табака из семи окурков, то можно скрутить полноценную сигарету. «Хавка» на Сыктывкарской пересылке оказалась получше, чем на Пермской. В Перми я однажды отравился тамошней гороховой баландой. В общем, жить в Сыктывкаре было можно.
Через два дня меня перевели в камеру, находившуюся на втором этаже. Комаров там оказалось гораздо меньше, чем на первом. Наверное, им было лень подняться на несколько метров вверх. Но в этой камере я пробыл недолго. На следующее утро меня с вещами вызвали в коридор, где уже ждал почётный эскорт – конвоиры с собакой. Перед отправкой на этап полагался «шмон». Всё имущество зэка перетряхивалось в поисках запрещённых предметов. В моём случае таковыми оказались книги. Заключённому на этапе разрешалось иметь максимум пять книг. У меня же было более десяти. Начальник конвоя потребовал, чтобы я взял с собой только пять, а «лишние» оставил. Согласиться с этим было невозможно. Я сказал, что без книг не сдвинусь с места и напишу заявления в прокуратуру и в суд. После этого меня заперли в тесном «боксе», в котором можно было только стоять или сидеть на короткой скамейке, приделанной к стене. В тюремном коридоре было несколько таких «боксов». Я не успокоился и громогласно продолжал протестовать – настаивал на вызове прокурора и составлении протокола об изъятии моего личного имущества. Меня было слышно, наверное, во всех уголках тюрьмы.
Примерно через час дверь «бокса» открылась. Хмурый начальник конвоя недовольно пробурчал: «Забирайте все Ваши книги». Любопытно, что не только лагерная администрация, но и конвоиры к политическим заключённым обращались, как правило, на «вы». К «бытовикам» они обычно обращались на «ты».
Я сложил литературу в рюкзак. Начинался мой последний этап – в «столыпинском» вагоне мне предстояло проехать из Сыктывкара на Север, в город Усинск, расположенный рядом с Полярным кругом. Тогда я и не предполагал, что менее, чем через год, снова окажусь в Сыктывкаре, на этот раз – в квартире Револьта Ивановича Пименова. Через его квартиру проходили все, кто возвращался из ссылки в республике Коми домой. Она служила пересылкой во время этапа из неволи на свободу.
Из Усинска в Сыктывкар я летел на самолёте. Пока я пребывал в статусе ссыльного и находился под гласным и негласным надзором, мне было запрещено заходить на территорию усинского аэропорта. Запрещалось также посещать местный железнодорожный вокзал и единственный в городе ресторан, носивший бесхитростное название «Уса», – на речке Уса расположен город, в котором я отбывал ссылку.
В Сыктывкаре за бутылкой сухого вина я рассказал Пименову, как КГБ собирал на него «материал». В начале 1980-х Револьта Ивановича, уже отбывшего два срока, андроповцы намеревались посадить в третий раз. По моему «делу» проходил микрофильм с его книгой «Происхождение современной власти», и следствие пыталось получить от меня показания на автора. Сочинение Пименова было подписано псевдонимом Спекторский. Я говорил, что автор книги Спекторский – это персонаж поэмы Пастернака, и с ним я не встречался. С Пименовым, которому КГБ приписывал авторство, не знаком, а микрофильм получил от человека, покинувшего СССР. Параллельно с «делом», по которому посадили меня и Ростислава Евдокимова (он тоже «не знал» Пименова), КГБ вёл «дело» Льва Волохонского. У него изъяли машинописные тексты Револьта Ивановича. Волохонский говорил: «Кто такой Пименов, мне не известно, материалы получил от человека, эмигрировавшего из Советского Союза».
Единственной достопримечательностью Сыктывкара, с которой я познакомился во время своего первого визита в этот город, была местная тюрьма. Оказалось, что в городе есть и другие памятники истории и архитектуры, достойные внимания. В центре сохранились здания, построенные в ХIХ веке и в начале ХХ. Во время второго визита Пименов провёл для меня экскурсию по старому Усть-Сысольску. Он хорошо знал историю города и его архитектуру и мог рассказывать об этом долго и увлекательно. Но всё это было в 1987-м, а в июне 1986-го «автозэк» доставил меня из тюрьмы на вокзал, прямиком к «столыпинскому» вагону. И снова меня окружили «бытовики», и снова от меня требовались политинформация и юридическая консультация.
С той поры этапы и тюрьмы исчезли из моей жизни. Но иногда по ночам беспокойные сны возвращают меня на пересылки и в «столыпинские» вагоны. К утру же в памяти от этих снов остаются только обрывки. В них сменяют друг друга полутёмные тюремные камеры, застроенные нарами до потолка, и дребезжащие вагоны, несущие меня куда-то – то ли в знакомые места лагерей и ссылки, то ли в не обжитую ещё неизвестность.
2015
МОЙ ДОМ НА ШПАЛЕРНОЙ
Вся моя жизнь до ареста прошла на Шпалерной в доме 44-б, расположенном на полпути между Таврическим дворцом и Большим домом. В Таврическом в начале прошлого века решалась судьба России. В стенах дворца родилась и погибла передовая по тому времени российская демократия – там начала работать Государственная дума, и там же большевики разогнали законно избранное Учредительное собрание. Век полноценной демократии оказался недолгим. Большой дом (Шпалерная, 23) стал символом совсем другой демократии – социалистической. Согласно народному поверью это самое высокое здание в городе – с крыши его будто бы видна Сибирь.
С раннего детства я слышал рассказы старожилов, родившихся ещё в ХIХ-м веке. Они вспоминали, как в 1917-м по Шпалерной в сторону Смольного двигались краснознамённые толпы. Пламенные революционеры кричали: «Хватит, поработали! Больше не будем! Пускай теперь буржуи работают!». Рассказывали старожилы и о некоторых обитателях моего дома. О депутате Госдумы Алексее Бадаеве, например, проживавшем в квартире № 32. Эта квартира находится на первом этаже, в ней две комнаты и кухня. У Бадаева во время пребывания в Петербурге останавливался Сталин. Весной 1913-го за будущим вождём и учителем пришли жандармы. Дверь в квартиру Бадаева расположена в подворотне, а окна выходят на задний двор. Из подворотни эти окна не видны. Жандармы стучались в дверь, но при этом не поставили охрану около окон. Сталину ничего не стоило незаметно для жандармов спуститься с подоконника и спокойно уйти (исторический подоконник находится на высоте менее двух метров). Возникает вопрос: почему профессионалы, имеющие большой опыт задержания преступников, совершили такую грубую ошибку? Да и ошибка ли это? А может быть, спецслужбы преднамеренно позволили своему агенту имитировать побег?
Последний раз жители дома видели Сталина в декабре 1934-го. По Шпалерной везли артиллерийский лафет, на котором стоял гроб с трупом Кирова. За гробом шли руководители ВКП (б) во главе со Сталиным. У двери каждой парадной и у каждой подворотни по ходу процессии стояли сотрудники НКВД и никого не выпускали на улицу. Обыватели молча наблюдали за шествием из-за спин энкаведистов. Вспомнил ли вождь, проходя по пустынной Шпалерной мимо дома 44, смутное время, пережитое в 32-й квартире, и свой странный побег при подозрительном недосмотре жандармов?
Судьба Бадаева сложилась относительно благополучно. Он оказался одним из немногих старых большевиков, которых не объявили «врагами народа». Может быть, таким образом Сталин отблагодарил его за гостеприимство. Долгие годы на стене дома со стороны Шпалерной висела мемориальная доска из белого мрамора, на ней золотом были написаны имена Сталина и Бадаева. Доску сняли в 1961-м после ХХII-го Съезда КПСС. На стене, в месте где она крепилась, до сих пор остались выбоины.
Старожилы рассказывали про артель «Красный напильник», в двадцатые строившую социализм в сарае рядом с домом. Помнили они и неспокойные тридцатые, когда за их соседями приходили сотрудники НКВД. Обычно это случалось ночью. Мой дед Семён Калиныч держал наготове чемоданчик с нижним бельём, мылом, полотенцем и прочими вещами, приготовленными на случай ареста. По ночам, когда раздавались шаги на лестнице, он вскакивал – боялся, что настала его очередь. Многих друзей деда арестовали, но до него не добрались. Он умер в блокадную зиму 1941-го.
Люди, пережившие войну в осаждённом Ленинграде, вспоминали страшные истории о людоедстве. От них же я узнал, что в бараке, находившемся недалеко от дома, в блокаду в зимние месяцы складывали покойников, подобранных на улицах и найденных в вымерших квартирах.
О жизни дома в первой половине минувшего века я знал со слов старожилов, а всё, что происходило потом, имел возможность видеть собственными глазами.
Наша память дискретна. Она сберегает только отдельные фрагменты прошлого, часто малозначительные, в провалах между которыми похоронены забытые имена и лица, события и даты. Моё детство прошло во дворе дома 44-б и на набережной Невы. Помню, как к берегу причаливали просмолённые деревянные баржи, с которых выгружали дрова, доски, брёвна и песок. По штабелям дров и бесформенным горам строительных материалов мы, мальчишки, лазали буквально с риском для жизни. Однажды двое ребят из соседнего двора сорвались с кучи досок и разбились насмерть.
Около моего дома накануне 1-й Мировой войны была построена тепловая электростанция. Она не только производила электричество, но и отапливала соседние здания, а также оранжерею, примыкающую к Таврическому саду. Монументальная краснокирпичная труба, принадлежавшая котельной электростанции, стояла рядом с домом и возвышалась над его крышей на насколько метров. После захвата власти большевиками наступила разруха, электростанция прекратила работу, и жители дома устанавливали в своих комнатах печи, которые топили дровами. В годы моего детства весь двор был застроен дровяными сараями. Их сколачивали из досок и обивали рубероидом и ржавым железом. В закоулках среди этих сараев мальчишки играли в «войну», разделившись на «наших» и «немцев». По сценарию игры всегда побеждали «наши». В середине пятидесятых дом начала отапливать угольная котельная, и сараи за ненадобностью снесли.
Иногда детские игры принимали опасные формы – разворачивались настоящие войны, в которых мальчишки из дома 44-б сражались с мальчишками из соседнего 44-а. Воюющие стороны забрасывали друг друга камнями и колотили палками. Дрались только до первой крови. Строго соблюдалось джентльменское правило: «Лежачего не бьют».
Из мальчишек моего дома стихийно сложилась команда, которой мы, в память о ветеранских частях армии Наполеона, дали название «Старая гвардия» (нам было тогда лет по восемь или девять). «Гвардейцы» фехтовали на деревянных шпагах, подражая мушкетёрам.
Подвал дома, захламленный обломками прошлой жизни, привлекал наше внима-ние и будоражил воображение. Его тёмные лабиринты идеально подходили для сокрытия кладов. Вся «Старая гвардия» была уверена в том, что где-то в глубине подвала спрятан сундук с сокровищами. Откуда взялась эта уверенность, исходя из здравого смысла, объяснить невозможно. Мы обследовали подземелье с фонариками, простукивали стены в поисках пустот. Однако, несмотря на долгие поиски, найти таящийся в подвале клад нам не удалось, так что мальчишкам следующих поколений будет чем заняться.
Телевизоров тогда ни у кого из нас не было, и свободное время мы проводили на улице или за книгой. Читали «Приключения майора Пронина», рассказы Гайдара и всякую прочую военно-приключенческую макулатуру, а также доступную детскому уму классику, мемуары путешественников-первооткрывателей, научно-популярные и даже малопонятные научные книжки.
Я жил на четвёртом этаже, из окон моей квартиры хорошо просматривались задний двор и пролегавшая за ним набережная Невы. На противоположном берегу, как раз напротив моих окон, красовались «Кресты». В тёмное время суток я видел, как на набережную у моего дома выходили люди с фонариками и при помощи азбуки Морзе передавали на другой берег в тюрьму какие-то сообщения. А днём по Неве проплывали экскурсионные речные трамвайчики с туристами. Гиды, указывая на «Кресты», выкрикивали в громкоговорители: «Слева (или справа) по борту находится Картонажная фабрика № 1».
В июне 1956-го произошло сенсационное для того времени событие – в открытом автомобиле по Шпалерной проехали Хрущёв и Тито. Вдоль улицы выстроились ряды встречающих. Общественность при домкоме волновалась. Усатая тётка вынесла на улицу горшок с цветами. Подобные горшки стояли на подоконниках во всех коммунальных квартирах. Домовая общественность вздумала бросить цветы Хрущёву прямо в машину. К стеблю растения была привязана записка следующего содержания: «От жилконторы дома № 44» (или что-то в этом роде). Бросать цветы вместе с горшком желающих не на-шлось. Кто-то побежал за ножницами для того, чтобы отделить цветы от горшка. Однако правительственный кортеж не стал дожидаться подарка жилконторы и величаво пронёсся мимо дома под радостные вопли зрителей.
Все мои приятели по детским играм учились в 195-й школе. Спокойно жить мы не могли и постоянно что-нибудь придумывали. Однажды, например, я вместе с одним из своих одноклассников Толей Аникеевым решил разыграть другого одноклассника Мишу Покровского. Розыгрыш был дурацкий. На улице Салтыкова-Щедрина, где жил Покровский, мы развесили объявления с указанием его адреса. В объявлениях говорилось о продаже трюмо и ещё какой-то мебели и обмене комнаты («30 квадратных метров, окна на юг») на меньшую комнату в другом районе. К Покровским повалили многочисленные посетители, предлагавшие купить мебель и обменять жилплощадь. Больше недели семейство Покровских оборонялось от этого нежданного нашествия. Подобные выдумки оживляли школьную жизнь до тех пор, пока изобретательные недоросли не перешли в седьмой класс, сделавшись старше и чуть-чуть умнее. Детство оборвалось, и начался новый период моей жизни, который заслуживает отдельного рассказа.
Я прожил на Шпалерной до лета 1982-го. В июне меня арестовали, и в дом 44-б я уже не вернулся. За время моего отсутствия разобрали бывшую электростанцию вместе с кирпичной трубой. На её месте сейчас дорога, ставшая продолжением Потёмкинской улицы и выходящая на набережную Невы. Там, где когда-то стояли дровяные сараи, построили корпус военного училища. Армейское учебное заведение заслонило романтический вид на тюрьму, открывавшийся раньше из окон моей квартиры. Сегодня я живу недалеко от Шпалерной и, выходя из дома, иногда на неё сворачиваю. Новое время по-своему обозначилось на улице моего детства. Современные варвары, не обременённые образованием и вкусом, но сумевшие изловчиться и урвать немалые деньги, воздвигли на ней несколько безобразных архитектурных монстров. Дом № 42 и соседний с ним кавалерийский манеж эти варвары вообще снесли, но мой 44-б уцелел.
В начале прошлого века на Шпалерную пришла История и проявила свои творческие способности так, что не поздоровилось не только жителям моей улицы. Красная волна, поднятая большевиками в Петрограде, докатилась до Кубы и Анголы. В дальнейшем История занималась творческой деятельностью вдалеке от Шпалерной, однако последствия её визита и сто лет спустя отравляют нашу жизнь.
Постепенно улица впадала в спячку. Сегодня на ней тихо, даже автомобильных пробок не бывает. Но что будет в середине или в конце нашего века? Станет ли История и дальше обходить своим вниманием Шпалерную? Вспомнит ли о ней когда-нибудь и незваным гостем внезапно заявится вновь? Нельзя предсказать, в каком ещё месте отметится она эпохальными событиями. Жить в стороне от её вулканического жерла всё-таки спокойней и безопасней. Надеюсь, История никогда не вернётся на пережившую столько бед улицу, не войдёт в её дворы, не возьмёт за горло её безобидных обитателей. Моя многострадальная Шпалерная этого не заслужила.
2013
В ГОСТЯХ У БЫВШЕЙ «КУРИЦЫ»
В 2011 году я провёл свой отпуск в Болгарии. Помню, что в советские времена поездка в эту страну была пределом мечтаний отпускников. Золотые Пески и Солнечный Берег казались куда привлекательней, чем Ялта и Сочи. Однако немногим удавалось получить выездную (была и такая) и въездную визы и попасть в этот земной рай. Помимо сбора медицинских справок и прочих мытарств, следовало пройти ещё через «Комиссию старых маразматиков», состоявшую из ветеранов ВКП (б) / КПСС. Члены этой комиссии должны были определить степень политической благонадёжности выезжающих и с этой целью задавали им идиотские вопросы.
Советские туристы отправлялись за рубеж только организованными группами, в которых обязательно присутствовали негласные надзиратели от КГБ. Одна моя знакомая смогла съездить в Болгарию не по турпутёвке, а со студенческим стройотрядом. Когда я спросил её, чем студенты там занимались, она ответила: «В основном, тем, что искали, кто из них стукач. Подозреваемыми по очереди побывали все».
При всех достоинствах балканской страны отношение к ней было неоднозначным. Советский турист говорил: «Курица не птица, Болгария не заграница». Ненавязчивый болгарский сервис, по рассказам очевидцев, не слишком отличался от советского, а несвобода во всех соцстранах была примерно одинаковой. Настоящей «заграницей» считались тогда страны Запада – и уровень жизни не чета социалистическому, и уровень свободы тоже.
И вот в августе 2011-го я приехал в небольшой город Созопол, расположенный на берегу Чёрного моря. Экскурсоводы утверждают, что Созопол (первоначальное название Аполлония Понтика) основан в 611 году до Р. Х. знаменитым философом Анаксимандром из Милета. Трудно сказать, так ли это на самом деле. Во всяком случае древнегреческую надпись «Здесь был Анаксимандр» на окрестных скалах обнаружить не удалось.
При коммунистах в Созополе размещалась военно-морская база и казармы пограничников. Сегодня город демилитаризирован и открыт всему миру. С середины 1990-х на его улицах появились иностранные туристы, а на пустырях и огородах начали строиться комфортабельные отели. Строительство шло с такой интенсивностью, что в современном Созополе на гостиницы натыкаешься на каждом шагу, причём предложение явно опережает спрос. Везде объявления: «Свободни стаи» и «Свободни апартаменти» – это сдаются номера в отелях и квартиры в жилых домах. Многие гостиницы уже несколько лет стоят недостроенными – кризис. Среди туристов, помимо болгар, преобладают русские и украинцы. Восточные украинцы легко узнаются по характерному говору и речевым оборотам. На пляже можно услышать выкрики: «Петя, поставь на голову панамку!», «Стёпа, лягай на воду!» и многое подобное (западные украинцы говорят на своей мове). Самым колоритным из наших соотечественников, появлявшихся на пляже, был лысый субъект, украшенный татуировками – звёзды на плечах и коленях и пятиглавый храм на спине. Болгарам, естественно, неизвестно, что означают такие татуировки. Эта мрачная уголовная символика понятна только россиянам, да и то далеко не всем.
Кроме русских и украинцев, Созополь освоили любители моря и солнца из Белоруссии, Молдовы, Германии, Ирландии, Польши, Чехии, Финляндии многих других стран. Приезжают туристы и из таких стран, в которых собственного солнца и тёплого моря достаточно, – из Италии, Испании, Израиля, даже из Суринама.
В зимнее время в Созополе живёт менее пяти тысяч человек, а в июне-августе население достигает восьмидесяти тысяч. Рост происходит за счёт туристов и разнообразного обслуживающего туристический бизнес персонала, прибывающего на лето из других городов Болгарии. В разгар сезона местных поваров, официантов, гидов и т. д. Созополу не хватает.
Оказавшись в другой стране, прежде всего обращаешь внимание на её отличия от своей. В Созополе, например, по утрам хозяйки подметают тротуар возле своих домов. Нигде в России ничего похожего мне видеть не приходилось. Бездомные животные в Болгарии – большая редкость. В Рилском монастыре я нашёл трогательное объявление: «Подарява котенцев и кученцев» – т. е. раздача котят и щенят, произведённых на свет Божий монастырскими кошками и собаками. Снизу было приписано, что «подарява» производится с благословения митрополита. Удивило меня отношение болгар к умершим. На дверях и стенах домов встречаются листовки с заголовками «Взпоминание», «Тяжен помен» и т.п. На них фотографии умерших, их имена и годы жизни. Такие листовки к какой-либо дате со дня смерти человека вывешивают его родственники и знакомые. Это могут быть и 40 дней и 40 лет.
Находить взаимопонимание с местными жителями просто. Болгары старшего поколения ещё не забыли русский язык, который учили в школе при коммунистах. К тому же болгарский имеет много общего с русским. Некоторые слова очень похожи – хлеб по-болгарски хляб, а молоко – мляко. А некоторые, среди них водка и сок, ничем не отличаются. Но есть и коварные слова-ловушки: болгарское слово «направо», например, обозначает направление не в правую сторону, а вперёд (прямо), а словом «дыня» болгары называют арбуз.
Болгарская кухня стоит того, чтобы ради неё приехать на Балканский полуостров, удручает только отсутствие привычного нам чёрного хлеба. Заведение, в котором кормят национальными блюдами, по-болгарски называется механа (с ударением на последнюю гласную). Таких заведений в Созополе десятки. О каварме, тараторе, кашкавалках и других изысках болгарской кухни можно прочесть в кулинарных книгах, но это увлекательное чтение не заменит посещения механы.
Меню в болгарских кафе и ресторанах обычно на нескольких языках, но иногда бывает только на болгарском. В этом случае могут возникнуть сложности. Заглядываешь, например, в такое меню, а там написано: «шиш». Тут же и цена указана. А в разделе «Десерты» встречается нечто совсем странное: «жареное мороженое». Выясняется что «шиш» – это шашлык, в котором кусочки мяса чередуются с кусочками овощей, а «жареное мороженое» – это комок мороженого, завёрнутый в тонкий блин, смазанный мёдом.
Будучи в Болгарии невозможно удержаться от дегустации местных вин. Я хорошо помню болгарские вина, которые продавались в магазинах Питера в советские времена. Такие напитки можно было смело предлагать врагу. Сегодня качество виноградного зелья резко улучшилось. Болгария экспортирует вино в 90 стран мира, включая даже Италию и Францию. В современную Россию, к сожалению, болгарские вина завозятся редко, а ракия – замечательный виноградный самогон (аналог итальянской граппы и грузинской чачи) – не поступает совсем. Кстати, выпивка и закуска в Болгарии существенно дешевле, чем в России.
В Созополе много летних кафе и ресторанов. Они размещаются под тентами. По вечерам там звучит живая балканская музыка, и болгары отплясывают национальные танцы, напоминающие хоровод. Ни возраст, ни комплекция никого не удерживают. Специально для русских туристов музыканты исполняют «Мурку». Наши земляки воспринимают её с любовью и пониманием. Кто-то предлагал сделать «Мурку» гимном России. Это резонно – в душах россиян она находит куда больший отклик, чем неоднократно перекроенный гимн Советского Союза.
Побывал я и в болгарской этнической деревне Бата, в которую на экскурсию привозят иностранцев. На окраине деревни установлен яркий плакат с болгарской этнической надписью: «Welcome!». Гостей принимают в огромном доме, уставленном длинными деревянными столами. Во дворе дома ослик с тележкой, сувенирная лавка, колодец, козы и куры. Экскурсантам подают национальный комплексный обед – шопский салат, суп чорба и кусочек мяса, приготовленного на скаре. Незнакомое мне слово «скара» я вычитал в меню на следующий день после прибытия в Болгарию. Спросил у официанта: «Что это такое?» – Он, не колеблясь, объяснил: «Скара» – в переводе на русский значит «барбекю». В Бате гости получали не только еду – красное и белое вино можно было употреблять без ограничения. Приезжие сами наливали себе из больших бочек с кранами. Часть интуристов наупотреблялась до умопомрачительного состояния.
Когда стемнело, нам показали нестинарские танцы – древние языческие пляски на раскалённых углях. Исполнителей таких танцев называют нестинариями. На самом деле это разрекламированное действо оказалось не таким эффектным, каким его представляют путеводители. Танцплощадка была покрыта потухшей серой золой с редкими красноватыми угольками. Однако желающих подражать нестинарию, пляшущему на этой золе босиком, не нашлось.
Болгария насыщена достопримечательностями – это и древние города, и монастыри, и природные заповедники. В Созополе оберегается живописный Старый город с деревянными и каменными постройками 18-19 веков, сохраняются древнегреческие и римские развалины. В городе три музея – довольно скудный этнографический, в котором собраны предметы крестьянского быта из соседних деревень, исторический музей в башне частично восстановленной на побережье средневековой крепости и самый интересный – археологический. В археологическом музее собраны тысячи артефактов, оставленных в культурном слое Созопола фракийцами, греками, римлянами, турками. Однако не стану пересказывать содержание путеводителей. Отмечу только, что памятники старины болгары тщательно восстанавливают и реставрируют. Они понимают, что вложения в прошлое окупятся в будущем – хотя бы в виде доходов от туризма. Даже монструозные скульптуры коммунистической эпохи не уничтожаются, а свозятся на специально отведённые площадки и выставляются на всеобщее обозрение.
В особом положении оказался «Алёша» – памятник советскому солдату в Пловдиве. Надо отметить, что военных действий на территории Болгарии Красная армия не вела и боевых потерь не имела. Остались только могилы военнослужащих, расстрелянных за мародёрство. Пловдивская администрация собиралась «Алёшу» снести, но общественность выступила против. Тогда власти перестали выделять деньги на поддержание памятника в исправном состоянии, и он начал, не торопясь, разваливаться без посторонней помощи. При этом памятники российским воинам-освободителям 1877-78 годов оберегаются и в Софии, и других городах. Их не тронули даже в те годы, когда Россия и Болгария находились в состоянии войны.
Болгары не без иронии оценивают статус своего отечества в мировом сообществе. Они говорят: «Болгария самая независимая страна, потому что от неё ничего не зависит». По европейским меркам это бедная страна. Дребезжащие от старости «Лады» и «Жигули» советского производства не редкость на болгарских дорогах. Многие уезжают на заработки на Запад. Магазины Созопола заполнены китайскими и турецкими товарами, но и местная продукция пробивается на рынок. Её активно рекламируют. Привлекают внимание футболки болгарского производства, украшенные всевозможными картинками. Наряду с вездесущим Че Геварой изображается Христо Ботев, размахивающий стаканом с вином, Сталин со штурвалом в руках, а под ним подпись: «Партия наш рулевой!». На одной из футболок был нарисован Ленин, обращающийся к трудящимся со словами: «Идите вы в ж…, товарищи!».
Живут болгары ненамного богаче россиян. Когда экскурсовод, школьная учительница, подрабатывавшая гидом во время летних каникул, пожаловалась: «У нас в Болгарии есть кучка богатых, а все остальные бедные. Среднего класса нет», туристы из России, Украины и Белоруссии дружно взвыли: «У нас то же самое!». Впрочем, если в экономическом развитии Болгария и не слишком далеко продвинулась вперёд, то в политическом она догнала передовые страны. Даже в малонаселённом Созополе политический плюрализм представлен во всём многообразии. В городе функционируют офисы основных партий страны – здесь обосновались и правительственная ГЕРБ (Граждане за европейское развитие Болгарии), и оппозиционная националистическая «Атака», и левая Социалистическая. Политические свободы не никак ущемляются. По местному телевидению, вещающему из Бургаса, анонсируются митинги оппозиции, сообщается о местах и времени сбора подписей под обращениями с протестом против действий властей. Выступления оппозиционных партий не разгоняют. В августе в маленький Созопол пришла большая политика – с предвыборным визитом прибыла кандидат на пост президента Болгарии Меглена Кунева. Она назначила встречу со своими сторонниками в пивной. В прошлом уже бывали деятели, начинавшие свою карьеру в пивных, но исторические параллели госпожу Куневу не смутили.
Переход от коммунизма к демократии не может быть лёгким, но Болгария успешно преодолевает кризис, связанный с этим переходом, и быстро развивается. Строятся автотрассы европейского уровня, сервис не уступает по качеству западному, современные технологии входят в жизнь болгар без специальных выдуманных правительственными чиновниками программ по инновациям и модернизациям. А главное, болгары научились распоряжаться своей свободой и не испытывают ностальгии по коммунистическому прошлому. Поговорка брежневских времён «Курица не птица, Болгария не заграница» сегодня явно устарела. Эта страна во многом стала «заграницей» в том смысле, который когда-то вкладывал в это слово советский человек. Фольклорная курица уже прочно обосновалась в Европе. То ли она туда долетела, то ли дошла пешком – неважно.
Обращаясь к России, я с грустью вспоминаю другую птицу – птицу-тройку. Какая сила несёт эту птицу мимо благополучной Европы? И куда? И зачем? – Нет ответа.
2011.
