СОФИЯ ПРИВИС-НИКИТИНА. Очень страшная сказка

28.12.2015

В большой квадратной прихожей у зеркала стоял высокий и красивый Матвей, критически оглядывая себя со всех сторон перед тем, как открыть входную дверь и выпорхнуть из неё в субботний танцевальный разгул.

Из Зазеркалья ему улыбался плечистый и очень симпатичный парень. Брови парня волновал смешливый излом, улыбка кривила в доброй усмешке сочные губы.

— Мама! Я красивый?- по заведённому субботнему ритуалу громко спрашивал Матвей.

Мама выходила из ванной, вытягивала вдоль маленького тела застиранные ладошки и ласково и насмешливо отвечала:

— Красивый, красивый на Гафта похожий, только красивее!

-Я красивее Гафта?- в недоумении уточнял Матвей.

— А я на папу я тоже похож?

— Извини, Мотя, но твои намёки иногда принимают довольно-таки оскорбительные формы. Что значит « на папу тоже похож»? Именно на папу ты и похож, а то, что папа, в свою очередь, был похож на Гафта, не даёт тебе права на такие сальные инсинуации!

-Но ты же сама при характеристике моей внешности в первую очередь прибегаешь к Гафту. А потом уже вспоминаешь про папу моего, который был похож на него, Гафта, как две капли воды!

— Иди уже и не морочь мне голову, дуролом! И не греми ночью кастрюлями! Сколько раз я тебе говорила, что всё на столе под салфеткой. Чего нырять в холодильник среди ночи, греметь кастрюлями и дверцами, когда всё под носом? Пьяный ты ,что ли приходишь со своих танцулек?

Матвей решил не заострять внимание на этом пока ещё риторическом вопросе, выскочил из квартиры и буквально кубарем скатился с лестницы.

Распахнул энергией молодого сильного тела дверь и выкатился в зелёный весенний двор своего дома. Пробежал под аркой, семимильными шагами перебежал дорогу, слегка пропетлял по узеньким улочкам города, и через десять минут уже тянул над головами жаждущих свой мятый рабочий рубль в кассу модного танцевального клуба « Лыуна».

Получив заветный билетик в счастье случайных прикосновений, нежных нашептываний и сказочных мечтаний, Матвей вышел покурить на крылечко клуба, поискать глазами знакомых, чтобы объединиться в прелюдии танца для принятия живительной амброзии слабого и не слабого алкоголя.

Быстро сбилась компания молодых повес, жуиров и просто любителей потрястись под ритмичную музыку. Пили вино прямо из пузатой бутылки, обсуждали проплывающих мимо нарядных барышень. Из зала уже неслись первые волнующие аккорды танцевальных мелодий, и Мотя поспешил, поспешил «туда, где море огней».

Как он любил эти минуты! Входя в зал, он прищуривался, почти зажмуривал карие глаза, чтобы раскрыть их и сразу увидеть весь зал, переполненный прекрасными принцессами из сказки. Больше всего на свете Матвей любил танцы, сказки и возню с радио и телеаппаратурой.

Он учился на третьем курсе политехнического, и только его одного из всей группы вполне устраивала будущая профессия радиоинженера. Остальные из группы мечтали о большем, но, как говорится: « За неимением гербовой, пишем на простой».

Матвей читал сложнейшие схемы с той же лёгкостью, с какой читал сказки и получал при чтении схем равносильное чтению сказок наслаждение.

В противоположном уголке зала нарядной кучкой сбились несколько девушек. Одна из них привлекла Мотино внимание своей миниатюрностью и странным сказочным платьем, рукава которого были похожи на крылья диковинной бабочки.

Девушка бесконечно взмахивала и трепетала нарядными крылышками-рукавами. Создавалось впечатление, что в очередной взмах крылышек поднимет её вверх, высоко над залом и унесёт в неведомые выси.

Матвей заспешил. Проскользил своими семимильными по паркету, остановился перед изящной рыженькой девушкой и со всего размаху уронил свою красивую голову на грудь, приглашая этим отчаянным кивком-поклоном барышню на тур вальса.

Почти всегда танцы начинались именно с вальса. Потом шли бесконечные танго, шейки, твисты, фокстроты, а в середине вечера дело доходило и до рок-н-ролла!

Похожий на Гафта Матвей и вёл себя по-гафтовски. Он перетанцевал чуть ли не с доброй половиной зала, нашептывая дамам прекрасные сказки о любви, кружил, охмурял и обнадёживал.

К концу бала уже ясно для себя решив, что кроме рыженькой с крылышками никто ему, во всяком случае ,сегодня, не нужен.

Рыженькая, не отделяя себя от кучки подружек, пригласила Матвея в гости к одной из них. Посидеть, послушать музыку, поговорить за жизнь.

Мотя был взрослым мальчиком и понимал, что ночевать домой при таком раскладе он не попадает. Сорвался к автомату, протиснул в щель затёртую двушку и скороговоркой сообщил маме, что ночевать будет у Славика, да у Славика, да! У того самого! С параллельного потока. Конечно, с утра будет, как штык!

С ними в трамвае тряслись ещё два весёлых парня. У одного за спиной жила своей жизнью гитара, шлёпая своего владельца по заднице при каждом судорожном всхлипе трамвая.

Путём не сложных математических расчётов Матвей пришёл к выводу: парней три штуки. Девочек – четыре. Одна останется за скобками. Кто? Он посматривал на девочек, как владелец гарема.

Рыженькая, безусловно, его! Это даже не обсуждается! Блондинка хороша, но хоть и полновата не востребованной не останется! Одну из девушек худенькую до неприличия, уже обнимал парень с гитарой.

Обниматься было крайне неудобно, гриф норовил задеть избранницу по уху, но девушка терпела –значит здесь тоже относительный порядок. Невостребованной по логическим и математическим выкладкам Моти должна была остаться крупная кареглазая брюнетка.

Её можно было смело назвать симпатичной, но вот что-то в лице… Это что-то отталкивало и, одновременно, притягивало Мотино внимание. Хотелось понять, что же в ней, в этой девушке не так? А она смотрела на него своими карими глазами прямо в упор, встретилась с его взглядом и улыбнулась.

В улыбке блеснули белые ровные мелковатые зубы. И улыбка не осветила лицо. А сделало его хищным и опасным! Мотя поёжился.

Ввалились в квартиру, звеня бутылками. Родители кареглазой, а именно к ней, оказывается, была приглашена компания, были на даче. На кухне расселись в тесноте да не в обиде.

Алла, так звали хозяйку квартиры, выложила на стол колбасу, сыр, в банке наболтала варенья –типа морс, и пошло и поехало: песни, танцы, обжимансы. И всё это в пятиметровой кухоньке. В комнату Алуся гостей не приглашала.

На втором часу оргии трудно было понять, кто и кому предназначался. Дамы постоянно выскакивали в туалет, шептались, пересаживались, то есть явно меняли дислокацию по своему усмотрению.

Матвея к тому времени плотно накрыло хмелем. Он чихнул так, как мог чихать только он и может быть ещё сам громовержец. Худенькая дама свалилась с шаткой табуретки, как ветром снесло… Сверкнула в падении розовыми бабушкиными штанишками и после такого пассажа участвовать в конкурсе невест уже не имела морального права.

Дамы вскрикнули, кавалеры вздрогнули. Мотя смешался. Владелец гитары прильнул к рыженькой с рукавами-бабочками. Блондинка хохотала на коленях у друга гитариста. Алуся под столом больно наступала на Матвееву левую.

Вечер клонился к закату, растаяла худенькая забракованная барышня. Рыжая взмахнула крылышками и унеслась, прихватив гитариста, за ними в тёмную ночь унеслись блондинка вдогонку за второй гитарой. А Мотя провёл безумную ночь в объятьях хищной Алуси.

Утром, наскоро попрощавшись, Мотя поспешил домой. К маме. К тоненьким кружевным утренним блинчикам, к уюту родного дома, к длинным умным разговорам со старшей, почти замужней сестрой.

Матвей нёсся домой, аж свистело в ушах, и уже недоумевал: «Зачем было оставлять этой прилипале свой домашний телефон?»

В пятницу утром прозвенел эпохальный звонок. Алуся звала Мотю за город, на дачу к родителям. Обещался шашлык, рыбалка и всё им сопутствующее. Истому и ласку Алуся сулила томным придыханием.

Матвею не понравилась Алка, совсем не понравилась, не зацепила его душу сказкой ни на йоту. Но Алла звала, униженно вздыхала, И Мотя собрался и поехал на вокзал, где ждала его Алуся с тяжело нагруженными сетками.

Дачный дом Аллочкиных родителей своими гигантскими размерами и вычурностью впадал в безвкусицу. Матвей ничего подобного в пригороде любимого прибалтийского города даже не предполагал. А самым неприятным было для Моти то, что как он догадался, его к родителям Алусик притащила в качестве жениха.

Гипотетическая тёща стелилась перед Матвеем мягчайшим ковром, угощала водочкой, мясом с малосольным огурчиком и улыбалась Алусиной фальшивой и опасной улыбкой.

Папашка был тоже ещё тот! Сухой, как осенний лист, длинный и нескладный с лицом опереточного злодея, он постоянно щерился в льстивой улыбке и подливал.

Весь вечер проходил под эгидой образцовой семьи. Но Мотя невооруженным взглядом видел, что эти двое не переносят друг друга. И эта вынужденная комедия, разыгрываемая во имя счастья любимой дочери, сводит их с ума.

Они только ждут момента, когда останутся одни, без свидетелей и с наслаждением вцепятся друг другу в глотки.

-Эту дачу, Матвей, я строил долгие пять лет, строил для Алуси, для её будущих детей. Для её семьи,- дрожащим голосом пропел предполагаемый тесть.

— всё для Алуси! Ты только не обижай девочку мою, я тебе её вручаю, как брильянт души своей!- пьяная слеза повисла на кончике склеротического носа тестя.

Матвей почувствовал серьёзную опасность. Надо бежать отсюда без оглядки! Окрутят, и пискнуть не успеешь! Ну попал! Ну и попал! Сердце билось трусливо и дробно. Надо делать ноги! Незамедлительно!

А над верандой уже нависал сумеречный балтийский вечер, плотный, как туман, своеобразный предвестник грядущих белых ночей.

Убежать не удалось. Пьяная одурь связала Матвея по рукам и ногам, а в маленькой спаленке условная тёща взбивала подушки и расстилала постель. К плечу прилепилась Аллочка!

–Ну что ты, Мотя? Что ты дрожишь? Всё будет хорошо, мы поженимся, родители подарят нам машину…

— Какую машину?- взвился Матвей- Нам машину?!

— Не нам, а тебе, как главе нашей семьи, чтобы на дачу, как белые люди ездить. На работу, на пляж, за грибами! Да что говорить? Куда захотели, туда и полетели! Ну пошли, пошли, я тебе хорошо сделаю, так хорошо!- мягкая ладошка завладела той частью тела Моти, где на тот момент, видимо сосредоточился весь его умственный потенциал.

Ночь, действительно, была упоительной, а в предрассветной мгле Алуся рассказывала Моте сказки о том, что до неё у неё,у Аллочки ,был один единственный мужчина, который подло обманул, растоптал первое чувство. Но вот пришёл сказочный принц – Мотя, и принцесса ожила и снова готова верить и любить.

Цену этим сказкам Матвей знал очень хорошо. Раскованность и несомненный сексуальный опыт невесты предполагали большой послужной список. Мотя понимал, что его используют, заманивают, но великолепная дача и машина, которую ему посулили, как-то усыпляли бдительность.

Через неделю молодые подали заявление в загс. Старшая сестра Моти, ещё не видя претендентку на своего брата, уже люто её ненавидела.

– Нашла дурака! Матвей! Ты сошёл с ума! Столько вокруг прекрасных тонких девочек! Зачем тебе эта торговка? У неё же вся семейка воровская! Я её мамашку инспектировала на складе, она еле от срока отвертелась!

— Танечка! Ну ты же её лично совсем не знаешь! Она хорошая девочка из обеспеченной семьи.

— А что же эта хорошая в двадцать три года не замужем ещё?

-Так она не хотела лишь бы за кого, а вот в меня влюбилась!

-Не хотела она!- тоненько взвизгивала Татьяна. — Меня сватали — не брали, а я плакала –не шла

Мама плакала и старалась смириться. А учитывая то, что мама была в городе человеком уважаемым и влиятельным, то в скором будущем вырисовывался и вполне чёткий силуэт двухкомнатной квартирки в самом центре главного города прибалтийской республики.

В торжественный день бракосочетания молодых никак не удавалось соединить, перетасовать гостей с одной и с другой стороны. Шумная и нагловатая камарилья со стороны нареченной оттесняла и затирала интеллигентных гостей жениха.

Разница была настолько ощутима, что все понимали, что ни о какой дружбе домами и мечтать не приходится.

Невеста в свадебном наряде выглядела как медуза Горгона в юные свои лета( если таковые у неё были). Жених cтоял рядом с ней с необязательным стёртым лицом, весь как натянутая струна, шмыгал глазами по знакомым и незнакомым гостям.

Что-то нараспев читала дама, представительница загса. Уже заиграла музыка и пошли поздравляющие. Взгляд Моти наткнулся на сказочную принцессу, такую миниатюрную, милую и зеленоглазую, что сердце остановилось на миг, булькнуло куда-то в живот и там ожило и затикало, как мина с часовым механизмом.

Такого нравственного и эстетического потрясения Матвей не испытывал ни разу за все свои двадцать два года! Перед ним стояла женщина его мечты. Только она была ещё краше, ещё заманчивее!

Она была живая, и уголки её губ дрожали в преддверие улыбки. Когда она улыбнулась, захотелось просто лечь у её ног, свернуться котёнком и даже не уснуть, а умереть в её ногах, чтобы уже наверняка умереть в счастье.

Мотя легонько толкнул в бок молодую жену и безумными глазами повёл на девушку, как бы спрашивая :

— А это что за чудо такое? Откуда?

Алусик принимала цветы от очередного нужного гостя и небрежным шёпотом бросила:

— Это Юлька, одноклашка моя, я её пригласила потому, что работаю с её мамой. Она у нас в конторе сидит — шишка! Неудобно было, мама-то знала, что у меня свадьба. Могла бы обидеться!

Свадебный вечер пронёсся пожаром ревности и осознанием загубленной жизни для Моти. Весь вечер он глазами больного ребёнка смотрел на Юльку. Положение становилось неприличным.

Тёща начала интриговать против Юленьки, назревал скандал. Положение спасло то, что Юлька после очередного танца растворилась в дверях ресторана.

Мотя в безумии повращал очами и в полном смысле слова упал в рюмку. В такси его уже вели под белы ручки. Дома рухнул на супружеское ложе по диагонали и проспал до утра. Семейная жизнь началась.

Временно жили у мамы Матвея. Ждали квартиру буквально вот-вот! Алусик старался изо всех своих сил влиться, втесаться в общество двух странных ,не похожих ни на кого из её знакомцев, женщин. Но всё не в масть!

И если, пожилая только горестно вздыхала, собирая волосы с расчёски в ванной, то молодая буквально свирепела, обнаружив плохо смытый унитаз или скомканное жабой полотенце на полу в ванной.

Где росла эта девушка? В какой семье? Почему мама не научила её элементарным правилам гигиены? Татьяна ни разу не видела и не слышала, чтобы та принимала душ перед сном.

Да и утром та забегала в ванную комнату на краткое мгновенье и то — не всегда! А зачем забегала? За три минуты( Таня засекала) невозможно даже вычистить зубы, не говоря уже о том, чтобы соблюсти хоть какие-нибудь правила женской гигиены.

С работы Алусик приходил поздно, с полными сумками еды. Долго шелестела в коридоре денежными купюрами, извлекая их из самых неожиданных мест. Две интеллигентные женщины тихо сходили с ума…

У Моти появились какие-то развратные рубашки, джинсы в такую обтяжку, что мама стеснялась попасть глазом ниже уровня талии сына.

По пятницам в их комнате толкались гости. Музыка гремела, потом гости долго топтались в дверях. А после их ухода из комнаты доносились голоса: Мотин виноватый и оправдывающийся и Алочкин- скрипучий и хлёсткий, как крапива.

« Боже мой! Что же будет? Что же будет с Мотей?»- думали обе женщины, лёжа без сна на своих узеньких постельках.

Матвей ходил нарядный и неухоженный. Если пуговица на фирменной рубашке отрывалась, то уже пропадала навеки, и не было у рубашки надежды получить хоть какую-нибудь другую взамен оторвавшейся и укатившейся.

Джинсы, носки и майки прокручивались в одном барабане и потому красиво и достойно выглядели только до первой стирки. Остальное время Мотя ходил застиранный и надорванный.

Матвей и сам не находил достойного ответа на вопрос сестры:

-Что же ты, Мотя такой зашмоктанный ходишь?

В их комнатке всё было забито коробками. За шкафом стоял и постоянно сваливался на спину Матвею ковёр, тяжёлый как рок.

А Мотя привык к простору маминой квартиры. К большим чисто вымытым окнам, к сверкающим кранам и раковинам. Большая библиотека была в полном порядке.

Каждую неделю Татьяна выезжала на середину комнаты с пылесосом, и, прихватив стремянку, чистила всю книжную стенку сверху донизу. Каждый том.

А в его комнате уже поселился запах пыли и затхлости, как будто Алусик принёс этот запах с собой из родительской квартиры. Вещи теснились, толкали друг друга и заряжались злобой и агрессией, которая впитывалась порами молодого тела Матвея и заставляла уже почти ненавидеть свою молодую жену.

Но ничего этого Мотя не мог сказать Алусе потому, что она скрутила его в бараний рог буквально за полгода супружеской жизни. Мотя её сильно побаивался и это было каким –то ненормальным чувством для молодого мужчины до брака купавшегося в материнской и сестринской любви.

Мотя перевёлся на заочное обучение. Вернее, сначала на вечернее, а потом уж, путём каких-то личных загадочных обстоятельств — на заочное. Работать устроился в телевизионную мастерскую. Алуся порекомендовала.

Первые халтурные деньги брал в руки, как крысу, за самый кончик купюр, а потом попривык. Там же в мастерской во время вечерних посиделок с мужем одной из Аллочкиных подруг, узнал много интересного про свою молодую жену.

Запоздалые рекомендации были крайне расплывчатыми и неоднозначными. Не удивился. Но загрустил сильно и пробки с пива срывал всё с большим удовольствием

Аллочка выпить была очень не дура, но самостоятельную инициативу Моти пресекала. Иногда резкими ударами в ухо. Это было больно и унизительно для сказочника Моти. Но он терпел. На подходе были белоснежные « Жигули» пятой модели.

К весне переехали в уютную квартирку в центре. Квартира была не новой, а освобождённой. Номенклатура, её освободившая, пошла вверх по служебной лестнице и оставила в стенах старой квартиры все неудачи и недочёты прошлой жизни.

Мотя взял отпуск за свой счёт, сотворил из старой газеты пилотку и принялся за косметический ремонт в теперь уже их с Алусей квартире.

В холодильнике дышало прохладой пиво, за шторкой стояла дежурная бутылочка вина, на полу матрасик для отдыха, а на матрасе толстый том «Сказок народов мира». Казалось бы, что ещё нужно человеку для счастья?

Но приходила с неожиданной проверкой Алуся и устраивала очередное ледовое побоище. Воспитательную работу вела совершенно не профессионально: выливала в раковину Мотино вино и пиво, кричала, лезла в драку, но уйти, не помирившись, не могла.

А помирившись, посылала Мотю за пивом, вином и водкой! Звонила подругам, и приглашала их в гости. Подруги приезжали с мужьями или с кавалерами, и веселье, обсуждение текущего ремонта в перерывах между рюмками длились до утра.

В этой ещё пустой квартире происходили невероятные влюблённости, некоторые из которых, впоследствии, перерастали в браки.

Мотя и сам был постоянно и тайно влюблён в Алусиных подруг. Они были весёлые, от них вкусно пахло, а главное — они были добрые и умные и никогда не смогли бы дать живому человеку в ухо! В этом Матвей был уверен.

Летом уехали на дачу, она хоть и строилась для Алуси, но тёща там была всегда. Папашка к тому времени от тёщи ушёл к другой — помоложе и качеством получше. И строил той новую дачу.

Тёща метала громы и молнии, сыпала проклятьями и днями стояла раком на грядках. Моте было тошно в этом огромном доме.

На рыбалку его не отпускали. Всегда находилась срочная работа: там прибить, там подправить, все выходные представляли собой длинную унылую барщину, после который они возвращались в свою квартиру с полными сетками помидор, огурцов, зелени и клубники.

Съесть это всё не представлялось возможным. Алка обзванивала подруг и втюхивала им дары сада и огорода по ценам несколько ниже рыночных.

Интимная жизнь занимала мало места в их совместном проживании. Алуся имела тенденцию засыпать в том же в чём ходила, опять же, не соблюдала правил личной гигиены.

Сначала Мотю это обстоятельство вводило в ступор, он пытался по ночам распеленать жену, но жена отчаянно храпела и недовольно мычала.

Потом вдруг на неё находил стих, и она облачалась в прозрачный пеньюар и изъявляла желание быть подвергнутой надругательству. Мотя беспрекословно исполнял свой супружеский долг с напрочь захлопнутыми глазами. А за шторкой века была совершенно другая женщина и другая жизнь.

Осенью Алка пришла с работы возбуждённая и объявила, что в пятницу они идут на юбилей к её начальнице. Подарок Алка приготовила для Веры Степановны царский. Главный бухгалтер — это тебе не шуточки!

Мотя был принаряжен, свежевыбрит. Алуся на шпильках и с розой в волосах. Они поднимались по широкой лестнице столичного ресторана навстречу юбилярше, а рядом с ней стояла красавица с изумрудными глазами и смотрела на Мотю светло и солнечно.

Уголки её губ приподнимались и рождали улыбку, а с ней и непреодолимое желание свернуться клубочком у ног этой женщины и остаться в её судьбе навсегда!

Он готов был стать для неё всем: и пятистрочьем на салфетке, и промежуточным романом, и любовью всей жизни, кем и чем угодно! Лишь бы находиться в тепле её улыбки и в сиянии глаз!

Весь вечер Матвей не сводил любвистяжательных глаз со сказочной принцессы.

Аллочка не замечала или не хотела замечать такого особого отношения своего мужа к Юльке. У неё была другая задача. Надо было заручиться дружбой дочери главного бухгалтера и тогда… Тогда многие проблемы оформления документации (или отсутствия таковых вообще) перестанут ночами хватать Аллочку за горло.

Поскольку войти в круг подруг самой Веры Степановны ей не светило, и приглашение на юбилей было чем-то вроде « алаверды» на Аллочкино свадебного приглашение, Алусе всенепременно надо было заполучить в приятельницы, а лучше в подруги зеленоглазую Юлю, дочь Веры Степановны.

А Матвей, между тем, уже точно знал, что жизнь без этой женщины не стоит ни гроша. В середине вечера Юлечка поднялась на эстраду и объявила песню для мамы.

Оркестранты вздрогнули, скрипач взмахнул смычком, и полилась песня, которую Мотя слышал только в далёком детстве и больше никогда. Эту песню на идиш ему пела его старенькая бабушка.

От бабушки исходил аромат ванили и вливался в сердце благословенным покоем. Откуда? Каким образом эта волшебная женщина знала эту песню его бабушки? Мотя смотрел на Юльку преданно и сердцебиенно, и счастливо осознавал, что погиб, окончательно погиб!

Юля стала изредка заезжать к ним в гости. Конечно, не на все многочисленные приглашения Алуси, но, скажем так: « в период душевной смуты» с удовольствием заглядывала на огонёк.

Она только что развелась и, не зная, куда себя деть, таскалась к ним по пятницам с маленьким белоголовым сыном. Иногда оставалась ночевать, но крайне неохотно.

Если оставалась, то долго и недоумённо разглядывала постельное бельё, которое торжественно подавала ей Алуся. Потом со вздохом принималась стелить себе с малым на диване в большой комнате, смирившись с тем, что « Алка стирает туды-сюды водою, абы не воняло пи-ою!»

Мотя готов был сквозь землю провалиться, но поделать ничего не мог ни со своей женой, ни со своей любовью. Иногда вдруг появлялось сумасшедшее желание броситься Юльке в ноги и рассказать всё-всё про свою любовь. Подарить ей свою жизнь, а эту, постылую, бросить к чёрту.

Но пока Мотя собирался с духом, Юлька вдруг исчезала из их жизни, а потом он уже от общих знакомых узнавал, что та, то ли вышла замуж, то ли влюблена без памяти, короче, уже выпала из круга Мотиных вожделений!

К ноябрьским позвонила и заструилась в трубку:

— Завтра праздник,а в доме авария! Воду отключили! Надо вымыть пацана! Мы приедем к вам купаться! Я к маме не могу, мы в политической ссоре!

Приехала со своим синеглазым сыном, с праздничной одеждой и полотенцами в сетках. Закатала рукава, зная, что ждёт её в Алусиной ванной, вошла и обомлела! Ванная комната сияла чистотой!

— Мотя постарался!- тщеславно покачивала головой Аллочка- У него, как в операционной!

Вымыли мальчишку, покормили ужином, отнесли в сравнительно чистую постель, а сами сели на кухне выпивать и разговаривать за жизнь.

Мотя категорически не мог слышать Юлькину очередную исповедь и, отговорившись усталостью, уходил спать. В большой комнате натыкался на улыбчивого Юлиного сына, садился на краешек дивана и начинал рассказывать сказки: « В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жили-были…».

Эти сказки мальчик помнил потом долго-долго, всю жизнь и, став отцом, рассказывал их своему мальчику. Мотя сочинял их на ходу, ни одна сказка не была похожа на другую, и в конце сказки — синяя даль и счастье для всех- перевсех!

Синеглазый мальчик счастливо засыпал, свернувшись в клубочек, а Матвей с переполненной любовью сердцем, шёл обратно в кухню, чтобы принять спасительную рюмочку. Невозможно было жить и засыпать с такой тайной и с таким счастьем в душе.

— Поманежить мужика всегда полезно, но не при таких же обстоятельствах! Что же ты ворона такая? А? Вот я Мотю своего в миг на себе женила! А я же его у Галки-Козы на платочек шейный выменяла! И живём счастливо! У нас и машина, и дача, и дом-полная чаша!

-Но ничего этого не было бы, если бы я его в руках не держала! А ты сидишь, принца ждёшь, дура! Схватила быка за рога и в загс! Ждёт она! Царевна Несмеяна, блин!- поучала Алка со злобой и злорадством в потаённых швах.

Несмеяна сидела и тихо улыбалась чему-то только ей известному, произрастающему у неё в душе и для Алусика совершенно непонятному.

Потихоньку укладывались. Матвей оставался мыть посуду и прибирать в кухне. Неспешно расставлял всё по своим местам, контрольно оглядывал кухню, высовывал горячую голову в окно и курил последнюю перед сном сигарету.

Он должен просто приехать к Юльке домой и поговорить с ней серьёзно. От её решения зависит их дальнейшая жизнь. Где ещё найдёт она мужчину, который так сможет любить не только её, но и её маленького сына?

Утром весело собирались на утренник, в коридоре, уже почти на выходе Алуся поучала:
— А с матерью помирись! Обязательно! Она женщина достойная и самостоятельная!-

— А я, значит, не достойная и не самостоятельная? Да и в чём я виновата? В том, что моя мама хочет меня видеть только замужней женщиной и вне брака меня не воспринимает?

— Но ты тоже её пойми! Она потратилась, заказала банкетный зал, а ты всё похерила из-за какой-то ерунды!

— Я не просила её ни о чём! Я не могу выходить замуж только ради её спокойствия, или из-за того, что она назвала своих сановных тёток на банкет!- Юля начала заводиться.

Наконец проводили. Мотя побежал бриться и на работу. В ванную комнату заглянула лохматая Аллочка и выпалила:

— В субботу едем к Юльке клеить обои и класть плитку на кухне.

— А дача?- изумился Мотя.-

-На дачу поедем в воскресенье. Если в субботу всё сделать не успеем, то я в воскресенье поеду на дачу одна, ты у Юльки всё закончишь, а я вечером тебя подхвачу.

« Вот и славно, — думал Матвей -вот и поговорю и всё ей скажу, и если я ей нужен- сломаю всё, на корню сломаю!»

Машину им подарил папашка, как и обещал, хоть из семьи ушёл, но слово сдержал. За рулём в основном была Алусик, реже — Мотя. Но его это устраивало, особенно, если выпивши. Выпивши, он боялся садиться за руль, а Алусик не боялась! Алусик вообще кажется, ничего не боялась! Ни Бога, ни ножа, ни шантажа!

Ранним субботним утром Матвей бежал к маме на блины. Первое время он таскал за собой Алусика, но её чужеродность Мотиной родне была до полной отрешённости чудовищной.

Алусик понять этого не умела, поэтому решила про себя, что родственники её новоприобретённые полное дерьмо, и вольно им, чертям, в своих болотах бродить!

Особенно сестрица эта полу-замужняя, так полу-замужней и оставшаяся. Родила себе Марика своего прибабахнутого, а ни мужа, ни алиментов. И всё это называлось « расстались, как интеллигентные люди».

Мотя спешил, обжигался блинчиками и наслаждался хрустом чистых полотенец, запахом маминых мягких рук, а внизу уже сигналила Алуся, не щадя аккумулятор.

Положенные сорок минут для свидания с прибабахнутой роднёй истекали, а Матвей всё медлил, наполняя лёгкие воздухом маминой кухни, запахами детских пелёнок и молока.

Обои поклеили быстро. Юлька накрыла такой сытный и такой «мамин» стол, что было ясно, что сегодня дело до плитки уже не дойдёт.

Утром Матвей приехал класть плитку в кухне и делать предложение руки и сердца. Но Юлька шельма хитрая! Складывалось такое впечатление, что в те редкие периоды, когда она оставалась с Мотей наедине, на всё своё женское и манкое, на всё востребованное своё она как будто накладывала строжайшую епитимью.

Постоянно рядом крутился сынок. Опять же: почему она не отвела его в садик? Нарочно? Конечно, нарочно! Она постоянно вскрикивала:

— Ой, Сашенька! Принеси Моте отвёрточку! Ой, Санечка! Принеси Моте гвоздики!

Эта вынужденная блокада сводила Мотю с ума.

Сашенька был счастлив своим участием и необходимостью, а Матвей страдал. Страдал и злился. Мысли разбредались, как беспризорники. А Юлька занимала глухую оборону, всем своим видом показывая, что Мотя – друг семьи и никто больше.

Она понимала, что в любое время может, как снег на голову свалиться сумасшедшая Алка с проверкой. И прямые улики для расправы ей не обязательны, достаточно всего лишь какого-то особого настроения, витающего в воздухе, по-особому сервированного стола, короче, любой мелочи и бошки подозреваемых будут свинчены напрочь! А Юльке это надо? Естественно — не надо!

Ближе к вечеру прикатила Алуся, хватая воздух раздутыми ноздрями. В кухне Матвей занимался своим плиточным делом, а рядом стучал по реечке крошечным молотком Саша. На лоджии Юлька развешивала выстиранные занавески. Всё в порядке, можно было расслабиться и выпить по прощальной рюмашечке.

Юлька вздрогнула спиной. Знала она эти прощальные рюмашечки! Они затягивались далеко за полночь и заканчивались неизменным скандалом.

Осоловевшая и неопрятная Алка грозилась пустить Мотю голым в Африку и глазами шарила по столу в поисках чего-нибудь тяжёлого, чтобы запустить им в Мотю. В Африку Мотю надо было пустить не только голым, но и тяжело раненым! Желательно даже смертельно!

Ничего этого сейчас Юле не хотелось. А хотелось принять душ, искупать Сашку и уложить его в чистую постель в отремонтированной, оклеенной весёлыми обоями комнате. Лежать и ждать, когда он притащится к ней со своим одеялом и подушкой. Скажет:

— Мамочка! Мне холодно! Ты только погрей мне ножки, и я уйду к себе!

И Юлька подомнёт к себе этот беленький родной комочек, они будут говорить друг другу глупые выдуманные слова. Слова, которых в каждодневной нормальной жизни просто не бывает. А потом уснут счастливо и, конечно, проспят в садик.

Юлька будет метаться по квартире, Сашка, вместо того, чтобы чистить зубы пристроится спать на умывальнике, они выбегут из дома расхристанные и поссорившиеся навсегда. А потом будет вечер наполненный примирением и такой силой любви, что невозможно дышать!

Такая насыщенная жизнь с ремонтами, спаньём в обнимку была возможна только летом, когда Юлькина бабушка отбывала в Киев к родне, чтобы немного отдохнуть от них и, набраться сил жить с этими двумя « идиётами» ещё целый последующий год.

При бабушке о такой неуправляемой стихии, как ремонт невозможно было даже помыслить. Бабушка сама по себе являлась стихией ещё той! Когда она командовала кастрюлями на кухне, можно было даже не пытаться проявлять какую-либо инициативу и лезть к плите.

А насчёт спанья с ребёнком в одной постели звучало в воздухе категорическое: «Это не гигиенично»!

Это « не гигиенично!» шлёпалось на Юлькины щёки тяжёлой пощёчиной. Юля обижалась и не могла понять, что же такого не гигиеничного в том, что два человека не хотят расставаться даже во сне.

Но с бабушкой не спорила, подспудно опасаясь, что та приведёт какие-нибудь оскорбительные для неё (Юли) аргументы, намекая на Юлин не совсем правильный образ жизни.

Уезжала бабушка обычно в конце мая. Буквально на месяц! К концу назначенного срока косяком шли письма. В них сообщалось, что поспела клубника — грех уезжать, когда она стоит копейки, надо наварить на зиму варенье для Саши. Наварить и тащить через тысячи километров Саше на зиму.

Потом, естественно, нельзя вернуться без вишнёвого варенья, в котором каждая вишенка была заботливой бабушкиной рукой избавлена от косточки. Вместо косточки на беленький молочный Сашин зубчик попадал осколочек грецкого орешка.

В августе уже поспевали «бендеры». Без них перезимовать, по словам бабушки, было не реально. Таким образом, Юля с Сашей пребывали летом в состоянии полной свободы и безалаберности до самого приезда стихийной бабушки. И было жалко тратить это золотое время на конфликтную Алусю с её хорошим, добрым, но тряпичным Матвеем.

Ни к чему они им были со своими разборками. Как только Мотя терпит рядом с собой такую истеричку? Неужели продался с потрохами за те жизненные удобства, которые через Алку к нему прибегают?

Жалко! Путёвый мужик: красивый, добрый, рукастый, правда, не в её вкусе. Не было в нём чего-то главного. А чего? Твёрдости? Может – уважения к себе, как к мужчине? Да кто их разберёт?

Матвей почувствовал, что они с Алусей уже становятся в тягость хозяйке и поспешил соблазнить Алку поездкой в другие гости. Моте хотелось выпить и принять в себя правду о том, что никогда не видать ему Юльки ни в жёнах, ни в любовницах! Кишка тонка!

И дело то может не столько в Юльке, сколько в его трусости, боязни отказа и неумении принять волевое решение.

Жизнь катилась день за днём, неделя за неделей. Каждый день был обязательно хотя бы сбрызнут алкоголем, а к концу недели по пятницам назревала генеральная итоговая пьянка недели, оканчивающая показательным избиением сидоровой козы, вернее сказать, Моти.

Мотя стал крепко прикладываться к рюмочке. Пьяным, как супруга не бывал, но с утра и до позднего вечера находился в тонусе. Попал под горячую руку начальнику с утренним выхлопом, и его попросили выйти вон из мастерской навсегда.

Хлебная синекура была похерена. Алусик устроила его в строительную фирму. Работа была в основном по командировкам. Денежки падали неплохие, но попотеть приходилось здорово. Матвей не роптал.

С командировочной жизнью он приобретал относительную свободу. То что с Юлькой не получилось не означало, что Мотя отказывался от того, что в руки шло. Но дома страх держал в узде.

И многие заманчивые предложения от дам приходилось, с сожалением, правда, но отклонять. А поскольку с Алусиком в смысле постели был полный штиль, Мотя очень рассчитывал на свою отдалённость от дома и от Алусика в частности.

Как уж там сама Аллочка устраивалась, Мотя особо не задумывался, но понимал, что тех цветов страсти, что она срывала с него в приказном порядке, ей было маловато.

Догадывался, что далеко она за наслаждениями длань не простирает. У неё был миллион приятельниц. У приятельниц были мужья и знакомцы. А у тех, в свою очередь имелись машины, дачи и желание приобрести какие-никакие дефицитные вещи. А дефициты были у Алусика. И происходило что-то вроде бартерной сделки: товар-любовь, любовь-товар.

Когда это Мотя открыл для себя впервые, неприятно царапнуло. Это произошло в один из пятничных вечеров на даче. Что-то там заговорили об отношениях мужчины и женщины.

Один из гостей, этакий миляга, друг Алусиной приятельницы позволил себе высказаться что-то по поводу холодности северных женщин. Алуся подняла на него отяжелелую голову, посмотрела миляге в переносицу и тоскливым контральто гавкнула на него:

— А ты-то, мудозвон, куда лезешь со своим коротким х…?

Мотя растерялся и по-детски брякнул:

— А ты откуда знаешь, Алусик , про короткий?

Ответом вопрошавшему была кружка в лоб. Больше вопросов Мотя не задавал, но муки совести по поводу некачественного исполнения им, Мотей, супружеского долга почти покинули его.

В свою очередную командировку в маленький город Пюси Мотя ехал уже предчувствуя встречу.

Предчувствие не обмануло. Он сразу выделил её из стайки девушек, работающих в заводской столовой.

Крупноватая (Мотя любил женщин миниатюрных), красивая и очень, ну просто очень аккуратная! Сблизились быстро и легко. Из общежития Мотя переехать насовсем боялся. Зная замашки своей полоумной жены, не исключал возможность проверки.

Поэтому после работы брёл с друзьями в общагу, там крутился какое-то время, а вечером бежал к своей Инге. Там погружался в запахи свежего белья. В уют чистенькой кухни, и бесконечная нежность буквально затопляла его сердце.

А утром нёсся бриться, мыться в общагу и оттуда в ногу с коллективом — на работу. Один только приятель был посвящён в тонкости этой лихо закрученной интриги. Посвящён на всякий пожарный случай.

Пожарный случай ждать себя не заставил.

Сидели всегдашней компанией в Алусиной шикарной, но безумно запущенной гостиной за собранным на скорую руку столом. Алла хандрила. Вторую неделю Мотя не приезжал на выходные, ссылаясь на «работы невпроворот».

Алусик верила и не верила. Сосало под ложечкой. Интуиция не самой желанной женщины нашептывала измену. Услужливое воображение рисовало портрет подлой разлучницы. К концу вечера желание схватить неверного мужа за яйца завернуло Аллочку в плотный кокон ненависти, усадило за руль и помчало на край света, в Пюси с инспекцией.

Аллочка влетела в общежитие, как тайфун, но проскочить мимо дородной вахтёрши не удавалось. Алуся кричала, что она жена, что ей можно, что расшибёт здесь всё к едрене фене, но вахтёрша стояла насмерть! Как последний аргумент, выпалила:

— А его тута и нет! Он у Инги, судомойки столуется! И ночует тоже у ей!

-Где она живёт, Инга эта?!- кричала Алла.

-А я знаю? На Некрасова там у ей домик от матери, номера я не знаю!

И Алуся через десять минут уже стучала в хилые двери домика кроссовкой сорокового размера. Но там за дверьми трусливых, кроме Моти, не было.

Дверь открыла крупная деваха с телом мадам Грицацуевой, с глазами цвета чая, вся пахнущая теплом счастливых подушек. Сердце замерло.

-Мой муж у тебя, шлюха?- дипломатично начала переговоры Алусик.

-Кто из нас шлюха, так это Бог рассудит. Матвей у меня. К тебе не вернётся. Да и зачем ты ему? Ты же пуговицу пришить не умеешь! А я его обстирала, отмыла и тебе отдам! А вот это ты видала?- Инга поднесла большую фигу к самому Аллочкиному лицу.

чень хотелось дать с размаху в морду этой сволочной бабе, но Аллочка элементарно трусила. Так трусят наглые и беспардонные люди, когда напарываются на наглость ещё большую, чем их собственная.

И ещё фактор некоторой растерянности мешал осознать своё поражение. Она же ехала, ничего наверняка не зная. Её вела по следу только лишь интуиция. А тут нате вам: Здрасьте! Получите скандальчик!

А Инга всё оттесняла и оттесняла крутым плечом Алусю от двери, та упёрлась кроссовкой о дверной косяк, пытаясь обмылком проскользнуть в приоткрытую дверь.
Инга больно дёрнула Алусю за жиденькие волосики, Аллочка завизжала и вцепилась антисанитарными ногтями в милое личико оппонентки. Поднялась куча-мала. Кричали на всю улицу.

Мотя стоял за двумя дверьми и трясся, как осиновый лист. Он решил полностью отдаться на милость победителя. Победителем вышла Алуся, изловчившаяся заехать коленом прямо в нос сопернице. Инга, потерявшая от боли устойчивость, пошатнулась и пропустила врага на свою территорию.

-Собирайся, собака бесхвостая! Сволочь ! Трахатель недобитый!

— Куда, Алуся, у меня же договор! У меня объект не закрыт!

— Закрыла я твой объект, сука позорный! Собирайся, пока я твой объект башкой в колодец не засунула!

Алусик запихивала мужа в машину, а на пороге дома стояла с разбитым носом любимая женщина, на двуспальной груди которой, Мотя безмятежно засыпал весь последний, такой короткий и счастливый месяц.

До дома Алка мчала как сумасшедшая, отхлёбывая из бутылки и прикуривая одну сигарету от другой.

Горестной ночью Мотя отбыл барщину по полной программе, каждую минуту думая, что вот сейчас он умрёт от позора и отвращения. С трудом, усилием воли представляя на месте законной жены всех когда-либо доставшихся ему в этой жизни женщин.

После разборки с разлучницей и хорошей работой Мотю надо было срочно трудоустраивать. Благодаря Аллочкиному блату и Мотиному трудолюбию и мастерству работа нашлась быстро.

Мотя работал свои положенные с девяти до пяти. В выходные ездил с Алусиком на дачу. Окучивали, подбивали, красили, а по вечерам собирали компании.
Зимой по пятницам собирались уже в городской квартире.

Юлька пропала надолго, но такое с ней иногда случалось.
Вдруг, ни с того ни с сего, она оборачивалась в прозрачные шелка высоких нравственных требований.

Её коробило от грубых слов, раздражала Алкина манера предлагать вопросы, которые сами по себе таили в себе опасность, задавая конфликтное направление ответу.

Юлька изумлённо хлопала пушистыми ресницами, брезгливо отпивала малюсенькими глотками из бокала вино, манерно стряхивала пепел и всем своим видом показывала, что она другая. Что она, такая тонкая и звонкая, случайно оказалась в этом вертепе, в этом гнезде разврата. В гостях у Моти с Алкой, то есть.

В одно из таких своих возвышенных состояний Юлька, как в воду канула на целых три месяца. А потом вдруг завалилась к ним в гости с новым мужем и принаряженным грустным Сашей.

Муж не понравился Матвею однозначно. Лицо муж имел надменное с набегающей верхней губой. Смотрел на Юльку, как на свою собственность, шлёпал по тоненьким пальчикам Сашу.

Саша смотрел на него своими синими глазами, и сквозь недоумение и страх простреливала такая взрослая ненависть, что Мотя замерзал спиной. С Юлькой Матвей столкнулся в прихожей.

— Что ты наделала, Юля? Зачем тебе этот придурок ? Его ж Сашка ненавидит! Ты что этого не видишь?- горячо зашептал Матвей.

— Да что ты понимаешь? Он Сашу воспитывает, а Сашка избалован донельзя! Я уже с ним не справляюсь!

— Юля! Ты что окончательная дура?- ужаснулся Мотя.

Юля, конечно, дурой была, но не окончательной. Семейная жизнь продлилась полгода. А через полгода Юля вернулась в их компанию опять свободная и безголовая. Вернулась к Матвею.

Так себе Мотя это представил, с той только разницей, что Юлька перестала быть для него такой недосягаемой после того, что потерпела полное фиаско в очередном замужестве.

Перестав быть недосягаемой, менее желанной она не стала. И хотя у Моти уже была тайная большая любовь из отряда Алусиных подруг, он готов был всё поломать и возобновить свои дерзания.

Дерзания из безмолвных должны были шагнуть в громкие, честные и упоительно — смелые. Алуся об этом, конечно, не догадывалась, зато быстро догадалась обо всём подруга с лебедиными руками и глазами испуганной газели.

Между ней и Мотей произошёл сильный скандал. Подруга оказалась в брошенных, и не пожалуешься! А кому? Алусе?

А Мотя зажил с покоем в душе и с радужными мечтами о Юле. Юля приезжала редко, но урегулировано-постоянно. Раз в две недели на уютный огонёк неприбранного гостеприимного дома.

В те вечера, когда Юли не было среди гостей, Мотя скучал, маялся. Потом предлагал гостям кроссворды, до которых был охоч смолоду. Он рассыпал их пачкой на столе, и между перезвоном бокалов шла интеллектуальная борьба.

В случае затруднения с ответом, Мотя торжественно всем объявлял, что есть одна необыкновенная женщина, которая знает ответы на все вопросы. Срочно звонили Юльке, та легко давала подсказки, и счастливый Матвей самодовольно улыбался.

Он успокаивался: Юлька дома. Ему казалось, что все кому надо прекрасно понимают, что там, на противоположном конце провода живёт не какая-то гипотетическая эфемерная женщина, а его, Мотина женщина!
Умная, культурная и трепетная.

А культурная и трепетная сидела уже на приличной кочерге и цепляла по столу взглядом: чем бы запустить в мужа без особого урона для хозяйства!

Жизнь катилась плотным комом работы, удовольствий, новых безрадостных приобретений. Но она шла, как бы мимо Матвея. Он жил своей огороженной сказкой и алкоголем жизнью.

Книжные полки едва вмещали в себя множество сборников сказок. Представлены были в них сказки почти всех народов мира. Грустные итальянские, весёлые французские, мудрые японские.И все со светлым концом, с счастьем для всех-перевсех!

Мотя утопал в захватывающих и прекрасных сюжетах сказок, а свою настоящую жизнь пускал куда-то мимо. Ждал ночи, когда уснёт колодой жена, он включит ночник и унесётся в сказку на ковре-самолёте по синему небу, или на прекрасной шхуне по синему морю в синюю-синюю даль.

Туда, где все женщины чисты и прекрасны, где нет тяжёлого кулака жены, постылых обязанностей, а только нежность душ, поющих в унисон с сизокрылыми херувимами.

Пока Мотя распевал псалмы с сизокрылыми херувимами, Юлька опять вышла замуж. В то, что на этот раз Юлька попала в яблочко, Матвей уверовал сразу. Они с Алусиком по почте получили пригласительный билет в загс и на банкет по случаю бракосочетания молодых.

Невооружённым глазом было видно, что этот брак надолго. В Юлькины тенета на этот раз попался настоящий серьёзный мужчина. Такой пацана по пальцам шлёпать не станет, но из Юлечки сплетёт верёвочку любой удобной ему толщины и длины.

К Моте муж отнёсся с теплотой, а вот Алусика сердцем не принял, сразу проникся к ней презрением и брезгливостью. Дружбы не получилось.

Очень-очень редко заезжала Юлька, но это уже была совершенно недоступная, чужая женщина, настолько чужая, что Мотя решил, что, наконец, полностью свободен от многолетних чар Юльки.

Почувствовав себя свободным от Юльки, Матвей и в семейных отношениях как-то умудрялся выскальзывать из Алусиных крепких коготков. Он заматерел, носил модные очки, был остроумен и незлобив и, по-прежнему, нравился женщинам. Опять случались романы.

В разгар одной из интрижек Аллочка встретила его с работы, провела в комнату, сняла с него немыслимой дороговизны очки со сложными диоптриями, положила их на стол, аккуратно сложив дужки, и со всего крестьянского размаха заметелила Моте в рожу, попав крепеньким кулаком прямо в его гафтовский римский нос.

От боли и неожиданности Мотя неаккуратно двинул Алусику в глаз, и завязалась ожесточённая драка. Из драки Мотя выбыл изрядно потрёпанный, похватал свои манатки и ушёл к маме, только на улице поняв, что вылетел из квартиры совершенно слепой.

Очки остались на столе в гостиной. Там, куда их положила Алусик перед экзекуцией. Возвращаться не стал. Ввалился к своим, переполошил всё семейство. Умылся маминой любовью и решил, что не вернётся к супруге никогда!

-Забудь эти годы, как страшный сон! Считай, что ты отсидел срок ни за что! Теперь ты свободен! Ты можешь строить новую жизнь!- горячо шептала на кухне сестра.

-А квартира? Машина? Дача? Я же на неё спину гнул столько лет! Она же мне ничего не отдаст!- кричал шепотом Мотя.

— Ничего не надо! Ничего от них нам не надо! Счастье, что ты унёс ноги! А квартира твоя! Продашь и будешь жить! Она прописана в мамашиной трёхкомнатной! Квартиры ей не видать! И не ходи туда, и не звони! Очки я завтра заберу! Ты только туда не суйся!

На том и порешили. Поздно вечером Мотя лежал рядом со своим маленьким племянником и заводил: «В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жили-были…»

На следующий день прямо с работы Татьяна, поднималась на пятый этаж в квартиру ненавистной невестки. Алуся долго гремела замками и цепочками, наконец, открыла дверь, увидела Татьяну и прошла в комнату, золовку за собой не приглашая.

В комнате была разложена гладильная доска, Алусик изволили гладить! Это было делом совершенно невиданным. Татьяна сразу догадалась, что глажка была лишь декорацией к картине « Попранная добродетель в неравной схватке со злом».

Алусик прекрасно знала, что без очков её муж беспомощен, как ребёнок. Значит кто-нибудь, если не сам злодей — Мотька за очками приползёт. А тут она: мужем битая, жизнью задавленная, хорошая, хозяйственная, но глубоко несчастная женщина.

Алусик хлопнула на доску ворох белья, ворох тут же поднял столбик пыли. Бельё в пору было стирать, во всяком случае, так оно выглядело. Но Алусик с упорством водила утюгом по белью, вбивая старую грязь в него уже на века. Татьяна набрала полную грудь воздуха и выдохнула слова:

— Алла! Я не хочу вмешиваться в ваши с Мотей отношения — разбирайтесь сами. Но если ты хочешь знать моё мнение, то…-

— Кто тут хочет знать твоё мнение, подстилка ты жидовская?! Ты же всю жизнь на наше счастье и достаток завидовала? Кто ты сама есть на самом деле? Принесла в подоле, ни баба, ни девка! Пришла меня здесь учить жить! Ты же потаскуха! И сын твой сучий выблядок! И мамаша ваша! Нажила двоих, а фамилию спросить забыла! Теперь рассказывает сказки про большую и чистую любовь! Тьфу!

Ноги стали ватные, сердце выросло прямо в груди и стало таких размеров, что разрывало грудь:

— Алла! Отдай мне Мотины очки, и я уйду!

— Очки тебе, кошка драная! Вот тебе очки! – Алусик схватила со стола очки и бухнула оземь! Потопталась на них, крутанула контрольно носком тапка — На тебе очки, неси их братцу своему, кроту грёбаному!

Татьяна выскочила из квартиры, пробежала на негнущихся ногах один лестничный марш и уселась на ступеньках. Надо было прийти в себя. Дрожащими руками достала нитроглицерин, высоко забросила голову и сунула под язык спасительную таблетку.

Сердце медленно сбавляло сумасшедший бег, уменьшалось в размерах, а уменьшаясь, перестало бешено ворочаться, и улеглось на своё законное место.

Страх вышел испариной на лбу, но стало легче, много легче. Татьяна спустилась вниз, толкнула тяжёлую дверь подъезда и вышла на вольную волю.

— Принесла?- встретил Матвей Таню у самого порога.

— Да нет, разбила по дороге.- Таня смутилась.

— Ничего, у меня на стёкла рецепт есть, давай оправу, завтра в оптику сбегаю, а то мне работать просто невозможно!
Татьяна виновато молчала, глядя в пол.

-Ясно!- подвёл итог Мотя.- Не бери в голову! А что ты такая бледная? Она что тебя обзывала? Оскорбляла?

— Да нет, Мотя, устала я что-то. Пойду, полежу.

Больше в этот вечер сестра с Матвеем в контакт не входила. Мотя представлял, чего та наслушалась от его жены-хабалки!

Два месяца жизни в родном доме перенесли на заботливых маминых руках Матвея назад, в разряд ухоженных и сытых молодых людей на выданье.

Мотя вспомнил ощущение свежей рубашки на своём теле, перестал загибать свои длинные ноги под стул в гостях. Прятать дырявые носки уже не представлялось необходимостью.

Алла звонила, требовала, чтобы Матвей вернулся в лоно семьи, грозила раздеть Мотю до трусов, разметать так называемое Мотей «богачество» к чертям собачьим.

« Богачеством» Мотя называл аккуратно упакованные коробочки, каждая из которых содержала в себе мечту любого радиолюбителя. Эти мечты занимали всё нижнее отделение их с Аллочкой мебельной секции.

Конденсаторы, сопротивления, лампочки, даже готовые платы — всё было аккуратно разложено и сохранено в лучшем виде. Эти полки были, наверняка, единственным местом в их квартире, где царил идеальный порядок.

Но Мотя легкомысленно плевал и на платы, и на шмотки, и вообще на постылую Алусю.

Он уже почти в открытую встречался с красивой самостоятельной разведённой и хозяйственной женщиной. Обещаний ей пока не давал никаких, но втайне уже мечтал, как пригласит на свадьбу их общих знакомых, свидетелей его многолетнего унижения и, конечно, пригласит Юльку с мужем.

Пусть эта выжига посмотрит и увидит, что есть прекрасные женщины и мимо неё! Тоже мне ! Принцесса на горошине! К его чувству к Юльке примешивались обида и озлобленность.

Ему представлялось теперь, что всё, что мучило его эти все годы, он проговаривал для Юли, но она не внимала! И из-за неё так коряво он прожил самые лучшие свои годы в смертельной петле, в жестокой западне!

Пусть посмотрит на него теперешнего! На его статную жену-красавицу! Да заодно все эти жалельщики пусть увидят, какую себе женщину отхватил Матвей.

В стылом ноябре опять позвонила Аллочка. Она сморкалась и плакала в трубку, всхлипывала и заикалась. Произошло несчастье: тёща умерла от обширного инфаркта в инфекционной больнице, куда её запихнули с ошибочным диагнозом.

Алка просила Мотю помочь ей с предстоящими скорбными делами и не бросать её в такие чёрные дни.

Мама плакала ему в отглаженную рубашку и умоляла не ходить, как просили когда-то матери сыновей не ходить во солдаты. Но Мотя, гордый своим благородством, пошёл. Пошёл и помог организовать похороны, поминки.

За поминальным столом Алка проплаканным голосом сообщила ему обо всём, что осталось ей после смерти мамы, обвила его обещаниями и посулами. Мотя дрогнул. Всё вернулось на круги своя.

Расставание с любимой женщиной было тягостным, женщина наотрез отказалась перейти из статуса почти невесты на должность любовницы и ушла из жизни Моти навсегда. С ней ушла и надежда на всё то хорошее, что могло бы ещё в Мотиной жизни произойти. Могло! Но не произошло!

Медовый месяц возврата к былому длился не долго. Скоро молодая опять бухалась в постель в полной амуниции. Так же грязно было в квартире, так же муторно на душе.

По грязному ковру ползал крошечный котёнок и гадил, где придётся. Кормила его Алусик не грамотно и не регулярно. То забывала покормить, то перекармливала до рвоты.

А Моте некогда было заниматься котом. Он занимался санитарным ремонтом в квартире тёщи. Решено было переехать жить туда. Алусик после работы тоже бежала в квартиру покойной матери.

А дома оставался в одиночестве несчастный котёнок, посаженный Аллочкой и судьбой на изуверскую диету. К концу ремонта котёнок от такой диеты издох, и был совершенно прав.

Квартиру Моти решено было продать, а куда им столько квартир? Они и так в трёшке еле друг до друга доаукивались.

Татьяна стояла на кухне у окна в маминой квартире и плакала:

-Что ты делаешь, Мотя? Не смей продавать квартиру! Слышишь? Не смей! Это единственное, что у тебя есть! Ты продашь квартиру и пойдёшь к ней в примаки! Мотя! Она профукает деньги, а тебя выкинет на улицу, ты оглянуться не успеешь, а ты уже бомж!

Мотя устал от разговоров с сестрой. Мама молчала и только плакала, а Танька, как с цепи сорвалась. Матвей не мог понять, откуда столько ненависти у его сестры к Алусе? В конце концов, его квартира, мама ему подарила, что она лезет, как за своё? Но Татьяна метала громы и молнии.

— Да что ты так взвилась, я не понимаю? Ты меня извини, но может у тебя на мою квартиру свои какие-нибудь планы имеются? Так ты скажи мне!

Татьяна побелела лицом:
— Что с тобой, Матвей? Что ты говоришь? Ты что от неё заразился? Она тебя научила? Я не верю, что ты мне это говоришь, Мотя?

Мотя молчал. Молчал и впервые мечтал поскорее уйти из родного дома, чтобы не слышать Таниного крика и не видеть маминого потрясённого лица.

Квартиру Матвея продали за хорошие деньги. Алусик была ласкова и мила. Мотя потерял бдительность.

Мотя стоял на кухне и мыл посуду оставшуюся со вчера и с позавчера. Он приходил с работы раньше Аллочки. Сегодня решил навести на кухне глянец. Он мыл посуду, чистил засохшие сковородки с какого-то там лохматого года ( тёща, царствие ей небесное, тоже была шлейперкой ещё той), потягивал пивко и думал; « Аллочка добрая, Аллочка хорошая!».

Приходила добрая и хорошая, бросала сетки прямо у дверей и с разбегу давала кулаком в морду!

Но и Матвей был уже не тот, что вчера, он выпихивал жену из кухни и швырял в кресло, разгорался скандал. Заканчивался всегда одинаково: примирительная пол-литра на двоих. Иногда пол-литра не хватало. Но это уже частности.

Часто по ночам одолевала бессонница. Мотя вспоминал, что уже несколько месяцев не звонил маме, что в его жизни нет надёжного якоря, и живёт он не правильно, грязно как-то, гадко живёт. Вот и Танюху так сбрил! За что? Мудак, как есть мудак!

Ребёнка бы родить! И все равно даже мальчика или девочку. Он будет рассказывать ему или ей сказки на ночь, купать в детской ванночке и целовать в шёлковую головку.

И Мотя распеленал свою упакованную жену, со слезами рассказал ей о своей мечте-открытии. Она мало что понимала спросонья, но со всеми его доводами согласилась и в процессе поучаствовала.

Проснулся Мотя просветлённым и трепетным. Приготовил на кухне кофе и бутерброды, разбудил Алусю, подвёз её на работу. Заехал в « Виру» и купил неприличной дороговизны торт.

Он ехал к маме и к Тане, на верёвочке болтался любимый торт Марика, солнце слепило глаза, а в душе пели ангелы.

Матвей открыл своим ключом дверь, вошёл в просторную прихожую, на встречу вылетел Марик, за ним спешила мама. « Боже мой! Какая же она маленькая! Как воробышек!»- кольнуло Мотю где-то справа.

Мама стояла на пороге и из выцветших глаз её текли слёзы, они текли ручьём. Как будто кто-то включил внутри неё маленький кран. Слёзы падали на паркетный пол со звуком маленького дождя. Мотя впервые видел такое.

— Мама! Что случилось? Ты заболела? Мама! Ты из-за меня? Прости меня, мамочка, дорогая! Мама!- Матвей был напуган, расстроен, просто потрясён глубоким горем, струящимся горьким ручьём из глаз мамы.

— Таня! Танечка в больнице! Мотя! Она при смерти! Нужна срочная операция на сердце! Что с нами будет? Боже мой, Мотя! Что будет? — и мама по-бабьи завыла.

Матвей бегал по врачам, нанимал сиделок, совал мятые купюры в бездонные карманы санитарок. Запоздалое раскаянье рвало душу. Повезло! Успели! Вовремя прооперировали , и Таня осталась жить.

Матвей собирался отправить Таню с Мариком в самый лучший санаторий, чтобы уже закрепить, упрочить успешный исход операции. Путёвки стоили сумасшедших денег!

Алусик не хотела давать ни копейки этим прибабахнутым, не умеющим жить родственникам. Мотя потерял голову! Он шантажировал, просил, унижался, но Аллочка большой семейный кошелёк захлопнула накрепко!

Матвей одолжил необходимую сумму у общих знакомых и отправил сестру с племянником в хороший пансионат. Не совсем то, что он себе намечтал, но тоже неплохо!

Татьяна получила инвалидность. Но жить на две нищенские пенсии было сверхтрудно. На руках был Марик- очень тяжёлый и нервный, с истериками, с валяньем по полу. В моменты душевного волнения он покрывался красными пятнами и дрожал подбородком.

Таня устроилась вести бухгалтерский учёт в техникуме. Матвей помочь не мог. Каждый месяц Аллочка закатывала в поднебесье глаза и счастливым шепотом сообщала, что у неё задержка. На крючке этой задержки продержала Мотю полгода, а в один прекрасный вечер, перебрав со спиртным, долго смеялась Моте в глаза:

— Папашка выискался! Ребёнка ему подавай! Я для себя жить хочу, а не для какого-нибудь урода истеричного, вроде Марика вашего жирного! Мне тебя –дурака хватает по горлышко!

— А как же дети? В семье должны быть дети! Ты же обещала!- растерялся Матвей.
Алусик пьяно рассмеялась, а потом обмякла и заплакала. Плакала горько и долго. А когда успокоилась, приказала Моте больше с ней на эту тему не заговаривать.

Матвей стал переживать по этому поводу, делиться со знакомыми, и доброжелательные люди рассказали историю из младых лет его жены. Неудачный аборт на большом сроке в нежном возрасте семнадцати неполных лет. И, как итог и приговор — безоговорочная бездетность! Удар был сильным.

При всех сплетнях, ходивших друг о друге в их узком кругу, никогда никто о Алусиной беде не заикался. Потребовался вопрос в лоб, чтобы узнать правду. Мотя растерялся.

Кинулся было к племяннику с запоздалой своей любовью, но ничего кроме глухого раздражения тот у Моти не вызывал. Матвею хотелось любить красивого, умного, своего ребёнка, не отягощённого истерическими пятнами по лицу и дрожащим подбородком.

В тридцать пять лет Мотя оказался полным банкротом по жизни: с квартирой и всем, чем она была набита, с шикарной дачей, машиной, деньгами, зелень которых гарантировала стабильность, он получался нищий со всех сторон.

Обладание всеми этими благами зависели только от вероломной Алуси, а родной души рядом не было — хоть волком вой!

Алусику взбрендило в дурную голову праздновать Мотино тридцатипятилетие громко и широко. Названы были гости в немеряном количестве, затевался бал. Пригласили и Юльку с мужем. Паче чаяния, они пришли. Выглядела она, как роскошная сытая кошка.

Годы отшлифовали её своеобразную красоту, благополучие придало уверенность жестам и взгляду. Юлька весь вечер рассыпалась смехом и песнями. Муж сидел мрачный, раздувая ноздри.

Пьянка гремела до глубокой ночи, а потом гости разъезжались на ночных такси. Уехали и Юлька с мужем. Но в воздухе квартиры остался Юлькин запах, неуловимый, манящий и грустный, как воспоминание об ушедшей юности.

Прыгать по чужим кроватям Мотя устал, он ушёл с головой в свои радио и телевизионные увлечения, снова ездил на рыбалку, пользовался относительной свободой, но поводок, регулирующий эту самую свободу, держала крепкая Аллочкина рука.

Выходные в основном они с Алусей проводили на даче. Мотя имел там одного приятеля, с которым часто рыбачил на местной речушке.

В одну из суббот приятель попросили Мотю помочь ему заколоть кабанчика. В накладе обещал Мотю не оставить: и угощение сулил царское, и с руками пустыми обещал не отпустить.

Был сентябрь, и, хоть и рановато, но заколоть кабанчика надо! Приезжают из Росси дети, надо угостить, дать с собой и мяса и сала.

В воскресенье рано утром, чуть солнце заблистало, Матвей уже входил в соседний двор. Предстоящего преступления в отношении поросёнка он побаивался, поэтому с собой у него было.

Было и у соседа дяди Коли. Тот тоже, отнюдь кровожадным не был, и если бы не нужда, Гарика своего не послал бы на заклание. Сначала выгнали Гарика из хлева в маленький дворик, где уже дымил мангал в ожидании шашлыков. Пока ещё не из Гарика.

Гарик пятачком чувствовал беду и предательство, визжал, как резанный, носился по грядкам и клумбам, на повороте боком заехал в парник, в клочья, изодрав плёнку.

— Нехай его, пусть успокоится!- решил дядя Коля.- Пойдём, накатим по маленькой, чтоб рука верность приобрела.

Пошли, накатили по стаканчику. Дядя Коля сбегал, принёс из дома студёное пиво, потому что « Водка мимо пива — деньги на ветер!» Зацепило сразу же. Дядя Коля доносил до собеседника технологию забоя поросёнка, размахивал остро отточенным ножом и уточнял подробности:

-Ты, главное, не робей. Заходи с тыла, не давай ему времени для манёвра! Опомнится не давай! Тут- я! Один ловкий удар прямо в сердце ,и Гарик-труп! Ни ему мучений, ни нам мороки! Потом быстро освежуем, и дело с концом ! Понял?

— Понял!-

— Наливай!- дядя Коля заботливо подливал пива на запивку.

Беседу вели неторопливую. Время за байками и воспоминаниями шло незаметно.

— А вот я чего тебе скажу, Мотя! Нет лучшей закуски под пиво, чем подкопчённое свинячье ухо! Это что-то! – говорил дядя Коля, с вожделением поглядывая на спящего в тени смородинного куста Гарика.

-Щас! Один момент!
И дядя Коля на нетвёрдых ногах подошёл к Гарику и сверкнув острым ножом, полоснул того по уху!

Кровь брызнула фонтаном, взревел от сумасшедшей боли, не деликатно разбуженный Гарик, и помчался за дядей Колей по двору, сшибая на своём пути буквально всё!

Старик в шоке спасался, он не мог понять, как и почему ожил уже зарезанный в его пьяных видениях Гарик? Какой-то мистический ужас гонял его по кругу. Мотя замер на веранде. А Гарик уже нёсся на него! Дядя Коля кричал:

— Беги к дому! Беги! Открывай дверь!

Около часа раненый зверь гонял по грядкам двух нетрезвых мужчин, наконец , чудом им удалось забаррикадироваться в доме. Они сидели на корточках под окошком, боясь полностью отразиться в окне, и наблюдали, как носится по двору и по веранде обезумевший Гарик с держащимся на честном слове ухом,и опрокидывает их пиво и водку.

Уже смеркалось, когда во двор вошла жена дяди Коли, Увидев любимого кабанчика Гарика с болтающимся ухом, обомлела. А из дома неслись мольбы о помощи! Тётя Аня, воспитанная в лучших традициях жены алкоголика, всё поняла.

Неспешно зашла в дом с чёрного хода, нашла аптечку, вышла во двор, перевязала, по абрису головы, Гарика, кое как ,прилепив к голове ухо.

И только после этого выпустила на свободу мужа и соседа. Дядя Коля стрелой пролетел на веранду, но там был полный погром, и насчёт выпить не осталось ничего! День псу под хвост! Усталый и грустный Мотя потрусил к своему участку.

— А где ж мясо обещанное?- недовольно спросила Аллочка.- День целый промотылялся и ничего в дом? Хорош сосед! Больше не пущу!

Зимой в основном сидели дома, принимая по выходным гостей. Каждый день был похож на предыдущий. Работа, выпивка, сказки, работа, выпивка, сказки. Это однообразие расцвечивалось иногда ленивыми Мотиными романами, и как следствие, скандалы и выяснения отношений.

Летом умерла Таня. Тихо, почти не мучаясь, а за ней так же тихо ушла мама. Мотя остался один. Один остался и Марик в трёхкомнатной огромной квартире.

Аллочка решила действовать. Варианта было два: продать свою квартиру, а это –ох какие деньги! Перебраться к Марику и воспитывать его до совершеннолетия, а потом женить и отправить с глаз долой!

Второй, более мягкий вариант- забрать Марика к себе, продать мамину квартиру, купить маленькую однокомнатную и сдавать до Марикиного совершеннолетия.

В надежде на призрачные деньги, Алусик залезла в заначку и купила будку торгового киоска. Самовольно впихнула её на остановку под своими окнами.

Завезла всякую ерунду для продажи и засадила туда продавцом знакомую из юности Галю –Козу. Именно ту, у которой когда-то выменяла Мотю за шейный платочек.

Коза к тому времени крепко спилась, и платить ей можно было буквально копейки. Была одна неприятная сторона сотрудничества с крепко выпивающей подругой. Иногда к вечеру та уже не могла сосчитать два плюс три.

Весь рабочий день она дегустировала продаваемые лосьоны и одеколоны. Бизнес процветал недолго. Приехали эвакуаторы, приказали освободить киоск от товара, подхватили будку и увезли. Алусе влындили внушительный штраф и квитанцию об оплате эвакуационных услуг.

Квартира была завалена коробками с одеколоном, сигаретами, зажигалками, шоколадом и сувенирами. Повадилась Коза, клянчить одеколон и сигареты.

В этой опустившейся одутловатой женщине Мотя отказывался узнавать рыженькую прелестницу с рукавами-бабочками. Он ужасался такому безрадостному старению когда-то симпатичной ему женщины.

Между тем, сам Матвей сбрасывал с себя красоту, как дерево листву в осень.

Мамину квартиру и опекунство над дёргающим подбородком Мариком Алусик просрала в полном смысле этого слова. В квартиру вселились законные опекуны, о которых Мотина мама расстаралась ещё при жизни.

Кроме всего прочего, опекуны уже заблаговременно были прописаны в этой квартире. На квартиру была оформлена дарственная на имя Марика.

Аллочка звонила во все колокола, требовала, чтобы Мотя подал иск в суд, как наследник первой очереди. Она понимала, что много уже не выцарапаешь. И с мечтой об огромной квартире в самом сердце города придётся расстаться! Но тогда, уж хоть что-нибудь!

Заниматься стяжательством Мотя отказался наотрез. Алуся собрала чемоданы и вышвырнула Мотю в никуда, в ночь и неизвестность. Первое время Матвей как-то перекантовывался по друзьям, вскоре бесприютность ему надоела, и он вспомнил одну из своих женщин из прошлого.

Женщина приняла, а как не принять? Не смотря на сброшенную листву, Матвей был всё ещё интересным мужчиной.

Когда слухи об этом дошли до Аллочки, она опомнилась и начала звонить Моте на мобильный телефон с заклинаниями типа: « Вернись! Я всё прощу!»

И Матвей вернулся, как возвращается жертва к своему мучителю. Какие сложные душевные изъяны постоянно толкают жертву в объятия своего мучителя, ещё не удалось толком разобраться ни одному психологу. Но Мотя шёл всю жизнь на Аллу, как кролик на удава.

Завертелась старая жизнь со скандалами и посиделками. Компания почти не менялась. Юлька только была в этой компании редкой гостьей. Разве что во время командировок мужа забредала на огонёк- один раз за пару лет.

Зато всегда можно было позвонить ей вечером и спросить ответ на какой-нибудь заковыристый вопрос из кроссворда. И как много лет назад, Мотя был счастлив тем, что где-то там на противоположном конце провода живёт умная, трепетная женщина, которая знает буквально всё.

А умная и трепетная сидела рядом и хваталось уже не за кружки, а за ножи!
С этим «нау хау» своей супруги Матвей научился справляться на раз. Он заламывал белы рученьки подруги жизни за спину и пинками провожал её до супружеской опочивальни.

Как-то в промозглый вечер межсезонья между осенью и зимой позвонила Юлька, сообщила, что муж в командировке, она свободна как ветер, уже вызвала такси и катит к ним.

В душе у Моти расцветали орхидеи. Он ждал Юльку с колотящимся сердцем, как ждёт свидания с юностью мужчина с посеребрёнными висками.

Приехала Юлька, свежая, пахнущая первым морозцем и свежестью, и моментально влилась в их небольшую компанию. Сидели долго за полночь, Алусик напилась и находилась просто в диком танце.

Она бегала на кухню, выхватывала из кухонного ящика тесаки, с которыми можно было идти на медведя, и кидалась на своего вероломного мужа. Скрутил Мотя жену моментально и уже направлял её пинками в сторону спальни, но Алусик вдруг обмякла. Запросила прощения, пообещала вести себя достойно и её оставили. Юлька собиралась домой. Пьяная Алусик канючила:

— Ну, куда ты пойдёшь? Оставайся у нас. Завтра Мотя тебя отвезёт! Ну, куда ты, действительно, среди ночи?

Юлька с радостью осталась, Мотя принёс из спальни постельное бельё, разбрелись по комнатам, улеглись, и всех накрыла ночная тишина.

Мотя крутился на постели, как на углях, рядом храпела пьяная супруга в полном боевом комплекте. А там, в маленькой комнатке спала до сих пор желанная Юлька в белых трусиках и в беленьком бюстгальтере! Мотя видел!

Он тихонько вылез из-под одеяла, зашёл в ванную, ополоснул освежающей водой рот и направил свои стопы в комнату. Где ждал его законный, выстраданный приз! За всю эту подлючую, псу под хвост брошенную жизнь, за все муки и томления!

И вот сейчас он был на расстоянии вытянутой руки от самой желанной в своей жизни женщины. Мотя проскользнул в комнату тихим привидением, подкатился под тёплый Юлькин бок и положил руку на грудь в белом лифчике.

Боролись молча. Юлька разбудить Алусю боялась больше, чем обезумевшего от страсти Матвея. Полночи дёргали Юлькины хиленькие трусики: Матвей вниз, Юля наверх. Мотя, конечно, мог бы с малявкой этой справиться в два счёта, но много сил уходило на сдерживаемые слова и стоны.

В конце концов, Юлька вывернулась, вскользнула в джинсы, лихорадочно похватала шмотки, и стала пробираться на волю. Матвей хватался за неё, как утопающий за рею, дёргал за джинсы, тянул к себе! Фирменная пуговица от брюк отлетела куда-то к чёрту!

Юлька выпиралась из квартиры, придерживая одной рукой брюки, а второй с сетками и сумочкой, умудрилась открыть дверь, хлопнула в ночи английским замком и пропала, как не было!

Утром Мотя не находил себе места. Что он наделал? Дурак! Скотина! А с другой стороны: чего ходила, зараза? Зачем обдавала тонким ароматом своих юбок? Всю душу она Матвею вытрясла за двадцать лет!

Замуж сто раз выходила, и после каждого краха замужества закатывалась жевать сопли к ним! Плакала, хохотала, ночевала, а потом исчезала до какого-нибудь очередного форс-мажора!

«Мотя, положи плитку, Мотя поклей обои!» Мотя, конечно, нёсся! Что она, дурочка? Не видела, что с ним творится? Но ничего не помогало! Матвей чувствовал себя поддонком и насильником, и уже не мог понять, что за зверь проснулся в нём вчерашней ночью?

Проснулась Аллочка:

— А где Юлька?

-Ушла, наверное, я не слышал!

Со временем история с Юлькой не представлялось Матвею такой уж трагической. Ну, подумаешь, по пьянке подкатился под бочок к чужой бабе? Она тоже хороша! Корчит из себя деву непорочную! А то мало был наслышан о её похождениях Мотя? Да что наслышан? Шелуга ещё та!

Всё пройдёт и забудется. Вот позвонит он ей, как ни в чём ни бывало, задаст какой-нибудь хитрый вопросик из кроссворда, Юлька подышит пару секунд в трубку и счастливо выкрикнет ответ!

Они поболтают о том, о сём, и всё вернётся на круги своя. Опять изредка будут сидеть за общим столом, Юлька будет петь свои нескончаемые песни… Всё будет, как раньше.

Через год на Матвея свалились неожиданные шальные деньги. Опекуны и, заодно дальние-предальние родственники, продали за хорошие деньги мамину квартиру.

Сами уехали жить в Москву, откуда и приезжали, забрали с собой проблемного, но искренне любимого Марика. А треть денег за квартиру вручили в плотном конвертике Матвею, предварительно и категорически тайно назначив ему свидание.

Это были первые деньги в Мотиной жизни, о которых не знала и не могла узнать хваткая и алчная Аллочка. Мотя был на седьмом небе.

С деньгами Матвей стал интереснее, строже к своей дражайшей половине — как будто у него появилось противоядие от укусов опасной кобры. Аллочка недоумевала, закатывала контрольные истерики, а муж становился всё независимее.

Матвей завёл себе молодую залёточку, встречался с ней по средам, а в выходные ездил с Аллочкой на дачу или собирали компанию у себя дома, в городе.

В один из таких вечеров опять разгадывали кроссворды, вопросы щёлкали, как орешки, но на одном застопорились основательно.

— Позвони Юльке!- приказала Аллочка.
И Мотя позвонил:

— Привет,Юля! Это я, Матвей. А скажи мне, пожалуйста, Юленька, в каком году…

-А это ты, грозный ё-рь!? Эрудит-террорист! Андерсен хренов! Ещё раз позвонишь, я невростеничке твоей пожалуюсь! Она устроит тебе сказочные годы до конца дней твоих! – И трубку -шмяк!

Мотя стоял потрясённый с гудящей трубкой в руках.

— Что случилось, Матвей? Что она там кричала?- спрашивала Алуся.

— Не знаю, пьяная она в доску!

— Ну-ка дай я перезвоню!

Матвей перезванивать отговорил, всё списав на « о чём разговаривать с пьяной женщиной?». Так и спустил это дело на тормозах, но зарубка в сердце осталась.

Он вдруг вспомнил, что за все годы знакомства с Юлькой не слышал от неё в свой адрес ничего, кроме: « Мотя, Мотечка!» Было очень больно и стыдно. Но и это скоро продёт! На подходе новая шикарная машина, полные карманы хрустящих бумажек и таких, как Юленька на его, Мотин век, хватит!

В субботу, как всегда, ехали на дачу. Алусик выкладывала из сеток, Матвей разжигал мангал, впереди был полный хлопот день и тихий семейный вечер с бутылочкой и шашлыком. Гостей сегодня они с Алусей не ждали.

Алусик начала прикладываться к бутылочке уже днём. В духе лучших семейных традиций её поддерживал Матвей. К вечеру рассорились в пух и прах.

Мотя сидел на веранде, потягивал пивко и смотрел куда-то в синю даль, где жило необыкновенное, для него почему то недоступное счастье для всех-перевсех!

Похолодало. Мотя вернулся в комнату, где уже пьяная Аллочка смотрела фильм о большой-большой любви, где в объятиях красавца миллионера трепетала нежная красавица.

Злоба накатывала на Алусю десятибалльным штормом! Почему одним- всё, а ей- ничего?! Этот Мотя задроченный, который не стал ей ни мужем, ни соратником. Просрал мамашину квартиру, палец о палец не ударяет, чтобы жить лучше.

Ему всё хорошо! Зароется со своими сказками, уши от мира заткнуты мечтами. А что он из себя представляет? Ни в постели, ни на деле! Ненависть стискивала горло горячим обручем.

Матвей подошёл к столику, плеснул себе виски, сел в кресло и открыл свои очередные сказки.

А Аллочка не могла уже видеть этого инфантильного мечтателя! Она подскочила к нему, ударила по книге. Из-под низу ударила, как-то унизительно. Книга подпрыгнула, выбив стакан с виски из рук Моти, он вскочил, отряхиваясь, бросил:

— Сумасшедшая, совсем взбесилась на старости лет!

Сумасшедшая выбежала из комнаты, хлопнув дверью, так что задрожала люстра.

Вернулась Алусик неожиданно быстро, подлетела к Моте вплотную и ударила в живот огромным кухонным ножом, из тех какими строгал ещё утром её Мотя шашлык.

— Убила! Всё-таки убила, шалава!- думал в недоуменни Мотя.

— Лучше бы убила тогда, двадцать лет назад за Юльку! А сейчас-то за что? За что?- звенело в пустой голове.

Мотя приподнялся в кресле, протянул пустые вопрошающие руки к Алке, открыл в вопросе немой рот, не смог спросить:

— За что?!- Упал в кресло и затих.

Алусик заметалась, как крыса в банке. Безумные мысли носились в голове рваные и бесполезные. Она подогнала машину к самому крыльцу, стянула Матвея с кресла и поволокла его к машине. За Мотей тянулась кровавая дорожка.

С трудом запихнув Мотю, уже почти ставшего просто телом в салон, села за руль и погнала в город, в любую больницу, которая встретится на пути. Она ехала, почти не видя дороги.

Алкоголь и слёзы олепляли, сердце выбивало в груди похоронный марш. В голове крутилось: «Убила мужа, завалила! Ай-яй-яй!».

Дальше всё помнилось, как сквозь вату: полиция, врачи, суета и Мотя, которого катили в реанимацию.

Ничего этого Мотя уже не видел и не знал. Он шёл по длинной дороге, по василькам среди поля. Солнце светило навстречу ему из синей дали, а он шёл и шёл в ту прекрасную страну, где счастье для всех — перевсех. Идти ему было ещё долго. Целые сутки…

София Никитина- Привис. 27-е марта. 2012 год. 18.55

0 Проголосуйте за этого автора как участника конкурса КвадригиГолосовать

Написать ответ

Маленький оркестрик Леонида Пуховского

Поделись в соцсетях

Узнай свой IP-адрес

Узнай свой IP адрес

Постоянная ссылка на результаты проверки сайта на вирусы: http://antivirus-alarm.ru/proverka/?url=quadriga.name%2F