НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ. Подстрочник с подсознанья…
* * *
Позеленевший, первородно гол –
Словно глагол забвения,
тяжел
На вес и вкус, как и во время оно,
Заледеневший бронзовый обол,
Ознобно хрустнув на зубах Харона…
Вчера – незримый ангел за плечом,
Сегодня, промелькнувшая, – на слом,
Какой там дым отечества ни сладок,
Всё прахом, полновесная в былом,
Жизнь выпадает, горькая, в осадок,
И – жалкий мир за нею. Невесом,
Борей с пустым, безрадостным лицом,
В миазмах задыхаясь, точно рыба,
Несет ладью с промозглым мертвецом
Над ледяной окалиной Транссиба.
Внезапной тишиной оглушена,
Во непорочной жесткости нежна,
Не Веста, достоверная невеста,
Но, в мужестве замужества, – жена
Не выдаст миру плачущего жеста,
Истошней углубленная в своё –
Дом, дети, кропотливое шитьё…
Из-под платка понурый, серый волос,
Поверенные верности её –
Взор долу, повседневный траур, голос
Отшельницы. Харон минувшим хвор,
О чем вещает, по Эсхилу, хор,
И ей, с палящей кровью по аортам,
Уж тем невыносимее измор
Трех измерений, что ладью – в четвертом
Несет по облакам. Из зева – сушь,
Горячим ртом к ней припадает глушь,
Зашмыганная галками ненастья…
Хватаясь,
сонмы отлетевших душ
Нас метят синяками на запястьях.
Блаженные, куда их ни направь,
Пространство преодолевают вплавь
И, в прошлое – незрячими очами,
Мистически осваивают явь,
Надсадными сминаемую снами…
2008
ПОДСТРОЧНИК С ПОДСОЗНАНЬЯ,
ЖИЗНЬ СВЕЖА…
* * *
С шушуканьем – шишиги?! – по углам,
В изнеможенье мужества, от века
Хор хворей, неотступней по ночам,
В безвыходности топит человека.
Подстрочник с подсознанья, жизнь свежа
В несвычных ощущеньях… И, вполсилы
Еще пытая на излом, дрожа
В бессильном, боль натягивает жилы.
Мрак шелушится шорохами. Век –
Всего лишь, к потрясенью, протоплазма,
Лишь приложенье к желчи, человек
Размазан по бессоннице. И, в спазмах,
Благих не обещая перемен
И сварою дыша, как серой – кратер,
Неразрешимей жизнь, сцепленьем сцен
Выказывая ангельский характер.
Среди неистребимой тесноты,
Миазмов, свальных свар и сплетен ада
Реальности – не наверстать версты
Из прошлого, ни возгласа, ни взгляда
Любви… Но, как ни порицай судьбу,
Всё не смыкает горьких век, с прохладной
Ладонью на его горячем лбу,
Послушница судьбы его. В надсадной
Трущобе, обыдёнщиной глуша
Грядущее, так вызверилось время,
Покуда отрешается душа
От человека – будущему в бремя,
Затолканному кознями зимы…
Тем тверже, подсознаньем обозрима,
Носительница светоносной тьмы,
Смерть, в явных недомолвках, нелюдима.
2007
* * *
Уймите март! Промозглый и ледащий,
Он жив, дразня, дразня скопцов, игрой
Сограждан… Чаще – о пустом гудящий,
В обидчивой обыденности, рой –
Их мелкий рай.
С пронзительной поправкой
На притязанья их, весны привой
Живет кровосмесительною давкой
Фантазий, прорастающих с листвой.
Вас на зубок берет пустая смелость
Былых триумфов, ибо, в свой черед,
Обмятая объятиями зрелость
Иллюзиями юности живет,
Ведь, взвинченный, без повода и прока,
Горит весь мир двусмысленным огнем! –
Тем, заключен в девическое око,
Напористее в красках окоем.
Лелея созерцательность, в теченье
Простудных дней, с забвением любви,
Не удержать то, «чудное мгновенье…»
Усилием метафоры, так и
Не обратив декорума призваньем…
Куда как славно – бденье по ночам,
Расшатывая нравственность шатаньем,
Ушибленным шабли, по кабакам,
Поверив откровениям софиста,
Что календарь, податель грустных дат,
Будь это тризна, тезоименитство,
Сам, пререкаясь с вечностью, поддат.
И все ж уймите март! Призывней скрипы,
Пока, со стыдным жжением в губах,
Несносней лопотанье, вздохи, всхлипы,
Кустясь в ополоумевших кустах…
2007
В ЯЛТЕ
Вот так-то, с депрессивною «ледышкой»,
за ужином, в досужих новостях,
И мир не мил… Набрякшему одышкой,
ненастью всё б посапывать в снастях –
В дремучей паутине с филигранью
студеных капель. Век влачит, одна,
Арахна – подсадному подсознанью,
в цепи ассоциаций, отдана.
За кофе, скучно наблюдать с балкона
за (уводя затем к платанам взгляд…)
Ежевечерней толчеей планктона
на набережной – рыхлый променад
Не исключает тяготенья к брому,
как, спору нет, и к рому… Между тем,
Газету взяв, ленивую истому
привычно холят в членах, прежде чем
Встать и, с пощелкиванием в коленке,
пройтись, чтоб ипохондрию отшить,
Коль девушку, голимый лед, в застенке
застенчивости, – не растормошить…
Оставить ее, к черту! над прибоем,
отставив стул с запальчивым «Пора!» –
Меж автором и, грех пенять, героем –
зазор лишь в жальце «вечного пера».
Пусть пьет свой опостылевший боржоми…
Но возрастом застигнутый врасплох
Ума-то набирался на разломе
не коммунальных шатий, а – эпох.
И – отступает зряшная усталость,
ведь, с чайкой над морщинистой водой,
Того, кто внял, что подступает старость,
не испугает младость ледяной…
2008
* * *
Жаровня Грасса… С лютой белизной,
Как тут ни прячьтесь, пылкие, друг в друга, –
Питомник миражей и духов, зной
Ввергает в ипохондрию. Упруга
В объятиях, подруга спит… Долга
Дорога к ней? Свежи, не просят форы
У молодой «Танцовщицы» Дега
Ее дисциплинированные формы.
Сиеста, заливающая Грасс,
Сильней, в раскрепощенье,– эгоизмом
Сирен, интерпретирующих вас
В свою же пользу. За идиотизмом
Тирад о долге – крах надежд, игрок!
С шушуканьем ремарок по-за сценой,
Неистощим и вездесущ, как рок,
Сюжет, усыновленный Мельпоменой…
Слаб, как всегда, об эту пору бриз..,
Свихнувшейся метафорою ада –
Зной высекает судорогу из
Лица, как ментор – молнию из взгляда
Разбуженной, взимающей своё
Неврозами холерика… Бог с нею! –
Нет, в золотистой зрелости, её
Запальчивей и вспыльчивей… Милее…
Схлестнувшиеся с логикой, извне,
Не лицемеря яви одиозной,
И дождь, и снег – на вашей стороне.
А на её? Активной и стервозной,
Ей – флиртовать.., срываться в шашни.., рвать,
Коль не по ней… Но чтоб ( и то немало)
Её, не увещая, удержать,
То нужно отпустить её сначала…
2007
МУЗА ..,
ПОВИТУХА ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ МИРОВ
* * *
Весьма скабрезна, чохом из письма
Заносчивой, в мехах, островитянки,
Заклиненная на пустом, зима,
Плаксивая и вздорная, с изнанки
Вся – в струпьях рваной наледи… Ничья,
Крепя, как встарь, союз ребра и беса,
Выкрашивает волю – толчея
Потерь густого, в домыслах, замеса.
Скудней сны мегаполиса, привстав
Навстречу вам, и ледяная капля
Ползет за ворот. Жизнь переверстав,
Еще один из «общества спектакля»,
По Ги Дебору,
переходит вброд
Синюшный бред предместья, в произвольных
Сентенциях – спасающийся от
Реальности, праматери окольных,
Натужных истин… Свету – не нужны,
Покуда не уверуете сами,
Что от себя ж, в тоске, отрешены,
Наведываясь редкими звонками
К тем, кого нет. Развязку торопя,
Все чаще, под заплеванным плафоном,
Так, обмерев, вжимаются в себя,
Заподлицо с застуженным бетоном,
Что, падкая на слабых, натощак,
Стальная в заскорузлости натура,
Дробя характер мытаря, костяк
Рвет, по стене размазав, арматура,
Куда там изощренное перо…
И, до-олго исчезающий из вида,
Пустой Орфей спускается в метро,
Подметное преддверие Аида.
2007
* * *
Так сердце, чьим страстям извода нет,
Сурово потянулось к снегопаду,
Что Мэтти, подающая абсент, –
«За Ибсена?!» – склоняет к променаду
По-над фиордом, где пролег транзит
Пернатых пилигримов… В штаммах штампа –
Скалистый берег.., чайки.., мох.., гранит… –
Норвегия… Подремывает лампа
Под колпачком, глядящим в спину… Здесь
Еще, смурна, со «дней Экклезиаста»
Зима взимает насморком, как днесь,
За ропот ностальгического наста
Под туфельками Мэтти… Средь камней,
К зениту возносящихся над адом
Морских повествовательных зыбей, –
Длить моцион, обкатывая взглядом
Предметы мира, что не сводят глаз
С вас… Находя прогулку бесполезной,
Пусть прошлое не смотрит в этот раз
В злокозненное зеркало. Над бездной –
Отвесны скалы.., заросли кустов
В камнях… С фиоритурою фиорда –
Свист «норда», крики чаек, хор гудков,
Как у античных трагиков, – жизнь бодро
Вдруг встряхивает вас, и только вас,
Опознаваемого новизною
Сих обстоятельств, чтоб и в этот раз
Увлечь вас, гостя, властно за собою,
И вам зимой, которой не избыть,
Если судить по задубевшим мордам, –
В сплошном снегу, как в вечности, пробить
Тропу над засыпающим фиордом…
2007
* * *
Жгут листья… Дым, подернувший зенит,
Царит в ноздрях. Студеная в основе,
Аттическою бронзою – звенит
Одическая прозелень на слове
О славе и затворничестве… Чист
В прогнозах,
посвежев, октябрь пристрастно
Глядит в окно… Закручиваясь, лист,
Скатавший простодушное пространство
В тугую трубку, чахнет, поводырь
Захожих ливней… Под какой из масок –
Клоаки улиц, бар, барак, пустырь –
Роенье деклассированных красок?
В условном равноправии с весной,
Уже отваживаемы от брака,
Уверьтесь же, что, будучи в одной
Из алчущих, вы – у себя! Однако,
С напутствием пустот, открыв перу
Зияние ужасного в прекрасном,
Не ту ль, в опустошенности, хандру,
К закату жизни, пел надсадный Надсон?
Прах арендует нас… Остыв, зола –
В промозглом, рыхлом обмороке. С тщаньем
Пилы, побег побега от ствола
Ясней в деталях, с разочарованьем
В благом исходе… Листья жгут, и дым
Царит в ноздрях… И, замкнут в страстотерпце,
Мир, снявший угол в памяти, – тупым
Углом, свербя, разламывает сердце.
2007
ЗИЯНИЕ УЖАСНОГО В ПРЕКРАСНОМ
* * *
Под вечер с отрешенной белизной,
Зажившейся в эпистолах бретонца,
Смешавшийся французский за спиной –
Заложница промозглого прононса:
«Bongoure, mon sherie!»… Тогда, в любой из дней
Зимы, что поселян ввергает в трепет,
Не лицемеря в оттепели, – ей
Милей, с обузой будущего, лепет
Капели в желобах… Но, наповал,
В сугробах, захолустье – не Сорбонна,
А греющийся матерком – не галл
На Иль-де-Франс… Поэтому резонно,
Что, сведущи в оплошностях чужих,
Поживший шарфик затянув потуже,
Ни выводов, ни слабостей своих
Не поверяют вездесущей стуже?
Простоволос восток… Резной карниз
Пернатые, галдя, обсели тесно…
Лукавая, подмигивает из
Протяжных гласных магия подтекста.
Крупнозернист мороз, спят облака,
Пока в приемном образе лингвиста
Вас застает обыденность, пока,
Не выпростав из амплуа софиста –
Себя, вы задушевней, коль, ничей,
Сомнителен – как жизнь, в ряду трюизмов,
Лаз в Зазеркалье, может быть, – за ней,
Носительницей внятных галлицизмов,
Затвержено твердящей не с в о ё…
Французский спотыкается, неловок,
И в а ш а воля, побледнев, – в е ё
Лукавых гласных, в музыке обмолвок…
2007
СНЕГОПАД В ВИТТОРИИ
Чувствилище надсадной белизны,
Безадресно в претензиях, пространство,
Дано как жизнь иллюзий, до весны
К обилию подробностей пристрастно…
С любимою, в условном шалаше,
Что чтивом легкомысленно зачитан,
С ущербною щербинкою в душе,
Друган в снегу, морозами испытан.
Материей – не мифами взращен,
В траттории, куда следы, целитель,
Парами алкоголя поглощен,
Плутон смакует кьянти, небожитель…
И ты, для бытия – не для битья,
Урманами дыша, клянешь Борея,
Пока, дисциплинируя себя,
Не полыхнет в снегах экран дисплея.
Заглянешь собеседнице за лиф
И – выпадешь в осадок, ведь недаром
Прицельный грифель, точно вещий гриф,
Когтит литые формы под загаром
Виттории… Под невеселый свист,
Ты месишь снег, активный и речистый
В рацеях, жизнерадостный солист,
Разжалованный возрастом в статисты.
Под пинией, все в том же в шалаше,
И к праздности склоняя, и к покою,
Непостижимый снегопад в душе
Продрогшей разрешается строкою
Покуда, с междометьями вослед,
У вечности в чести, предметность мифа
Еще пасует, молодая, пред
Кремневою софистикой Сизифа…
2007
ЭПОС ЛИЦА
Чохом, сцепив побелевшие пальцы в кулак,
О подступающем судят, при дороговизне
Выводов, по притяжению жизни к нам – как
По притяжению жалости к жизни.
Но, за Бодлером свои забывая года,
В полночь, покуда Борей собирает трофеи,
Уединенье, как внял ты, приятней, когда
Есть кто-то рядом… Подъемная сила идеи
Не увлекает в зенит. И, на что ни греши
С горечью, – все разрешается спазмою млечной,
Ведь у прокравшейся кротко по краю души
Нет ни лукавства, ни умысла нет – в быстротечной
Точности выбора, ибо, дичась, и судьба
Делает выбор… Рядясь в отслужившую нанку,
Что облюбовывает, забурев, голытьба,
Пасмурней возраст и, вывернутый наизнанку,
Словно чулок, открывает испод. Как ни пьем,
Злей пробуждение и беспробудней невежда,
Ровно не ведая, что умирают в своем
Времени, ибо в чужом – остается надежда
На невозможное… Но, демонстрируя нрав
«У-у-у, меднолобого…», лишь переводят дыханье,
Зубы в душевной изжоге до скрежета сжав,
Ведь, накипев, монолог монолита – молчанье,
Если б не он, чумовой, в полувеке отсель,
От-ра-да юности, в пику достойным примерам,
Пьян, в категории императива, бордель
Яростней за полночь – в противоборстве с Бодлером,
И по сю пору знойно поющим бедлам
В сей вакханалии плоти, пока, в укоризне
Недостижимому, смерть открывается вам
Лишь в полноте полновесной по-вешнему жизни…
2008
* * *
Оснащаем, как всё, безысходными снами,
С освоением в осени, замкнутой с вами,
Жизнерадостней днями,
в стенаниях бравых,
Солипсизм солевых отложений в суставах…
Отвлечение – в детстве, по зрелости – бремя,
Время – угол, снимаемый вами на время
Жизни, в чьей метафизике, комкая листья,
Ливень выклевал редкие окна предместья.
Что есть красноречивей безвестности? Разом
Рвущий с дикой реальностью, в паузах, «разум
стал предметом насмешек…». Забудьте обиду
На сарказм, vis-?-vis, следуя Фукидиду
В равнодушии к сущему, чье назначенье –
Отучить, в наважденье реального, зренье
От осмеянной зоркости: жизнь в камуфляже –
Органичней, чем осень, в плаксивом пейзаже.
Конденсатор контрастов, умозрительней особь,
Увлекающая, как внезапная осыпь,
В ирреальное, где то ли был, то ли не был,
И прогорклая явь, в лучшем случае, – небыль…
Холод выхолостил суть стенаний, и, тучно
Поднимаясь, скрипишь, с отвращеньем к тому, что
(несмотря на избыток в оконницах света…)
Предстоит полюбить, невзирая на это.
2007
В ЛЮБОМ КОНЦЕ –
ТОЛЬКО НАЧАЛО
Тайнами всклень налита,
мешанина итогов,
Жизнь – в ренессансе? – в провале освистанной яви,
Ибо жива круговою порукой пороков,
А не надсадных пророков, по сути, не вправе
И на сочувственность… Волею переболеют
Косноязычные массы забывших про корни.
Как, при утопии опия, хрупко бледнеет
Зеркало, воспламенившее память затворни–
ка – умозрительной точкою зренья на бремя
Времени… И наливает набрякшие веки
Тяжесть, промозглая тяжесть: пространство и время
Сходятся, словно к ночному суду, в человеке.
Не перечесть, с приворотом минувшего, сердца,
Ибо открыто закрытости, если в ледащей
Жизни – с заношенным, тусклым лицом страстотерпца,
Не исповедуясь совести, зависть все чаще
Бьет, демонстрирует ревность, наотмашь. Иную
Жизнь не прожить, хоть к себе – отрешенной спиною..,
Если бы к миру, что, не отступаясь, вплотную
К сердцу приник с вертоградом своим и золою…
И, дальнозорка, всё душу мордует полярность
Света и тьмы, тяготящихся, впрочем, собою
Этой несносной порой, приструнившей пространность
Низкой струны в носоглотке, доставшей зимою…
2009
* * *
Вытесняем из масс и сносим быстротечностью
Жизни, слаб человек, но – хранимый беспечностью,
Тяготится ли он приручаемой вечностью,
Ибо слово – навырост, в размеренной ровности,
Без пустого надрыва служа бездомовности
И прострации, что неизменна в готовности
К постоянству? Дыша свежевсхлипнувшей глиною,
Даже смерть, разомкнувшись, жива сердцевиною
Тьмы – утробной до срока. И в ней – пуповиною –
Прорастает слепой корешок… Чем обрамите
Его каторжный путь? Обеспамятев, памяти
Память весть подает о нахлынувшей замети –
С той, что выложилась в стонах, в рвущемся шепоте,
Ведь, пороку служа, при двусмысленном опыте,
Замыкаются, не залучаемы, в ропоте
На юниц, что приватным снедаемы голодом
На любовь, ибо, выхолощенная холодом,
Память дышит кармином, духами и солодом
Из обшарпанной кружки. Нельзя, оступаясь и
Тлея, дважды вступить в свою молодость… Завязи
Бьют апрельскими спазмами, не уступая и
Стуже, яростной в стадии отморожения,
Исключающей прыть, то бишь пафос брожения
Жизни – вкруг неумолчного сердцебиения…
2009
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ БЕЗ ГРИМА
Даны, как рок, педанту – досточтимые,
За быстрорастворимым кофе вам
Не докучают быстрорастворимые
Воспоминания о плутнях дам,
Тех, чье существованье – голография…
Смакующие ночи, как вино,
Вам, спутницы, милей хореография,
Что взращивает в вас пластичность, но
И расхищает прелесть… В назидание
Природе, злоключенья, что грубы,
Толкают к заключению, что раннее
Вдовство – подарок гребаной судьбы?
Навязанная, отрицая действенность
Внезапностей, действительность больна
Злокозненными символами… Девственность –
Одна из них, но – уник… С бодуна
Плоть мается, казнится, зарекается
«и впредь…», вот так! Но в том-то и беда,
Что будущее, в грезах, не является,
Увы, залогом прошлого. Всегда
Декорумом, как исстари, манкируя,
При перманентной склонности петлять,
Пикантнее порок, паразитируя
На мнимых добродетелях. Пенять
ли ей, фемине, в женственной жестокости
Лелеющей достоинства свои,
Пустой и вздорной, что учила стойкости
Ночного соискателя любви,
Сиречь ее щедрот. При быстротечности
Любви, в виду околоплодных вод,
Стремительней – вынашиванье вечности
Под сердцем ожидающей приплод…
2009
* * *
Су-то-ло-ко-ю живут города…
К ночи, проклюнувшись над их роеньем,
Ровно зерно мирозданья,
звезда
Мирно живет нашим косвенным зреньем,
Ибо, бессменная в бденье ночном,
Смотрит навстречу, как ясное око,
Дальняя, в кротком бессмертье своем –
Недосягаема и одинока.
Полуувядший, скучнее Морфей:
Здесь, зная правду о нас, в переломном
Возрасте, тем ее прелесть живей,
Чем наша жизнь уязвимей… В огромном
Мире с его отчуждением – нет
Ближе ее, над холмами Алупки,
Если б не он, святотатственный свет
Диких конвульсий в неоновой трубке
Ближнего бара. Спеша возразить,
Воображенье бросается в крайность,
Чествуя частности. Но не сличить –
В фокусе оригинала – случайность
С закономерностью… Сухость во рту –
К сердцу, сознанье садня, подступает
Страх, что, с опорою на пустоту,
Горько звезда в подступившем растает.
Сердце дает, восприимчиво, сбой:
С грохотом жизни, как в каменоломне,
К вещим недоразуменьям с собой,
Дерзкому и нетерпимому, что мне –
В кроткой и недостижимой, самой –
В сирости? Сыростью дышит округа…
Не потому ль, разлученные тьмой,
Мы со звездою глядим друг на друга?
2009
ПИЦУНДА
Под сферами чужой судьбы, сродни,
Как ни туманно, откровенью, в свежем
Невежестве провинциала – ни
Ущербности, ни превосходства… В вещем
Самозабвенье, пифия – вчера,
Помедлив перед тем, как кануть в море,
Купальщица на кончике пера
Призывно балансирует – во взоре
Досужего скабрезника, да так,
Что, влажное, фланёру в назиданье,
Внезапной зыбью, лишь давнул свежак,
У автора подернулось сознанье.
Случайности — сучат судьбу… Среди
Зевак, что сыро под зонтом роятся,
Погода явно с придурью – дожди
Просвета в облаках не совестятся.
А между тем, романтике оброк,
Упругий, как и при Солоне, – солон
Шлепок волны в заносчивый задок
Поденщицы любви, искуса полон…
В ладонях музы, давшей петуха,
Под обложным,
а та уже на рифе,
Планктон на пляже (гарпия греха!)
Пленяя пряной пластикой Юдифи.
И автор, отрицающий елей, –
С эффектом Фета, что не отзовется,
Рванется, обираем бытом, к ней –
Она к нему, марина, не вернется…
2009
